Текст книги "Последний маршал"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Последний маршал

Глава 1
ТУРЕЦКИЙ. ИЮНЬ 96-го

1

Вообще-то вечер начинался сравнительно неплохо. Мне и в голову не могло прийти, что закончится он так трагически, хотя профессия, конечно, приучила меня быть всегда готовым к самым неожиданным вещам, причем в любое время суток. Но такую свинью можно ожидать, скажем, от Кости Меркулова или от Грязнова, а от симпатичной женщины, с которой ты когда-то в дни безмятежной молодости неплохо проводил время в постели, не слишком особенно ждешь, что она возьмет и впряжет тебя во что-нибудь такое пакостное. В два часа ночи.

Танька Зеркалова впрягла.

Вечер, повторяю, начался неплохо, да и завершился он, кстати, тоже вполне прилично. Штука в том, что в последнее время Ирина, жена моя, стала какой-то очень уж нервной, что не могло не сказаться на нашей и так не слишком безоблачной семейной жизни. Одно время я даже стал сомневаться, правильно ли мы поступили, решив рожать второго ребенка: терпеть не могу занудливых женщин, даже если это моя собственная жена. Впрочем, подозреваю, что я здесь не оригинален: кому нравится, когда под ухом у тебя постоянно гундосят и осыпают несправедливыми упреками и оскорблениями, невзирая ни на твою усталость после трудовых будней, ни на здравый смысл.

Как любит говаривать мой шеф и куратор Костя Меркулов, «…трудовые будни Генеральной прокуратуры – это вам не рождественские каникулы и даже не Всемирный день трудящихся». Мне только что удалось закончить очередное закрученное дело, и я на полном серьезе рассчитывал найти в родной семье успокоение и поддержку. Как оказалось – фиг. Во всяком случае, до следующего вечера.

Понимаю, что беременность – это тоже не коммунистический субботник, но ведь и совесть иметь надо, тем более что опыт был и беременность эта не первая. Результат первой, под нормальным русским именем Нина, вполне может послужить доказательством того, что не так страшен черт, как его малюют.

Мне, конечно, легко рассуждать, я мужчина, и этим все сказано. Я и не спорю. Но если бы вы побывали в моей шкуре хотя бы чуточку времени, вы бы поняли, что я имею в виду.

Но как раз сегодня все разрешилось и встало на свои места. Ирина, моя супруга, приняла решение ехать к своей тетке в Ригу и рожать там. Я всегда уважал решения других людей, если они не противоречили закону. А уж в правовой лояльности жены я вообще никогда не сомневался. Так что свет в конце тоннеля забрезжил, и я, как никто другой, был рад тому обстоятельству, что наша молодая семья естественным способом нашла путь, который поможет ей сохранить себя как не самую плохую ячейку нашего общества.

Итак, решение, повторяю, было принято. Беременная жена оставляет своего непутевого мужа, то есть меня, в Москве, а сама едет в Ригу, чтобы в прибалтийской тиши постараться родить нам наследника. Ну очень мы с женой мудрые люди.

С этим мы и стали укладываться спать, довольные жизнью и друг другом. Я с удовольствием поцеловал на ночь Ирину и лег в постель, предвкушая, как наконец все-таки усну, впервые за последние несколько дней. По-настоящему я высыпаюсь только по завершении очередного дела. И сейчас мне сам Бог велел ложиться и засыпать: я наконец поладил с женой и закончил еще одно сложное дело. Блаженная сонная истома заранее расплывалась по моему усталому телу.

Все было напрасно.

Едва голова моя коснулась подушки и по всем законам жанра я должен был моментально уснуть, именно в этот самый момент, который во всех детективных романах совпадает с отходом главного героя ко сну, пронзительно зазвенел звонок в дверь. Впечатление было такое, что кого-то убили и кто-то спешил поделиться со мной этой новостью, не обращая внимания на такие мелочи, как два часа ночи.

– Кого черт несет в такое время? – удивилась Ирина и, сев на кровати, ногами стала искать тапочки.

– Спроси кто, – сонно посоветовал ей я.

