Текст книги "Последний маршал"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Пока.

Итак, мне советуют не лезть не в свое дело. Сиди, мол, себе, Турецкий, и не рыпайся. Ладно. Хорошо. Вы меня заинтересовали, господин Лукашук. До этой минуты я хотел только знать, где находится Аничкин. Теперь мне до зарезу хочется узнать, в чем заключается его настоящее задание. То, что он, Аничкин, жив, сомнению не подлежит. Если бы он погиб или умер естественной смертью, что для тренированного мужчины проблематично, из его смерти не делали бы военной тайны, а даже, может быть, наоборот. Похоронили бы с военными почестями, и всякое такое. Но нет. Они делают из этого даже не секрет и даже не военную тайну, а черт знает что. И мне безумно интересно разыскать Аничкина и задать ему пару-тройку вопросов, и не будь я Турецкий, если он не расколется.

…Прямо выйти на это таинственное Стратегическое управление у меня не было возможности. Поэтому я пошел окольными путями. Решил разобраться с Борисовым.

Борисова почему-то привезли в военный госпиталь, и пробраться к нему было практически невозможно. Все, кто мог бы мне помочь встретиться с раненым, делали как раз наоборот: чинили всяческие препятствия, чего-то недоговаривали, уводили в сторону глаза.

Наконец, я не выдержал и попросил об аудиенции у начальника отделения, в котором лежал Федор Борисов. Навстречу мне вышел сухонький маленький пожилой врач, чем-то неуловимо похожий на нашего эксперта-криминалиста Семена Семеновича Моисеева.

– Здравствуйте, доктор. – Я пожал его узенькую, почти девичью ладонь. – Моя фамилия Турецкий. Я из прокуратуры.

– Кац, – сказал он.

– Простите? – вырвалось у меня, и я тут же прикусил себе язык. Ох и осел же я.

– Ефим Шаевич Кац, – повторил он дребезжащим голоском. – Хирург.

– Очень приятно. Разрешите несколько вопросов?

– Пожалуйста.

Какой-то древнерусский еврей, подумал я.

– Как состояние Федора Борисова?

– Уже стабильно. Кризис миновал, и мы с изрядной долей уверенности можем утверждать, что самое страшное для его жизни позади.

– Тогда почему к нему не пускают посетителей?

– Сам удивляюсь, – ответил неожиданно Ефим Шаевич.

– То есть как это?

– Пришел сегодня после обеда какой-то важный чин, собрал врачей и медсестер и в моем присутствии запретил больному посещения.

– Он был врач, этот важный, по-вашему, чин? – спросил я, уверенный в отрицательном ответе.

– Если у него и есть медицинское образование, – ответил Кац, – то явно невысокого уровня. Санитаром бы я его взял, но вот лечащим врачом… сомневаюсь.

– Вы уверены, что он имел право давать вам какие-либо указания?

– Уверен ли я? – усмехнулся Ефим Шаевич. – Я ни в чем не уверен. А вот сам он был уверен, и еще как уверен. Можете считать это привычкой, но я подчинился ему вполне осознанно. Надо, значит, надо. Что же теперь делать, раз такая уж государственная необходимость.

– Это он сказал вам о том, что все эти меры – государственная необходимость?

– Разумеется.

– Его охраняют? Я имею в виду Борисова. У дверей палаты, в которой он лежит, выставлена охрана?

– Разумеется. Там круглосуточно сидят два вооруженных человека.

Два человека – это круто. С одним я бы еще как-нибудь справился, одному человеку заморочить голову – пара пустяков. Но двое… Туг надо извернуться.

Попробуем.

– Проводите меня туда, – попросил я Каца.

– Ради Бога, – пожал плечами милейший врач и, повернувшись, зашагал прямо по коридору. Я поспешил за ним.

