Текст книги "История Древнего Рима в биографиях"

Автор книги: Г. Штоль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

Галлы были грубые, дикие и воинственные варвары исполинского роста, со свирепым выражением лица, длинными и косматыми волосами и огромными бородами. Мирное обрабатывание земли собственными руками казалось свободному галлу занятием постыдным; они любили кочующую пастушескую жизнь, дикие свалки и сражения, веселые странствия с целью грабежа. При таких наклонностях у них не могло быть и речи об установлении прочного государственного порядка. Кельты являются во всемирной истории только разрушителями, ничего не создавшими и распространявшими ужас всюду, куда ни приходили они, – в Италии, Македонии и Греции, Малой Азии. Отличительные черты их – подвижность, необузданность, отсутствие выдержки, нерасположение к порядку и дисциплине; тщеславие и хвастовство у них в характере, оттого между ними в таком ходу поединки. На бой выступали они в пестрых и ярких одеждах, с широким золотым ожерельем на шее, с раззолоченным оружием; они кичливо выставляли напоказ свою храбрость, даже свои раны, и часто нарочно растравляли эти последние, чтобы дать более обильную пищу своему хвастовству. Сражались они без шлемов и обыкновенно без пращей длинными, дурно закаленными мечами, держа в руке исполинской величины щит, большей частью пешком, а в тех случаях, когда в деле участвовал маленький отряд – верхом; колесницы были тоже в употреблении. Как бешеные бросались они на врага, оглашая воздух страшным ревом и воем и сопровождая эти крики оглушительными звуками бесчисленного множества рожков. Такой неприятель был для итальянских народов совершенно новым явлением, и понятно, что при первой стычке он приводил в ужас и обращал в бегство даже мужественного, испытанного в боях римлянина.

Когда эти страшные варвары расположились перед стенами Клузиума и стали опустошать принадлежавшие этому городу земли, его жители, испуганные этими массами совершенно незнакомого, невиданного народа, отправили в Рим посольство с просьбой о помощи, хотя до этого времени никогда не находились в каких бы то ни было дружеских отношениях с Римом. Предпринимать поход в такой отдаленный город римляне не имели никакого желания, но вместо того чтобы благоразумно воздержаться от всякого вмешательства в это дело, они послали в Клузиум депутацию, которой было поручено склонить галлов к добровольному отступлению. Депутация состояла из трех Фабиев, сыновей верховного жреца М. Фабия Амбуста, людей молодых и легкомысленных. Явившись к галлам, они передали им просьбу римского сената не нападать на людей, не сделавших им никакого зла и бывших союзниками и друзьями римского народа, и прибавили, что римляне, если это окажется нужным, сумеют защитить Клузиум оружием, но что они предпочитают жить с галлами в мире и согласии. В этих словах не было ничего оскорбительного и враждебного, но депутаты произнесли их самоуверенно и надменно. Галлы отвечали, что хотя они слышат название римлян в первый раз, но верят, что это народ храбрый, так как иначе клузинцы не обратились бы к нему с просьбой о заступничестве. «Если же, – прибавили они, – вы для защиты ваших союзников предпочитаете ходатайство посольства оружию, то и мы не отвергнем предлагаемого нам мира, если клузинцы уступят нам часть своих земель, которых у них слишком много, а не согласятся – мы сразимся с ними в вашем присутствии, чтобы вы могли засвидетельствовать дома, до какой степени галлы превосходят всех остальных людей храбростью». Тогда римляне спросили, на основании какого права можно отнимать земли у их собственников и чего, собственно, ищут галлы в Этрурии. «Наше право, – надменно отвечали галлы, – в нашем оружии; храбрым людям принадлежит мир».

За этим словопрением последовала схватка между галлами и клузинцами. Римские депутаты, побуждаемые негодованием против пришельцев-варваров и своей воинственностью, имели неосторожность, вопреки началам международного права, стать в ряды клузинцев. Один из них, Квинт Фабий, налетел на одного из галльских предводителей и пронзил его копьем. В ту минуту, когда он снимал с убитого вооружение, галлы узнали его и тотчас же прекратили сражение.