– Сам не желаешь открыть? – упрекнула она меня.

– Щас! – сказал я и перевернулся на другой бок.

Но сна, как вы понимаете, уже не было ни в одном глазу. Я шумно вздохнул и одним рывком поднял свое жаждущее отдыха тело с постели.

До двери мы с женой дошли одновременно.

– Кто там? – спросила Ирина.

И началось…

– Ирина, пожалуйста, откройте, это я, Таня Зеркалова! – раздался голос с лестничной площадки, в котором явственно ощущалась паника. – Мне нужен ваш муж, Турецкий, пожалуйста, Ирина, откройте, у меня горе, мне нужна помощь, я умоляю вас, откройте, пожалуйста!

Ирина вопросительно посмотрела на меня. Голос был мне знаком, и хотя сейчас, в эту минуту, он был почти до неузнаваемости искажен плачем, я практически сразу узнал Таню Зеркалову. Кивнув жене, я открыл дверь и тут же машинально отшатнулся назад, потому что Таня ворвалась в квартиру со скоростью метеора. И хотя, как она говорила, нужен ей был я, тем не менее на грудь она бросилась почему-то не ко мне, а к моей жене.

И отчаянно, в голос, зарыдала.

– Ну что вы, – пробовала успокоить ее Ирина, растерянно поглядывая на меня, – ну что вы, успокойтесь.

Таня плакала, не в силах произнести ни слова. Я подошел к женщинам и тронул ту из них, которая плакала, за плечо.

– Тань…

Ночная гостья тут же оставила в покое Ирину, повернулась ко мне и, сменив таким образом объект, зарыдала с новой силой.

Мне ничего не оставалось делать, как гладить ее по волосам и повторять, словно заведенный, в точности то же, что делала моя жена.

– Ну что ты, Таня, – приговаривал я как попугай. – Ну что ты, успокойся.

Плач только усиливался, и в конце концов мне это надоело. Я решительно отстранил ее от себя и встряхнул за плечи.

– Таня! – требовательно и громко произнес старший следователь по особо важным делам Александр Турецкий, то есть я. – Что случилось?!

Она подняла на меня заплаканные глаза и шепотом произнесла:

– Папа… – и снова заплакала.

– Что – папа? – Я был настойчив. – Что с Михаилом Александровичем?

Михаилу Александровичу Смирнову, отцу Тани Зеркаловой, по-моему, давно уже перевалило за восемьдесят, и не было ничего невероятного в том, что он мог скончаться. Но пусть же сама скажет.

– Таня! – крикнул я. – Что с отцом?

Она не отвечала. Тогда я спросил как можно мягче:

– Неужели умер?

Она наконец кивнула:

– Его убили…

– Что?! – воскликнул я.

А она вдруг стала повторять, словно заведенная:

– Его убили, убили, убили, его убили, убили, его убили…

– Таня!

Она замолчала и посмотрела на меня.

– Таня, – повторил я. – Что случилось, Таня?

Почему-то она сразу успокоилась. Вытерев ладонью слезы, сказала:

– Пошли! – И, не оборачиваясь, направилась к выходу.

Я торопливо натянул спортивный костюм и кинулся за ней, но уже у двери вспомнил об Ирине. Обернувшись, махнул ей рукой: мол, ложись и спи. Она тоже сделала мне знак ладонью: иди и ты, Турецкий… Ну и так далее. Но на лице ее была тревога.

Наши дома стоят рядом, и идти было недалеко – минуты две, не больше. Но и это очень короткое время показалось мне вечностью. Таня шла очень быстро, и мне приходилось чуть ли не бежать за ней.

– Ужас, – повторяла она, – это ужас, ужас!

Войдя в подъезд, она не стала вызывать лифт, а сразу бросилась вверх по лестнице. Мне ничего не оставалось делать, как последовать за ней, благо этаж был всего лишь третий. Дверь оставалась открытой – она и не подумала ее запереть, когда побежала за помощью. Не останавливаясь ни на мгновение, мы с Таней вбежали в квартиру.

2

Перед закрытой дверью в гостиную Таня остановилась и сказала:

– Здесь.

