Текст книги "Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад"

Автор книги: Фридрих Клингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

3

После этого Фауст и дьявол отправились в княжество*** и явились ко двору. Поверь, читатель, что не из трусости я не называю имени немецких государей и вельмож, действующих в моем повествовании[11]11
  Из этих слов видно, что автор умолчал о многих приключениях своего героя в Германии. (Примечание автора.)


[Закрыть]. Я не делаю этого потому, что тайные мотивы их поступков слишком часто противоречат показаниям лживых, невежественных и льстивых историков, и люди, охотно поддающиеся обману, может быть стали бы сомневаться в достоверности открытых мною тайн.

Скоро спутники достигли столицы государя, который прославился на всю Германию как образец мудрого, добродетельного и справедливого монарха, истинного отца своих подданных. Сами подданные, правда, не всегда готовы были вторить этим похвалам, но ведь не родился еще тот государь, который сумел бы угодить всем. Это общая притча всякой политики, и, как все притчи, она чаще может сделать дурного правителя еще более дурным, чем научить хорошего мудро выполнять свои тяжкие обязанности.

Благодаря своему богатству и светским манерам Фауст и дьявол быстро нашли доступ ко двору. Фауст смотрел на князя глазами человека, ум которого, в силу заранее установленного отношения, уже настроен определенным образом. Для того чтобы превратить эту предвзятость в убеждение, достаточно было одного только внешнего поведения князя. Он оказался, или, вернее, на самом деле был, человеком прямым и откровенным; он старался нравиться и как бы невольно привлекать сердца, умел быть приветливым, не роняя при этом своего достоинства, и обладал тем холодным юмором, который всегда внушает безотчетное уважение, причину коего мы обычно не стремимся себе объяснить. Повсюду он действовал с таким достоинством, проявляя столько деликатности и такта, что даже самый опытный глаз лишь с трудом мог бы отличить в его поведении заученное, искусственное и деланное от естественного. Фауст, которому редко доводилось общаться с людьми светскими, умеющими подчинить свой природный характер политической хитрости, наблюдая за государем, пришел к выводу, что перед ним – идеал. Пробыв некоторое время при дворе и думая, что он сумел уже распознать всех вельмож, он вступил однажды вечером в нижеследующий разговор с дьяволом.

Ф а у с т: Эти дни я умышленно не хотел говорить с то бой о государе, но теперь я льщу себя надеждой, что понял его, и решаюсь сказать с уверенностью, что молва не лгала. Итак, я надеюсь заставить тебя признаться, что мы нашли то, что ищем.

Д ь я в о л: Фауст, я вижу, куда ты клонишь. У тебя странное представление о дьяволе. Но об этом в другой раз. Твой государь на самом деле превосходный малый. Но я ничего не скажу тебе о своих наблюдениях, так как сегодня вечером я выведал у министра кое-какие сведения о предстоящих событиях, которые дадут тебе возможность наглядно убедиться в великих достоинствах этого государя. А до тех пор можешь лелеять свой идеал. Скажи мне теперь, какого ты мнения о графе Ц., его любимце?

Ф а у с т: Проклятие! Это единственное обстоятельство, которое меня смущает. Этот человек – лучший друг государя, а вместе с тем он скользок, как угорь, которого невозможно удержать в руках, и изворотлив, как жена, задумавшая изменить мужу. Но, может быть, положение, которое он занимает при дворе, заставляет его скрывать и маскировать свою душу, чтобы всем, кто любит цепляться за фаворитов, не было за что ухватиться?

Д ь я в о л: Скрывать свою душу? Фауст, неужели ты думаешь, что человек, так старательно прячущийся от всех, может иметь душу, которая не боялась бы яркого дня? Не верь человеку, у которого рассудок, ловкость и расчет так подавили и иссушили все естественные чувства, что у него не осталось даже следов природных инстинктов и душевных порывов. Если все, что кипит и действует в каждом из нас, уже не отражается на вашем челе, в ваших глазах и движениях, – значит, вы утратили свой природный облик и стали самыми опасными животными на земле, уродами, которых утонченнейшая культура ума создает в последней вспышке сладострастия.

Ф а у с т: Как, по-твоему, это даже не притворство?

