Текст книги "Последний маршал"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 11
СНОВА УБИЙСТВО

1

Сюрпризы дня не закончились на встрече в парке Горького. Я понимаю, что убийство трудно назвать сюрпризом, но что поделать, в формулировках сегодня я явно не силен.

Первое, что я услышал, когда вошел в свой кабинет, был чуть ли не гневный голос Лили Федотовой:

– Где вы пропадаете?!

Хороша у меня помощница. Грубит как бандерша, а тут еще и башка раскалывается, будто по ней поленом били.

– Лиля! – вздохнул я. – Меня с этим вопросом жена достает, а тут еще вы. Ну неужели даже на работе никуда нельзя деться от этих дурацких женских вопросов?

Она сочувственно, как мне показалось, приумолкла и некоторое время молчала, как бы боясь потревожить своего не слишком счастливого в семейной жизни шефа.

– Ну, что случилось? – спросил я ее. – Чем вас встревожило мое отсутствие?

– Не меня, – проговорила она после паузы. – Меркулова. Он уже раза четыре звонил. Сказал, чтобы вы пришли к нему, как только явитесь. Тотчас.

– Ага, – сказал я.

А что у него стряслось, интересно? Не удивлюсь, если он уже в курсе моих парковых похождений. Хотя… вряд ли. Почему-то я был уверен: что-то действительно даже не случилось – стряслось.

Неужели генерального сняли? Или еще какие-нибудь интриги в этом роде?

Обо всем этом я думал, пока добирался от своего кабинета до меркуловского.

– Вызывали? – приоткрыв дверь, спросил я у Кости.

Тот поднял голову от бумаг, наваленных на столе, и зарычал почти так же, как Лиля Федотова:

– Где вы пропадаете, Турецкий?!

Я давно заметил, что, когда Костя называет меня на «вы» и по фамилии, это может означать только одно: что он разъярен на весь мир вообще и на меня в частности. В таких случаях я обычно поступаю двояко: или вытягиваюсь во фрунт и терпеливо выслушиваю все его громы и молнии в мой адрес, или сбиваю с него спесь, щелкнув по носу. В зависимости, так сказать, от моего настроения.

Сегодня у меня не было особой охоты выслушивать его нравоучения.

– Да вот, пригласили, – развязно ответил я своему начальнику, – по парку прошвырнуться, развеяться от трудов праведных. А то все кабинет, кабинет, никакого продыху. Вам, Константин Дмитриевич, тоже не мешало бы немного на воздухе побывать. Что-то вы совсем с лица спали.

Он внимательней ко мне пригляделся и вдруг враз успокоился.

– Что у тебя? – спросил он уже другим тоном.

Я покачал головой.

– Это успеется, – ответил я. – Ничего срочного. А вот что у тебя?

Сейчас скажет, что генерального сняли, что его увольняют и что вообще пора сухари сушить.

Но он это не сказал. Он сказал другое.

– Убийство. Ночью убили Маргариту Бероеву.

Я вздрогнул:

– Как ты сказал?

– Ты не ослышался, – кивнул он. – Именно Бероеву, ту, что отдала вам с Грязновым папку.

– Грязнов в курсе?

– Он и сообщил мне об этом.

– Ну да, – кивнул я. – Конечно.

– Что ты думаешь предпринять? – мрачно смотрел на меня Костя.

– А что мне предпринимать? – Я пожал плечами. – Поминки справлю – ты это, что ли, хочешь от меня услышать?

Костя покачал головой.

– Не смешно, – сказал он. – Грязнов мечтает с тобой встретиться.

– Он что, меня подозревает? – испугался я.

– Саша, – тихо проговорил Костя. – Ты, конечно, человек неплохой и даже не совсем вроде пропащий, но иногда твои шуточки не к месту.

– Понял.

Костя пристально в меня вгляделся.

– Понял? – переспросил он.

– Так точно! – сказал я. – Разрешите идти?

Мне все вдруг смертельно надоело. Ну почему так? Происходят ужасные вещи, людей убивают толпами, а ты чего-то пыжишься, пытаешься разгадать, зачем и почему, и тебя все время мордой в дерьмо. Надоело.

– Не обижайся, – сказал вдруг Костя.

– Да ладно! – махнул я рукой.

