Текст книги "История Древнего Рима в биографиях"

Автор книги: Г. Штоль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Тем не менее не следует думать, что причиной смерти Цезаря было стремление к царской власти. Хотя убийцы и говорили, что действуют ради спасения свободы и республики, но в сущности к преступлению побуждали их более простые, своекорыстные мотивы. Недовольные находились и среди самых цезарианцев, и среди пощаженных врагов, считавших себя оскорбленными и униженными; несмотря на то, что Цезарь обошелся с ними благосклонно, они хотели удовлетвориться местью за то, что диктатор дал им менее того, на что они, по своему честолюбию, рассчитывали и заявляли претензии; они считали унижением для себя быть обязанными врагу. Главным виновником заговора следует считать Г. Кассия Лонгина. Это был худой, истощенный страстями человек, с бледным лицом и мрачным, решительным характером. Он принадлежал к партии Помпея, был прощен Цезарем, но думал, что Цезарь недостаточно внимательно отнесся к заслугам, оказанным им отечеству в войне с парфянами, после смерти Красса; он гневался на то, что другие посланы были наместниками в провинции, а он получил только должность младшего претора в Риме, между тем как старшим претором был сделан молодой человек М. Брут, которому Кассий завидовал. Он решил отомстить, свергнуть тирана и стал приискивать себе помощников. Кассий нашел много других недовольных людей и привлек их на свою сторону только с тем условием, чтобы М. Брут, товарищ его по претуре, принял участие в этом деле; Брут был человек влиятельный и слыл вторым Катоном; он был женат на дочери последнего, Порции. Кассий решил помириться с Брутом, братом своей жены, и привлечь его на свою сторону, хотя и завидовал ему, как любимцу Цезаря. Брут не был врагом Цезаря, и хотя прежде был сторонником Помпея, но получил от Цезаря много отличий. Потому на него нельзя было подействовать, возбудив в нем обыкновенные страсти. Нужно было внушить ему мысль, что он призван для спасения свободы отечества. И он был, может быть, единственным человеком, в действиях которого можно предполагать такую благородную цель. Чтобы заставить его согласиться на смерть тирана, пущены были в ход различные средства. Ему внушали, что спасение отечества зависит от него; на статуе Брута Старшего, изгнавшего царей, написали: «О, если бы ты был еще жив!»; на трибунал его клали записки со словами: «Ты спишь, Брут!», окружающие его вздохами и тихими жалобами давали ему понять, что в нем одном видят они спасителя государства и что он не может не исполнить своей высокой миссии. Брут был человек слабый и мечтатель; он позволил себя одурачить и увлекся делом спасения отечества. Когда он дал заговору свое имя, тогда легко можно было привлечь и еще многих других к этому делу. Таких было более 60 человек; большинство из них были сенаторы, в том числе цезарианцы Децим Брут, Минуций Базил, Гай Требоний, прежние легаты Цезаря в Галлии, два брата Сервилии Каски, Тиллий Цимбер, помпеец Кв. Лигарий и др.

Заговорщики долго не решались относительно выбора времени и места и, наконец, назначили заседание сената на 15 марта для исполнения своего плана. Они должны были спешить, так как при столь большом числе их среди них легко мог найтись изменник, и так как через несколько дней Цезарь хотел ехать на войну с парфянами, заседание должно было происходить в курии Помпея. В назначенный день утром заговорщики собрались на Марсовом поле близ курии Помпея, чтобы ожидать Цезаря. Но Цезарь не являлся, и они стали уже боязливо переглядываться, думая, не выдал ли кто-нибудь их плана. Один человек взял Каску за руку и сказал: «Хотя ты и скрыл от нас тайну, но Брут рассказал мне все». Каска испугался и едва собрался с духом; но вскоре заметил, что этот человек говорит о своих хлопотах о месте эдила. Один сенатор, Попиллий Лэна, обратился к Бруту и Кассию со словами: «Желаю успеха вашему предприятию; но спешите – не все молчат», – и тотчас же удалился. Затем Брута известили, что его жена умирает. В последнюю ночь Порция выпытала у мужа его тайну; чтобы доказать ему, что она обладает нравственной силой и что он может довериться ей, она подрезала себе жилы на ногах, так что стала истекать кровью. В ожидании исхода дела, сильно возбужденная, она выбежала из дома и на улице упала в обморок, так что думали, что она умирает. Известием об этом случае Брут был сильно потрясен, но остался на месте.

