Текст книги "Контрольный выстрел"

Автор книги: Фридрих Незнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

– А кто вам помогал составлять фотороботы на тех, как вы говорите, киллеров, которые гонялись за вашим Кочергой тут, в Германии?.. А как вы считаете, получилось удачно?.. А кто это мог бы подтвердить?

Последний вопрос мог быть задан, на первый взгляд, идиотом. Но Саша понял, что им нужны были еще свидетели, а значит, и новые жертвы. Обойдутся.

– Ну, во-первых, их достаточно подробно описал сам Кочерга. Он же был, как вам известно, боксером, следовательно – обладал острым зрением… А во-вторых, – Турецкий решился хорошо блефануть, – их вполне четко обрисовал и директор гостиницы «Урожайная» Волков, где они проживали у него в одном из люксов.

«Валяйте теперь, проверяйте Волкова, который наверняка если уже не под следствием, то в бегах… А он так вам правду и скажет».

Вероятно, это новое известие сбило Елейного с толку. Или он имел совсем другие инструкции? За столом зашевелились, стали отодвигать стулья. Свет в лампе резко прибавился, и Турецкий был вынужден крепко зажмуриться. А потом вдруг он погас и Саша остался совершенно один в полной темноте…

4

Он не знал, сколько прошло времени – час или больше. Сидеть на стуле было неудобно: болели запястья, притянутые наручниками к спинке тяжелого стула. Саша попробовал раскачать его или просто сдвинуть с места – не получилось. Наверное привинчен к полу. Тело тоже ломило от неудобной позы. Он пробовал заснуть, но это не удавалось тоже: оглушающая, в буквальном смысле мертвая тишина раздражающе действовала на нервы. Он попытался сосредоточиться хотя бы на новой версии, которая могла возникнуть в связи с неожиданным вопросом этого Елейного. Но и тут ничего не вышло: прилив сил после кофеиновых уколов сменился опустошением и усталостью. Тогда он постарался просто расслабиться и ни о чем больше не думать. И тут же услышал ликующее: «Па-апа, а у меня лу-учки!» Саша с такой яростью стиснул зубы, что его мгновенно пронзила жгучая боль – совсем забыл, старый дурак, что ему недавно полчелюсти удалили! И без всякого наркоза… Резкая и острая, словно удар ножа, боль стала понемногу затихать, из глаз постепенно перестали сыпаться искры, напоминающие разряды молнии, голова потяжелела, и Саша впал не то в полусон, не то в полуобморок…

Очнулся он снова от яркого света, бившего в глаза. У его предплечья возился Наркоман. Нет, он не стал тратить время и закатывать рукав, он просто разорвал его по шву, наплевав таким образом на приказ Елейного и испортив единственную достойную вещь из небогатого Сашиного гардероба. Из чего опять-таки следовало немедленно сделать два вывода: первый – Елейный тут никакого веса не имеет и только выполняет свою роль, а все его приказы – пустая игра, рассчитанная на простака; и второе – никто никуда его отпускать не собирается. Туфту гонят, полагая, что господин Турецкий за обещание сохранить ему жизнь, отпустить с миром тут же расколется и все выложит на стол. Ну а потом можно будет всем вместе посмеяться над такой детской наивностью взрослого человека. Поэтому придется в любом случае изображать свою жизнь имеющей несомненную пользу для них. Чем дольше протянешь, тем больше проживешь…

– Ну как, господин Турецкий, вы себя теперь, после укольчика, лучше чувствуете? – И не дождавшись ответа: – Вот и ладушки… А теперь нас интересует еще один покойничек по фамилии – Червоненко. Давайте-ка поподробней вспомним и о нем… А вы молодцы, ребятки, правильно сделали, что помогли двум несчастным женщинам… Но это ж по вашей вине, господин Турецкий, вдовами-то они остались, по вашей. Ай-я-яй! Не трогали б вы ихних муженьков, все было бы тип-топ. А вы вот влезли без спросу в чужую жизнь и эвон что натворили, да-а…

На сем проповедь пополам с обвинительным приговором завершилась, и последовал вопрос: как Семен описывал своего пассажира?