Коридор был длинным, со множеством дверей в палаты, но ни у одной я не видел чего-то, хоть отдаленно напоминающего пост. Но когда вдруг коридор сделал неожиданный поворот направо, словно из-под земли передо мной выросли два добрых молодца – косая сажень в плечах. Одним словом, мордовороты. Взгляд их не выражал ничего. Когда я говорю «ничего», это означает, что их взгляд не выражал ни-че-го. Понимайте как можете, но все равно это надо видеть своими глазами. «Бессилен мой язык»…

– Добрый день, – сухо поздоровался я с ними. – Старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры, старший советник юстиции Турецкий. Вот мое удостоверение. По распоряжению Генерального прокурора страны мне необходимо немедленно поговорить с потерпевшим Федором Борисовым. Он лежит в этой палате, как я понимаю?

Больше официальщины, Турецкий, и у тебя есть шанс.

– Не положено, – ответил мне один из них, глядя на меня ничего не выражающими водянистыми глазами.

Я даже растерялся – так нелепо звучали два этих слова.

– Что?!

– Не положено, – тем же тоном повторил он.

– Кажется, вы не расслышали, – загорячился я. – Я старший следов…

– Не положено, – ровным голосом снова повторил он.

Я, конечно, понимал, что мне придется туго, но не представлял себе, насколько это было безнадежно.

– Кто вам дал это распоряжение? – спросил я.

Ответа не последовало.

– Попрошу показать ваши удостоверения, – продолжал я портить себе жизнь.

Этот бугай смотрел на меня как на больничный инвентарь, слегка попорченный и бесполезный.

– Я сейчас приду сюда с нарядом милиции, – беспомощно заявил я и поймал сочувствующий взгляд Каца.

Я разозлился еще больше. Какого черта?!

– Ну хорошо, – сказал я этим зверям. – Очень скоро я развяжу вам ваши поганые языки.

Ничего другого, к сожалению, я придумать не смог. Повернувшись к ним спиной, я твердо зашагал обратно, стараясь изо всех сил сохранить собственное достоинство. Я даже забыл попрощаться с Кацем.

Я ехал к себе в следственную часть и размышлял. Интересно, а что, собственно, дала бы мне беседа с этим Борисовым? Не уверен, что он разглядел стрелявшего в него киллера. Кстати, почему его не прикончили? Киллеры, как правило, делают свое дело профессионально и доводят начатое до конца, как они себе его представляют. Попугать хотели? Из крупнокалиберного пистолета? Нет, что-то тут не сходится.

Думай, Турецкий, на что тебе голова дана. Не орехи же ею колоть, верно?

Итак…

До покушения на этого самого Борисова были совершены два убийства. Причем убиты были не просто работяги на бытовой там почве и даже не банкиры в финансовой разборке, а люди, можно сказать принадлежавшие к политической элите страны. Так? Так.

Дальше. Исчезает зять одного из убитых. Некто Аничкин, полковник, на минуточку, ФСБ. Так? Так.

И что? Какие такие у меня основания, чтобы связать воедино эти четыре (или сколько их там?) дела в одно? Где, так сказать, доказательства того, что все это – звенья одной цепи?

Можете считать меня самонадеянным болваном, но я верю в такую роскошь, как интуиция. А именно она мне и подсказывала, что я на правильном пути.

Так или иначе, но я все равно брошу камень в это болото. Ишь – «не положено»!

Ворвавшись в кабинет Меркулова, я с ходу выложил ему всю эту безобразную историю в госпитале, где два здоровенных дебила не пустили меня к Борисову. Я был вне себя, я метал громы и молнии, обещая всем своим недругам вообще и дебилам в частности самые крупные неприятности.

Он смотрел на меня, словно я был пациентом дурдома и только что сбежал из отделения буйных умалишенных.

– Успокойся, – сказал он, когда я закончил бессмысленный монолог. – Что с тобой, Саня? Ты не понимаешь очевидных вещей?

– Каких именно? – вскинул я голову. – Дело не в том, что я не успел пообщаться с тем, кто ведет дело Борисова, дело в этих гориллах, которые оборзели и творят все, что хотят!

– Вот что, – сказал он. – У меня к тебе серьезнейший разговор.

Я пожал плечами:

– Говори.

– Обязательно скажу, – пообещал он. – Но только после того, как ты вернешься с Фрунзенской набережной.

– Какого хрена я там забыл? – выкрикнул я. – Еще кого-то пристрелили?

– Не забывайтесь, Турецкий!!! – грохнул Меркулов кулаком по столу. – И перестаньте немедленно хамить.