Это нарушение международного права так рассердило их, что многие советовали немедленно двинуться к Риму и отомстить; но старейшие настояли на том, чтобы предварительно было отправлено в Рим посольство с требованием выдачи Фабиев, Послами были избраны самые рослые люди из всего войска. Сенат, правда, не одобрил поступка Фабиев и нашел требование галлов справедливым, но тем не менее не мог решиться собственной властью отдать членов такого знатного рода на произвол жестокости варваров. Поэтому он предоставил решение дела народу. Народ отказал в выдаче и даже избрал трех Фабиев консулами-трибунами на следующий год. Галлам отвечали, что, пока римлянин занимает такую должность, личность его неприкосновенна и что они могут вернуться через год, если негодование не уляжется в них до тех пор.

Эта насмешка привела галлов в бешенство, и семидесятитысячное войско тотчас же выступило против Рима. Со своей обычной быстротой спустились они по левому берегу Тибра до речки Аллии, в одиннадцати милях от Рима. Здесь встретило их поспешившее им навстречу римское войско в количестве сорока тысяч человек. Разбивать лагерь было уже некогда, надо было немедленно приготовиться к битве. Ядро римской армии, двадцать четыре тысячи человек, заняло место на равнине между Тибром и расположенными справа от него возвышенностями; остальная часть поместилась на этих возвышенностях; между обеими враждебными армиями протекала в глубоком русле Аллия. Галлы не вступили в бой с главными римскими силами, утвердившимися на равнине, но кинулись на те войска, которые стояли на высотах. Со страшным воем, при оглушительном визжании рожков, рубя направо и налево длинными мечами, они ворвались в неприятельские ряды такими массами и так бешено, что римляне, не привыкшие к подобному нападению, приведенные в ужас свирепостью этих чудовищ, не стали защищаться и обратились в бегство. Они кинулись на равнину и увлекли за собой стоявшие там войска. Галлы дико неслись за ними и прогнали большую часть войска к Тибру, между тем как менее значительные отряды скрылись в соседнем лесу или бежали по большой дороге к Риму. Ужас беглецов был так велик, что один опрокидывал и топтал другого, задние ряды наступали на передние, и наконец вся масса бросилась в Тибр. Здесь многие утонули от тяжести своего вооружения, многие – под мечами и копьями неприятеля.

Успевшие переправиться через реку бежали в опустевшие Вейи и укрылись за городскими стенами (18 июля 390 г.). Такое быстрое и полное поражение было неслыханно и римской истории. День битвы при Аллии (dies Alliensis), 18 июля, остался в памяти римлян навсегда одним из злополучных дней. Галлы изумились такой легкой и внезапной победе. Этот римский народ, столь надменный и самоуверенный на словах, оказался до такой степени трусливым и беспомощным в битве! Сначала победители остановились, как бы не понимая, что случилось, потом стали оглядываться, опасаясь засады, наконец, не видя ничего враждебного, принялись за грабеж. Они рассеялись по полю сражения, сняли с убитых все, что нашли на них, отрубили им головы, нагромоздили целые горы оружия и затем пьянствовали всю ночь в ознаменование победы. На следующий день они двинулись против Рима. Высланные ими вперед всадники вернулись с известием, что все городские ворота отворены, ни перед одними нет караульного поста, на стенах не видно ни одного вооруженного человека. Галлы, боясь засады и не решаясь ночью войти в город, снова остановились и расположились на ночлег между Римом и Анио.