– А ты действительно ничего не хочешь мне рассказать? – спросил он, внимательно в меня вглядываясь.

Разумеется, он понял, что со мной что-то приключилось. И я рассказал ему свою эпопею в парке Горького в лицах. Он слушал серьезно, ни разу не перебив, он вообще умеет слушать, я неоднократно это уже отмечал.

Я рассказал ему все и выжидательно на него уставился, пытаясь предугадать, что он ответит.

– Какая-то несусветная чушь, – задумчиво проговорил он. – Ну и что ты думаешь по этому поводу?

Ответ был готов. Я выложил все, о чем передумал на той дорожке из парка, о всех своих ощущениях. Теперь я уже был не так уверен в правильности своих умозаключений, как тогда, когда шел в контору после этого странного приключения. Мне казалось, что то, о чем я говорю, – такой же бред, как и то, что со мной случилось, если не хуже. К концу своего рассказа мне стало просто стыдно за ту ахинею, которую я нес.

Но Меркулов считал иначе.

– Ну что ж, – сказал он. – По-моему, ты прав. Именно для этого они и разыграли перед тобой эту пьесу. Я тоже склонен думать, что все это было проделано специально для тебя. Чтобы ты знал, что есть люди, которые могут тебе пригодиться. Хоть это и выглядит фантастически глупо.

– Ну, не знаю, – вздохнул я. – Может быть, ты и прав, как всегда.

Он с удивлением на меня посмотрел.

– Я? – протянул он. – Но ведь это – твоя точка зрения. Что ж ты на меня всю ответственность сваливаешь?

– Так ты начальство. Тебе и ответственность держать.

Он кивнул:

– Очень хорошо. Раз я еще твое начальство, слушай приказ: дуй к Грязнову и, пока не найдешь такого, о чем сможешь мне толком рассказать, в этот кабинет не возвращайся.

Я только усмехнулся:

– Мне-то что? Могу и не возвращаться. Только ведь сами позовете, гражданин начальник.

– И позову! – сурово произнес Меркулов.

2

Грязнов не был оригинальным. Впрочем, он никогда не был оригинальным.

– Где ты пропадаешь? – встретил он меня вопросом, который за полдня успел мне до чертиков надоесть.

– Только не надо мне вот этого, – поднял я руку. – Ты мне никто. Не помощница, не начальник, не жена и даже не любовница.

– В каком смысле? – удивился Грязнов.

– В прямом, сладкий мой. Ну? Что тут у тебя?

– Убийство, – ответил он.

– Это понятно. Конкретнее, если можно.

– Бероева.

– Ну?

– Что – ну? Бероеву убили.

Я потихоньку начал психовать:

– Слава! Благодари Бога, что я не твое начальство.

Он истово перекрестился:

– Спасибо, Господи!

– Не поможет. – Я смотрел на него в упор. – Ты можешь нормально обо всем рассказать? Я же, как тебе известно, не был на месте преступления.

– Не факт, – пробормотал он.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Алиби у тебя нет, – заявил он со всем присущим ему нахальством. – Ты ночевал в конторе. Когда тебя разбудила Лиля Федотова, у тебя был вид убийцы.

Он мне надоел.

– Слава, – ласково произнес я, – ты почти прав. У меня порою не только вид, у меня и мысли убийцы. Если ты немедленно не прекратишь издевательство над ответсотрудником Генпрокуратуры, я порешу тебя прямо здесь и скажу, что так и было. Ты понял меня?

Он поспешно кивнул:

– Понял.

И перешел к делу.

У Маргариты Семеновны была приходящая прислуга – по мне, так было бы странно, если б у нее ее не было. Так вот, прислуга эта, пожилая женщина Прасковья Модестовна, которую Бероева называла, естественно, Парашей, приходила два раза в неделю, и сегодня был как раз такой день: она наводила в квартире Маргариты Семеновны порядок.

Ключ она имела свой, что в принципе было довольно-таки странно: когда держишь дома столько ценностей, куда я включаю и нашу папку, это, по меньшей мере, неосмотрительно. Ну, да кто поймет их, этих женщин.

Короче. Открывает она дверь и начинает убираться. Вымыла все на кухне, прихожую, гостиную. Пришел черед спальни. А дверь в эту последнюю комнату закрыта. Что такое? Никогда не закрывалась, а тут не открывается. Появись на ней какой замок неожиданный, понятно было бы. А тут – ничего. Ни замка, ни защелки.