Так как Цезарь все еще не являлся, то Д. Брут, бывший до сих пор доверенным лицом диктатора, пошел к нему в дом, чтобы разузнать о причине его отсутствия, и, если будет нужно, уговорить его идти. Оказалось, что Цезарь остался дома только вследствие опасений своей жены Кальпурнии, которой снились ночью беспокойные сны; он уже поручил своему товарищу М. Антонию отложить заседание сената до другого дня. Если бы это случилось, то заговорщикам следовало ожидать всего худшего. Потому Брут стал его уговаривать, чтобы он не оскорблял сената, собравшегося по его приказанию, и не откладывал заседания из-за женских снов, и говорил, что если уж он верит предсказаниям и снам, то должен, по крайней мере, лично распустить сенат. Цезарь еще колебался; но Брут почти насильно увлек его с собой. Так как он был не совсем здоров, то приказал отнести себя в носилках, в сопровождении многочисленной свиты и большой толпы народа. Говорят, что на дороге ему представлено было письменное разоблачение заговора; но, при множестве просьб, которые ему подавались, он не обратил на это внимания. Когда он, прибыв в сенат, вышел из носилок, заговорщики в страхе увидели, что Попиллий Лэна подошел к нему и стал говорить с ним весьма настойчиво; они думали, что он выдает их, и уже решились самоубийством избавиться от ареста; но затем, по выражению лица Попиллия, увидали, что он о чем-то просит, и успокоились. В то время как другие пошли вслед за диктатором в курию, Требоний остался, чтобы разговором удержать на улице М. Антония, которого заговорщики опасались вследствие его привязанности к Цезарю, его смелости и силы. Цезарь сел на золотое кресло, и заговорщики окружили его. Тиллий Цимбер выступил вперед и стал просить за своего изгнанного брата; все поддержали его просьбу, схватили Цезаря за руки, стали целовать его в голову и в грудь, чтобы убедиться, что на нем нет панциря или какого-нибудь спрятанного оружия. Когда он, недовольный их навязчивостью, сделал усилие, чтобы встать, Тиллий обеими руками сорвал у него с плеч тогу. Это был условный знак для нападения. Каска, стоявший позади Цезаря, первый обнажил кинжал и дрожащей рукой нанес ему легкую рану в шею. Цезарь обернулся к нему и, схватившись за рукоятку кинжала, воскликнул: «Несчастный Каска, что ты делаешь?» Каска дрожащим голосом позвал своего брата; тогда все заговорщики бросились на свою жертву и стали наносить ей удар за ударом так поспешно, что некоторые ранили друг друга. Цезарь некоторое время защищался; но увидя, что М. Брут также поднял на него кинжал, горестно воскликнул: «И ты, сын мой?» Обернул голову тогой и, пораженный 23 ударами, упал мертвым к подножию статуи Помпея. Еще накануне вечером, ужиная у М. Лепида, на вопрос о лучшем роде смерти он ответил, что самая лучшая смерть – неожиданная.