Эта медлительность неприятеля была счастьем для римлян. В городе царствовал панический страх; в Рим прибежали только немногие из вооруженных воинов, и о защите его нечего было и думать. Правительство и граждане потеряли голову, всюду слышались стоны и вопли. Когда же невдалеке от городских стен раздались дикие крики и победные песни варваров, все, кто только был в силах владеть оружием, поспешили с женами и детьми в Капитолий, чтобы из этой крепости защищать по крайней мере родных богов и имя Рима. Остальной народ направился к Яникульскому холму и оттуда рассеялся по окрестностям. Значительная часть бежала в Цере. Туда же были перенесены жрецами Квирина и девственницами-весталками вверенные их хранению святыни; остальные священные предметы зарыли в часовне недалеко от Cloaca Maxima. Старейшие сенаторы, числом около восьмидесяти, решились: они хотели умереть за свой народ. Одевшись в почетное платье, эти старцы вышли на площадь, сели там в свои курульные кресла и ждали врага. Верховный жрец М, Фабий прочел им формулу самообречения на смерть.

На следующий день после битвы галлы без всякого сопротивления прошли через Коллинские ворота в город. Улицы были пусты, дома затворены; с тайным ужасом двигались варвары по вымершему Риму и наконец достигли площади. Здесь они увидели почтенных старцев, сидевших неподвижно в креслах, с длинными жезлами в руках; величие, которым были проникнуты черты их лиц, придавало им вид богов. С каким-то благоговением смотрели дикари на эти неподвижные фигуры, сомневаясь – живые ли это существа или изваяние из камня. Наконец один галл подошел к М. Папириусу и погладил его длинную седую бороду; старик рассердился и ударил дерзкого по голове своим жезлом из слоновой кости. Галл тотчас же зарубил его, а вслед за тем варвары бросились на остальных и умертвили их на месте. После этого они разбрелись по городу, стали врываться в дома и грабить и жечь их. Скоро пожар вспыхнул в разных частях города, а через несколько дней весь Рим представлял груду пепла, за исключением нескольких домов, в которых поселились на время предводители галлов.

Покончив с домами, галлы принялись за крепость и Капитолий. Чтобы порешить войну разом, они пошли на штурм, но были отбиты с таким кровопролитием, что не решились сделать второй попытки и сочли более удобным принудить крепость к сдаче посредством голода. Но скоро осаждающим пришлось хуже, чем осажденным. Увлеченные безумной жаждой разрушения, они вместе с домами сожгли и весь запас хлеба, находившийся в городе, а тот хлеб, что хранился в деревнях, римляне уже прежде поспешили перевезти в Вейи. Вследствие этого в многочисленном галльском войске скоро начался голод, а с ним появились разные заразные болезни и лихорадки, вызванные не только недостатком пищи, но и палящим зноем, к которому галлы не привыкли и от которого им негде было укрыться в разрушенном и сожженном городе.

Для устранения этого бедствия галлы разделились на две части; одна продолжала держать в осаде крепость, другая делала набеги на соседние народы, грабила их и доставляла съестные припасы своим товарищам. Один из таких грабительских отрядов появился и перед Ардеей, где жил в изгнании Камилл, сокрушаясь больше о положении своего отечества, чем о своей собственной судьбе, негодуя, что пришлось исчезнуть тем храбрым людям, которые вместе с ним завоевали Вейи и Фалерии и в других войнах были обязаны успехом больше своему мужеству, чем счастью. Услышав, что жители Ардеи, испуганные приближением неприятеля, поспешно собирались на общее совещание, Камилл явился в их собрание и предложил им смелый подвиг. Как только наступила ночь, все они под предводительством Камилла кинулись на неприятельский лагерь, где воины лежали пьяные, в беспорядке, не ожидая нападения. О правильном сражении не могло быть и речи – началась дикая резня; полусонные галлы были изрублены на куски, а те, которые находились в самом отдаленном конце лагеря, бросились в бегство и оставили всю награбленную добычу в руках победителей. Часть беглецов достигла пределов Анциума, но была истреблена жителями этого города.