Д ь я в о л: Тогда у него осталась бы хоть частичка своего «я», потому что ведь даже маска сохраняет личные особенности надевшего ее: ряженого можно узнать по голосу, по походке, по манерам. Нет, Фауст, этот человек именно таков, каким ты его видишь.

Ф а у с т: Проклятие! Так что же он такое?

Д ь я в о л: Хм, это человек, много путешествовавший и видевший свет, побывавший при всех дворах Европы, вылощенный так основательно, что от природной грубости у него не осталось даже следа. Человек, опаливший свои чувства холодным светом рассудка, – словом, один из тех утонченных умов, которые смеются над вашей воображаемой добродетелью и обращаются с людьми как гончар, вдребезги разбивающий создание своих рук, если оно ему не нравится. Он принадлежит к числу тех людей, которые на основании своего опыта считают себя вправе смотреть на человечество как на скопище хищников, пожирающих всякого, кто склонен предположить, что им присущи благородные порывы. Ничто, кроме тонко задуманной и удачно осуществленной придворной интриги, его не радует, и он наслаждается девушкой, как розой, которую срывает с куста, чтобы вдохнуть ее аромат, а потом равнодушно растоптать ногами.

Ф а у с т: Злорадный дьявол! Разве такой человек мог бы стать лучшим другом властителя княжества ***?

Д ь я в о л: Скоро ты увидишь, кто он государю. Я говорю тебе: предстоят события. Видел ты сегодня вечером министра?

Ф а у с т: Он показался мне мрачным и встревоженным.

Д ь я в о л: Это один из тех людей, о которых вы говорите: «Он честный малый». Он трудолюбив, великодушен и справедлив, но, как это всегда с вами бывает, одного грана зла достаточно, чтобы другая чаша весов взлетела ввысь. Беда его заключается в нежности к прекрасному полу, а так как, в силу своих высоких принципов, он не может обойтись без благословения церкви, то, влюбившись после смерти своей первой супруги, он имел глупость жениться на женщине, которую ты видел. Она стала мачехой его взрослых детей, доставила временную усладу его чувствам и навеки разрушила замок его благополучия. Она воспользовалась его ослеплением, растратила на роскошь, наряды и забавы все, что принадлежало ему, ей самой и его детям, и, сверх того, еще запутала его в огромных долгах. Правда, в лице барона Г., которого ты видел и который является настоящим хозяином дома, она нашла себе весьма старательного помощника. Когда все средства были исчерпаны, а фантазия рождала все новые и новые желания, удовлетворить которые было уже невозможно, она согласилась наконец на план, придуманный ее любовником: продать фавориту государя честь дочери за ту цену, какую тот пожелает дать, а девушке посулить в будущем замужество. Министр ничего об этом не знает, он видит только, что средств нет, стонет под тяжестью огромных долгов, оплакивает свое безумие и трепещет при мысли о предстоящем возвращении сына, которого мачеха удалила из дому, чтобы беспрепятственно растратить его состояние. Сын тем временем воевал с турками и потерял руку. Весьма возможно, впрочем, что вначале граф Ц. имел действительно серьезные намерения, так как государь высоко ценил своего министра. Но с недавних пор положение сильно изменилось. Государь предложил своему любимцу жениться на самой богатой в стране наследнице, и теперь граф Ц. думает только о том, как бы ему одним ударом уничтожить не только министра, но и всю его семью, и сделать это так ловко, чтобы никому не пришло в голову заподозрить его, а тем более мстить. Все члены семьи министра должны умолкнуть, будто их никогда и на свете не было, а сам министр обречен погибнуть под его пятой, как жалкий червь, стоны которого не доносятся до ваших оглохших ушей.

Ф а у с т: Неужели государь не отомстит за это?

Д ь я в о л: Ты сам увидишь, как будут развиваться события.

Ф а у с т: Запрещаю тебе вмешиваться. А не то берегись моего гнева!

Д ь я в о л: Нужен ли дьявол тому, кто сам способен на большее? Фауст, теперь мы начинаем снимать покров с человеческого сердца. Мне приятно видеть, что и вы, немцы, еще способны к совершенствованию. Правда, все вы только подражаете другим народам и тем лишаете себя славы быть оригинальными, но для ада это неважно: он ценит прежде всего добрую волю.