– Погоди-ка.

Я отстранил ее от двери, намереваясь не впускать в комнату, где произошло предполагаемое убийство, никого, будь то даже хозяйка квартиры.

– Постой здесь, пожалуйста, – попросил я Таню.

Объяснять ей ничего не надо было, она все понимала. Ей оставалось только положиться на меня. Что она и сделала. Я вздохнул и, открыв дверь, вошел в комнату.

Да, убийство было налицо. К тому же в комнате кто-то основательно покуражился, не хватало только летающих в подобных случаях пуха и перьев. Но ведь это была не спальня, напомню, а гостиная. Впрочем, тут и без пуха царил сплошной бардак.

Михаил Александрович сидел в кресле, а вместо верхней половины его головы была сплошная кровавая масса. За его спиной, на стене, багровым пятном, словно на страшном абстракционистском полотне, налипли тошнотворные сгустки. Я машинально похвалил себя за то, что оставил Таню в прихожей. Она, конечно, все это уже видела, но злоупотреблять подобным зрелищем не стоит.

В комнате явно происходило побоище. Но кому нужно было драться со стариком, да так, что оказалась поломанной чуть ли не вся мебель?! Что-то здесь не так. Убийство вообще штука рутинная, но этот случай был особенно странным. Зачем Смирнову драться? Точнее – зачем драться со Смирновым?! Достаточно было дунуть на него, чтобы прекратить любые его попытки к сопротивлению. А тут – будто тяжеловесы резвились. От обстановки – рожки да ножки.

Стараясь ничего не задевать, я осторожно вышел из комнаты. Таня стояла в прихожей и, зажав лицо между ладонями, покачивалась из стороны в сторону и тихо-тихо стонала.

– Боже мой… – бормотала она. – Боже, Боже мой!

Я взял ее за плечи и легонько притянул к себе.

– Таня, – сказал я. – Как это произошло?

Она замотала головой.

– Ничего не знаю, – проговорила, всхлипывая. – Ничего. Я только приехала. Позвонила, мне никто не открывает. А свет, я снизу видела, горел. Я открываю дверь своим ключом, захожу, а там… о-о-о-о!!! – И она снова зарыдала, вспомнив, видимо, картину, которая предстала перед ней, когда она вошла в гостиную.

Я увидел около входной двери чемодан:

– Это твой?

Она на мгновение подняла голову, увидела, на что я показываю, и кивнула:

– Мой.

И снова припала к моему плечу.

– Откуда ты приехала?

– Что? – посмотрела на меня Таня мокрыми от слез глазами. – А-а!.. Из Швейцарии…

Мысленно я выругал себя и плотно сжал язык зубами. Это, конечно, не очень удобно, зато эффективно: я перестал мучить бедную женщину. Нашел, понимаешь, время задавать вопросы. Как будто потом не успею.

– Пойдем, Таня, – сказал я. – Пойдем.

Я отвел ее в другую комнату и усадил на кушетку.

– Побудь здесь немного одна, ладно? Я скоро.

Она лишь кивнула. Я понимал, что лучше не оставлять ее одну, но, с другой стороны, меня тоже можно понять. Я не из тех, кто успокаивает родных убитого, как ни антигуманно это звучит. Я начинаю анализировать преступление: его мотивы, технику нанесения ударов и прочие вопросы, поставленные наукой криминалистикой. Вы можете быть шокированы моим излишним профессионализмом даже в тех случаях, когда я выступаю в роли свидетеля, но что поделаешь, любая работа накладывает на человека свой отпечаток. И я совсем не исключение.

Итак, я оставил Таню одну в полутемной комнате, а сам отправился к телефону и набрал номер Главного управления внутренних дел Москвы. Быстренько обрисовав ответственному дежурному по городу картину случившегося, я назвал адрес, свою фамилию, попросил проявить оперативность и приехать поскорее, после чего положил трубку.

Мы так лихо пронеслись мимо дежурной по этажу, подумал я, что она запросто могла принять нас за грабителей. Впрочем, одну минутку: если бы она действительно приняла нас за таковых, квартира давно была бы набита милицией. Дом все-таки не простой. Не рабочая окраина и не скопище коммуналок. Просто она знала Таню и, естественно, помня свое место, не стала донимать ее глупыми расспросами.