Подобное же поражение потерпели этруски перед Вейями, где за это время успело собраться довольно много римлян. Дело в том, что этруски воспользовались бедствием Рима, чтобы отомстить ему за прежние поражения и обиды. Они вторглись в Римскую область, ограбили ее и собрались со всей добычей перед Вейями с целью напасть на этот, город. Римляне, видя, что даже этруски, из-за которых они навлекли на себя войну с галлами, издеваются над их бедствием, вознегодовали и решили наказать дерзких. Они избрали себе в предводители Цедиция и ночью напали на этрусков, из которых остались в живых только немногие. Этот удачный подвиг поднял дух вейентинских римлян, сила которых ежедневно возрастала вследствие постоянного прилива вооруженных людей из Лациума. Им уже казалось, что наступило время вырвать Рим из рук неприятеля. Но для этого недоставало еще такого предводителя, какой был нужен в таких важных обстоятельствах. Тогда они вспомнили о Камилле и решили призвать его из Ардеи, но предварительно испросить разрешения у римского сената. Отважный юноша, по имени Понтий Коминий, принял на себя это поручение. Он поплыл ночью по Тибру и достиг того места, которое находилось на наиболее близком расстоянии от крепости; тут, обманув бдительность неприятельских часовых, он взобрался у Карментальских ворот вверх по крутому утесу, был приведен к сенаторам и объявил цель своего прибытия. Сенаторы разрешили призвать Камилла и назначить его диктатором, что и было исполнено немедленно по возвращении Коминия в Вейи.

В то время как Камилл становился во главе войска, собравшегося в Вейях, римская крепость и Капитолий оказались в большой опасности. Галлы обнаружили на утесе следы ног Коминия и в следующую же ночь попытались проникнуть в крепость тем же путем. Один невооруженный полез вперед, следующий подал ему оружие и вскарабкался сам точно так же, как первый; таким образом, помогая друг другу, подымая один другого, все они постепенно добрались до вершины так удачно, что ни один из часовых не заметил этого. Даже собаки, обыкновенно столь бдительные, остались спокойны; но гуси, содержавшиеся в храме Юноны, услышали приближение посторонних и зашумели. Их крики и хлопанье крыльев разбудили Марка Манлия, известного воина, бывшего за три года до того консулом; он вскочил, схватился за оружие, поднял на ноги всех находившихся в Капитолии и поспешил туда, где подозревал опасность. Сильным ударом меча он быстро сбросил в бездну галла, уже стоявшего наверху утеса. Варвар в падении увлек за собой стоявших ближе к нему; остальные, еще карабкавшиеся вверх, были прогнаны стрелами и камнями. Гак совершилось спасение Капитолия. Оплошных часовых на следующий день сбросили с утеса; спасителя Манлия воины почтили тем, что каждый из них принес в его дом, находившийся в крепости, полфунта хлеба и четверик вина; подарок, правда, незначительный, но при тогдашнем недостатке в съестных припасах бывший прекрасным доказательством любви и благодарности. К этому же событию относят происхождение своеобразного римского обычая, состоявшего и том, что ежегодно, в известный день, по улицам торжественно проносили распятую на кресте собаку и великолепно убранного гуся, для того – как говорил народ – чтобы воздать честь гусям, как спасителям Капитолия, и наказать собак, забывших свою обязанность.

Невзгоды и лишения, которым подвергала римлян осада, были для них не так мучительны, как голод. Осажденные употребили уже в пищу кожу своих щитов и подошв, а помощь из Вейев все еще не показывалась. Но и галлы не меньше страдали от голода и болезней, и долгая изнурительная осада наконец сильно утомила их. Они предложили римлянам перемирие и вступили в переговоры. Так как при этих последних они больше всего выставляли на вид осажденным голод как средство, которое должно же было наконец заставить их сдаться, то римляне обманули их хитростью: они разбросали между галльскими аванпостами большое количество хлебов, как бы вследствие избытка у себя съестных припасов, и галлы решили наконец заключить мирный договор. Условия его, однако, оказались довольно тяжелыми для римлян: за отступление неприятеля они должны были заплатить тысячу фунтов золота. Вдобавок победители стали взвешивать это золото на фальшивых весах. Консул-трибун, Кв. Сульпиций, тот самый, который предводительствовал римлянами при Аллии, а теперь заключил вышеупомянутый договор, восстал против этой несправедливости. Тогда Бренн надменно бросил на весы еще свой меч и воскликнул: «Горе побежденным!»