4

Фауст проводил время с женщинами, соблазнял придворных фрейлин и камеристок, а драма графа Ц. тем временем близилась к развязке. Любимец государя сидел с бароном Г. и излагал ему свой хитроумный план. Он избрал барона своим орудием, и так как сияние золота уже не поддерживало больше остывших с годами чувств барона к жене министра, а слезы несчастной дочери, горе отца и предстоящий приезд калеки сына начали тревожить его чувствительную совесть, то ему очень хотелось найти способ освободиться от этого бремени. Как это принято у людей, знающих друг друга, барон заранее получил вознаграждение. Оно состояло в том, что граф уговорил государя отправить барона с важным дипломатическим поручением ко двору императора. За это барон обязался, с помощью значительной суммы, которую дал ему граф, подкупить жену министра и заставить ее выкрасть из кабинета мужа важный документ, касающийся царствующего дома и играющий важную роль в споре, возникшем между государем и другим княжеским домом. Документ этот был доверен министру для составления доклада, и граф рассчитывал придать делу такой оборот, чтобы вина целиком пала на министра. Он задумал изобразить дело так, будто бы министр, подкупленный противником, собирался выдать врагу этот важный документ и только бдительность графа Ц. якобы предотвратила измену министра. В результате этого граф казался бы спасителем государя и его дома. Таков был план. Жена министра считала, что муж, у которого нет денег на ее капризы, не заслуживает пощады. Кроме того, она льстила себя надеждой, что чем больше услуг она окажет фавориту государя, тем сильнее расположит его к себе, и без всяких размышлений отдала ему документ.

5

Тяжело вздыхая, расхаживал министр в полном одиночестве взад и вперед по своему кабинету. Даже любимая дочь, которая до тех пор была его единственным утешением, отдалилась от него, измученная мыслью о грозящем позоре. Ее угнетало горе и сознание обманутой любви. Она горько плакала, запершись в своей комнате, и ее сердце, достойное лучшей участи, разрывалось. Так вянет в долине одинокая лилия, нежный стебель которой сдавила легкомысленная рука. Мрачное уединение сановника было нарушено приходом жены, который еще сильнее дал ему почувствовать тяжесть обрушившегося несчастья. Вслед за нею явился барон и холодно попросил вручить ему инструкцию, касающуюся его дипломатического поручения к императорскому двору. Так как повеление государя о такой инструкции уже имелось, то министр вышел за ней в канцелярию. Воспользовавшись отсутствием министра, его супруга успела разыграть перед своим любовником сцену исступленного отчаяния. В ту минуту, когда министр вручал барону инструкцию, явился посыльный с письмом от государя, в котором министру предлагалось немедленно представить ко двору тот самый злополучный документ вместе с составленным о нем докладом, так как обе бумаги нужно было дать представителю противника для ознакомления. Министр обыскал весь кабинет, перерыл все шкафы. На его лице выступил холодный пот. Он допрашивал всех секретарей и писцов, спрашивал жену и дочь, – все было напрасно. Оставалось только одно: сознавая свою полную невиновность, идти навстречу грозящей буре. Он явился к государю, у которого сидел граф Ц., и сообщил о случившемся несчастье. Заверив государя в своей невиновности, он сказал, что готов покориться судьбе. Граф подождал несколько минут, чтобы увидеть, какое впечатление произведет на государя это сообщение министра, потом, холодно улыбаясь, подошел ближе, вынул из кармана документ и с низким поклоном подал его государю. Он долго отказывался сообщить, каким образом бумага попала в его руки, и только когда государь пригрозил ему своей немилостью, он изложил с притворным возмущением придуманную заранее ложь. Министр умолк – неслыханное, дикое обвинение так ошеломило его, что даже сознание полной невиновности не могло рассеять мрак, который затмил его рассудок при этом неожиданном повороте дела. Государь гневно посмотрел на своего министра и сказал:

– Давно уже мне следовало ожидать, что вы когда-нибудь будете искать спасения от своих безумств в измене престолу.

Этот упрек сорвал завесу с глаз ошеломленного министра. Сознание собственной правоты уже готово было привести в движение его онемевший язык, но государь приказал ему молчать, сложить с себя обязанности министра и отправиться домой. При этом он обязал его не покидать города до тех пор, пока суд не вынесет ему приговора.