Итак, дежурная. Пока приедет оперативно-следственная бригада, можно успеть снять с нее, так сказать, предварительные показания. В конце концов, муровцы – мужики хорошие, но ведь и следователь по особо важным делам Генпрокуратуры тоже, знаете ли, не фунт изюму.

Я спустился на первый этаж и подошел к кабинке дежурной. Услышав мои шаги, она отложила в сторону книгу, которую читала, и взглянула вопросительно.

– Здравствуйте, – сказал я ей.

Она с достоинством кивнула:

– Здравствуйте.

– Моя фамилия Турецкий, – представился я. – Следователь по особо важным делам.

Встретив ее недоверчивый взгляд, я провел рукой по нагрудному карману в поисках удостоверения, но обнаружил, что оставил его дома, так как выскочил в спортивном костюме. Ругнувшись про себя, я спросил ее:

– Простите, как ваше имя-отчество?

– Анастасия Дмитриевна, – ответствовала она важно.

– Вы, конечно, знаете Татьяну Зеркалову, с которой мы только что вошли в ваш подъезд?

– Вошли? – посмотрела она на меня с иронией. – Да вы же чуть не снесли меня вместе с будкой.

– Извините.

Она смерила меня удивленным взглядом: видимо, нечасто местные постояльцы перед ней извинялись.

– Конечно, я знаю Танечку, – продолжила она. – А вы что, поссорились с ней? Впрочем, насколько мне известно, она замужем. И не за вами.

– Мне это тоже известно, – кивнул я. – Но мы не ссорились, напротив, мы с нею старые друзья. Скажите, пожалуйста, вы не видели сегодня вечером кого-нибудь постороннего?

– Вы имеете в виду гостей? – уточнила она.

– Не только, – покачал я головой. – Может быть, это был человек, который не сказал вам, куда идет, или сказал, но что-то вам в нем не понравилось. А?

Она пожала плечами:

– Да вроде нет. Сегодня, кстати, вообще не было ни одного такого, чтоб я его не знала. Во время моего дежурства – это уж точно.

– И ничего подозрительного не заметили? – настаивал я.

– Да нет. Хотя… – Она озадаченно на меня посмотрела.

– Что? – насторожился я.

Взгляд ее как-то неуловимо изменился.

– А что, документик-то вы мне так и не покажете? – спросила меня хитро Анастасия Дмитриевна.

Что мне теперь – бежать за ним? Пришлось сказать правду, все равно она об этом узнает самое позднее через пятнадцать минут.

– Анастасия Дмитриевна! – заявил я дежурной голосом старшего следователя по особо важным делам. – Сегодня вечером в вашем доме, в вашем подъезде, произошло убийство.

Она побледнела на глазах.

– Что? – одними губами переспросила она. – Кто? Кого… убили? А?

– Отца Тани. Бывшего управделами Совета Министров Смирнова.

Она вскрикнула:

– Михаила Александровича?!

– Да.

– Как же это?.. – пробормотала она. – Как же это?

– Анастасия Дмитриевна! – позвал я ее.

– А? – Кажется, услышанное настолько ее потрясло, что она перестала воспринимать действительность.

– Анастасия Дмитриевна, – мягко повторил я. – Вспомните: вы видели здесь сегодня вечером что-нибудь необычное?

Она ответила почти сразу:

– Да!

– Что? – тут же подобрался я. – Что вы видели?

– Друг его приходил, – явно думая о постороннем, ответила Анастасия Дмитриевна. – Маршал.

– Маршал?

– Да, – кивнула она. – Этот… Киселев!

Я внимательно смотрел на дежурную.

– Анастасия Дмитриевна, – сказал я. – Почему вам это показалось странным? Или необычным? Он же друг Михаила Александровича, как вы сами только что сказали.

Впервые с того мгновения, как она услышала трагическую новость, Анастасия Дмитриевна посмотрела на меня более-менее ясным взором.