«Но, – говорит Ливий, – боги и люди отвратили от римлян позорную участь – жить откупившимися золотом людьми. Еще не окончилось взвешивание, как Камилл появился в Риме в сопровождении своего войска и объявил договор недействительным, на том основании, что право заключать договоры от имени государства принадлежало исключительно ему, как диктатору. На развалинах Рима произошла схватка, в которой растерявшиеся галлы были разбиты так же легко, как римляне при Аллии. Они бросились в бегство, но во время отступления потерпели еще раз на дороге в Габии, у восьмого помильного столба от Рима, такое страшное поражение, что среди них не осталось даже ни одного человека, который мог бы возвестить другим о постигших их бедствиях».

Камилл, снова спасший отечество от врагов, торжественно вступил в город, и солдаты в своих победных песнях назвали его Ромулом, отцом отечества и вторым основателем Рима.

Но в каком положении находился этот город, куда теперь вступил триумфатор? Все дома лежали в пепле и развалинах; уцелели только храмы и большие каменные здания. Жители снова стали стекаться со всех сторон, но они были лишены всего необходимого для существования – не только пищи и крова, но даже домашней утвари и земледельческих орудий. Число граждан и особенно людей, способных носить оружие, значительно уменьшилось, а соседние народы, покоренные римским оружием до поражения галлов, были совсем не прочь воспользоваться беспомощностью и разорением своих победителей, чтобы простить им и возвратить себе свободу. В этом критическом положении сосредоточение высшей правительственной власти в одних руках представлялось наиболее полезным и целесообразным средством. Поэтому патриции просили Камилла остаться диктатором до тех пор, пока он не приведет в порядок и снова установит на прочных основаниях город и государство. Первым делом диктатора было провести следующее сенатское постановление: «Все священные места, вследствие того, что они были заняты неприятелем, должны быть приведены в прежний порядок и очищены от осквернения. С гражданами города Цере заключить дружественный союз за то, что они дали у себя приют святыням римского народа и его жрецам. В честь Юпитера, охранившего в дни бедствия свое местопребывание и крепость римского народа, будут отныне праздноваться Капитолийские игры». При этом вспомнили также о необходимости загладить грех невнимательного отношения голосу, возвестившему нашествие галлов, и было отдано распоряжение о постройке на «новой улице» храма Локуцию, т. е. делающему словесное указание. Взятое обратно у галлов золото, вместе с другим золотом, спасенным в различных храмах, положили под креслом Юпитера в Капитолии как церковное имущество.

В то время как происходило это приведение в порядок религиозных дел и шла речь о восстановлении городских построек, трибуны не переставали настаивать в народных собраниях на том, чтобы народ оставил Рим в развалинах и переселился в Вейи, где все сохранилось в целости и неприкосновенности. Народ, как мы видели выше, изъявлял готовность променять Рим на Вейи уже и прежде, немедленно после завоевания этого города; теперь же это переселение улыбалось ему тем более, что его родной Рим представлял собой груду развалин. Но патриции, и во главе их Камилл, всеми силами старались воспрепятствовать этому насильственному перелому в истории развития римского государства, – не допустить, чтобы государство было вырвано из той почвы, на которой оно родилось, выросло и окрепло, и пересажено на другую для того, чтобы начать на ней сызнова свое историческое существование. В речи, произнесенной перед собравшимся народом, Камилл весьма энергично убеждал граждан не оставлять родную землю, не покидать основанный с божьего соизволения город, где каждое место издавна имело свои святыни, своих богов, – и успел склонить многих на свою сторону; но решительный поворот делу дала одна случайность, которую народ принял за указание свыше, за проявление воли богов. В то время когда сенат, собравшись в гостилиевской курии, совещался об этом деле, через площадь проходила когорта, только что сменившаяся с караула; поравнявшись с курией, начальник отряда скомандовал: «Ставь знамя здесь! Это самое лучшее место для остановки!» Услышал эти слова, сенаторы радостно выбежали на площадь и указали народу на это предзнаменование. Толпа не стала более сопротивляться и дала согласие.