Толкнула Прасковья Модестовна эту дверь клятую, а она поддается, но с трудом. Открывается, но самую малость. Что ж такое?! И ничего худого поначалу не подумала Прасковья Модестовна. Раз дверь не открывается, надо ее открыть. Полы-то мыть нужно. Русская женщина, что ни говори, не только в горящую избу войдет, она и в комнату с покойником запросто ворвется, если перед ней дверь закрыта. Полы, вишь ты, мыть надо.

Правда, Прасковья Модестовна в спальню ту не ворвалась, а протиснулась, если уж быть верным правде, но от этого она, то есть правда, не перестает быть истиной. Женщина навалилась на дверь всем своим мощным, по рассказам Грязнова, телом и образовала-таки небольшую щель. Как она умудрилась в это узкое пространство протиснуться, одному Богу известно. Хотя, конечно, женское любопытство и не на такие подвиги способно.

Как бы там ни было, проникла в спальню Прасковья Модестовна, о чем уже в следующее мгновение пожалела так, как только могла. Но быстро взяла себя в руки. Я же говорю – русская женщина!

Проорав во все горло минуты три-четыре, она наконец заставила, что называется, успокоить самое себя и оглядеться.

Ее хозяйка, Маргарита Семеновна Бероева, лежала у самой двери с перерезанным от уха до уха горлом. Кровь текла в противоположную от двери сторону, именно поэтому Прасковья Модестовна до последнего пребывала в неведении относительно судьбы своей хозяйки. Но крови было много, и зрелище оказалось омерзительным. Прасковья Модестовна замолчала, и, поскольку уже не могла зажмурить вытаращенные от ужаса глаза, ей пришлось отвернуться от трупа, чтобы не видеть того, что находилось на полу. И увидела телефон. Тут она обернулась на труп последний раз, но только для того, чтобы убедиться, что ничто и ничего ее не заставит прикоснуться к мертвому телу Маргариты Семеновны. Тогда она шумно вздохнула, перекрестилась и обрела спокойствие. Подошла к телефону и вызвала милицию. Та примчалась через двенадцать минут. Возглавлял оперативно-следственную бригаду замначальника МУРа Вячеслав Грязнов.

Вот, собственно, и все.

Впрочем, не совсем.

– Она была убита точно таким же способом, как и ее любовник, – сказал я. – Так?

– Точно, – кивнул Грязнов.

– Что-нибудь пропало?

– Все, что у нее могли унести, уже унесли, – напомнил мне Грязнов. – Забыл?

– Ее пытали? Допрашивали?

Грязнов покачал головой:

– Ты хочешь знать, расспрашивали ли ее по поводу папки, которую она нам дала?

– Именно.

– Вряд ли, – снова покачал он головой. – Я, конечно, не могу утверждать с полной убежденностью. Вскрытие покажет, может, ее как-то очень изощренно пытали. Но, судя по первому, поверхностному осмотру тела, к ней никто не притрагивался. Вообще.

– Понятно, – сказал я. – Пришли, чиркнули ножом по горлу и, не говоря ни слова, удалились, так тебя надо понимать?

– А почему нет? – пожал плечами Грязнов. – Может быть, мстил кто-то за пропавшую папку.

– И никаких следов?

– Абсолютно. Если и были, то прислуга эта, Прасковья Модестовна, очень хорошо постаралась. Вылизала квартиру так, что не только следов – пылинки не обнаружишь.

– Черт!

– Да я и сомневаюсь, что убийца или убийцы оставили хоть какие-то следы. Во всяком случае, в спальне мы тоже ничего не нашли.

– Так-таки и ничего?

– Ты сомневаешься? – удивился Грязнов.

– Всегда что-то, да остается, – почти философски заметил я. – Микрочастицы, к примеру, на одежде, ковре, мало ли где! Нужно просто уметь искать.

Он разозлился:

– Перестань умничать!

– Все! – поднял я руки. – Сдаюсь. Если уж вы ничего не нашли, то мне там вообще делать было бы нечего. Беру свои слова обратно.

Он стал успокаиваться, но дышал пока тяжело. Поэтому я выдержал приличную паузу, прежде чем спросил:

– Может быть, что-то было все-таки? А?