– Взвинченный он был какой-то, – сказала она. – Красный как рак.

– Красный?

– Ага, – простодушно кивнула она. – Красный, злой и… потный.

– Какой?! – удивился я. – Потный?!

– Да, – снова кивнула Анастасия Дмитриевна. – Даже отсюда было видно, что пот с него ручьями тек. Мимо меня пулей пролетел, а все равно заметно было.

– Он уходил от Михаила Александровича или только еще шел к нему? – спросил я, хотя уже знал ответ.

– Уходил.

– А когда он пришел? Сколько он пробыл в квартире?

Анастасия Дмитриевна покачала головой:

– Не знаю. Я заступила на дежурство в девять вечера. Как он пришел, не видела, значит, до меня было. А ушел часов около двенадцати.

Да. За это время можно было и поругаться, и подраться, и перебить целую роту бывших ответственных работников.

В общем-то можно было делать кое-какие выводы, но на всякий случай я спросил:

– А больше ничего подозрительного не было?

– Вам этого мало? – неожиданно резко спросила меня Анастасия Дмитриевна. – Он это, он. Мне давно его харя не нравилась. Все как люди, идут, здороваются, о делах спрашивают, о детишках, а этот ходит, как мимо пустого места. Важный такой – не подступишься, куда нам со свиным-то рылом… А как он его убил-то? Застрелил, что ль?

– Анастасия Дмитриевна, – уклонился я от прямого ответа. – С минуты на минуту прибудет оперативно-следственная бригада из МУРа. Вы им все это расскажите, ладно? И скажите еще, что Турецкий, то есть я, который их вызвал, постарается прибыть, – я посмотрел на часы в ее будке, – через полчаса. Ладно?

Она обернулась и посмотрела на те же настенные часы за своей спиной:

– Ладно.

3

Решение я принял сразу же, почти автоматически. Если это Киселев, а девяносто процентов за то, что убийца – именно он, то его надо брать горячим, так сказать, с пылу с жару. Не думаю, что он смог бы оказать мне сопротивление. Правда, я еще официально не вел это дело и права на арест у меня тоже не было, но я понимал, что стоит мне созвониться с Меркуловым, как я буду официально назначен следователем по делу Смирнова. Кому, как не «важняку», вести дело против Маршала Советского Союза?

Как это я вспомнил? Действительно, генерал армии Киселев был последним, кому присвоили звание Маршала Советского Союза. Если не ошибаюсь, Пугачева – последняя народная артистка Советского Союза, ну а Киселев – маршал. Бывает же!..

Все находилось рядом, как в нормальной деревне. Элитные дома на Фрунзенской набережной стоят недалеко друг от друга, так что ловить такси чтобы добраться до дома Киселева, мне не пришлось. Через три минуты интенсивной ходьбы я был в нужном мне подъезде.

Здесь дежурным по подъезду был молодой человек в очках.

– Напомните мне, пожалуйста, номер квартиры маршала Киселева, – попросил я его.

Он недоуменно посмотрел на меня поверх очков.

– А вы, простите, по какому вопросу? – спросил он в свою очередь меня.

– Не понял, – сказал я ему. – Вы дежурный по подъезду или секретарь Совета безопасности?

В моем голосе было достаточно металла, чтобы поставить его на место. Он пожал плечами.

– Пятьдесят пятая, – буркнул тут же и, раскрыв какой-то роман, уставился в него.

Похоже, эти дежурные – самые читающие люди в нашей самой читающей в мире стране.

– Этаж?

– Седьмой, – не отрывая от книги глаз, ответил он: пошел ты, мол…

И я пошел.

Да, никто пока официально не поручал мне этого дела, но и медлить было нельзя. Даже если впоследствии Меркулов поручит разобраться со всем этим кому-то другому, я всегда смогу поделиться своими соображениями, которые – в этом не было сомнений – возникнут у меня после разговора с Киселевым. По свежим следам.

Степан Алексеевич Киселев, последний, как уже заметил, Маршал Советского Союза, встретил меня на пороге своей квартиры так, будто давно дожидался моего прихода. Взглянув на его лицо, я понял, что Анастасия Дмитриевна была права. Пусть меня уволят, если сегодня вечером он не дрался.

