Текст книги "Плывущий медведь"

Автор книги: Фруде Грюттен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

~~~

Я заметил, как исчезают вдали дома. Подо мной мчались улицы. В зеркале заднего вида уменьшались и пропадали огни Одды. «Вольво» не двигалась, а город несся навстречу. Одда неслась мне навстречу, хотя двигатель был выключен. У Ховдена город затормозил и остановился.

От Брюсовой виллы доносились смех и музыка. У подъезда стояло несколько машин. Я достал из багажника винтовку и зашагал по дорожке. Позвонил в дверь. Мне открыл мужчина в смокинге и очках в тяжелой оправе. Он, наверное, был слишком хорошо воспитан, потому что никак не отреагировал на мою винтовку. Вместо этого он поздоровался со мной и улыбнулся, как будто только меня здесь и ждали.

Дом гудел как улей. Голова трещала. Какая-то парочка в обнимку сидела на диване. Через двери напротив я видел сад и танцующие пары. У бассейна играл небольшой оркестр – я узнал местный блюз-банд. Только джинсы они сменили на смокинги.

На верхних ступеньках лестницы с бокалом в руке стоял Самсон Нильсен. Люди вокруг него смеялись. Я пересек гостиную и направился к лестнице. Никто не пытался меня остановить – наверное, я превратился в человека-невидимку. Когда я снова стал видимым, Самсон Нильсен поднял руку.

– Не делай глупостей, – сказал он.

Я ничего не сказал. Самсон Нильсен казался спокойным. Он думал, что держит ситуацию под контролем. И это меня раздражало.

Он кивнул на одну из дверей:

– Может, зайдем в комнату, чтобы не мешать остальным?

– Думаю, они будут не против.

Самсон Нильсен небрежным жестом передал бокал какой-то женщине в синем платье. Его волосы были зачесаны назад, и я подумал, что он лысеет. Сейчас он выглядел неплохо, но уже намечались залысины, которые через несколько лет так или иначе должны были превратиться в плешь.

– В чем дело? – спросил Самсон Нильсен.

– Сам знаешь.

– Нет, признаюсь, я не в курсе.

Я на секунду обернулся. С Брюсовой виллы открывался отличный вид на Одду. На фьорд и огни города. В саду все играл оркестр. Мне показалось, что я увидел председателя коммуны, танцующего с какой-то блондинкой. Люди в гостиной болтали и смеялись. И это меня раздражало. Разве меня здесь нет? Разве у меня в руке нет винтовки?

Я снова повернулся к Самсону Нильсену:

– Черт возьми, не знаю даже, что с тобой сделать.

– Вот как?

– У тебя есть предложения? – спросил я.

– О чем ты думаешь, Белл?

– Думаю, как тебя наказать. Побольнее.

– И все-таки я не понимаю, в чем дело.

– Он не умел плавать, – сказал я. – Черт возьми, он не умел плавать.

– О ком ты?

– Ты столкнул его с моста?

– Никого я не сталкивал.

– Ты столкнул его?

Самсон Нильсен покачал головой.

Ствол винтовки уперся ему в живот. Он вздрогнул, а потом наградил меня презрительным взглядом. Я сделал шаг назад. Мне хотелось застрелить его, но я чувствовал, что ненависть моя слишком слаба и беспомощна.

Я сказал:

– Думаешь, тебе это сойдет с рук?

Внезапно я сам усомнился… Да, это могло сойти ему с рук. Если «Рональдо» умрет, свидетелей убийства не останется. Полиция должна связать оба случая угона с убийством и, возможно, уже сделала это. А может, и нет, подумал я, может, полиция просто не захочет этого понять. Того, что понял я.

Самсон Нильсен спросил разрешения закурить. Я промолчал. Он закурил и посмотрел на меня:

– Ты говоришь о маленьком мальчике?

Я молчал.

– Тебе он нравится? – спросил Нильсен.

Я ударил его по лицу. Со всей силы. Мой кулак с противным звуком врезался в его нос. Сигарета выпала у него изо рта, голова запрокинулась. Он упал и ударился головой о стену.

Белую парадную сорочку заливала кровь. Моя правая рука болела. Левую холодил металл винтовки. Никто вокруг меня не двигался.

Я стоял и думал, что вот и финал. И упал здесь не Самсон Нильсен, а я. Упал в глазах сограждан.

– Не знаю, что я должен с тобою сделать, – сказал я ему. – Черт возьми, я не знаю, что делать с людьми вроде тебя.

Я спустился по лестнице. Гости пропускали меня и провожали взглядами. Снаружи рассветало. Над горой дрожало зарево, как будто небо было залито светящимся туманом. Пели птицы, шумела Опо.

С моста я зашвырнул винтовку во фьорд. Она булькнула и исчезла. Я поискал глазами маму-утку, но не нашел. Только чайки кружили над пристанью и над водой. У самой толстой в клюве был зеленый пакет из «Кооп-Меги». Пакет выпал, и несколько чаек начали драться за рассыпавшееся содержимое.

Приехав домой в Тукхейм, я начал прослушивать автоответчик. С верхнего этажа слышался грохот, шум и стук. Сломался стул, что-то бросили в стену. Аск бесновался. Надо было что-то делать. Надо было подняться к ним, а я стоял и курил у окна, пока шум не затих. Я ждал, пока за мною приедет полиция. А полиция все не приезжала.

Потом я лег спать. Мне снилось, что наша ПВ перевернулась. Повсюду были кровь и стекло. Отец лежал посреди шоссе, покрытый простыней. Ровный поток машин отрезал меня от него. Меня обдавало воздушной волной, идущей от них, и я видел, как ботинки отца торчат из-под простыни. И левая рука – тоже. В ней он еще сжимал руль.

