Текст книги "История Древнего Рима в биографиях"
Автор книги: Г. Штоль
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц)
Раздор между Фабиями и патрициями принимал все более и более обширные размеры, и так как первые, вследствие вызванной ими войны, становившейся все опаснее и опаснее для Рима, увидели себя отданными в жертву обвинениям и нападениям патрициев, то они решились принять эту войну исключительно на себя, как частную войну их дома, и в количестве 306 человек в сопровождении своих клиентов (числом от 400 до 500) двинулись к ручью Кремера, недалеко от города Вейев, где основали крепость. Отсюда вели они войну с вейентинцами, пока наконец в 477 г. не погибли все вследствие внезапного нападения неприятеля Только один мальчик, остававшийся в Риме, пережил гибель своего семейства; по другому сказанию, в живых остался М. Фабий, бывший впоследствии, именно в 450 г., членом второго децемвирата, а во время гибели фамилии Фабиев находившийся уже в зрелых летах.
5. Кней Марций Кориолан
История Кориолана имеет по большей части легендарный характер. Но так как обыкновенный рассказ был принят позднейшим временем за действительную историю, но мы выберем из него самое главное и затем вкратце прибавим то, что по устранении всего легендарного может, по-видимому, быть принято за исторические факты.
Кней Марций, происходивший из знатного патрицианского рода, отличался уже в очень молодые годы храбростью и мужеством. Рассказывают, что он принимал участие в изгнании Тарквиния и отважно сражался в битве при Ретильском озере. Тут он на глазах диктатора Постумия защищал своим щитом одного упавшего около него гражданина и изрубил напавшего неприятеля. За это полководец наградил его дубовым венком, потому что такая награда следовала по закону всякому прикрывавшему щитом своего согражданина. С минуты получения этого отличия честолюбивый юноша начал стараться оправдывать ожидания, возлагавшиеся на него, и присоединял подвиг к подвигу, прибавлял добычу к добыче; не было сражения, из которого он возвратился бы домой без венка или почетного украшения. В том самом году, когда Спурий Кассий заключил союз с патинами (493 г. до P. X.), римляне под предводительством консула Постумия Коминия предприняли поход против вольсков из Анциума, завоевали латинские города Лонгулу и Полуску, находившиеся в то время в руках вольсков, и затем расположились лагерем перед городом Кориоли. Вольски из Анциума пришли на помощь городу и напали на римлян, между тем как с другой стороны была произведена вылазка жителями Кориоли. Но Марций, предводительствуя вверенным ему отрядом, отбросил их снова в город и сам вторгся туда вслед за обратившимися в бегство. Пламя, охватившее зажженные дома, вопли жен и детей дали знать остальной части римского войска, что Марций вторгся в город; она последовала за ним, заняла Кориоли и ограбила его, между тем как Марций с отрядом волонтеров немедленно поспешил к другой части римского войска, сошедшегося на бой с вольсками из Анциума. Он появился как раз в ту минуту, когда сражение должно было начаться, и занял здесь место впереди всех. Его неодолимой храбрости римляне и тут были обязаны победой. В награду за свои подвиги он получил от консула лошадь с великолепной сбруей и позволение выбрать себе из богатой добычи, состоявшей из золота, лошадей и людей, в десять раз больше того, что приходилось бы ему по дележу на равные части. Но Марций выбрал себе только одного пленника, которому он тут же дал свободу. Этот поступок вызвал всеобщее одобрение, и консул Коминий дал ему почетное имя Кориолан.