Нет, конечно, нельзя сказать, что дверь его квартиры была так уж гостеприимно распахнута передо мной. Но она отворилась буквально через десятую долю секунды после того, как я нажал кнопку звонка. И красное, возбужденное, в капельках пота лицо нависло надо мной.

Я не отшатнулся: что я, возбужденных физиономий никогда не видел?

– Здравствуйте, – сказал я максимально приветливо.

Выражение лица не изменилось.

– Что надо? – отрывисто спросил Киселев.

– Можно войти? – поинтересовался я.

– Кто вы? – Он не спускал с меня настороженного взгляда.

Я снова вспомнил о своем удостоверении и, выругавшись про себя, сказал:

– Степан Алексеевич! – И подумал: сейчас ты забудешь про все документы мира, старый козел! – Михаил Александрович Смирнов попросил меня передать вам привет.

Я все еще мысленно аплодировал самому себе, восхищенный собственной сообразительностью, когда вдруг понял, что моя сверхкаверзная тирада произвела на хозяина вовсе не то впечатление, на которое я рассчитывал.

Он не вздрогнул, не закрыл лицо руками, не упал на колени и не зарыдал. Он отошел в сторону, разрешая мне войти в квартиру, и проворчал, как мне показалось, с заметным облегчением в голосе:

– Опомнился, старая калоша. Всегда так: сначала хочет по мозгам получить и только потом начинает соображать. Но сегодня я больше к нему не пойду.

Мне стало совсем интересно. Если он притворяется, то театр в его лице потерял очень много. Бездарных маршалов у нас – пруд пруди, а вот хороших актеров остается все меньше и меньше. Я так думаю.

Но, слава Богу, я вошел в квартиру, теперь можно было взяться за хозяина всерьез.

Степан Алексеевич был в самой вульгарной пижаме из тех, какие мне доводилось видеть. Не удивлюсь, если куплена она была лет сорок назад на какой-нибудь Тишинке. Полосатая и широкая, она навевала воспоминания о первых послевоенных фильмах. Но лицо маршала выдавало волнение, которое, впрочем, теперь было не таким уже сильным, как в ту минуту, когда он открыл мне дверь. И это тоже настораживало. Если ты не убивал, то почему все-таки волнуешься?

И действительно, судя по всему, Степан Алексеевич не пребывал в панике, но возбуждение его до конца не проходило, это было видно и невооруженным глазом. Он ходил по комнате, меряя ее огромными шагами, размахивая руками, но вовсе не был похож на человека, которого застали на месте преступления. Он был просто чем-то очень сильно раздражен, но на чистосердечное признание мне рассчитывать не приходилось. Я еще не совсем понимал, в чем тут дело, ясно было только одно: я поступил очень правильно, что не стал никого ждать и пришел сюда. Видно, что Степану Алексеевичу есть о чем рассказать.

Он вдруг резко остановился и с недоумением посмотрел на меня: а что это, мол, ты здесь делаешь, любезный? И он таки был прав, потому что, размышляя и наблюдая за ним, я молчал и не спешил объяснять, что стоит за приветом от Смирнова. Пора было нарушить затянувшееся молчание, что я и не преминул сделать.

– Разрешите представиться, – сказал я. – Александр Турецкий.

– Киселев, – буркнул он недовольно.

– Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры, – добавил я, несколько неловко себя при этом чувствуя.

Он снова с недоумением уставился на меня.

– Кто?

– Что – кто? – переспросил я довольно глупо.

– Кто – старший следователь?

– Я.

– Ага, – сказал он озадаченно и замолчал.

Я тоже молчал.

– Ну? – сказал он наконец.

Настроение у меня было в высшей степени скверным. Не знаю почему, но я понял уже, что этот человек не убивал Смирнова, и тем не менее получалось так, что никто, кроме него, не мог это сделать. Два противоречивых чувства не давали мне сосредоточиться. Борьба противоположностей никак не могла обрести свое диалектическое единство.