Гай Юлий Цезарь

Заговорщики решили бросить труп тирана в Тибр, имущество его конфисковать, его законы и учреждения (leges Juliae, acta Caesaris) отменить, но когда они, совершив убийство, увидели, что сенаторы, вместо того чтобы одобрить их, в смущении побежали из курии, и что народ также отступился от них, тогда, испугавшись и не зная, что предпринять, они искали убежища в Капитолии. В это время трое слуг Цезаря вошли в опустевшую курию и отнесли к Кальпурнии окровавленный труп своего господина. Пораженная страхом, она побежала в дом консула М. Антония, верного друга ее мужа, и передала ему частное имущество Цезаря, 25 млн. динариев, вместе с его бумагами. Антоний воспользовался впоследствии всем этим для того, чтобы усилить свое могущество. Он замышлял занять место Цезаря, Чтобы успокоить обе партии, сенат при содействии Антония дал 17 марта амнистию убийцам и вместе с тем утвердил законы и постановления Цезаря. Опасность, по-видимому, миновала; сенат и аристократия надеялись снова забрать в свои руки управление республикой; тогда Антоний начал действовать. Он приказал открыть и прочитать завещание Цезаря, в котором главным наследником назначался его приемный сын К. Октавий, внук его младшей сестры, но и народу делались также значительные подарки. Этим Антоний настроил толпу против убийц, защищаемых аристократией; при погребении Цезаря дело дошло до бурного восстания. По распоряжению Антония тело Цезаря должно было быть предано сожжению и погребено на Марсовом поле, где погребались только заслуженные и высокоуважаемые люди, рядом с могилой его дочери Юлии; но на форуме погребальная процессия остановилась, и консул начал говорить надгробную речь. Тело, принесенное чиновными особами, при воплях громадной толпы и цезаревских ветеранов, было опущено на помост, над которым возвышался позолоченный балдахин; Антоний начал говорить, и в возбуждающей речи изобразил заслуги и подвиги великого человека, отца отечества, благодетеля народа; указал на преступную неблагодарность убийц, потворство сената, поклявшегося защищать Цезаря жизнью; он показал окровавленную, разорванную одежду диктатора и, наконец, велел открыть восковое изображение умершего с 23 ранами и обезображенным лицом. При виде этой фигуры парод, еще прежде прерывавший оратора жалобными возгласами и грозными криками, пришел в буйную ярость; толпа стала искать убийц, чтобы растерзать их, но они спаслись бегством. Двое вооруженных людей зажгли факелами гроб, стоявший на форуме; толпа тотчас же стала бросать все, что можно было найти – хворост, столы и скамьи с трибуналов и из лавок, и устроила костер; мимы, участвовавшие в похоронных играх, стали бросать свои нарядные одежды в пылающий огонь; ветераны побросали туда все свое оружие, женщины и дети – свои украшения, Дом одного ненавистного помпейца, Я. Беллиена, загорелся – и не случайно; народ, схватив пылающие головни, бросился к домам заговорщиков; но Антоний сумел удержать разыгравшиеся страсти, он достиг своей цели. Отпущенники Цезаря взяли его прах и похоронили его в заранее приготовленной могиле на Марсовом поле.

Таково было погребение Цезаря, послужившее сигналом для новых междоусобных войн, которые были вызваны преступным делом заговорщиков. Заговорщики убили Цезаря в ту минуту, когда, благодаря богатым талантам Цезаря, после продолжительных раздоров и страстной борьбы партий стали, наконец, появляться признаки мира и порядка, стремление к примирению враждующих. Они заявили, что хотят снова восстановить республику, и не подумали о том, что господство одного лица было для государства благом, так как республика не могла уже дольше удержаться. Тотчас же вслед за этим начались новые распри, которые должны были решить, какому государю достанется власть над Римом, распри, в которых прежде всего погибли сами заговорщики.