Раз он перешел на «вы», значит, я перегнул где-то палку. Нужно было срочно выправлять положение.

– Прошу прощения, – пробурчал я. – Больше не повторится, ваше благородие.

– Не дерзи, – предупредил он меня помягчевшим голосом, – а слушай. На Фрунзенской набережной произошло еще одно убийство.

– Тьфу!

– Убит замминистра юстиции Воробьев.

– Когда?

– Грязнов звонил полчаса назад. Он на месте вместе с оперативно-следственной группой. Сообщил мне.

– Почему?

– Что – почему?

– Почему он сообщил тебе? С каких пор он тебе докладывает сводку преступлений по городу?

Меркулов внимательно посмотрел на меня, как бы пытаясь понять, издеваюсь я над ним или просто дурака валяю.

Наконец он спокойно ответил:

– Грязнов полагает, что убийство Воробьева связано с делом, которым ты сейчас занимаешься. То есть убийство Воробьева связано с убийством Смирнова и Киселева.

– Из чего это следует? – настойчиво расспрашивал я своего шефа. – У него есть какие-то доказательства?

– Саша, – сказал мне Меркулов. – Почему бы тебе не поехать на место и самому не поговорить там, на месте преступления, обо всем том, о чем ты меня так дотошно расспрашиваешь? Тем более что Грязнов ждет тебя.

– Ждет?

– Я сказал, что пошлю тебя к нему, как только ты появишься.

– Вот так, да? – сказал я. – А что же я тут делаю?

Через пару секунд меня уже не было в кабинете Меркулова. Адрес убитого Воробьева я знал. Мы с ним были соседями.

4

Воробьев жил в моем доме, в соседнем подъезде.

Странно, что Костя сам не упомянул этот факт. Закрутился, наверное. Через полчаса служебная машина подвезла меня к собственному дому. Но в свой подъезд я заходить не стал.

У двери квартиры, в которой жил Воробьев, меня встретил оперативник. Я представился, и меня проводили к Грязнову. Слава сидел в кабинете покойного за его столом и что-то глубокомысленно изучал.

– Здравствуйте, – сказал я, отрывая его от бумаг. – Вызывали?

Он поднял на меня глаза и, удовлетворительно кивнув, встал.

– Так точно, – ответил мне замначальника МУРа подполковник Грязнов. – Не угодно ли взглянуть на убитого?

– Что-нибудь необычное?

– Как тебе сказать… – задумчиво проговорил Грязнов. – Давай-ка ты взгляни, а потом мы поговорим, ладно?

Он вышел из-за стола и направился к двери. Я внимательно за ним наблюдал. Почему он просил Меркулова, чтоб приехал именно я, а не другой следователь?

Мы вошли в спальню. Воробьев лежал на широкой постели, неестественно высоко задрав голову. Постель была залита кровью, так же как и вся стена сзади кровати. Приглядевшись повнимательнее к убитому, я понял, почему его голова зафиксирована в такой позе. У Воробьева было перерезано горло от одного уха до другого. Я сдержал подступившую к горлу тошноту.

Один из работавших в этой комнате экспертов-криминалистов обратился к Грязнову:

– Здесь мы закончили, Вячеслав Иванович.

– Нашли что-нибудь еще? – спросил его Грязнов.

– Нет, – ответил эксперт и перешел в другую комнату.

Грязнов повернулся ко мне:

– Жена и сын убитого еще не знают о случившемся. Они на даче. Об убийстве нам сообщила любовница.

– Чья любовница? – не понял я.

– Не моя, – усмехнулся Грязнов. – Любовница убитого. Бероева Маргарита Семеновна. Она сидит на кухне и ждет, пока ей разрешат уйти.

– Почему же ты не разрешаешь? У тебя есть к ней вопросы?

– У меня – нет. – Он почему-то смотрел на меня пристально. – Я полагал, что вопросы к ней могут возникнуть у тебя.

– Если я буду вести еще и это дело, то вопросы к свидетелю у меня безусловно будут.