– Степан Алексеевич, – осторожно начал я. – Когда вы в последний раз видели Михаила Александровича Смирнова?

– Да только что! – вскинулся он. – А он что, убил кого-нибудь?

Ничего себе поворот?!

– То есть? – спросил я его.

Он пожал плечами.

– Когда я уходил от него, – сказал он, – я и сам был готов убить кого угодно. Не удивлюсь, если он пришил того, кто подвернулся ему под горячую руку. Удивляюсь, что и сам я не пришил никого по дороге.

– Вы с ним поссорились? – спросил я.

– Это не ваше дело, – ответил он сразу, при чем лицо его сразу стало непроницаемым. – Это наше личное с ним дело. Уверяю вас, ни прокурор, ни адвокат нам с Михой не понадобятся.

– Кто это – Миха? – быстро спросил я.

– Смирнов, – посмотрел он на меня удивленно. – Кто же еще?

Я мог бы назвать ему с пяток людей, кого вполне можно было бы назвать Михою, но воздержался.

– Я бы не был на вашем месте таким категоричным. От тюрьмы да от сумы, знаете ли…

Договорить он мне не дал.

– Послушай, как тебя там? – перебил он меня. – Я что-то не пойму. Что случилось-то?

Ну что ж. Сейчас я посмотрю, какой ты там актер.

– Михаил Александрович Смирнов убит, – сообщил я, внимательно за ним наблюдая.

Он не убивал, это ясно. Я не верю в доморощенных самородков, которые запросто становятся гениальными актерами. Тем более среди генералитета нашей армии.

Простите за банальность, но он разинул рот и выпучил глаза, причем так органично, что у меня отпали последние сомнения: он такой же убийца, как и я. Речь, разумеется, в данном случае о Смирнове.

– Что?! – наконец после продолжительной паузы выдохнул он.

– Сразу после вашего ухода, – сказал я. И на всякий случай добавил: – Или – до.

– Что – до? – вздрогнул он. – Как он мог быть убит до моего ухода? Вы соображаете, что говорите?

– Вполне, – ответил я.

– Вы соображаете, комувы это говорите?!

Он стремительно брал себя в руки. Не знаю, каков он вояка, но голос его стал адекватен званию.

– Как, вы сказали, ваша фамилия?! – продолжал он греметь.

– Турецкий, – тихо ответил я. – А ваша – Киселев.

Он тут же взял себя в руки – теперь уже по-настоящему, как и подобает мужчине, к тому же офицеру.

– Простите, – проворчал он, и я вздохнул с облегчением. Не люблю иметь дело с дураками чиновниками и солдафонами.

– Степан Алексеевич, – сказал я, – так что же произошло между вами? А?

Он вдруг зацепил взглядом кресло и так стремительно к нему бросился, что я даже испугался: мало ли что там у него. Но он просто рухнул в кресло и снова посмотрел на меня:

– Что вы сказали?

Я вздохнул.

– Степан Алексеевич! Поверьте мне: положение ваше сложное. Мало кто захотел бы сейчас поменяться с вами местами, хоть вы и маршал. Прошу вас, будьте со мной предельно откровенны.

Он тяжело дышал и смотрел куда-то в одну точку. Мне пришлось добавить:

– Хочу вас предупредить, что я приложу все силы, чтобы отвести от вас подозрения, а сделать это будет очень нелегко, поверьте. У вас есть один-единственный выход: полностью мне довериться и рассказать все, что произошло между вами и покойным. Все!

Он вдруг медленно поднял голову и уставился на меня. На губах его зазмеилась хитроватая улыбка, а щеки стали приобретать утраченный было румянец. Я растерялся.

– Что такое? – спросил я у него.

– Можно мне позвонить? – спросил он неожиданно.

Я понял. Сразу.

– Конечно, – кивнул я. – Только предупреждаю: трубку снимет в лучшем случае сотрудник МУРа. И спросит, кто говорит.

– А в худшем? – быстро спросил он меня.

– А в худшем – никто, – пожал я плечами.

Маршал кивнул, встал и подошел к телефону. Набирая номер, он все время смотрел на меня. Я был индифферентен, поскольку мне действительно было все равно.