Несчастный ушел. Крупные слезы катились у него по щекам. Отчаяние заставило дочь признаться ему в своем позоре, а жену – рассказать о ее преступлении. Сила духа этого человека была сломлена, его рассудок помутился. Безумие, самая ужасная судьба, какая только может выпасть на долю человека, накинуло свое темное покрывало на его память и тем исцелило сердце от жестоких ран, нанесенных ближними.

Дьявол, заранее рассказав Фаусту эту печальную историю, намеренно ввел его в кабинет министра в момент, когда тот еще только боролся с безумием. Оно еще не полностью уничтожило способность мыслить, еще не оборвало окончательно нити всех его чувств. Язык бормотал последние признания о вынесенных муках, из глаз капали последние слезы и падали на бедную дочь, обнимавшую его колени. Лицо девушки было искажено немым отчаянием и мучительной болью страдания. Он улыбнулся, провел рукой по ее распустившимся волосам и снова улыбнулся… В комнату вошел его сын. Юноша хотел радостно броситься в объятия отца, но тот лишь тупо посмотрел на него… Наконец из груди страдальца вырвался дикий крик безумия, терзающий нервы, приводящий в содрогание сердца, и несчастный навсегда стал источником ужаса и мучительного сострадания.

6

Фауст неистовствовал. Страшные проклятия срывались с его уст. Он решил обо всем рассказать государю и изобличить обманщика. Дьявол улыбнулся и посоветовал ему действовать осторожно, если он хочет до конца узнать этого государя, которого он восхвалял как образец человеческой добродетели. Фауст поспешил во дворец и, уверенный, что своим разоблачением он уничтожит наглого временщика, рассказал государю все подробности, стараясь сохранить холодный, сдержанный тон. Когда Фауст назвал причину, толкнувшую графа на этот гнусный поступок, то есть его желание освободиться от связи с дочерью министра, лицо государя прояснилось. Он велел позвать своего любимца, обнял его и сказал:

– Счастлив государь, имеющий друга, который из послушания, из боязни не угодить повелителю готов совершать поступки, не укладывающиеся в обычные представления о морали. Министр всегда действовал как глупец, и я рад, что отделался от него. Отныне ты будешь лучше и разумнее выполнять его обязанности.

Фауст окаменел от негодования. Потом его сердце запылало благородным огнем. Яркими красками изобразил он ужасное положение министра. Он осыпал государя и его любимца потоками яростных упреков. Фауст совершенно забыл о той страшной силе, которая была в его распоряжении. Все его чувства поглотило сознание, что он должен быть мстителем за угнетенное человечество, мстителем, срывающим маску с лица холодного деспота и не думающим о своей собственной судьбе. Его сочли безумным и вывели вон. Дьявол встретил его ликующим смехом, но Фауст не отвечал. Он скрежетал зубами, испытывая горькое удовлетворение оттого, что навеки отказался от общества людей.

7

В полночь граф приказал схватить Фауста и дьявола и бросить их в тесную грязную тюремную камеру, и Фауст велел дьяволу подчиниться. Он хотел знать, как далеко зайдет злоба Этих лицемеров. Мучительные сомнения терзали его душу в мрачной тюрьме. Страшная сцена, разыгравшаяся днем, стояла у него перед глазами и казалась еще более отвратительной. Из этих мрачных размышлений рождалась ужасная мысль, направленная против того, кто руководит людскими судьбами. Мозг Фауста пылал от негодования… Неожиданно Фауст разразился саркастическим хохотом и воскликнул:

– Где же здесь перст божий? Где око провидения, следящего за путями праведника? Честный лишился рассудка, а губитель его награжден. Тирану, лицемерно играющему в добродетель, я открыл глаза на низость его любимца, а он нашел того еще более достойным любви и награды. Так где же цель, порядок и связь явлений нравственного мира? Чем же этот мир лучше помрачненного сознания несчастного безумца, который по воле творца погиб беззащитным и неотмщенным?