До сих пор мы видели Марция Кориолана только с хорошей стороны. Но в частной жизни он вел себя крайне гордо и надменно, в особенности относительно плебеев к которым он повсюду выказывал ненависть и презрение Для его аристократической гордости было невыносимо видеть, что эта грубая, созданная только для повиновения толпа осмелилась восстать против угнетений и удалением на Священную гору вынудить у патрициев установления должности трибунов. В следовавший за завоеванием Кориоли год он явился кандидатом на должность консула. Его военные заслуги, правда, давали ему право на такой почет, но его гордое, резкое поведение во время баллотирования так оттолкнуло от него народ, который и без того ненавидел и боялся его, что избрание не состоялось. Эту неудачу Кориолан принял как тяжелую обиду, и патрицианская молодежь, смотревшая на него как на своего вождя, старалась еще более раздуть его негодование. Он ил отомстить народу. Как раз в этом году разразился сильный голод, от которого жестоко страдал бедный класс ›да. Чтобы облегчить бедствие, сенат закупил хлеб в разных местностях Италии, а один сицилийский тиран, расположенный к римлянам, прислал им в подарок большое количество пшеницы. Народ надеялся на дешевую продажу хлеба или даже на бесплатную раздачу его. Но когда в сенате начались совещания о способе отпуска хлеба народу Кориолан произнес резкую речь, напомнил дерзкое неповиновение плебеев закону и требовал, чтобы хлеб продавали не иначе как по тем же высоким ценам, какие существовали на него до тех пор; если же – говорил Кориолан – плебеи хотят установления низких цен, то пусть откажутся от вынужденных ими прав и согласятся на уничтожение трибунской должности. Когда речь Кориолана сделалась известной народу, оказавшемуся перед курией, он пришел в такую ярость, непременно убил бы оратора при выходе его из курии если бы трибуны не потребовали его к ответу перед лицом плебейской общины. Гнев народа улегся; каждый смотрел на себя как на будущего судью над жизнью и смертью своего врага. В промежуток времени между этим днем и днем суда патриции употребляли все средства, чтобы изменить настроение народа угрозами, просьбами и обещаниями, и им действительно удалось склонить на сторону Кориолана довольно значительную часть плебеев. Кориолан снова испортил все дело своей неукротимой надменностью, насмешками и язвительными речами, которые он позволил себе относительно трибунов и суда. Так как он не явился лично на суд, то состоялось новое решение подвергнуть его пожизненному изгнанию. Кориолан отправился к вольскам, произнося угрозы обществу и полный мрачных мыслей о мщении. В городе вольсков, Анциуме, жил знатный человек Туллий, который, благодаря своему богатству и мужеству, пользовался царским почетом. Кориолан знал, что Туллий ненавидел его больше, чем вех остальных римлян, потому что они часто во время войны мерились своими силами. В дом этого-то человека явился однажды вечером изгнанник Марций и, не узнанный никем, с закрытой головой, безмолвно сел у очага. Туллий, позванный прислугой, с недоумением смотревшей на странного незнакомца, спросил этого последнего, кто он и зачем пришел. Тогда Марций открыл лицо и протянул врагу римлян руку на совместную борьбу с ненавистным городом. Туллий с радостью оказал гостеприимство своему недавнему неприятелю, и оба стали обдумывать средства снова поднять вольсков на войну с Римом, так как вольски, ослабленные несколькими поражениями и моровой язвой, не задолго до того заключили с римлянами двухлетнее перемирие.
Туллий взялся вызвать возобновление войны с помощью хитрости. Именно в это время римляне приготавливались праздновать большие игры и пригласили своих соседей на это торжество. Большое число вольсков отправилось в Рим, между ними находился и Туллий. Но прежде чем начались игры, Туллий, согласно уговору с Кориоланом, отправился к консулам и высказал подозрение, что вольски намеревались во время празднества напасть на римлян и зажечь город. Испуганные этим известием, консулы через посредство герольда приказали всем вольскам очистить город до захода солнца. Приведенные в негодование этим оскорбительным распоряжением, вольски вышли из Рима, а Туллий, оставив уже город раньше и ожидавший своих соотечественников на дороге, распалил их гнев до такой степени, что скоро весь народ стал настоятельно требовать мщения. В Рим были отправлены послы, потребовавшие возвращения всех городов, до того времени завоеванных римлянами. Это требование равнялось объявлению войны. Римляне отвечали: «Если вольски первые обнажат меч, то римляне последние вложат его в ножны». Вольски избрали своими предводителями Туллия и Кориолана.