Цезарь был высок и строен, имел прекрасную, мужественную наружность, живые черные глаза с выражением доброты и веселости; губы его были несколько толсты. С течением времени он худел и становился бледнее; но падучая болезнь, от которой он страдал в молодости, не оказала никакого дальнейшего влияния на его здоровье. Тело его было крепко и сильно, он мог переносить всякое напряжение и все лишения и делил со своими войсками все труды. Он мог померяться с кем угодно в верховой езде, фехтовании и плавании и часто храбро сражался впереди своих войск. Жизнь он вел умеренную; невоздержность и неутомимая деятельность не мирятся между собой. Самой сильной страстью его было честолюбие, он хотел и умел быть первым. Если его честолюбие встречало препятствие, то мог быть суровым и беспощадным. Но жестокость и мстительность были ему чужды; это была мягкая, открытая добрая натура, благородная и великодушная, охотно прощавшая и снисходительная там, где это было возможно. Его умственное превосходство побуждало его скорее прощать, чем наказывать. Это был человек с выдающейся, неистощимой силой ума, одаренный многосторонними талантами; труднейшие задачи были для него забавой. Не находив себе соперников как государственный человек и полководец, он отличался как оратор, как исторический писатель, как человек, занимавшийся различными отраслями знания – грамматикой, математикой, астрономией. Дошедшие до нас семь книг о Галльской войне и три книги о гражданской войне представляют в простом, естественном изложении произведение ясного, проницательного, образованного ума. Человек, одаренный такими способностями, должен был иметь сильную власть над умами людей; затмевать и отстранять всякого, кто бы ни осмелился соперничать с ним; он должен был чувствовать себя призванным для господства над миром, который был уже недостоин свободы. «Если бы Цезарь родился на троне или жил в то время, когда республика не находилась еще в состоянии полного разложения, как, например, во времена Сципионов, он достиг бы цели своей жизни с величайшей славой; если бы он жил в век республиканский, он никогда не подумал бы стать выше закона; но он жил в такой период, что ему уже не было возможности сделать выбор – он должен был сделаться молотом, чтобы не быть наковальней. Натура Цезаря была не похожа на натуру Цицерона: он не мог поворачиваться по направлению ветра; он чувствовал, что должен управлять событиями, и не мог оставаться на месте или идти назад: поток событий неудержимо увлекал его за собой. Катон мог еще мечтать о возможности оживить республику; но ее время уже прошло». К этим словам Нибура прибавим еще заключение Друманна: «Если бы Цезарь родился властелином, никто не мог бы сравниться с ним по величию и по доблестям».

35. Гай Юлий Цезарь Октавиан Август

Октавиан, родившийся 23 сентября 63 г. до P. X., назывался первоначально, как и отец его, Гай Октавий, но затем, сделавшись приемным сыном диктатора Цезаря, принял имя Г. Юлия Цезаря Октавиана. Его мать, Аттия, была дочерью младшей сестры диктатора, Юлии, и М. Аттия Бальба. Будучи 4-летним мальчиком, он лишился отца и воспитывался некоторое время в доме своей бабки Юлии, пока его мать снова не вышла замуж за Л. Марция Филиппа. Его бездетный дед, диктатор Цезарь, деятельно принялся за воспитание мальчика, который, будучи 12 лет, произнес надгробную речь своей матери Юлии. Четыре года спустя, после битвы при Фарсале, он надел мужскую тогу (toga virilis) и вскоре сделался понтифексом. Октавий был слаб здоровьем, что не позволяло ему принять участие ни в африканском, ни в испанском походе своего деда; но последний постарался расположить к нему народ ходатайством его за многих помпейцев и участием в постановке некоторых, устроенных им, сценических представлений. Когда диктатор 13 сентября 45 г. сделал свое завещание, он назначил своего внука наследником и усыновил его так, что последний об этом и не знал. Той же осенью Октавий со своими друзьями, М. Агриппой и Кв. Сальвидиеном Руфом, отправился в Иллирию, чтобы, по воле своего деда, находясь в войсках, высланных вперед на войну с парфянами, получить сведения, необходимые для полководца, и в то же время продолжать свои занятия под руководством своих прежних учителей. Он жил большей частью в Аполлонии. На шестой месяц своего пребывания здесь он получил известие об убийстве своего деда.