Если бы я встретил Маргариту Бероеву на улице, то забыл бы обо всех своих делах и пошел бы за ней – сто процентов. Но такие дамы по улицам не ходят. Дом, автомобиль, театр, презентация, постель – вот их обычный маршрут.

Она сидела в плетеном кресле, положив ногу на ногу. И естественно, курила.

– Здравствуйте, – сказал я. – Я – следователь Турецкий. Скажите: какие отношения вас связывали с убитым?

Женщина посмотрела на меня с недоумением.

– Близкие, – ответила она.

– Это понятно, – кивнул я. – Меня интересует другое. Были ли вы в курсе дел потерпевшего?

– Когда приедет Нина Викторовна? – неожиданно спросила она меня.

Я посмотрел на Грязнова, и тот немедленно пришел на выручку.

– Это жена убитого, – с каменным выражением лица сообщил он. И добавил для Бероевой: – Она приедет где-то через час. У вас есть время.

– Спасибо, – кивнув, поблагодарила его Бероева. И, посмотрев на меня, спросила: – Что конкретно вы имеете в виду?

Решительная женщина. Ладно.

– Вы говорили с покойным о его работе? Точнее, о деталях работы?

Она приподняла брови:

– Зачем?

Действительно – зачем? Чего это я пристал к бедной женщине?

– А о политике? – не сдавался я. – Воробьев никогда не говорил при вас нечто такое, что вам казалось непонятным?

– Он всегда говорил непонятно, – ответила Маргарита Семеновна. – Он вообще был непонятным человеком.

– В каком смысле? – быстро спросил Грязнов.

Должен признаться, что по сравнению с МУРом Генпрокуратура сегодня выглядела бледно.

– В прямом, – пожала она плечами. – Я никогда не понимала, что он от меня хотел. Что же касается политики… – она замолчала.

– Что? – Я внимательно наблюдал за ней.

Она глубоко затянулась и выпустила длинную струю дыма.

– Не знаю, как сказать, – задумчиво проговорила Маргарита Семеновна. – Ну, в общем… Как-то он спросил меня… неожиданно… что я буду делать, если к власти придут коммунисты. Куда, мол, я буду прятать свои драгоценности. И поеду ли я с ним в Швейцарию.

Я посмотрел на Грязнова. Лицо подполковника было непроницаемым. Он пристально смотрел на Бероеву.

– Это все? – спросил он у нее жестким голосом.

Она покачала головой.

– Что еще? – спросил я как можно более мягко. Грязнов удивленно на меня посмотрел.

Бероева благодарно мне улыбнулась и ответила:

– Наверное, это касается все-таки больше вас.

– Что именно? – насторожились мы вместе с Грязновым.

– Папка, – сказала она.

– Что?!

– Папка, – повторила Бероева, безмятежно глядя на нас. – Он передал мне папку и сказал, что, если с ним что-нибудь случится, я должна позвонить по номеру, который он мне записал на обложке этой папки. Я умная, но у меня совершенно дырявая память.

– Позвонить и что сказать? – с нетерпением, вполне понятным, спросил я.

– Сказать, что папка у меня. Ко мне приедут и заберут ее у меня. Вот и все. Но мне показалось, что раз тут и МУР, и прокуратура, то вы разберетесь быстрее. Все-таки вы представляете закон, а я довольно законопослушная гражданка. Стучать ни на кого не буду и то, что не мое, отдам. Я правильно поступила, рассказав вам все это?

В последнем вопросе было, конечно, больше чисто женского кокетства, но она заслужила наше восхищение.

– Еще как правильно, – широко улыбаясь, ответил я. – Вы даже не представляете, как велика наша благодарность.

Еще немного, и я перешел бы границы дозволенного, но Бероева была настолько умна, что перебила меня.

– У меня траур, – остудила она мой пыл, напомнив, по какому поводу, собственно, мы здесь собрались.

Глава 7
СОБЫТИЯ РАЗВИВАЮТСЯ

1

Генерал Петров явно затевал какую-то крупную игру.

Хотя, скорее всего, он был лишь исполнителем, а организатор – кто-то повыше. Сам он едва ли стал бы так вольно обращаться с «Самумами».