Туллий остался для охраны городов вольсков, а Кориолан двинулся в поход против Рима и союзных с ним латинских городов. Сперва он подступил к римской колонии Цирцея и взял ее. В короткое время он завоевал 12 латинских городов и остановился со своим победоносным войском у Килийского рва в 5 тыс. шагах, или 5 римских милях, от Рима. Рим увидел себя в самом критическом и беспомощном состоянии; внутренние раздоры ослабили все силы, а на помощь латинских городов нечего было надеяться. Попытки собрать войско остались безуспешными, а в это время за городскими воротами грабили и опустошали солдаты Марция; но они не трогали земель, принадлежащих патрициям, потому ли что Марций хотел выместить свою ненависть сперва на плебеях, или потому, что он желал еще более усилить враждебные отношения между двумя сословиями. Он достиг той и другой цели; плебеи заподозрили патрициев в соглашении с Кориоланом и отказались поставлять людей в войско, чтобы не губить себя изменой патрициев.
В таком бедственном положении сенату не оставалось ничего более, как отправить к Кориолану посольство с предложением примирения и возвращения в отечество. С этой целью в неприятельский лагерь были отправлены пять сенаторов. Они были личными друзьями Кориолана и надеялись на радушный прием; но он принял их гордо и сурово и на их кроткие, миролюбивые речи отвечал, что он здесь не от своего собственного лица, а как предводитель вольсков; что о мире не может быть и речи до тех пор, пока римляне не возвратят вольскам все завоеванные земли с городами и не предоставят им гражданской равноправности, какая дана латинам. На обсуждение этого предложения Кориолан дал им 30-дневный срок. По истечении этого последнего римляне отправили новое посольство для испрошения более мягких условий. Оно вернулось с такой же неудачей, как и первое, получив последнюю 10 дневную отсрочку. Тогда городские жрецы попытались умилостивить жестокого человека; понтифексы, фламины и эфоры в праздничных одеяниях отправились в неприятельский лагерь, просили и молили Кориолана отступить оттуда и затем уже начать с римлянами переговоры о делах сков; но Марций не отступал от своего первого решения. По возвращении жрецов римляне решили спокойно оставаться в городе, ограничиваться охраной стен и ждать помощи только от времени и какого-нибудь случайного чуда, потому что придумать другое средство спасения никто уже не мог. Женщины печальными толпами переходили из одного храма в другой и молили богов об устранении великого бедствия. В числе их находилась и Валерия, сестра Попликолы, оказавшего такие услуги государству. В последний день данной отсрочки она вместе с другими благородными женщинами лежала в прахе перед алтарем Юпитера Капитолийского и молилась; вдруг в голове ее сверкнула счастливая мысль. Она встала, отправилась с остальными женщинами к матери Кориолана Ветурии и его жене Волумнии и обратилась к ним с просьбой отправиться к Кориолану и умолять его об отвращении от города грозы. Ветурия и Волумния – последняя держа за руку своих обоих сыновей – двинулись в лагерь во главе знатных римлянок. Их вид вселил в неприятеля почтительное сострадание. Когда Кориолан услышал, что в числе приближавшихся к лагерю находились его мать, жена и дети, он бросился с распростертыми объятиями им навстречу и со слезами обнимал и целовал их. Упреки и мольбы любимой матери, безмолвный плач почтенных женщин, вид коленопреклоненных детей и жены – все это сокрушило наконец жесткое упорство мстительного человека. «Матушка, – воскликнул он, – что ты со мной сделала! Я повинуюсь тебе, ты победила меня; но в Рим я не возвращусь более никогда. Вместо меня сохрани отечество, так как ты сделала выбор между Римом и твоим сыном». Затем, поговорив еще наедине с матерью и женой, он отпустил их и, как только рассвело, повел свое войско в обратный путь.