– Было, – неожиданно ответил мне Слава спокойным голосом.

– Ага! – сказал я.

– Ага, – согласился он.

– И что же это было?

– Записка.

– Записка?!

– Записка, – повторил он так же безразлично.

Пришла моя очередь злиться:

– Ну? И что же ты молчишь?

Он словно не замечал моего состояния.

– Интересная такая записка, – задумчиво приговаривал он, будто меня тут и не было.

Мне пришлось взять себя в руки, совсем как Прасковья Модестовна утром.

– И что в ней такого интересного? – спросил я, стараясь, чтоб мой голос звучал небрежно.

Кажется, это мне удалось, потому что он соблаговолил ответить.

– Там было написано только одно слово: «Сука».

Я чуть не плюнул прямо на сияющий паркет.

– И что в этом такого замечательного?

– Да вот, понимаешь, – все тянул он кота за хвост. – Написано это слово как-то странно.

– Это как? – саркастически спросил я его. – Через букву «о», что ли?

Он посмотрел на меня, и впервые его глаза приняли осмысленное выражение – впервые за последние десять минут.

– Первые две буквы этого слова, – сообщил он, – были написаны как аббревиатура. Заглавными буквами.

– То есть как это? – сказал я и осекся.

Потому что сам уже понял.

– Покажи записку! – потребовал я.

Он ее тут же мне протянул, словно давно приготовил и только ждал, когда я пожелаю на нее взглянуть.

Так и есть. На клочке было написано буквально следующее: «СУ-ка!»

Я поднял глаза на Грязнова и, шумно вздохнув, покачал головой:

– Это уже хулиганство.

3

Мы приехали к Меркулову, но Кости, как обычно, не было. Я пригласил Грязнова в свой кабинет. Лиля испарилась куда-то, но сейчас это было только к лучшему.

Да, это уже вызов – так прозрачно намекать на то, что убийство Бероевой напрямую связано со Стратегическим управлением: две первые буквы этого собачьего слова, выделенные как заглавные, указывают на прямую связь.

– Как ты думаешь, чего они добивались?

Грязнов сразу понял, что я имею в виду.

– Трудно сказать, – признался он. – Я не склонен думать, что это бравада. Они ничего не делают просто так. У них все функционально. То есть все имеет свой смысл.

– Вот я и спрашиваю тебя, – повторил я терпеливо, – чего, по-твоему, они добивались?

– А ты как думаешь?

– Я тебя спросил.

– Ну хорошо, – кивнул он. – Что, если они прощупывали почву?

Опять! И здесь почву прощупывают.

– В каком смысле? – спросил я, хотя и знал приблизительный ответ.

Так и оказалось: он сказал то, о чем думал я.

– Они хотят знать, что нам известно о Стратегическом управлении.

– Откуда они могут узнать о нашей реакции? – поинтересовался я. – Как они узнают о том, что мы предприняли в связи с этой аббревиатурой – СУ?

– По нашим следующим шагам, – просто ответил он.

В этом была какая-то логика, но все равно меня не все здесь устраивало.

– Шаги могут быть самыми разнообразными, – не сдавался я. – Подтекст у них может быть какой угодно – не мне тебя учить.

– Они ничего не теряют, – предположил Грязнов. – Если нам ничего не известно об этом долбаном управлении, эти буквы ничего нам не дадут. А если знаем, то вряд ли насторожимся, зато выдать себя можем. Но мы даже не догадываемся, в какую сторону идти, чтобы получить по башке.

– Не понял, – устало произнес я.

Он только вздохнул: что, мол, с тебя взять.

– Я, пожалуй, не буду ждать Меркулова, – сказал он, посмотрев на свои часы. – Дел, как ты понимаешь, невпроворот. Доложишь ему все сам, поговоришь, потом поделишься со мной впечатлениями. И указаниями, конечно. Договорились?

– Будь здоров, – пожелал я ему вместо ответа.

Он кивнул, будто ничего другого от меня и не ожидал, и, еще раз посмотрев на часы, вышел из кабинета.

Кажется, я становлюсь нервным. Возможно, это проистекало от ощущения, будто я попал на неизвестную планету. Вокруг происходят непонятные страшные вещи, а я даже предположить не могу, что бы они означали.