Дьявол слушал, улыбаясь, а Фауст продолжал:

– Если человек действует в силу необходимости, значит его действия и поступки внушены ему всевышним, и тогда они перестают быть наказуемыми. Но разве от непогрешимого владыки может исходить что-либо дурное или греховное? Следовательно, и поступки наши, какими бы ужасными они нам ни казались, не могут быть дурными, и мы сами в силу неведомой нам причины – просто жертвы этих поступков. Если же они на самом деле чудовищны и достойны кары, то всевышний несправедлив, когда наказывает нас за злодеяния, источником которых является он сам. Дьявол, разгадай мне эту загадку. Я хочу знать, почему праведник страдает, а злодей торжествует?

Д ь я в о л: Фауст, ты допускаешь только две возможности. А что, если есть еще третья? Что, если вы брошены на землю как прах, как черви… А что, если вас отдали во власть хаоса, подобного запутанному клубку, с тем чтобы вы сами его распутали? А если это окажется для вас непосильным, то ваш строгий судья и повелитель призовет вас к ответу. Что, если он, как истинный деспот, для того и вложил в ваши души столь сомнительные представления и столь противоречивые стремления, чтобы оставить за собою объяснение их темного смысла и по собственному произволу наказывать или награждать вас?

Ф а у с т: У какого философа ты научился нанизывать одно если на другое? О, я чувствую, что человек должен, обречен блуждать во тьме, терзать свое сердце, изо дня в день наблюдая самые обычные жизненные явления, и что даже дьявол не в состоянии пролить на них свет и объяснить их смысл. Если миром движут порок и глупость, то добродетель бессмысленна, так как она не может защитить того, кто посвятил ей жизнь. Мы сами выдумали добродетель, а наша животная природа, которая влечет нас к чувственному наслаждению минутой, ничего о неё и не знает. В глупой надежде, в гордом безумии мы подымаем взоры к небу и в далеком, неизвестном будущем ждем награды за нашу покорность, в то время как нас окружает ликующий порок и мы слышим его насмешки. И вот я мечусь в отчаянии между своим истерзанным сердцем и возмущенным рассудком, как корабельщик в бушующем море на зажженном молнией судне. Его ждет гибель – либо в огне, либо в ревущих волнах. К чему это сострадание, овладевающее мною при виде человеческих мук? Пусть мое сердце обратится в такой же камень, в какой обратились сердца великих и сильных мира сего, которые в людях видят лишь средство для достижения своих целей. Я должен стать таким же: я буду глумиться над человечеством. О, лучше бы зародыш моего существа иссох еще в материнском чреве! Зачем так чувствительны мои нервы? Лучше бы мне никогда не знать о существовании справедливости! Зачем суждено мне было узнать человека таким, чтобы я перед дьяволом стал проклинать самую человеческую природу? Еще раз прошу тебя, коварный софист, разгадай мне эту загадку. Открой мне эту тайну, даже если из тьмы ее появятся призраки, вид которых меня убьет.

Д ь я в о л: Успокойся и откажись от своего желания. Никому из смертных не дано распутать этот узел, еще тысячи людей погибнут, пытаясь найти ответ на эту загадку. Не забывай о цели, которую мы поставили перед собой при нашей первой встрече. Я обещал тебе показать человека нагим, чтобы исцелить тебя от предрассудков твоей юности и твоих книг, чтобы ничто не мешало тебе наслаждаться жизнью. И если ты сможешь понять, что так называемый промысл предвечного, от которого ты ради меня отрекся и перед лицом которого вы беспрепятственно совершаете свои гнусности, – не более как безумная мечта вашей гордости, и если у тебя после этого останутся еще силы, то я открою тебе страшные тайны, которые тебя окружают теперь.

Ф а у с т (горько усмехаясь): Клянусь мраком ада, реющим над нами со дня нашего рождения и до могилы, я, видимо, поступил умнее других, выйдя из этого хаоса. Отдавшись тебе, я сам решил свою судьбу, и решил ее так, как подобает свободному существу. (Вполголоса, злобно.) Свободному существу! Ха-ха-ха! Да, столь же свободному, как свободна охотничья собака, которую я держу на цепи, в то время как инстинкт тянет ее туда, где она чует дичь.