Нет, их явно интересовал Рослов. Именно из-за него и разгорелся весь сыр-бор. Не будь его, никого не интересовали бы ни Кочерга, ни Червоненко. По логике вещей, все «хитрые» вопросы этого сукина сына Елейного сводились к одному: что известно про Рослова? То, что именно он садился в машину Алмазова, у Турецкого сомнения больше не было. Его смелая догадка, высказанная в последней просьбе к Косте… Господи, ну надо же – последняя! Да ведь такой оговоркой можно запросто собственную судьбу в угол загнать!.. Однако сказанное тогда было всего лишь мгновенной вспышкой интуиции, не более. Никаких доказательств тому Саша не имел. Вот если бы академик подтвердил, тогда… А что тогда? Нет, лучше не думать, ибо тогда Бога больше нет…

Не интересовал бандитов и Алмазов – так, в общей связи, постольку поскольку. Убедившись с помощью нескольких хитрых ловушек, расставленных в своих ответах, в чем заключается их основной интерес, Саша почувствовал себя увереннее и начал долгую, утомительную для обеих сторон игру, но игру, необходимую ему для сохранения жизни. А им? А черт знает, им-то все это зачем? Приказали наверняка отловить «важняка» Турецкого, вышибить любым путем из него, что ему известно о гонце из Германии в Москву, где предполагает искать убийц, и отправить на тот свет, чтоб на этом не отсвечивал. Вот и вся их логика. Но ведь неужели его напрасно столько лет учили, чтобы он, со своим далеко не бедным опытом, не переиграл каких-то паршивых уголовников? Пусть даже в костюмах от Диора… или от моднейших российских кутюрье, тайно одевающих бандитскую элиту… Деньги, ох, деньги! А ведь это действительно минное поле. Ну, ходите пока…

Турецкий безумно уставал от постоянного напряжения, голова его опускалась, слипались веки. Ему тут же вкатывали очередную дозу кофеина, взбадривали, чтобы продолжать и продолжать многочасовые допросы. Бандиты уставали и уходили, оставляя включенной сильную лампу, свет которой стал действовать на мозги, подобно солнцу, расплавляющему воск. Есть ему не давали, пить тоже. Только один раз подвели к какой-то двери, открыли ее, и на Сашу пахнуло такой тухлятиной, что его чуть не вывернуло. «Давай сюда, – хмыкнул Наркоман, держа его за левую руку, – не боись, хер не откусят…» Трупы они, что ли, сюда сваливают? – мелькнула мысль, от которой всего передернуло. Он, сдерживая дыхание, сделал свое дело, и его снова вернули на стул, сковав обе руки. Так и не удалось узнать, сколько времени. Во всяком случае, казалось, что прошло уже ничуть не меньше суток. Хотя, черт знает, ведь в такой ситуации время может и тянуться бесконечно, и мчаться с сумасшедшей скоростью. Поди разберись…

Больше всего он боялся прекратить выдавать им информацию. Ведь это означало бы, что он полностью выпотрошен и может быть уничтожен за ненадобностью. И Саша тянул, сколько мог, имитировал обморочные припадки, частичную потерю сознания, бредовые галлюцинации, перемежая их минутами вполне трезвого и отчетливого понимания сути задаваемых вопросов.

Что там, наверху, – ночь или день, он, разумеется, не знал. Только однажды, после довольно длительного перерыва в допросе, услышал, как сладко зевнул Наркоман, который постоянно находился у Турецкого за спинкой стула. Для создания общей атмосферы бодрости, надо понимать. И этот зевок подсказал воспаленному мозгу Турецкого, что тот, видимо, недавно вылез из постели. Еще толком не проснулся. Значит, сейчас утро. Но какого дня?..

Вопросы снова, в сотый, наверно, раз, пошли про проклятый «фольксваген». Зачем взяли на Петровку, что в нем искали, что нашли?.. Турецкий тут почти ничего не скрывал, все рассказал про пальцевые отпечатки киллеров, даже про то, на чье имя он был взят. Промолчал лишь об осколках ампулы и отпечатки пальцев Кочерги. Эти последние факты Турецкий скрыл потому, что они потянули бы за собой новую цепь вопросов, которые уж точно не могли бы привести ни к чему хорошему. Пусть они пока считают, что версия о самоубийстве Кочерги полностью удовлетворяет следствие. Если сейчас Турецкий для этих бандитов просто отдыхающий в Германии дурак, то в противном случае они непременно заподозрят в нем хитрого лазутчика… Хотя нелепо рассчитывать на какое-то снисхождение с их стороны. Ну, в конце концов, на каком-то очень опасном этапе можно вспомнить и этот факт и тем самым еще немного оттянуть трагический финал…

Заметив, что Турецкий начал попросту сипеть – все в горле давно и напрочь пересохло, и как он еще говорил, сам не мог понять, – Елейный велел влить ему в рот банку пива. Ведь они наверняка записывали его на магнитофон, потому что Саша не слышал шелеста переворачиваемых страниц бумаги. Значит, им стало просто плохо слышно, что он выдавливал из себя. Пиво утолило жгучую жажду, но и расслабило, снова потянуло в тяжелый сон.