~~~

Когда я проснулся, шел дождь. Наконец-то дождь. Капли падали мне на лоб и на грудь. Я сел на кровать и вдруг понял, что одеяло влажное. Дождь шел через крышу.

Я оделся и поднялся к соседу. На мои звонки никто не ответил. Ударом я открыл дверь и крикнул. Ответа не было. Я прошел в комнату и крикнул снова. Мне вовсе не хотелось нарваться на кулаки Аска. А это было очень даже вероятно.

Пол был залит водой. Вокруг плавали газеты, тряпки, огрызки пиццы, бутылки и блокноты. Письменный стол искорежен, в ящиках – пусто. В ванной открыта вода. Я закрыл краны и вернулся в гостиную.

Я стоял и смотрел на разбросанные по полу фотографии. Сотни. И на всех – девушки. Блондинки. Брюнетки. Негритянки. Тайки. Все улыбаются и пытаются профессионально позировать. Некоторые портреты – из фотоавтоматов. Некоторые – студийные. Некоторые девушки слишком откровенно показывают грудь и ляжки. Другие выглядят целомудренно и серьезно.

Я подхватил фотографию чрезмерно накрахмаленной барышни. Представил, как она, стоя у зеркала, пытается навести красоту перед фотографированием. На обороте фотографии от руки было написано по-английски: «Я знаю, ты – лучше всех. Свет в окошке. Как звездочка».

Кто-то кашлянул. Я прошлепал в спальню. Аск сидел на постели и курил. Когда я вошел, он посмотрел на меня, но взгляд у него был такой, будто все происходящее его не касается.

– Что случилось? – спросил я.

Аск не ответил. Я решил, что он убил Мумуки. Он ее убил, и сейчас ее труп лежит где-то в доме.

– Она мертва? – спросил я.

– Да, мертва.

– Где она?

– Не знаю. Она просто умерла.

– Что ты имеешь в виду?

– Она умерла. Она меня бросила.

– Так она умерла или тебя бросила?

– Она умерла. Она меня бросила.

– Где она?

– Ночью собрала вещи и уехала в город.

– Так она не умерла?

– Она меня бросила.

Мне сразу стало легче. Наверное, они поссорились, и она решила от него уйти. Он впал в бешенство, а она собрала вещи и уехала. Я был этому рад. Надеялся, что ей не придется возвращаться. Я пошел в гостиную, но Аск окрикнул меня.

– Тоже бросаешь меня? – спросил он.

– У тебя есть идеи получше?

– Я хочу, чтобы она вернулась, – сказал Аск.

– Сейчас поздно об этом думать, – ответил я.

– Не знаю, что и сделать, чтобы она вернулась, – сказал Аск.

– Лучше найди себе черненькую, – посоветовал я.

– Знаешь, – сказал Аск, – я-то думал, что это я ее брошу. Думал, что и без нее проживу.

Я ничего не ответил. Он сам был во всем виноват. Но мне почему-то стало его жалко. Я смотрел, как он сидит, одной огромной ручищей вцепившись в волосы, а другой комкая окурок.