У вольсков Кориолан жил до глубокой старости и, как рассказывают, часто жаловался, что для старика изгнание есть великое бедствие. По другим, менее достоверным сказаниям, вольски убили его в негодовании на то, что он увел их из Рима, на который они смотрели уже как на верную добычу.
В благодарность женщинам за спасение города римский сенат постановил построить храм в честь богини – покровительницы женщины (fortuna muliebris).
Рассказы римских историков о Кориолане различаются между собой во многих пунктах, так что уже из этого обстоятельства, помимо всего характера повествований следует заключить, что эти рассказы почерпнуты не из современных источников, но из легендарных преданий, неверностей и неправдоподобностей, открытых новой логикой в истории Кориолана, мы упомянем здесь только о некоторых. Завоевание города Кориоли римлянами в очень сомнительно, так как древнейшее предание ничего не говорит о римском походе против вольсков в том году. Владычество вольсков в то время не простиралось до той местности, где находился Кориоли, и этот город значится среди латинских городов в договоре Кассия который был заключен в том же 493 г. Стало быть, Кориолан не мог получить этого прозвания благодаря подвигу при взятии Кориоли; притом же в первые столетия у публики не было в обыкновении получать прозвища (nomina) по имени завоеванных городов или выигранных сражений. Прозвища по имени городов, но дававшиеся не за удачные военные подвиги, часто встречались и в других случаях; таковы, например, Коллатин, Камерин, Медуллин и т. п. Таким прозвищем было и Кориолан, и на основании его вымыслили для человека, которому оно принадлежало, подвиг, будто бы совершенный при Кориоли. Невероятно, чтобы при тогдашней национальной почтительности народов, их отвращении ко всему чужеземному Кориолан, как чужеземец, мог сделаться полководцем вольсков; невероятно, чтобы они беспрекословно повиновались этому чужеземцу, когда он повел их обратно из Рима. Указываемое число завоеванных в течение этого короткого похода городов представляется очень сомнительным, так как в то время целый летний поход обыкновенно требовался на то, чтобы взять хотя бы один укрепленный город. Весьма вероятным представляется положение Нибура, что Кориолан, изгнанный римлянами, был не полководцем вольсков, а предводителем нескольких отрядов таких же изгнанных и бежавших римлян усиливших свой состав падкими на добычу авантюристами, – и что он с этими воинами опустошал римские владения и угрожал даже столице, но отступил благодаря мольбам и слезам своей матери. Таково, по-видимому, историческое основание рассказов о Кориолане. Подобный пример имеем мы в сабинянине Аппии Гердонии, который в 460 г. до P. X., предводительствуя римскими изгнанниками и рабами, напал на Капитолий и овладел им. В какое именно время воевал Кориолан во главе своих волонтеров, предание не указывало. Но так как, по записи в духовных книгах, первая жертва в храме fortuna muliebris была принесена 1 декабря 488 г., а храм этой богини, по сказанию, был основан в честь спасения города женщинами, то отступление Кориолана от Рима отнесли к 1 декабря предшествовавшего года. Нибур правильно нашел, что поход Кориолана должен быть отнесен на несколько десятилетий позже, ко времени великой войны с вольсками, когда упоминаемые в истории Кориолана латинские города действительно перешли во власть вольсков и эквов и самому Риму грозила опасность. В это время, вследствие ожесточенной борьбы партий в Риме, число беглецов и изгнанников было, конечно, очень велико. Очень может быть, что они под предводительством Кориолана действовали сообща с вольсками.