В любом случае Аничкину в этой игре была предназначена лишь второстепенная роль. Что ж, по Сеньке и шапка. Но в итоге Володю мог ждать как приз, так и полный крах. Игра, она на то и игра, чтобы в ней были победители и побежденные. И Аничкин, разумеется, совершенно не хотел быть побежденным.

Когда он добрался до своего кабинета, было уже около семи. Однако никто расходиться по домам не спешил. Такова была специфика работы в этой конторе. Даже глубокой ночью во многих кабинетах здесь горел свет.

Аничкин сел за свой стол и допил чай из бокала. Во рту сразу же появилась неприятная горечь. Сплюнув в корзину для бумаг, он снова достал свой портсигар. Тот был пуст. Тогда Володя по старой студенческой привычке порылся в стоящей у него на столе большой пепельнице, сделанной из черепашьего панциря, и, выбрав окурок подлиннее, с наслаждением закурил.

Итак, логично было бы предположить, что, раз в этой операции каким-то образом замешаны ядерные чемоданчики (или их муляжи, это не важно), главными организаторами были люди из руководства ФСБ. Во-первых, о существовании «Самума» известно весьма ограниченному кругу лиц, а во-вторых, о любых действиях, связанных с «Пульсаром», Петров был обязан докладывать наверх, иначе все моментально блокировалось: механизм многоступенчатого контроля и соблюдения секретности здесь отлажен как часы. И все-таки где-то он, видимо, дал сбой.

Судя по тому, что кейсы требовалось доставить на Лубянку, утечка информации была именно здесь. Кто-то из сотрудников отдела? Вряд ли. Ни один из них не знал даже кодового названия «Самум», не говоря уже о том, что за ним скрывалось. Может быть, вся эта затея была для того, чтобы свалить кого-нибудь из руководителей ФСБ? Вот это уже больше похоже на правду. А для чего же тогда был тот первый визит Петрова в кабинет Аничкина?

Володя докурил бычок до самого фильтра и полез в пепельницу за новым.

Информация, которую сообщил в тот раз Петров, была рассчитана на кого-то другого. Причем этот «кто-то» должен был знать только о том, что материалы в скором времени будут доставлены в «Пульсар». Опять не получается! Тогда какого хрена их нужно было везти в Раменки?

Аничкин терялся в догадках. Однако ему обязательно нужно было выяснить причины таких странных действий генерала Петрова, иначе в случае допущенной ошибки все могли свалить на него. А этого допустить было нельзя.

И тут он вспомнил про карточку – личный идентификатор, врученный ему генералом. Может, она что-нибудь прояснит?

Аничкин достал из кармана карточку и повертел ее в руках. Странно, но на ней не было ровным счетом ничего. Ни выбитых имени и фамилии, ни, на худой конец, спецкода. Маленький серебристый кусочек пластмассы. Такая будет валяться на асфальте, никто и не подумает, что это пропуск в сверхсекретный научно-исследовательский институт. Только в нижней ее части находилась узкая магнитная полоска, предназначенная для считывающего устройства.

Аничкин снял трубку внутреннего телефона и набрал четырехзначный номер.

– Ахмет Ахметович? Мое почтение. Аничкин беспокоит. Вы еще домой не собираетесь? Ну так я сейчас к вам зайду.

Аничкин вышел из кабинета и лифтом спустился на третий этаж, где находилась научно-исследовательская лаборатория.

Ахмет Ахметович Абушахмин служил здесь с незапамятных времен. Когда сразу после войны его, только что получившего диплом химфака МГУ, пригласили работать на площадь Дзержинского, он был немало удивлен. Такое пренебрежение содержимым пятой графы его паспорта, где он числился татарином, можно было объяснить только катастрофической нехваткой кадров. И совершенно неожиданно для самого себя он проработал здесь почти всю жизнь. Поговаривали, что как-то Андропов решил отправить Абушахмина на пенсию. Устроили торжественные проводы, подарили именные часы и радиоприемник. А через два месяца пришлось звать обратно: лаборатория почему-то отказывалась работать без Ахмета Ахметовича. Скопились груды неисследованных образцов, отправленных на экспертизу, остановились неотложные дела. А как только Абушахмин вернулся, все вновь заработало.