Я вернулся в гостиную. Позвонил в пожарную охрану и страховую компанию. Телевизор был включен. Четыре пары соревновались за право сыграть великолепную свадьбу в Лас-Вегасе. Им нужно было найти кольцо в многоэтажном торте. Я был здесь на свадьбе Аска и Мумуки. Не знаю, с какой стати они пригласили меня, но надо же было кого-то пригласить. До того как они напились, в гостиной было совершенно тихо.

Вернувшись к себе, я собрал чемодан и сел в машину. Только сейчас я заметил, как греет солнце. Сначала я хотел поехать в Йолло, к родителям, но передумал. Если об Ирен в газетах еще и не написали, то напишут уже скоро. Как только официально заявят о ее пропаже. Я опустил боковое стекло и закурил. В зеркале заднего вида пропал мой дом. Я подумал, что этот дом уже и не мой. Это дом, в котором идет дождь.

По дороге к Одде я включил местное радио. Председатель коммуны давал интервью. В Эйде собирались открыть новый парк для катания на роликах. Председатель говорил, что сейчас происходит много положительных событий для Одды. Проезжая мимо китайского ресторана, я заметил Мумуки. На ней было красное кимоно. Она улыбалась.

Я заглянул в офис – посмотреть электронную почту и Интернет. Про Ирен новостей не было. Сербов отпустили. Ни слова не было сказано ни о причинах, ни о других подозреваемых. Значит, просто не хотят об этом говорить. Вот если бы обвиняли сербов – тут уж разговорам конца бы не было.

Когда в отеле «Хардангер» я попросил дежурного администратора предоставить мне номер, она очень удивилась:

– Решил бросить дом, Роберт?

– Не доверяйте лету, – ответил я.

Она рассмеялась и сказала, что мой номер – 409.

Я взял со стойки пару газетенок и доехал на лифте до четвертого. В номере пахло пылью. Обои выцвели, на стенах висели пейзажи старой Одды. Я задернул занавески и бросил газеты на журнальный столик не читая. В полумраке сел на кровать. Лифт с равными промежутками времени ездил вверх и вниз. В остальном – тишина.

На спуске всегда тишина. Обычно люди притворяются друзьями. Когда идешь на подъем или из тебя можно что-нибудь выкачать, тебя засыпают звонками. Сейчас я жил в той же гостинице, что и остальные журналисты. Может, кто-то из них сейчас в соседнем номере. Но сегодня никто из них не звонил. На спуске всегда тишина.