Наркоман тут же воткнул ему иглу шприца, но и укол помог ненадолго. Саше уже и не надо было имитировать безумную усталость. Он действительно еле соображал, что с ним происходит, и на все вопросы бормотал что-то неразборчивое.

Видимо, это последнее обстоятельство и переполнило чашу их терпения. Хотя внешний вид Турецкого демонстрировал, что он уже полностью и окончательно отключился, а сам Саша в этот момент молил Бога, чтобы тот не дал ему уснуть, провалиться в черноту, остатками угасающего сознания Турецкий понял, что разговор о нем пошел уже без утайки. Бандитам нечего и незачем было теперь скрывать от него. Перед ними полулежал на стуле полутруп, не способный ни на какие истерики или опасные выходки.

– Все, будем кончать, – заявил Елейный безапелляционно. – Только время зря теряем. Конечно, я понимаю, этот долбаный Гладиатор нас затрахает, но вы же сами видите, что легавый уже персонально копыта отбрасывает, а нам тут на кой хер лишняя вонь?

Ему возразил грубый голос:

– Я ж не против, да только указания такого я не помню, чтоб нам его мочить. Колонуть – да, а чтоб по-мокрому…

– Ты помолчи, Колун, – перебил Елейный. – Я здесь старший, мне и знать, что делать. Такое мое решение: легавому в глотку влить бутылку водяры – и в реку. У этого, у Шванхеймского моста, и нырнет белый наш лебедь, сизокрылый, кхе-кхе.

– Это ж куда везти!

– А вот и славно: ночь – милое дело, ребятки. Через день-другой отловят, то да се, пьяный русский пузыри пускал. Кого искать-то станут? Он что тут – первый такой? Гном, тащи сюда бутылку…

Саша сквозь пелену сна чувствовал, как его стаскивают со стула, вливают в горло раскаленную жидкость, которая, все опаляя, скапливается внутри и начинает раздирать внутренности каким-то страшным, замедленным взрывом. Он слабо дергался в жестких клещах, сжимавших его со всех сторон, захлебывался и отчаянно сопротивлялся насилию, но со стороны это сопротивление выглядело как слабые предсмертные конвульсии.

Бандиты быстро вытащили почти бездыханное тело Турецкого наружу и сунули в раскрытый багажник синего «мерседеса». Потом Елейный, грубый Колун и голубоглазый Гном сели в машину и умчались в город. Наркоман, внимательно оглядевшись по сторонам, притворил ворота и ушел в дом.

5

Синий «мерседес» проехал через мост, свернул направо и, проскочив мимо небольшого кладбища, выбрался на набережную Майна. Впереди были шлюзы, у невысокого берега пришвартовались несколько барж и небольшая яхта. «Мерседес» двигался тихо, боковые стекла его были опущены, и пассажиры в салоне наблюдали за тем, что делается на набережной. Встречных машин не было. На баржах – тоже никакого движения. Только на яхте над рубкой краснел маленький фонарик И нигде никаких голосов – тишина. «Мерседес» подъехал к самому парапету и остановился. Из машины вышли трое, открыли багажник, посветили ручным фонариком.

– Твою мать! – неожиданно злобно выругался один из них. – Да он же мне тут все засрал! Кто отмывать-то будет?

– Ничего, – тихо остановил его ласковый голос второго, – Гному поставишь, он тебе все языком вылижет. Да, Гном?

– А пошел бы ты! – рявкнул третий.

– Ну-ну, без шума, видишь, народ кругом спит, чего кричишь-то? Давай лучше пощупай, есть у него пульс или уже накрылся?