Старые сотрудники называли его «неотложкой», потому что не было такого вопроса, на который он не мог бы дать обстоятельный и исчерпывающий ответ. К тому же Ахмет Ахметович каким-то удивительным образом умудрялся следить за последними техническими новинками. Разобраться в компьютерной программе или, скажем, взломать на ней пароль было для него парой пустяков. Как этот сухонький старичок на седьмом десятке сумел сохранить ясность ума и энергию, которой могли бы позавидовать многие молодые, оставалось тайной. Впрочем, Ахмет Ахметович всю жизнь имел дело с тайнами. Не было ли среди них случайно секрета вечной молодости?

Когда Аничкин вошел в лабораторию, Абушахмин что-то разглядывал под микроскопом.

– Здравствуй, Володя, – сказал он, не поднимая головы, – я сейчас.

Сделав какие-то пометки на листе бумаги, он повернулся к Аничкину.

– Ну-с, с чем пожаловал?

Вместо ответа Аничкин протянул ему серебристую карточку.

Абушахмин оглядел ее со всех сторон, стер полой своего белого халата незаметное пятнышко с блестящей поверхности и вернул ее обратно Володе:

– Это личный идентификатор. Последнее изобретение нашего шефа. Считается, что он гораздо надежнее простой бумаги с печатью. Хе-хе.

– Ну, Ахмет Ахметович, это я и без вас знаю.

Абушахмин хитро подмигнул:

– Как я понимаю, ты хочешь считать информацию с нее?

– Да.

Он покачал головой.

– Не могу. Строжайше запрещено правилами. Ты же знаешь, как я дорожу своей работой. Близко от дома, и вообще…

– Очень надо, Ахмет Ахметович. Под мою ответственность.

– Эх, Володя, Володя, помню я, как ты пришел сюда, в это здание, розовым юнцом. И вот ты уже большой начальник, который может брать на себя ответственность за крупное нарушение правил, ничем при этом не рискуя. А я, заметь, все на той же самой должности. И шишки все так же будут валиться именно на мою голову, а она уже не такая крепкая, как десять лет назад…

Аничкин выслушал эту тираду молча, а когда старик закончил, положил карточку на край стола и легонько пальцем подтолкнул ее по направлению к Ахмету Ахметовичу.

Тот глубоко вздохнул, но карточку все-таки взял:

– Раньше за такое дело полагался расстрел на месте, и это было правильно. А сейчас всюду бардак, всюду бардак, даже здесь, в Кагэбэ.

Абушахмин принципиально не признавал новых наименований. Он продолжал называть Государственную Думу Верховным Советом, Лубянку – площадью Дзержинского, а расположенный неподалеку супермаркет «Седьмой континент» – сороковым гастрономом. Кроме того, он не верил, что новые порядки продержатся долго. Может быть, у него, старого сотрудника органов госбезопасности, были основания так думать?

Бурча что-то себе под нос, Абушахмин вставил карточку в прорезь стоящего на столе магнитного сканера, собранного, скорее всего, его собственными руками, и вывел информацию на экран компьютера. Однако на нем появилась лишь сухая надпись: «введите текущий пароль».

– Ладно, попробуем с другой стороны.

Но все его попытки были тщетны. В ответ на каждое его действие на экране появлялась маленькая смеющаяся рожица и красная табличка со словами: «Попытка взлома программы является грубым нарушением внутренних правил Федеральной службы безопасности России».

В конце концов, Абушахмин, почесав в затылке, отдал карточку Аничкину:

– Здесь использованы какие-то неизвестные коды. Могу только сказать, что они будут, пожалуй, посложнее кремлевских. Мне удалось выяснить лишь две первые буквы кода – СУ. Обычно они обозначают какое-то сокращение. Однако мне неизвестен отдел, организация или проект с таким названием. Может быть, что это просто условное буквосочетание. Очень жаль, что не смог помочь.

Выйдя из лаборатории, Аничкин решил сразу, не заходя в свой кабинет, отправиться домой.