Я вдруг подумал, что люди в отеле похожи на сны. У них нет ни корней, ни целей, ни начала, ни конца. Они пьют пиво в баре. Смеются. Звонят домой. Ругаются. Любят. Одиноко сидят на краешке кровати.

~~~

Я заснул, не вынимая из рубашки мобильник. И проснулся от виброзвонка. Звонил Фолкедаль из приюта для беженцев. Ему передали, что сегодня утром мальчик скончался. Полиция расследует это дело, но пока не считает, что произошло какое-либо преступление. Несколько свидетелей видели, как мальчик упал во фьорд.

– Он не умел плавать, – сказал я.

Откуда-то издалека я услышал, как Фолкедаль сказал, что поговорил бы со мной о происшедшем, но сейчас слишком возмущен.

– Не ты ли обещал позаботиться о мальчике? – спрашивал Фолкедаль.

У меня не было сил ответить. Я только чувствовал, как тону. Так тонет монета, погружаясь в толщу воды и в итоге оказываясь на самом дне.

– Не ты ли говорил, чтобы я на тебя положился? – спрашивал Фолкедаль.

Я лежал на кровати и был не в состоянии подняться. Достал из чемодана заготовленную бутылку. Мне захотелось отгородиться от всего и пропасть. Я пил. В горле так пересохло, что я никак не мог остановиться. Я пил до тех пор, пока комната не заходила ходуном.

Я сел и посмотрел на стену, чтобы та остановилась. Вина на мне. Это я его убил. Мне вспомнились его волосы. Волосы, которые хочется потрогать. Я увидел его лежащим на больничной койке. Он был таким славным. Славным.

Я заснул, и мне приснилось, будто я срезал с себя всю кожу. Я сидел на стуле в пустой комнате. Встал и оторвал от стены кусок обоев. Под ними оказались другие обои с другим рисунком. Я оторвал и этот кусок, но под ним был еще один.

Я проснулся снова. Я не знал, где я. Я заснул и увидел, что это я лежу под простыней на шоссе. Это я сжимаю руль левой рукой. А надо мной стоит Виджи с фотоаппаратом. Я мертвый, но все равно вижу лица зевак, собравшихся у полицейских кордонов. Виджи ухмыляется. Он в шляпе и с сигарой. Вспышка.

Прохладный ветерок коснулся моего лба. Солнце шло под откос. На краю кровати сидела Мумуки и гладила меня по щеке. Она сказала, что устала от всего. Спросила, как можно все исправить. Я ответил, что ей не надо над этим думать. Она сказала, что я ее спас. Я закричал: «Ура!» Я кого-то спас. Сделал доброе дело. Я благородный человек. Мумуки начала танцевать.

– Тебе тоже нравятся гостиничные номера? – спросила она.

Я рассмеялся.

– Разве тебе не нравится просыпаться в номере и просто лежать в постели?

Я открыл глаза и увидел, как по комнате ползут облака. Скоро дождь. Скоро лето пройдет. В номер ворвалась река и подхватила ночной столик, телевизор и фотографии на стенах. Я плавал по комнате. Я плавал и ничего не мог с этим поделать. Плавал и ничего не мог с этим поделать.

«Он умер! – захотелось мне крикнуть. – Он умер!» Я бы повторял эти слова, пока они не лишатся смысла. Но голос пропал. Глотка пересохла, и мне было трудно даже сглотнуть.

Я вспомнил, что ответила Ирен, когда я спросил, что ей больше всего во мне нравится. Мы обнимались в ее легковушке, а снег падал на Эйне и засыпал окна. Мы включили обогрев и радио. Она поцеловала меня и ответила: что я читаю ей Франка О’Хару. Никто, кроме меня, не читал ей Франка О’Хару.

Я вспомнил, как прижимался своими губами к ее. Вспомнил, как ее руки обвивают мои. Ее ноги вокруг моих бедер. Ее маленькую грудь, прижатую к моей. Я шептал ей: «Ляг на меня, закрой меня, дай мне раствориться».

Я заснул снова, и мне приснилось, что «Рональдо» арестовали. Он попытался взломать автомат с леденцами, но палец застрял в автомате. Пока он пытался высвободиться, я сидел обхватив его руками. Полицейский пытался вырвать его у меня. Но я не отпускал «Рональдо». Я сжимал его. Но потерял. Потерял.

Зазвонил телефон. Я повернулся, чтобы взять его с ночного столика. И нечаянно нажал не на ту кнопку. Когда я достал-таки телефон, вызов уже был прерван. Больше я заснуть не мог. Этот звонок вдруг показался мне крайне важным.

В гостинице было тихо. Свет с улицы проектировался на потолок. Сквозь ночь проезжали трейлеры. Телефон зазвонил снова. Я сказал: «Алло!» На том конце – тишина. Я слышал только собственное дыхание.

– Алло, – сказал знакомый голос.

Я снова не ответил.

– Ты там? – спросила она.

– Где ты? – спросил я.

– Стою в телефонной будке, – сказала она.

– Какой еще будке?

– В телефонной будке, ты знаешь.

Я не знал, что говорить. У меня накопилось так много вопросов.

– Я только хочу спросить, – сказала она. – Ты помнишь, как в первый раз поцеловал меня?

– Да.

– А как в первый раз поцеловал мою грудь?

– Да, правую.

– Нет, левую. Ты вечно путаешь.

– Это была правая.

– Левая. Я еще чувствую прикосновения твоих губ на левой груди. Поэтому я знаю это наверняка. Я еще чувствую, Роберт.

– Где ты? – спросил я.

Она молчала.

– Чувствую, как ты стягиваешь с меня бюстгальтер, – наконец сказала она. – Чувствую, как ты, склонившись, целуешь мою грудь. Я глажу тебя по волосам, а ты целуешь мою грудь. Я чувствую это каждой клеточкой. Ты целуешь мою левую грудь.

– Где ты, милая?

Она не ответила.

– Скажи, где ты, милая.

– Я просто хотела тебе сказать, – продолжала она. – Чтобы ты знал.

– Где ты?

Она пожелала мне спокойной ночи и повесила трубку.

Я встал с постели и быстро оделся. Спустился на лифте и прошел по пустому первому этажу. Снаружи шел дождь. И от дождя ночь становилась темной. Я побежал к телефонной будке у автовокзала. Обычно она звонила мне оттуда. Это была старомодная будка. На телефон падал свет. Воздух казался отработанным, как будто в нем витали молекулы прошлых разговоров.

Взяв машину, я начал разъезжать по округе. Остановился перед домом в Эррафлоте. У входа горела лампа. Больше света не было. Я поехал дальше. На улицах никого. Единственным признаком жизни были вспышки фар, да и те тут же поглощал черный асфальт.