Прижав трубку к уху, он не сказал ни слова, лицо его вмиг изменилось, в глазах мелькнул страх, и с величайшей осторожностью, будто это была бомба, он положил трубку на рычаг.

– Ну и что там? – спросил я у него небрежно.

Было видно, что он ошеломлен.

– Это не он. – Киселев с ужасом смотрел на меня.

– Вы проверили мои слова, и это нормально, – кивнул я. – Но теперь-то вы верите, что я говорю правду?

– Не знаю, – все еще не мог прийти в себя последний Маршал Советского Союза.

– Степан Алексеевич, – как можно мягче заговорил я. – Что же все-таки произошло между вами и Смирновым?

Он покачал головой.

– Я не могу вам этого сказать.

– Степан Алекс…

– Не могу! – вскричал он так, что я вздрогнул. – Понимаете вы это или нет? Не мо-гу!

Он снова рухнул в кресло и закрыл лицо руками. Я смотрел на него и ничего не понимал. Если это скорбь, если он только что до конца прочувствовал, что его старинный друг, Михаил Смирнов, убит, если он действительноэто понял, то что же все-таки мешало мне в его поведении поверить ему? И потом, я ведь уверен, он и вправду никого не убивал. Что происходит?!

Он посмотрел на меня, и в это же мгновение я понял, в чем причина моих сомнений. Но легче мне от этого не стало.

Степан Алексеевич Киселев был напуган. Даже не напуган. Он был в состоянии, близком к панике. В ужасном смятении. Он просто задыхался от страха.

Но – почему?

Я обязан был понять это во что бы то ни стало.

Пришел в себя он быстро, и, хотя страх все еще оставался в его глазах, Киселев стал меня допрашивать по полной программе. Временами я даже сомневался: кто же из нас все-таки следователь?

– Когда он был убит? – отрывисто спрашивал Киселев.

– С точностью до минуты сказать трудно. Вскрытие покажет, как говорят в таких случаях.

– Как он был убит?

– Ему снесли половину черепа.

– Что-о?!

– Ему снесли половину черепа, – терпеливо повторил я.

– Выстрелом?

– Да.

– Кто?

– Хороший вопрос. – Я позволил себе улыбнуться. – А что, если я вам скажу, что это – вы?

– Чушь.

– Не факт, – заметил я. – Вы были последним, кого видели уходящим от Смирнова, причем уходили вы с таким видом, будто только что с ним подрались.

– Да какой там – подрались! – в сердцах воскликнул Киселев. – Если б я его хоть раз ударил, он бы окочурился на месте!

– Он и окочурился, – напомнил я.

Киселев напряженно взглянул на меня:

– Вы действительно считаете… что я мог?..

– Степан Алексеевич, выслушайте меня, – поднял я ладонь, пытаясь его успокоить. – Вы можете, конечно, думать, что ваш разговор со Смирновым не имеет никакого отношения к тому, что произошло после вашего ухода, то есть к убийству вашего товарища. Но позвольте судить об этом мне. Я прошу вас рассказать обо всем, понимаете? И ничего не скрывать.

Он покачал головой. Странное дело: известие об убийстве Смирнова оказывает на него меньшее влияние, нежели напоминание о разговоре, происшедшем между ними. Очень странно! Едва возвращался я к причине их ссоры, как его лицо искажалось от страха. Хотя я и не знал той причины.

– Вам все равно придется рассказать, – заявил я почти в отчаянии. Эти маршалы, видно, привыкли раскалываться только в присутствии Абакумова или Берии. А где я их ему найду?..

Но, видимо, твердость моего голоса на него подействовала. Он посмотрел на меня как-то по-новому и вдруг заговорил совсем иным голосом.

– Вы даже не представляете, в какое говно лезете, – сказал он.

Начало мне понравилось. Я ему так и ответил:

– Как интересно! Вы умеющий рассказчик. Знаете, с чего начать.

Главное – не перегнуть. Не нажимать чересчур. Ну, давай, мой хороший, колись, родной. И он раскололся, но…

Но лучше бы он этого не делал.