Эта неожиданная и горестная весть разрушила лучшие надежды Октавия; но он не желал отказываться от притязаний, которые мог иметь как ближайший родственник и наследник властелина. Он тотчас же поспешил отправиться в Италию. Иллирийские войска хотели сопровождать его, но он ограничился маленькой свитой, чтобы сначала в качестве частного лица узнать положение дел в Риме. В начале апреля он высадился в Лупиях, неподалеку от Брундизиума, а не в самом Брундизиуме, обычном месте высадки, где, может быть, его ожидал кинжал заговорщика; как только он услышал, что Цезарь усыновил его, он назвался Юлием Цезарем, отправился в Брундизиум и принял от войск Цезаря приветствие, как его сын. Благодаря великому имени этот юноша, еще не достигший и 19 лет, стал значительным человеком. Со всех сторон стали стекаться к нему сторонники, ветераны, отпущенники и рабы Цезаря, и многие предлагали ему выступить мстителем за своего названного отца и занять его место. Но он с хитрой осторожностью выступил сначала частным наследником отца, чтобы впоследствии, воспользовавшись обстоятельствами, сделаться преемником его власти. На другой день по прибытии в Рим он заявил городскому претору, что принимает усыновление и наследство Цезаря. Народ принял его с радостью; он обещал выплатить народу завещанное Цезарем и дать игры; но консул Антоний, взявший себе бумаги и деньги Цезаря, рассчитывая при помощи их захватить власть в свои руки, видел в Октавиане своего соперника и старался устранить его. Когда Октавиан как наследник Цезаря явился к консулу и стал требовать от него денег своего отца, чтобы заплатить по его завещанию, Антоний стал уверять, что казна Цезаря была пуста, что вместо наличных денег после него остались только долги, и вообще обошелся с ним холодно и высокомерно, как с мальчиком, едва успевшим выйти из школы, Октавиан умел хорошо играть свою роль. Он не стал скрывать свое недовольство оскорбительным отношением к нему Антония; чтобы доказать свое уважение к Цезарю и свою любовь к согражданам, он расплатился по завещанию Цезаря своими собственными деньгами, продав свое имение. Так как Антоний и в этом чинил ему препятствие и везде становился ему поперек дороги, то Октавиан соединился с сенатской партией, хотя она и потворствовала убийцам Цезаря, вступил в особенно тесные отношения с Цицероном, который теперь снова стал играть значительную роль во главе сената, и начал борьбу со своевольным Антонием.

Убийцы Цезаря, боясь Антония, бежали из Рима и Италии, а предводители их отправились в назначенные им провинции. Децим Брут удалился в Цизальпинскую Галлию. Эту важную провинцию Антоний хотел взять себе, чтобы оттуда господствовать над Римом; он пошел на Брута и осадил его при Мутине. Сенат, стоявший на стороне Брута, послал против Антония обоих консулов, А. Гирцие и К. Вибия Пансу, и, по предложению Цицерона, постановил, что Октавиан должен сопровождать их в качестве пропретора со своим собственным войском. В так называемой Мутинской войне 43 г. Антоний был разбит и Брут выручен, но оба консула были убиты. Таким образом, Октавиан остался единственным начальником над тремя войсками, так как Брут ничего не делал; но сенат рассчитывал воспользоваться той минутой, когда Антоний сделался безвредным, чтобы сокрушить опасного наследника Цезаря. На его заслуги не обратили внимания, и вместо него получил публичную похвалу ничего не сделавший Брут, и ему поручено было начальство над консульскими войсками с предложением преследовать разбитого Антония. Это побудило Октавиана спокойно остаться при Мутине и дать возможность уйти Антонию, который направился в Трансальпийскую Галлию и там заключил союз с поставленными Цезарем наместниками Галлии и Испании, М. Лепидом, Мунацием Планком и Азинием Поллионом. При этой новой опасности сенат поручил Октавиану вместе с Д. Брутом главное начальство в походе против опального Антония. Но Октавиан уже втайне помирился с Антонием при посредстве Лепида. Но чтобы иметь возможность явиться перед Антонием с большим значением и большей самостоятельностью, он желал прежде получить консульское достоинство. Его войско, составленное из старых ветеранов Цезаря, казалось ему теперь лучшей поддержкой, чем ходатайство Цицерона; он отправил в Рим 400 человек и через них требовал консульства. Так как они были отосланы сенатом назад, то Октавиан сделал вид, что оскорбленное войско требует от него, чтобы он шел в Рим и силой принудил избрать себя. Он осадил город, завладел государственной казной и 19 августа 43 г., не достигши еще 20 лет, был избран консулом. Товарищем его сделался преданный ему Гай Педий. При помощи его он привлек к суду и обвинил убийц Цезаря, с тем чтобы впоследствии иметь возможность наказать их самому. Оставив Рим, по-видимому, для того, чтобы идти против Антония, он устроил так, что Педий предложил сенату снять опалу с Антония и Лепида, а сам пошел им навстречу, в Верхнюю Италию, и имел с ними свидание на речном острове недалеко от Бононии (Болонья). Между тем Д. Брут, от которого 6 легионов перешло к Октавиану, бежал из Верхней Италии, желая пробраться через Альпы в Македонию к М. Бруту; но на дороге в Аквилею был выдан одним трактирщиком и убит людьми Антония.