~~~

Меня разбудил гудок рефрижератора, чем-то напомнивший мелодию из передачи «Вокруг Норвегии». Я встал и отдернул занавески. Одда была похожа на передержанную фотографию. Вокруг рефрижератора собрались дети. Судя по количеству народа на площади, была суббота.

Я снова плюхнулся в постель. Мне показалось, будто вся жизнь утекла сквозь пальцы, и это уже не мой город. Из соседней комнаты послышался смех. Потом – треск. И снова – смех. Я не знал, что делать. Мне хотелось быть частью чего-то большого. Жаль, что Франк тогда не пристрелил меня. Лучше бы меня пристрелили.

Я взял с ночного столика газеты. Но сил читать их не было. Везде писали про убийство, и нигде – про пропажу Ирен. В «ВГ» была статья, в которой Педерсен говорил, как его сын любил водить рефрижератор. А о «Рональдо» написали только маленький абзац. Девятилетний мальчик. Имя неизвестно. Личность не опознана. Мне вдруг стало интересно, о чем думал «Рональдо», пока падал во фьорд? Какой была его последняя мысль? Думал ли он обо мне? Или об отце, который прилетит на самолете и спасет его?

На мобильник позвонила мама. Спросила, получил ли я сообщение. Я ответил, что не получал.

– Ты с Франком не говорил? – спросила она.

– Нет, – ответил я.

– Я всегда это знала, – сказала мама. – Все в итоге выправляется, Роберт.

– Что ты знала?

Мама рассказала, что утром звонила Ирен. Она вернулась в Одду. Сказала, что ей понадобилось побыть одной. Просто побыть одной несколько дней.

– Бывает, – подытожила мама.

– Бывает, – согласился я.

– Не поверишь, но у меня тоже были мысли о том, чтобы побыть одной.

– А что Франк?

– Просто счастлив, что она вернулась. Знаешь, твой брат ведь джентльмен.

– Да ну?

Она помолчала, потом спросила:

– Так вы больше не друзья?

– Друзья.

– Ты не рад, Роберт.

– Да рад, рад.

– А по голосу не скажешь.

– Я очень рад, что она вернулась.

Мама сказала, что день сегодня чудесный. Солнце светит, на дворе лето, и Ирен вернулась. Маме даже удалось разыскать отца. С утра он пошел покупать газеты и пропал. Но, к счастью, позвонили из таверны «Синдерелла». Он был там.

– Отец дошел аж дотуда? – спросил я.

– Да, я говорила с ним по телефону, и он сказал, чтобы ты заехал за ним и отвез домой.

– Зачем?

– Он только сказал, чтобы ты за ним заехал.

– Хорошо, мама.

– А потом пообедаем у нас в саду. У нас ведь праздник.

Я положил трубку и начал одеваться. Ни рубашка, ни штаны на мне не сидели, хоть это и была моя собственная одежда. Руки и ноги не слушались.

В киоске я просмотрел газеты. Про Ирен – ничего. И про убийство, кажется, тоже ничего нового. Я поехал по западной стороне. Сёрфьорд блестел словно зеркало. Фольгефонна была похожа на молодую барышню. Горные хутора клубились хлорофиллом. Скоро пойдут клубника и вишня. Как будто туристам на заказ.

Я не понимал, что же случилось с Ирен. Почему она пропала? И почему вернулась? Я, наверное, никогда не получу ответ. Разве что такой: в маленьких городках порой накапливается столько дряни, что ничего не поймешь.

В Моге пришлось резко затормозить. На дороге лежала мертвая собака. В нее тыкал палкой раздетый до пояса пенсионер. Я решил не наблюдать эту сцену. Объехал собаку и нажал на газ.