Таким образом, предложение трибунов было отвергнуто, и немедленно вслед за этим во многих местах города начались постройки. Кирпич раздавался от казны, и всем было разрешено добывать камень и рубить лес где угодно; но строитель принимал на себя обязательство окончить работы не далее как в течение этого же года. Большую часть строительного материала народ, вероятно, привозил из Вейев, что сенат разрешал весьма охотно, так как разрушение этого города должно было уничтожить навсегда и планы плебеев относительно переселения из Рима. Благо даря тому, что каждому хотелось как можно скорее добыть себе кров и приют, постройки шли очень поспешно; дома возводились большей частью маленькие и лепились один около другого в беспорядке, вследствие чего образовались узкие и кривые улицы. Этот неправильный и некрасивый вид Рим сохранял до времени императоров. Нашествие галлов совершилось в 390 г. до P. X. В следующие затем годы окрестные народы старались воспользоваться слабостью Рима, чтобы свергнуть с себя римское иго или возвратить свои прежние владения. Вольски, эквы и этруски, подкрепленные латинами и герниками, взялись за оружие и этим поставили римлян в очень критическое положение. Пришлось опять обратиться к Камиллу. В 389 г. его снова избрали диктатором. Он выступил против вольсков, которые окружили было одну из римских армий, но, как только узнали о приближении Камилла, поспешили огородить со всех сторон свой собственный лагерь баррикадами из деревьев; Камилл зажег эти укрепления, разбил вольсков наголову и затем двинулся против эквов, которым тоже нанес поражение и у которых отнял завоеванный ими римский город Болу. В то время как он воевал с эквами, этруски осадили римскую колонию и крепость Сутриум. Камилл быстро пошел на помощь осажденным и появился перед Сутриумом как раз в ют момент, когда этруски завладели им и, не подозревая об опасности, грабили город; Камилл стремительно напал на них, отнял награбленную добычу и уничтожил их войско. По возвращении в Рим его почтили тремя триумфами. В последующие десять лет, в продолжение которых Камилла избирали консулом-трибуном еще три раза, к вышеупомянутым побежденным народам прибавилось еще столько новых, что владычество Рима опять утвердилось на прежнем громадном пространстве.

Для увеличения числа граждан, значительно сократившегося вследствие галльского нашествия, сенат в 388 г. предоставил право римского гражданства тем жителям Вейев, Капены и Фалерии, которые помогали римлянам в войнах этого и предыдущего года. Из этого нового населения составили четыре новые трибы; таким образом, число римских триб возросло с 21 до 25.

Длинный ряд войн до и после нашествия галлов, разрушение и восстановление Рима снова повлекли за собой крайнее обеднение большинства плебеев, которому не могли помочь скудные отводы земли отдельным лицам. Общее распределение государственных земель, в том виде как этого требовал некогда Спурий Кассий, все еще оставалось неисполненным проектом, а законы о взыскании долгов применялись богатыми патрициями с такой же жестокостью, как прежде. Облегчить эти страдания народа попытался М. Манлий, спаситель Капитолия, с которым мы ближе познакомимся в следующей главе; но он пал жертвой своей великодушной благонамеренности (в 384 г.), и с тех пор патриции стали действовать еще жестокосерднее и неумолимее. Запуганный и загнанный народ терпеливо переносил свою участь; наконец, в 376 г. два трибуна, К. Лициний Столон и Л. Секстий, снова возбудили вопрос о распределении полей и смягчении постановлений о долгах и кроме законов, относившихся к этим двум делам, предложили также в интересах плебеев третий – о высшей государственной должности.