На часах было начало девятого. Володя вырулил с маленькой стоянки, находящейся за зданием ФСБ, и поехал на Красную Пресню, где вот уже десять лет они жили с Таней Зеркаловой. Володя не настаивал на том, чтобы она переменила фамилию. Для нее это тоже был непринципиальный вопрос. Правда, как-то раз она сделала такую попытку, но, увидев в паспортном столе длиннющий перечень бумаг, которые нужно было собрать для этого, быстренько ретировалась. Окончательную точку в этом вопросе поставил Михаил Александрович, который сказал: «А если разбежаться задумаете? Опять все по новой затевать?» Так Таня и осталась с фамилией своего бывшего мужа. Кстати, интересно, что теперь поделывает Толя?

Володя не торопясь выехал на Тверскую. Час пик давно прошел, и машин было немного. Порывшись в бардачке, он обнаружил давно забытую там начатую пачку «Кэмел», размял изрядно подсохшую сигарету и закурил.

Посещение Абушахмина скорее породило новые загадки, чем разъяснило ситуацию. Конечно, миниатюрная атомная бомба – это не шутки, доступ к ней должен быть надежно защищен. Но почему Петров не воспользовался обычным предупреждением начальника «Пульсара» по шифрованной связи? Аничкина там все знали, и вряд ли кому-нибудь в институте пришло бы в голову возражать. Зачем надо было специально изготавливать такую мудреную магнитную карточку, которую даже Абушахмин не смог расшифровать?

Внешне, конечно, все выглядело вполне логично – само существование «Самума» составляло важную государственную тайну. Но Аничкин нутром чувствовал, что вся эта операция (как ее назвал Петров? «Профилактика»?) имеет еще один, скрываемый от него смысл.

Стоп! А если ключом к загадке может быть эта странная аббревиатура, которую назвал Абушахмин.

СУ. Что бы это могло обозначать? Союз утопленников?

Нет. Это может быть…

Аничкин так резко нажал на тормоза, что двигавшийся сзади «джип» едва не ткнулся в багажник его «девятки». Сидящая за рулем «джипа» смазливая блондинка покрутила пальцем у виска и, объехав машину Аничкина, укатила дальше. Володя рассеянно проводил ее взглядом и, спохватившись, подрулил к тротуару.

…Это было около месяца назад.

Таня не любила шумных компаний, и поэтому гостями на днях ее рождения обычно были только родители. И на этот раз все было точно так же. Посидели, выпили, Михаил Александрович преподнес дочери подарок – серьги с небольшими изумрудами. Все-таки это был юбилей – Тане стукнуло тридцать пять.

Часов в девять вечера родители поехали домой. Таня, свалив грязную посуду в раковину, пошла спать, а Володя решил курнуть на сон грядущий. Тут он обнаружил валяющийся на диванчике пиджак Михаила Александровича. Видимо, старик хватил лишнего за здоровье любимой дочери и по рассеянности забыл его здесь. Погода тогда была теплая, так что, даже выйдя на улицу, он не обратил внимания на отсутствие пиджака. Так и уехал на своем служебном «ЗИЛе».

Аничкин к своему тестю относился с большим уважением, поэтому решил повесить пиджак в шкаф, чтобы он не помялся. Возвращаясь на кухню, он заметил валяющуюся на полу сложенную вдвое бумажку. Видимо, она выпала из кармана пиджака Михаила Александровича.

Володя развернул ее. Это был простой клочок бумаги, на котором размашистым почерком было написано: «Как насчет фондов для Стратег. упр-я?» Аничкин не придал бы этой бумажонке никакого значения, если бы не одно обстоятельство. Записка была написана химическим карандашом. На ней совершенно явно были заметны места, когда пишущий слюнявил карандаш, и он начинал писать темно-фиолетовым, а потом, когда грифель высыхал, черта начинала бледнеть. Ну кто еще, скажите на милость, кроме генерала Петрова, в наше время пользуется химическим карандашом? Да и почерк был вроде как его.

Аничкин пребывал в несколько разомлевшем состоянии после выпитого и поэтому, положив записку в карман пиджака тестя, забыл о ней.

А задуматься следовало. Хотя бы над тем, какие такие общие дела могли связывать начальника отдела ФСБ, занимающегося разработкой нового оружия, и совминовского работника…

Итак, в записке говорилось о фондах для какого-то «Стратег. упр-я», по всей вероятности, Стратегического управления. А не есть ли это расшифровка аббревиатуры СУ?