Во время встречи недалеко от Бононии три полководца вели себя недоверчиво и осторожно. Октавиан, равно как и Антоний, выставил на берегах реки пять легионов; 300 человек сопровождали каждого из них к мостам; затем Лепид вышел вперед и, убедившись, что ему нечего опасаться засады, дал знак другим следовать за ним. Говорят, что они обыскали друг друга, не спрятано ли у кого-нибудь оружие. Их совещания, в которых главную роль играли Антоний и Октавиан, продолжались два дня; на третий день результаты совещаний были сообщены войскам. Они заключили союз на пять лет с целью восстановления спокойствия и порядка в государстве и объявили себя чрезвычайными чиновниками с консульской властью, как triumviri reipublicae constituendae, распоряжения которых должны были иметь силу закона без утверждения сената и народа. Должности и чины они распределили заранее на пять лет между людьми, пользовавшимися их доверием. Лепид должен был на следующий год остаться в Риме в качестве консула, а Антоний и Октавиан брались вести войну с М. Брутом и Кассием, которые собрали значительные военные силы на востоке, один в качестве наместника Македонии, другой – в качестве наместника Сирии. Лепид уступил для этой войны большую часть своих легионов. В награду за победу солдатам предоставлялось 18 наиболее цветущих городов Италии. Самым худшим в этих условиях были проскрипции. Для предстоящей войны триумвиры нуждались в большой сумме денег, а так как Октавиан уже опустошил государственную казну, то их политические враги в Риме должны были подвергнуться опале и их конфискованное имущество должно было быть употреблено на военные издержки. Эта мера имела в виду прежде всего наиболее влиятельных и опасных людей противной партии, от которых следовало избавиться, так как они во время войны могли поднять враждебное триумвирам движение; кроме того, каждый из триумвиров находил в проскрипциях удобное средство удовлетворения своей ненависти и мстительности. Таким образом они торговались и менялись в продолжение целого дня, причем одни приносили в жертву ненависти других жизнь своих друзей и родственников, чтобы погубить врага, которого другой хотел спасти. Октавиан принес в жертву Антонию Цицерона, помогшего ему стать на ноги при первом появлении в Риме; Антоний пожертвовал своим дядей Л. Цезарем, Лепид – своим братом Л. Эмилием Павлом.