Эти три законопроекта состояли в следующем: 1) Каждый римский гражданин имеет право пользоваться общественной землей, но в количестве не более 500 десятин; точно так же никто не имеет права пасти на общественных лугах больше десяти штук крупного и ста штук мелкого скота. Срок арендного пользования землей определяется пятилетний, и плата за него идет на жалованье войскам. 2) Из сумм, составляющих частные долги, следует вычесть уже уплаченные проценты, а остальное количество долга – рассрочить на три года. 3) Избрание консулов-трибунов прекращается, а взамен того, по примеру прежнего времени, должны избираться ежегодно два консула, из которых один – непременно из плебеев.

Эти законы должны были нанести большой ущерб привилегиям и интересам патрициев, и потому эти последние, чтобы оттянуть на возможно продолжительное время принятие их, склонили остальных восьмерых трибунов к противодействию. Но народ десять лет кряду выбирал трибунами обоих авторов вышеупомянутых законопроектов и всеми силами поддерживал их в этом деле. Так как число протестующих трибунов с каждым годом уменьшалось и патриции все больше и больше лишались надежды на успех, то в 368 г. они прибегли к последнему и крайнему средству: восстановили должность диктатора и избрали на нее испытанного защитника своей партии, Камилла, которому в это время было уже около восьмидесяти лет. Несмотря на преклонный возраст, Камилл очень энергично принялся за дело. В тот самый день, когда трибуны рассчитывали наконец провести законы, за которые они ратовали столько лет, он объявил набор и под угрозой строгих наказаний отозвал народ с площади на Марсово поле. Тогда трибуны, в свою очередь, пригрозили ему крупным денежным штрафом, если он не перестанет отстранять народ от подачи голосов. На этот раз диктатор испугался. Он удалился в свой дом и через несколько дней под предлогом болезни сложил с себя диктатуру. Вероятно, ему стало ясно, что всякое сопротивление воле народа бесполезно, и поэтому он стал с этих пор советовать патрициям уступить. Но они все еще стояли на своем и назначили диктатором Манлия; но его противодействие не привело ни к чему, и предложения Лициния, после десятилетней борьбы, наконец получили силу закона. Л. Секстий, плебей, был избран на 366 г. консулом. Но так как патриции отказывались утвердить в комициях по куриям выбор новых консулов и этим открыли перспективу новых и долгих споров, то Камилл вмешался в дело и устроил соглашение, по которому судебная власть была отделена от должности консула и возложена на особого чиновника из патрициев. Таким образом возникла претура. Претор был в известной степени третий консул, который занимался судопроизводством и в отсутствие консулов исполнял их должность. Этой весьма своевременной уступкой старик Камилл создал новую большую услугу государству, которое он ал уже столько раз. Установление мира между обоими сословиями было его последним политическим делом, задолго до того, именно в 367 г., когда Риму грозило нашествие галлов, он был в пятый раз избран диктатором и в этом звании одержал над галлами в Альбанской области блистательную победу.

В 365 г. Камилл умер от моровой язвы, и смерть его была для государства если не преждевременной, то все-таки очень тяжелой утратой. «Ибо этот человек был действительно незаменим во всяком положении; уже до своего изгнания первый в войне и мире, он стал еще выше после этой ссылки, потому ли что с ним так несправедливо поступило государство, которое, очутившись потом в руках неприятеля, обратилось к изгнаннику с мольбой о спасении, или потому, что на его долю выпало счастье – вместе с собственным возвращением в родной город возвратить этому городу и прежнее благосостояние, И в следующие за тем двадцать пять лет (так долго после того прожил он еще на свете) удерживался он на высоте, на которую поставила его столь высокая слава, и признавался всеми за человека, заслуживавшего имя второго основателя Рима» (Ливий).