Совпадение было весьма очевидным. Карточка-идентификатор была получена из рук Петрова, записку писал он же. Судя по тому, что об этом Стратегическом управлении никто и слыхом не слыхивал, факт его существования находился на недоступном Аничкину уровне секретности. Это вполне соответствовало тому, что коды, защищающие информацию на пластиковой карточке, были, по выражению Абушахмина, «почище кремлевских».

В окно машины постучали. Размышления Аничкина прервал инспектор ГАИ.

– Сержант Щипачев, – козырнул он, – вы что, знака не видите?

– Извини, командир, – развел руками Аничкин, – темно, не заметил.

Инспектор иронически хмыкнул:

– А фонари на что везде понаставили? Придется штраф уплатить.

И он достал из кармана квитанционную книжку.

– Ваши права, пожалуйста.

Володя достал свое удостоверение и раскрыл его прямо перед носом инспектора. Тот с минуту разглядывал документ, сличая фотографию с оригиналом, потом снова козырнул:

– Извините, товарищ полковник, работа такая.

– Ничего, – сказал Володя, поворачивая ключ зажигания, – всего хорошего.

Он рванул с места и поехал дальше по Садовому. Машин было уже совсем мало – часы показывали половину одиннадцатого.

Интересно, чем занимается это Стратегическое управление? И какое отношение оно имеет к «Самуму»? И все-таки какая связь между Смирновым и генералом Петровым?

Вопросов было столько, что у Володи разболелась голова. Надо будет по дороге заехать в аптеку за анальгином.

Пии-пии-пии!..

Это запищал специальный пейджер для экстренной связи с начальством. Каждый сотрудник Главного управления ФСБ обязан был постоянно носить его с собой. Правда, Аничкин не видел в этом особого смысла: последний раз этой связью пользовались три года назад, в октябре 1993-го, когда в Москве были беспорядки и приходилось дежурить на Лубянке день и ночь. Интересно, что случилось на этот раз?

На маленьком экранчике пейджера появилась надпись: «Полковнику Аничкину немедленно явиться в Главное управление. Генерал-полковник Петров».

2

Домой к Бероевой мы ехали вместе – я, Маргарита и Грязнов – на моей служебной машине. Я сидел рядом с водителем Валерой, а Слава с женщиной на заднем сиденье.

За всю дорогу мы не проронили ни слова. Валера иногда косился в зеркало, наблюдая, чего это, мол, там происходит сзади? Но ничего не происходило. Бероева курила одну сигарету за другой. Грязнов страдал, но терпел.

Прежде чем выехать, Грязнов попросил меня уединиться с ним для конфиденциального, как он извинился перед Маргаритой Семеновной, разговора. Мы вышли с ним на лестничную площадку.

– Ну? – сказал он. – Что скажешь?

– Пока ничего, – ответил я. – Нужно еще взглянуть на эту папку с ботиночными тесемками.

– С чего ты взял, что папка – с ботиночными тесемками? – насторожился он. – Ты уже слышал что-то о ней?

– Слава! – вздохнул я, удрученный его невежеством. – Классиков читать надо. Ильф и Петров плачут, на тебя глядючи.

– Саня! – Грязнов был невероятно серьезным, и мне пришлось скорчить подобающую случаю мину. – Ты понимаешь, что происходит?

– Немного, – кивнул я. – В связи с выборами страна освобождается от своих героев. Кому-то наши покойники встали поперек горла.

– Значит, ты утверждаешь, что это связано с выборами?

– А ты – нет? – спросил я. – Ты что, думаешь, что это обычные убийства? Из-за мести? А может, из-за ревности?

Он усмехнулся.

– Ты даже не представляешь, как обычная уголовщина может быть тесно связана с высокой политикой, – проинформировал он меня.

– Высокой политики не существует! – запротестовал я. – Есть только грязная политика.

Он пожал плечами.

– Другой бы спорил, – как-то легко согласился он. – А я не стану. Так вот. По-моему, это тот самый случай, когда интересы наших ведомств пересекаются самым тесным образом.