6. Публилий Валерон
Выше мы уже упоминали, что аграрный закон Кассия подал повод к ожесточенной борьбе между трибунами и патрицианскими чиновниками. Трибуны требовали исполнения закона, сенат и консулы противились ему. Трибуны старались обыкновенно вынуждать уступчивость со стороны патрициев стеснением консульской служебной деятельности и именно препятствиями в наборе войск; но патриции всегда находили выход из затруднительного положения. Когда же Фабии, главнейшие противники аграрного закона, разошлись с партией патрициев и перешли на сторону народа, трибуны стали действовать смелее; как только консулы слагали с себя власть, они призывали их к суду народа и обвиняли в неисполнении юридически существовавшего аграрного закона. Такой образ действий имел законное основание в договоре, заключенном между патрициями и плебеями после удаления последних на Священную гору: в силу его каждый патриций, нарушивший в ущерб плебеям законный порядок, созданный этим договором, должен был выдаваться плебеям для производства над ним следствия и суда; точно так же в случае такого нарушения со стороны плебеев они выдавались патрициям. Вследствие этого патриции не оспаривали у трибунов права требовать к суду бывших консулов. В 473 г. до P. X. трибун Кней Генуций призвал консулов предшествовавшего года к ответу перед народом за то, что они не привели в исполнение аграрного закона, и перед лицом собравшегося народа дал торжественную клятву не отступить от своего решения. Так как патриции не находили средств избавить консулов от грозившей им опасности, то они прибегли к убийству; в утро дня, назначенного для суда, Генуций был найден умерщвленным в своей постели. Что предвидели и что имели в виду патриции, совершая этот поступок, то и случилось: народ и трибуны пришли в такой ужас, что эти последние не смели уже более сопротивляться патрициям или нападать на них. Консулы воспользовались испугом трибунов для того, чтобы произвести набор; они требовали к себе поочередно всех подлежавших воинской повинности и записывали их на службу. Народ негодовал больше на малодушие трибунов, не дерзавших делать никаких возражений, чем на консулов, применявших на деле свою власть, и не оказывал сопротивления. И вот однажды консулы потребовали к себе в числе других Публилия Валерона, почтенного человека из плебеев, который прежде с отличием служил в качестве старшего офицера (centurio) и которого теперь заставляли поступить в простые солдаты. Публилий отказался исполнить требование, так как он уже был центурионом и ничем не заслужил такого понижения. Это сопротивление рассердило консулов, и они приказали ликтору схватить Публилия. Публилий потребовал помощи у трибунов, а так как они отступились от него, то консулы велели ликтору сорвать с него платье и развязать, пук прутьев. Валерон воскликнул: «В таком случае я обращаюсь к народу, – обращаюсь потому, что трибуны из боязни быть умерщвленными в своей постели решаются допустить, чтобы римский гражданин был на их глазах наказан розгами». Чем сильнее кричал он, тем усерднее срывал с него ликтор платье. Валерон, человек сильный, оттолкнул судебного служителя и кинулся, ища защиты, в густую толпу окружавшего его народа. Озлобленная толпа приняла боевое положение; она напала на консульских ликторов, избила их, сломала их прутья и прогнала консулов с площади. Консулы бежали в курию, не зная, как далеко Валерон поведет свою победу. Созвав сенат, они жаловались на полученное оскорбление, на насилие народа, на дерзость Публилия. Многие сенаторы подали голос в пользу принятия решительных мер. Но более рассудительные и пожилые члены сената одержали верх; по их мнению, сенату ни в каком случае не следовало отвечать со своей стороны резкостью на безрассудство массы.
Валерон, пользовавшийся в народе большой популярностью, избран был на следующий, 472 г. трибуном. Все ожидали и желали, чтобы Валерон употребил все силы своей новой власти на отмщение за оскорбление, понесенное в предшествовавшем году, и все были готовы деятельно помогать ему в этом; но Валерон великодушно отказался от всякого личного удовлетворения и хотел воспользоваться своей властью только для того, чтобы обеспечить своему сословию прочные права на будущее время. Не нападая, не оскорбляя ни единым словом консулов предшествовавшего года, он предложил закон, названный по его имени Публилиевым и, вероятно, заключавший в себе следующие главные постановления: «Плебеи имеют право созывать собственные комиции. Эти последние созываются и управляются плебейскими властями (трибунами). Только плебеи имеют право участвовать и подавать голоса в этих собраниях. Не имеющий права подачи голоса не имеет также права и находиться в собрании, а действующих вопреки этому правилу председательствующий трибун может удалять посредством своего служителя. В этих собраниях плебейская община совещается и принимает решение о своих внутренних делах, избирает своих властей – трибунов и эдилов; они имеют также право по предложению одного трибуна принимать решение по предметам, касающимся всего государства и общего блага».