Ладно, давай порассуждаем, Турецкий. Итак, кто-то убивает людей. Смирнов, Киселев, Воробьев. Теперь вот Бероева. При этом отовсюду ты получаешь косвенные доказательства того, что в стране действует мощная группировка, цель которой, чего греха таить, – захват власти. Очень хорошо.

Пойдем дальше.

И куда же мы пойдем, Турецкий? Куда это – дальше? Что еще тебе известно такое, чтоб ты мог дальшеспокойно рассуждать?

Как говорят молодые, полный абзац. Больше тебе ничего не известно, хоть тресни.

Давай-ка порассуждай на тему, что ты имеешь и чего не имеешь. Был такой роман у Хемингуэя – «Иметь и не иметь». Вот и рассуждай.

Итак: что ты имеешь? Несколько убийств. А что ты неимеешь? Вот именно – убийц. Ладно, в начале дела это бывает, тебе не привыкать. Думай, Турецкий, думай. Что ты имеешь еще? Стратегическое управление. Хотя, и это правильно, скорее оно тебя имеет как хочет, а не ты его. Но, допустим, имеешь. И что это тебе дает? Головную боль.

Какая-то несусветная чушь. Есть управление, есть его противники, а уцепиться не за что. Они еще и хулиганят. Матерятся на трупах в письменном виде. Причем фирменно матерятся, чтоб не перепутал никто, понимаешь. Сволочи самодовольные!

Спокойней, Турецкий, спокойней. Не надо нервничать, не надо врагам давать повод для торжества. Ты в тупике, и ты не знаешь, с чего начать.

Говорят, что восточные мудрецы в таких случаях утверждали: надо двигаться. Они брали ребенка и помещали его в темную комнату, в которой ничего не было видно, и сообщали тому только одну вещь: выход есть. И все. Тому оставалось одно из двух: или подыхать в этой комнате от голода и отчаяния, или искать выход. Но, чтобы искать, нужно начать двигаться. И труден здесь только первый шаг. Об этом, кстати, и Алла Борисовна что-то поет. Итак, нужно двигаться, и тогда рано или поздно выход найдется.

Но разве не бывает ситуаций, из которых нет вообще никакого выхода? В том-то и дело, что не бывает. И быть не может. Просто мы и представить себе порой не можем, в какой стороне от нас находится выход. Но он есть всегда.

Что это означает в твоем положении, Турецкий? Надо начинать двигаться. Не дергаться в каких-то невразумительных конвульсиях, а именно двигаться. Не беда, что это слово так часто повторяется в твоих мыслях. Ничего страшного не будет, если оно станет твоей навязчивой идеей, идефикс.

Ничего страшного.

Смысл жизни, утверждают многие мудрецы и философы, – в движении. Вот и двигайся, любезный.

В какую сторону? А подумай. Иногда самый короткий путь – обходной. Не думай пока об убийцах и убийствах, хотя и не забывай. Выбери другой путь.

Впрочем, тут и выбирать-то особенно не приходится. Тем более что ты давно для себя уяснил: есть пока единственная для тебя возможность хоть как-то выйти на таинственное Стратегическое управление.

Путь этот – дорога к Владимиру Аничкину.

Найди его, Турецкий.

Глава 12
АНИЧКИН ДЕЙСТВУЕТ

1

Несмотря на ранний час, в холле гостиницы «Москва» было довольно людно. Работали все без исключения киоски и лотки, торгующие всякой всячиной, маленькие кафе и даже ресторан, в котором вчера вечером Аничкин встречался с Мажидовым. На диванчиках в огромном холле сидела большая группа толстых розовощеких подростков в одинаковых майках с какой-то яркой эмблемой на груди – видимо, делегация американских школьников.

«Кстати, – вдруг пришла в голову Аничкину мысль, – для того чтобы заставить правительство пойти на любые уступки, Мажидову даже не нужно везти «Самумы» в Чечню. Места лучше этой гостиницы не придумаешь. Через дорогу – Государственная Дума, до Кремля рукой подать, да и ФСБ недалеко. Это вам не Буденновск, тут власти сразу зашевелятся. Если хотя бы один чемоданчик взорвется, от центра Москвы не останется и следа…»

На лбу у Аничкина выступил холодный пот. Никто: ни эти американцы, ни служащие гостиницы, ни депутаты, скорее всего сейчас лениво подтягивающиеся на утреннее заседание, даже и не подозревал о страшной опасности, нависшей над ними.