Таверна «Синдерелла» находилась радом с центром «Но». Больше всего это придорожное заведение походило на летний домик с правом продажи спиртного. Я остановил машину рядом с ним. Отца я заметил раньше, чем он меня. Он сидел за столиком на свежем воздухе, а перед ним стояло пиво и лежала стопка газет. На отце были черные очки в стиле Элвиса – они ему не шли. На светлой рубашке темнели пятна пота.

Я сел и закурил.

– Ты сюда пешком добрался? – спросил я.

– Мне захотелось пить, – ответил он.

Мы сидели и смотрели на Сёрфьорд. На пристани внизу рыбачили загорелые мальчишки. На улице шумели машины. Кто-то спешил отдыхать, кто-то торопился с отдыха. За нашими спинами гудели голоса других посетителей. Они смотрели острые моменты чемпионата мира. Их крутили под заводную музыку. Я увидел, как Рональдо, обманув трех защитников, забивает гол.

– Поехали домой? – спросил я.

Отец сразу же встал. Когда мы спускались по лестнице, я заметил, как он постарел. Силы покидали его, как будто он выдохся на длинной дистанции, на которую не стоило бежать.

Он сел в машину, настроил под себя сиденье и, почувствовав неприятный запах, открыл окно. Всю дорогу до Одды он смотрел прямо перед собой. Ждет, что я заговорю первым, подумалось мне.

Я молчал.

– Нашел дыру в заборе? – спросил отец.

– Нет, – ответил я.

Снова молчание.

– Я газеты забыл в таверне, – сказал отец.

– Разве ты их не прочитал?

Он не ответил. Я ждал.

– Я прочитал там про одного мексиканца, – сказал он. – Который перебежал из США обратно в Мексику. Так разочаровался в Штатах, что потянуло домой.

– И?

– И его пристрелили. Как домой вернулся, они его и пристрелили.

– Кто «они»?

– Соседи.

– За что?

– Думали, у него полно денег.

– А у него их не было?

– Бедняком ушел, бедняком и вернулся.

Когда мы выехали из Эйтрхеймского тоннеля, я включил радио. Оно долго трещало, пока я не настроил его на местную волну. Диктор сказал, что «Фьорд-центр» устраивает «дикие дни» и что вечером будет радиолото. Я подумал, что этот город похож на игрушку. Пластмассовый конструктор, который рассыпается на детали. Как будто так и задумано.

Проезжая по мосту Йоллобрю, я увидел Опо. Такой большой река еще никогда не была. Отец рассказал, что вчера вечером тут спасли Дина Мартини. Он никак не хотел уходить от берега, но полиция оттащила.

Перед домом во дворе стоял кабриолет Ирен. Я поставил свою «вольво» рядом. Отец молча вышел и скрылся в саду. Я зашел в дом. В гостиной играло радио. На кухне пела мама. С веранды было видно, как дети прыгают в струях садовой поливалки. Внизу, на газоне, стоял мой братец. В черных очках, шортах и расстегнутой рубашке. Да уж, потолстел он изрядно.

Выходя с веранды, я столкнулся с Ирен. Она поднималась по лестнице из сада, босиком, в белом летнем платье. Она остановилась передо мной, сняла солнечные очки и улыбнулась. Я встретился с ней взглядом, но ничего не сказал. Мы стояли и молчали. Вокруг меня смыкалась жара. Голова работала медленно.

– Пойду помогать твоей маме на кухне, – сказала она и прошмыгнула мимо.

Я снова почувствовал запах ее духов. Больше ничего. Только слабый запах духов. Я стоял на солнце. Подумал, что улыбнулась она так же, как и в тот новогодний вечер, когда мы с Франком оба пригласили ее на танец. «Извини, я выбрала его».

В тени яблони был накрыт стол. На синей клетчатой скатерти мама расставила семь белых тарелок. Я представил себе будущие дни. Субботние вечера. Воскресные утра. Недели. Месяца. Разговоры, смех. Как будет светить солнце. Как будет лить дождь.

Братец заметил меня. Он смотрел в мою сторону, продолжая поливать детей из шланга. Дети вопили от радости и кричали:

– Иди сюда, дядя Роберт!

Я помахал им рукой.

– Ну иди же, дядя Роберт!

Я вернулся в дом. Воздух в гостиной был спокойным и нагонял вялость. По радио говорили, что это лето может побить все рекорды. На кухне потрескивало мясо на сковороде. Мама что-то мурлыкала. Через приоткрытую дверь я увидел спину Ирен.

Я вышел из дома и сел в машину.