Собрания плебеев существовали и прежде, но патриции смотрели на них только как на самовольные и случайные сходки толпы; это не были законно признанные государством комиции, и надменная патрицианская молодежь часто вмешивалась в них и нарушала правильный ход дела. Публилий Валерон заботился о том, чтобы придать этим комициям законное положение и значение и установить их права на законном основании. До сих пор плебеи в своих собраниях совещались о внутренних делах своей общины и по ним принимали решение; обсуждали они также и более общие вопросы, касавшиеся всего государства, но их постановления, плебисциты, не имели никакой законной силы; закон, предложенный Публилием, правда, тоже не давал этим постановлениям обязательного значения для государства, но на основании его трибуны должны были получить право вносить в сенат постановления плебеев касательно новых законов и тем давать повод к дальнейшим совещаниям и постановлениям законных органов государства. Сенат должен был рассмотреть плебисцит и, в случае одобрения этого последнего, предлагать его на обсуждение центуристским комициям и затем на утверждение комициям куристским. После всей этой процедуры плебисцит принимал силу закона. Таким образом, плебеи, благодаря этому нововведению, получали значительную долю участия в законодательстве.
Патриции употребляли все средства, чтобы воспрепятствовать этому предложению Публилия. Они прибегнули к способу, который уже несколько раз до того оказался действенным, – пытались склонить остальных трибунов к вмешательству, потому что противодействие одного трибуна по закону уничтожало действие остальных его товарищей. Но на этот раз трибуны остались непоколебимы и не перешли на сторону патрициев, несмотря на все старания этих последних. И когда оказалось, что совещания о законе Публилия не привели решительно ни к какому результату в этом году, плебеи выбрали его трибуном и на следующий год. По-видимому, предстояла тяжкая борьба, поэтому патриции выбрали в консулы Аппия Клавдия, человека жесткого и упрямого, самого отъявленного противника плебеев, одного из сыновей того самого Аппия Клавдия, который прославился враждой к народу и сделался ненавистен этому последнему во время удаления его на Священную гору. В первые же дни нового года Валерон снова предложил свой закон и рекомендовал его народу с полным спокойствием и уверенностью. После него встал его товарищ Леторий и говорил в пользу того же закона со страстным увлечением. Леторий был опытный воин, владевший мечом гораздо лучше, чем даром слова; он прервал свою огненную речь и воскликнул: «Квириты, так как я лучше умею держать слово, чем говорить, то приходите снова завтра; здесь перед вашими глазами я или расстанусь с жизнью, или проведу закон».
На следующий день народ собрался толпами на площадь, и трибуны завладели ораторской трибуной, прежде чем появились консулы и патриции, намеревавшиеся оспаривать закон. Эти последние находились внизу в собрании. Тогда Леторий приказал выгонять бичами всех не имевших права подавать голос в собрании. Молодые патриции не двигались с места, не обращая внимания на требования трибуна. Когда после этого Леторий приказал схватить некоторых из них, консул Аппий Клавдий заявил, что власть трибунов не простирается на весь народ, а только на плебеев, что трибуны – высшие должностные лица только у этих последних. Разгневанный Леторий отправил своего служителя против консула, консул же послал своего ликтора против трибуна, громко объявив, что этот трибун не кто иной, как частный человек, не имеющий никакой высшей власти, никакого служебного значения, и Леторий подвергся бы оскорблениям, если бы все собрание не восстало гневно и бурно на консула. Аппий упорно сопротивлялся требованиям взволнованной толпы, и все предвещало кровавую схватку. Тогда в дело вмешался другой консул, Т. Квинкций, человек умеренный и миролюбивый; он поручил нескольким консуларам (бывшим консулам) увести с площади Аппия Клавдия, успокоил взволнованную толпу и упросил трибунов распустить собрание, обещав, что сенат покорится воле народа, точно так как консул воле сената.