И именно он, Аничкин, был единственным, кто мог воспрепятствовать трагедии.

Надо сказать, сделать это было непросто. Мажидова сопровождали несколько телохранителей из охранного бюро. Кроме того, наверняка он приехал в Москву не один.

Аничкин зашел в туалет, закрылся в кабинке и вытащил из небольшой, висящей под мышкой кобуры свой верный «ПМ». До сей поры ему приходилось применять его только в гебешном тире, где раз в полгода каждый сотрудник ФСБ, имеющий право ношения личного оружия, обязан был пройти стрелковую подготовку. Надо сказать, Володя всегда показывал неплохие результаты.

Он осмотрел пистолет, вынул из кармана небольшой металлический цилиндр и привинтил его к стволу. Вообще-то глушитель к табельному оружию положен не был, но по большой просьбе Аничкина его специально изготовил для него Ахмет Ахметович Абушахмин.

Проверив обойму, Аничкин вышел из туалета и направился к лифту. Мажидов жил где-то на десятом этаже. Номер комнаты Володя не знал, но светиться у стойки регистрации ему не хотелось.

«Там разберемся».

В коридоре десятого этажа было пустынно. Даже горничной не оказалось на месте. Это было большой удачей. Аничкин зашел за деревянную перегородку и, порывшись в бумагах, обнаружил список постояльцев.

Вот он. Фамилия «Мажидов» стояла напротив номера 1023.

Неужели ни один из телохранителей не дежурит в коридоре? Аничкин дошел до другого конца, уперевшись в большое окно, у которого стояли два больших горшка с фикусами. Потом вернулся обратно и попал в небольшой закуток, из которого вела дверь на черную лестницу.

Никого.

А может, Мажидова вообще нет в гостинице?

Аничкин еще раз прошел мимо двери с табличкой «1023». Нет, там явно кто-то был. Аничкину даже показалось, что он услышал негромкий разговор. Тем не менее он вернулся к столу горничной и заглянул в ящик, где хранились ключи. Ячейка номера Мажидова была пуста.

Что делать дальше? Постучать в дверь и постараться проникнуть в номер? Судя по голосам, хозяин там не один, и поэтому риск был довольно высок. Ждать в коридоре? Но в любую минуту к Мажидову могла прийти охрана, и тогда шансы на успех существенно снижались. Может быть, вызвать наряд милиции? А что, пожалуй, еще три-четыре человека – и можно было бы запросто взять номер Мажидова штурмом.

Аничкин снял трубку телефона горничной и, придерживая ее плечом, попытался отыскать в списке номер телефона комнаты милиции гостиницы.

Внезапно, не издав ни малейшего шума, раскрылись дверцы лифта, и в холл вошел… Кто бы вы думали?

Толя Зеркалов собственной персоной.

Володя не видел своего старого друга уже лет шесть. После развода с Таней они несколько раз встречались у общих знакомых, но общаться ближе ни тот ни другой особого желания не выказывали. Поэтому, когда Толя окончательно пропал, Аничкин не обратил на это никакого внимания.

– Здорово!

– Привет, Володя. – Похоже, Толя был не меньше Аничкина удивлен неожиданной встречей.

– Какими судьбами?

– Да вот, – замялся Толя, – пришел…

Он явно не хотел говорить о своей цели.

– Ну а ты что тут делаешь? – решил он взять инициативу в свои руки.

– Видишь, – Аничкин потряс трубкой, которую до сих пор держал в руке, – по телефону звоню.

– А-а, – протянул Толя, – ну… а как Таня?

– Хорошо.

– А на работе как?

– Тоже хорошо? А у тебя?

– Замечательно.

– Ты где сейчас?

– Все там же, – уклончиво ответил Толя.

Может быть, встреться ему Зеркалов в другое время и при иных обстоятельствах, можно было и поболтать и вспомнить институтские годы. Но сейчас… Было совершенно не до него. Похоже, Толя считал точно так же.

– А все-таки, – спросил он, – что ты тут делаешь?

– Преступника выслеживаю, – Аничкин сделал зверское лицо.

Зеркалов вымученно захихикал.

– Ну, я пойду. У меня тут дельце одно есть.

– Иди.

Толя прошел по коридору и остановился у двери номера Мажидова!