Д ь я в о л: Верь мне, насмешник, если бы люди владели магической силой, извлеченной тобой из тьмы, они быстро опустошили бы ад и ты встретил бы на земле больше дьяволов, чем в вашем календаре числится святых, и больше, чем у ваших тиранов имеется солдат, которых они содержат, чтобы притеснять вас. Увы! Печальна судьба дьявола, вынужденного исполнять сумасбродные желания умного человека! Но что сталось бы с нами, если бы любой негодяй научился вызывать нас из преисподней?

Последнее замечание дьявола, вероятно, дало бы мыслям Фауста иное направление, если бы неожиданное происшествие не прервало их разговора. В камеру вошли шесть стражников, державших потайные фонари, а за ними следовали два палача с большими порожними мешками. Фауст осведомился, что им нужно. Начальник ответил, что он просит Фауста и дьявола влезть в мешки, как этого требует полученный им приказ, после чего он мешки завяжет и бросит в ближайшую реку. Дьявол громко расхохотался и сказал:

– Видишь, Фауст, государь хочет излечить тебя от твоего добродетельного энтузиазма, который ты сегодня с такой горячностью изливал перед ним.

Фауст сердито взглянул на него и подал знак. Адский шум загудел под сводами тюрьмы, воины в ужасе пали ниц, и вихрь унес пленников из темницы.

В этот миг в душе Фауста пробудилась жажда мести, которая тотчас же надела на себя личину великого, благородного призвания. Он вдохновился мыслью отомстить угнетателям человечества. Гордость запылала в его груди, и он решил использовать силы ада, которым принадлежала его душа, чтобы творить на земле праведный суд над всеми лицемерами и злодеями.

– Отправляйся во дворец, – крикнул он дьяволу, – и задуши того, кто глумится над добродетелью. Сотри с лица земли того, кто награждает предателя и сознательно губит праведного. Отомсти ему за человечество!

Д ь я в о л: Фауст, ты предвосхищаешь месть мстителя.

Ф а у с т: Мститель спит, а праведник страдает. Я хочу, чтобы тот, кто надевает на себя маску добродетели, был уничтожен.

Д ь я в о л: Так вели мне лучше послать на землю чуму, чтобы погибло все человечество. Что станется с людьми, если ты упрямо будешь предаваться безумию? Ты только увеличишь население ада, а на земле все останется по-старому.

Ф а у с т: Злорадный дьявол, ты хочешь его спасти, чтобы он и дальше мог совершать злодеяния! Государи, подобные ему, стоят того, чтобы за них заступался ад, потому что, вознаграждая порок, они обесценивают добродетель. Он должен умереть! Трепеща, низойдет он в преисподнюю, влача на совести тяжесть своего последнего злодеяния.

Д ь я в о л: Глупец! Дьявол всегда рад убить грешника. Я говорю тебе это лишь для того, чтобы оградить себя от твоих упреков и лишить тебя возможности оправдаться. Пусть последствия этого деяния падут на тебя.

Ф а у с т: Согласен. Я положу их на чашу весов как противовес моим грехам. Иди и убей его! Будь стрелой моего мщения! А временщика схвати и брось в раскаленные бесплодные пески жаркой Ливии, чтобы он погиб там медленной, мучительной смертью.

Д ь я в о л: Я повинуюсь, Фауст. Но подумай, отважный, что ты не призван быть судьей.

Ф а у с т: Знаю, что я – самое жалкое существо на земле. Но не в этот миг!

Д ь я в о л: Тобою движут оскорбленное самолюбие и неожиданное разочарование в человеке, которого ты представлял себе иным.

Ф а у с т: Болтун! Во мне говорит еще безумие моей юности, которое часто вызывало у меня желание совершить убийство, как только я оказывался свидетелем дурного поступка. Если бы я мог спокойно видеть и терпеть людскую несправедливость, разве я стал бы вызывать тебя из глубин ада? Ступай и выполни мою волю!

Приняв свой страшный, дьявольский облик, Левиафан появился у ложа спящего государя, разбудил его диким адским криком, и проснувшийся умер от ужаса. Потом дьявол схватил дрожавшего от страха временщика, швырнул его в горячий песок Ливийской пустыни, а затем вернулся к Фаусту и сказал: «Дело сделано!» Оба сели на крылья быстрого ветра и перелетели границы этой страны.