Плебеи оставили площадь, но вместо того чтобы разойтись по домам, они вместе со своими трибунами заняли Капитолий и грозили новым удалением из города. Сенат испугался тем более, что именно в это время эквы и вольски вторглись в римские владения. Оставалось только уступить, и, несмотря на сильнейшее сопротивление Аппия Клавдия, закон Публилия был принят сенатом.
Надменный Аппий Клавдий не мог снести победы народа; он счел ее своим личным поражением, так как патриции выбрали его для оппозиции трибунам, именно в качестве человека решительного. Посланный теперь с войском против вольсков, он старался вымещать свою злобу против народа тем, что жестоко обращался с солдатами. Войско отвечало ему гневным сопротивлением, и когда дело дошло до битвы, оно оставило место сражения и удалилось в лагерь; только после того, как вольски ринулись на укрепления, римские солдаты взялись за оружие для отражения штурма. Это обстоятельство не поколебало, однако, упорства Аппия. Он хотел созвать собрание и учинить кровавый суд, но младшие и старшие офицеры советовали ему не слишком натягивать лук, чтобы не испортить всего дела, так как солдаты решительно отказывались явиться в собрание и уже начинали громко требовать возвращения домой. Наконец Аппий уступил и на следующий день велел трубить отступление. Едва войско тронулось из лагеря, как неприятель пустился за ним в погоню и этим привел римлян в такой ужас, что все бросились в постыднейшее бегство. Аппий был в бешенстве. Когда он снова собрал войско на римской почве, начались жестокие казни; солдаты, побросавшие оружие, знаменосцы, потерявшие знамена, офицеры, бежавшие из ряда, были наказаны плетьми и обезглавлены; остальные солдаты были казнены через десятого. Эта жестокая расправа возмутила народ тем более, что другой консул, Квинкций, который в то же время выступил в поход против эквов, обращался со своими солдатами дружелюбно и кротко и вследствие того вел войну удачно; войско говорило, что этими солдатами предводительствовал отец, а остальными – тиран.
В следующем году над головой Аппия разразилась ненависть народа. Так как он и после сложения с себя консульской власти не переставал являться повсюду предводителем врагов народа и оказывал сильное сопротивление аграрному закону Кассия, то трибуны Дуилий и Сициний предложили плебеям осудить его на смерть. Никогда еще к народному суду не привлекался человек, до такой степени ненавистный народу; в лице Аппия ненавидели не только его самого, но и его отца. Патриции употребляли все средства, чтобы спасти от гнева плебеев ревностнейшего защитника сената, мужественнейшего представителя прав знатного сословия. Только один из них презирал как трибунов и народ, так и опасность, грозившую со стороны этого суда; это был сам Аппий Клавдий. Вопреки обычаю, он не хотел в качестве обвиненного надеть траурное платье, смиренно пожимать руки людям из народа, ни даже несколько умерить свой резкий и грубый тон, когда ему пришлось защищаться. Он оставался таким же гордым, как и прежде, в глазах его сверкала та же твердость, в голосе звучали те же вызывающие ноты, так что большая часть граждан боялась Аппия-подсудимого не меньше, чем Аппия-консула. Только один раз говорил он в свою защиту перед народом, но и тут не изменил обвинительного тона, которым отличались его прежние речи; своим упорством он приводил трибунов и народ в такое смущение, что они все более и более отдаляли день окончательного суда. Но прежде чем настал этот день, Аппий умер, по словам Ливия, от болезни, а по другим историкам, – вследствие самоубийства. Когда его труп принесен был на площадь и сын покойного захотел произнести обычное надгробное слово, трибуны попытались было прогнать его; но поведение Аппия Клавдия оставило в народе такое впечатление, что он не лишил его почетных похорон и в большом количестве проводил тело до могилы.