В несколько прыжков Аничкин преодолел расстояние до него. Толя попытался его оттолкнуть, но было уже поздно. Дверь приоткрылась, и они оба ввалились в номер.

Мажидов, который открыл дверь, произнес краткое гортанное ругательство и кинулся к стулу, на спинке которого висела кобура.

Однако Аничкин оказался проворнее. Он выхватил пистолет и заорал:

– Всем на пол!

Мажидов упал ничком рядом со стулом.

– Володь, ты чего?.. – начал Толя.

– На пол!

Зеркалов свалился как подкошенный.

В номере воцарилась тишина. Аничкин ногой прикрыл дверь.

Однако здесь должен быть еще кто-то. Тот, с кем разговаривал Мажидов.

Володя аккуратно переступил через лежащего на пороге Зеркалова и вошел в комнату. Подойдя к стулу, он расстегнул кобуру Мажидова и достал оттуда пистолет.

– Кто-нибудь еще есть в номере? – Аничкин пнул чеченца носком ботинка.

– Да, там, – тот кивнул в сторону спальни, – билят один.

Аничкин, не опуская пистолета, заглянул в соседнюю комнату. Там в углу, стуча зубами от страха, сидела совсем юная девушка с размазанной по всему лицу тушью и губной помадой.

Володя закрыл дверь и снова пнул Мажидова.

– Где чемоданы?

Тот молчал.

– Пристрелю, сука!

И он подкрепил слова почти бесшумным выстрелом, который, однако, пробил ковер и поднял облачко пыли рядом с носом Мажидова.

Но тот только выругался по-своему. Да, выдержки ему было не занимать.

Внезапно Аничкин услышал громкий хлопок, и какая-то литография, висевшая на стене, моментально покрылась сеткой трещин.

Аничкин быстро обернулся. Зеркалов стоял на коленях и держал обеими руками пистолет. В следующую секунду из него вырвался огонь, и Володя почувствовал острую боль в левом предплечье.

Он среагировал профессионально, и через мгновение Толя лежал на ковре с дыркой посреди не лба.

Эх, Толя, Толя, и кто тебя просил ввязываться в это дело!

Медлить было нельзя. В любую секунду сюда могли сбежаться на шум. И если «Самумы» находились здесь, их нужно было немедленно и незаметно вынести.

– Говори, где чемоданы!

Володя рывком перевернул Мажидова на спину и приставил пистолет к виску.

– Отвечай! Или застрелю, как его.

Тот мотнул головой назад, где в черной, медленно расползающейся луже крови лежал Толя Зеркалов.

– Пад кравать, – нехотя ответил Мажидов.

Держа чеченца под прицелом, Володя снова зашел в спальню и заглянул под широкую, покрытую смятым бельем кровать. Да, «Самумы» действительно были здесь. Они лежали один на другом, почти упираясь снизу в пружины матраса.

Аничкин с трудом выволок их оттуда и по одному вынес в коридор. Теперь нужно было связать Мажидова. Володя подошел к окну и оторвал бечевку от жалюзи.

– Лицом вниз! – скомандовал он Мажидову, а секунду спустя почувствовал сильнейший удар по голове.

Если бы чеченец лежал на спине, то тех долей секунды, которые Аничкин был без сознания, ему бы хватило, чтобы овладеть ситуацией. Но, к счастью, чеченец услышал лишь звон разбившегося зеркала и почувствовал, как ему на спину падают осколки.

Больше всего Аничкину было жаль эту бедную, видимо, совершенно случайно оказавшуюся здесь проститутку. Сидела бы в своем углу, а потом незаметно выскользнула. Он ее ни за что бы не тронул…

Кровь заливала глаза – она все-таки его здорово треснула этим идиотским зеркалом. Кроме того, левая рука почти не слушалась. Может быть, там даже была раздроблена кость.

Аничкин чувствовал, что еще несколько минут – и он потеряет сознание. И тогда… Нет, этого допустить было нельзя. Он долженбыл вытащить отсюда ядерные чемоданчики.

Мажидов не издал ни звука, когда Аничкин, приставив дуло пистолета к его затылку, нажал на курок.

Все. Теперь ему больше никто не помешает.