После того как они договорились, составили письменный договор и утвердили его клятвой, Октавиан, консул, прочел этот документ перед соединенными войсками, пропустив, однако, статью, в которой говорилось о проскрипциях. Войско приняло это сообщение с громким криком радости и для того, чтобы союз был упрочен сильнее, стало требовать брака. Антоний отдал за Октавиана свою падчерицу Клодию, дочь своей жены Фульвии от брака ее с П. Клодием. Потом триумвиры стали готовиться к отъезду в Рим. Между тем они уже наперед послали консулу Педию приказ казнить 17 наиболее значительных лиц, в том числе и Цицерона. Педий велел напасть ночью на дома указанных ему лиц; некоторые из них были найдены и убиты, других искали. В городе распространилась паника, все бежали, везде слышались вопли, как в осажденном городе, так как никто не чувствовал себя в безопасности. Педий, пораженный этим смятением, стал бегать по улицам, уверяя, что бояться нечего, что следует только подождать до следующего дня. С наступлением дня граждане увидели на улицах объявления с именами 17 опальных осужденных как зачинщиков междоусобицы и с ручательством за безопасность остальных. Через несколько часов Педий умер от сильного напряжения и возбуждения.

Триумвиры, вступив со своими войсками в город, были утверждены в своем достоинстве трибутными комициями и 27 ноября вступили в должность. Тотчас же начались ужасы проскрипций. Триумвиры объявили, что они намерены выступить в поход против бесчестных убийц Цезаря, восставших против отечества, и наказать их; но приверженцев их, оставшихся в Риме, следовало обезвредить, чтобы им не вздумалось погубить отечество. Наказаны будут только наиболее виновные и имена их будут выставлены на всеобщее обозрение; никто не должен скрывать их или помогать им спасаться бегством, под страхом самому подвергнуться опале. Головы убитых должны приносить к триумвирам, которые будут платить за каждую из них свободному гражданину 25 тыс. динариев, а рабу, кроме свободы и права гражданства, еще 10 тыс. динариев. Такая же награда назначена и доносчикам. Проскрипционные списки были вывешены в разных местах города; на одной доске стояли имена сенаторов, на другой – имена всадников. Сначала выставлены были имена 130 сенаторов, а вслед затем еще 150 других; всадников было осуждено около 2 тыс.

После объявления проскрипционных списков ворота были заперты, выходы из города заняты, в порту и во всех уголках поставлена стража и во все стороны разосланы были центурионы с отрядами войск на розыски несчастных жертв. Началась ужасная резня, в которой обнаружились самые дикие страсти, беззаконие. Родители не были уверены в своих детях, муж в жене; брат выдавал брата, раб господина. К. Тораний просил отсрочки, чтобы сын его мог ходатайствовать за него перед Антонием, и узнал, что сын-то именно и требовал его смерти. Сын претора Л. Виллия Анналия привел солдат к месту, где скрывался его отец, и в награду получил его имения и должность эдила. Жена Септимия тайно хлопотала об осуждении своего мужа, спрятала его, когда он стал искать убежища, и затем выдала его убийцам, чтобы получить возможность выйти за другого. Рядом с таким вероломством было много прекрасных примеров привязанности и верности. Анция Рестиона спас раб, убивший другого, чтобы обмануть преследователей. Многие рабы выносили пытку, не выдавая своих господ, надевали их платье и были убиты вместо них или убивали убийц и затем сами себя. Братья жертвовали собой за братьев, сыновья за отцов, жены с опасностью для жизни спасали своих опальных мужей. Многие бежали и удалились за море, в лагерь Брута и Кассия, большинство бежало в Сицилию, к Сексту Помпею, сыну Помпея Великого, который после поражения помпейцев при Мунде собрал значительный флот и господствовал над большей частью Средиземного моря и островов его. Многие из опальных были помилованы триумвирами; так, например, М. Теренций Варрон, Т. Помпоний Аттик, богатый, известный своей щедростью, любезностью и образованностью друг Цицерона, всеми любимый, Л. Цезарь и другие; Цицерон, брат его Квинт и сын его были убиты. С 1 января нового года объявлением новых консулов проскрипции были прекращены и было приказано, под страхом опалы, праздновать новый год, как всегда, торжественно. Униженный сенат постановил дать триумвирам гражданский венок (corona civilis) за то, что они своими заботами спасли государство и обезопасили жизнь многих граждан.