Аничкин отправился в ванную и, как мог, привел себя хоть в какой-то порядок. Затампонировав рану на голове куском туалетной бумаги, он натянул сверху валяющуюся на полу красную бейсболку. Потом наложил жгут на предплечье. Кровь вроде больше не сочилась.

Зато в комнате она покрывала уже почти весь пол. Мельком взглянув на три труппа, Аничкин подхватил чемоданчики и вышел в коридор.

Идти было трудно. Чемоданы в общей сложности весили килограммов шестьдесят. А левая рука почти полностью онемела, и Аничкин боялся, что вот-вот пальцы разожмутся и чемоданчик упадет на пол.

Горничная сидела на своем месте. По-видимому, выстрелов Зеркалова никто не услышал, потому что она, дежурно улыбнувшись, проводила Володю взглядом до лифта. Она, наверное, приняла его за иностранца. Ну кто еще мог к приличному серому костюму с галстуком добавить дурацкую бейсболку?

Аничкин улыбнулся ей в ответ, хотя это стоило ему немалого труда.

Лифт подошел почти сразу. Зайдя в него, Володя старался не смотреть на людей, которые ехали вместе с ним. Он чувствовал, что туалетная бумага под бейсболкой набухла и кровь вот-вот потечет по лбу.

Хорошо, что в гостиницах скоростные лифты! Спустя полминуты Аничкин уже выходил из подъезда.

Машина стояла тут же, рядом. Аккуратно положив чемоданчики плашмя на заднее сиденье, Володя включил зажигание и, медленно вырулив, повел машину по направлению к Лубянке.

Теперь главное было – опередить Петрова. В тот момент, когда он узнает, что «Самумы» снова в руках Аничкина, на него объявят охоту. Обвинение будет, скорее всего, в убийстве трех человек. Это больше чем достаточно, чтобы засадить его в Бутырку. Нет, скорее всего, он попадет в Лефортово. Все-таки он сотрудник службы безопасности.

Нужно было успеть предупредить о планах Главное управление контрразведки ФСБ и спрятать «Самумы» в надежном месте. Задачка не из простых. Володя понимал: когда он появится в Главном управлении контрразведки с чемоданчиками, его пять минут спустя арестуют.

Значит, их нужно было спрятать где-нибудь в другом месте. Тогда «Самумы» станут своеобразной гарантией свободы Аничкина. Пока, во всяком случае.

Миновав «Детский мир», Аничкин не выехал на круг, чтобы попасть к зданию ФСБ, а свернул направо, к Старой площади.

Красная лампочка на приборной панели давным-давно мигала, стремясь обратить внимание Аничкина на то, что в баке практически не осталось горючего. В конце концов мотор отказался работать, и машина встала прямо напротив здания администрации Президента.

«А может, взять чемоданчики и отнести их прямо туда – к Президенту, – Аничкин смотрел на бывшее здание ЦК КПСС, – пусть сами разбираются».

Но, вспомнив нахальную рожу Васильева, он отбросил эту мысль. Наверняка, кроме него, здесь обитает не один член антигосударственного Стратегического управления.

«А может, у них бензину попросить?»

– Опять нарушаете, товарищ полковник? – послышался из-за спины голос.

Володя обернулся. Перед ним стоял Щипачев – инспектор, который едва не арестовал его позавчерашней ночью. Тот широко улыбался и укоризненно качал головой:

– Улочка-то узенькая. Троллейбус ненароком сбить может. Вы бы проехали чуть дальше, к «России».

– Не могу, сержант, – ответил Володя, – бензин кончился.

Вдруг Щипачев нахмурился и дрожащим пальцем указал на лоб Аничкина:

– Ой, а что это у вас?

Аничкин вытащил носовой платок и стер стекающую струйку крови.

– Слушай, сержант, – серьезно сказал он, – мне нужно две вещи – бензин и аптечку.

– Ага, – Щипачев кинулся к своему «жигуленку» и мигом принес коричневую коробку с бинтами и медикаментами.

Пока Аничкин неловко делал себе перевязки, Щипачев налил в его бак бензина из запасной канистры.

– Полбака, – доложил он, закончив. – Надолго хватит.

Все-таки хороший парень этот Щипачев!

– Спасибо, сержант, – сказал Аничкин на прощание, – если бы не ты, могла случиться большая беда.

– Да ну, – махнул рукой Щипачев, – что мне, бензина жалко?