Так как от продажи конфискованных имений выручена была далеко не такая сумма, на какую рассчитывали, то триумвиры самым бессовестным образом взяли недостававшие 200 млн. с жен и детей опальных, а равно и с остальных граждан и иностранцев и затем пошли на войну с М. Брутом и Кассием, которые при помощи усиленных наборов, грабежа и притеснений в Македонии, Греции и особенно в Азии собрали много денег и кораблей, и многочисленное войско и готовилось встретить неприятеля в Македонии. Между тем как Лепид оставался в Риме, Антоний направился прямо через Брундизиум в Грецию, а Октавиан двинулся в Сицилию, чтобы сначала отнять этот остров у Секста Помпея, которому он достался при дележе провинций. Так как его попытки высадиться на остров были неудачны, то он поспешил вслед за Антонием и присоединился к нему в Македонии. Здесь, при Филиппах, осенью 42 г. войска обеих партий встретились друг с другом для решительной битвы. Численность войск с обеих сторон была почти одинакова. И те и другие имели около 19 легионов, но легионы Брута и Кассия были не в полном составе; зато в их распоряжении было более 20 тыс. конницы, между тем как у неприятеля ее было только 13 тыс. Октавиан поставил свои войска против Брута, Антоний – против Кассия. Войска Брута сильно атаковали Октавиана, отбросили его легионы и, обойдя его левый фланг, оттеснили их в лагерь, из которого больной Октавиан мог спастись только с трудом. Но вследствие этого движения позиция Кассия осталась с одной стороны открытой. Октавиан воспользовался этим и напал на нее с частью своих войск; в это время Антоний оттеснил левый фланг Кассия в лагерь и взял этот лагерь. Кассий с немногими войсками удалился на холм, откуда была видна вся равнина. Туда прискакала толпа всадников, посланных М. Брутом, чтобы возвестить о победе. Кассий принял их за неприятелей, но выслал им навстречу одного из своих спутников, Титиния, чтобы рассмотреть их ближе. Всадники, заметив и узнав последнего, с радостными криками соскочили с лошадей, стали обнимать и целовать его и сообщили о победе. Но Кассий думал, что его друг попал в плен и что все пропало. Он отозвал в сторону своего отпущенника Пиндара и, обнажив шею, приказал ему обезглавить себя. Голову его нашли отдельно от туловища, но Пиндара никто уже более не видал. Когда Титиний возвратился и узнал о несчастной ошибке полководца, он проклял свою медленность и вонзил меч себе в грудь. Брут оплакал своего товарища, «последнего римлянина», как назвал он его, и приказал тайно похоронить его в Фазосе. Так поплатился главный виновник гибели Цезаря, своим преступлением вовлекший римское государство в новую междоусобицу, не имея возможности освободить его. Он умер в день своего рождения и, как говорят, оттого же кинжала, которым он поразил Цезаря.

На стороне Брута и Кассия пало 8 тыс. человек, на стороне их неприятелей – в два раза больше. Но когда Антоний узнал о смерти Кассия, мужество его до такой степени усилилось, что на другой день с рассветом он снова повел свои войска в бой. Войска Брута колебались и были так ненадежны, что Брут не решился дать сражение. Он должен был сначала воодушевлять их денежными подарками и обещаниями, что после победы он отдаст им на разграбление города Фессалоники и Лакедемон. Двадцать дней спустя после первой битвы высокомерный неприятель и собственные его солдаты против воли принудили его к бою. В ночь перед битвой его расстроенному воображению представился, как некоторые рассказывают, тот же самый образ, который, говорят, являлся ему еще тогда, когда он переводил свои войска из Азии в Европу. В это время, среди глубокой ночи, когда он сидел и работал в своей палатке, страшный, нечеловеческий призрак молча подошел к нему. Он собрался с духом и спросил: «Кто ты – бог или человек?» Призрак глухим голосом ответил: «Я твой злой демон, Брут; при Филиппах ты снова увидишь меня». Брут бесстрашно отвечал: «Хорошо, мы увидимся», и призрак исчез. Теперь к нему явился тот же самый призрак и удалился, не сказав ни слова.