– А ты сам щупай, у него все руки в блевотине, больно мне надо…

– Ну ладно, все равно убирать-то нужно… – примирительно сказал второй. – Давайте берите его там за что можно и – туда, – он махнул рукой за парапет.

Матерясь, двое других вытащили из багажника бездыханное тело и положили на парапет.

– Может, приделать его на всякий случай? – спросил здоровенный Гном.

– А он и так не дышит, – брезгливо склонившись к телу, сообщил другой. – Ладно, ребятки, Бог нас простит, одним легавым все же меньше. Давайте его, давайте! – И он показал обеими кистями рук, чтоб тело поскорее спихнули в воду.

Те столкнули тело, раздался громкий всплеск, и тут же один из них громко, во весь голос, выматерился: он, оказывается, не рассчитал, поскользнулся, а второй его подтолкнул – и теперь он весь перемазался.

И сейчас же громкую ругань перекрыл пронзительный полицейский свисток.

– Бля! – воскликнул Гном и кинулся к машине, за ним остальные. Один миг, и «мерседес», взревев как сумасшедший, присел и стремглав исчез в темноте.

А вслед умчавшейся машине раздался пьяный хохот.

6

Хельмут Штильке встречал свой очередной день рождения на борту собственной яхты «Сессиль». С ним в этот торжественный вечер, да теперь, пожалуй, можно бы сказать, что и ночь, оставались трое приятелей, таких же старых и мудрых, как шкипер Штильке. Туристский сезон кончился, желающих прокатиться до Майнца и дальше по Рейну не найдешь, что остается делать? Разве что вот так, за кружкой пива, коротать с бывшими бравыми моряками долгие ночи. А сегодня такой превосходный повод!

Хельмут набил свою трубочку и вышел на палубу, к рубке, посмотреть на ночное небо, послушать, откуда ветер, что несет и когда придется идти к герру Штудманну просить разрешения поставить бедняжку «Сессиль» на зиму в сухой док.

Облокотившись на низенькие шканцы, Хельмут задумался и не услышал, как мимо проехала большая машина и остановилась чуть подальше, там, куда не достигал свет фонаря на набережной. А затем он услыхал грубую русскую речь и брань. Ну да, подумал с некой грустью, теперь они повсюду, эти русские, они такие наглые, никаких правил и законов не желают признавать. Нет, в этом мире что-то крепко сместилось, и совсем не в ту сторону.

Эти русские продолжали о чем-то громко спорить, нарушая такую божественную тишину. Из-за их нехорошей брани даже не стало слышно слабого плеска волны о борт старушки «Сессили».

А потом они что-то потащили к воде и кинули через низкий парапет.

Да что им здесь, в конце концов, свалка? Мусорная яма? Почему надо терпеть это безобразие?! Старик вспомнил о полицейском свистке, который болтался у него на цепочке на шее и иногда очень даже выручал в трудную минуту. Ах, как захотелось ему напугать этих наглецов! Хельмут сунул свисток в рот и пронзительно свистнул.

Через мгновенье из каюты к нему приковыляли друзья и, узнав в чем причина шума, дружно рассмеялись.

– Однако они что-то тяжелое кинули вон там в воду, – заявил он друзьям. – Ну-ка давайте посмотрим.

– Хельмут включил большой прожектор на рубке и повел лучом по воде.

Хельмут, старина, да там же человек! Вон, я вижу его! – закричал Фриц.

– А ну-ка киньте ему спасательный круг! – Хельмут наклонился над бортом и увидел в черной воде светлый покачивающийся шар, приглядевшись, он различил человеческую голову. – Все наверх! Человек за бортом! – команды следовали одна за другой.

А тем временем Фриц с товарищами длинным багром подтягивал к борту бело-красный спасательный круг, в который судорожно вцепился тонущий человек.

Через несколько минут его подняли из воды и проводили в теплую каюту. Утопленник очумелыми глазами разглядывал своих спасителей, с его костюма на пол лилась вода. Хельмут достал из своего шкафчика теплую фуфайку, старые, залатанные брюки и толстые шерстяные носки, протянул спасенному, жестом показывая, чтоб тот переоделся. Утопленник только кивал и, дрожа от холода, что-то пробовал промычать сквозь плотно сжатые челюсти.

Мокрую одежду Хельмут унес на камбуз и там повесил сушиться. А когда вернулся, увидел, что Фриц уже вручил спасенному кружку горячего чая, куда влил добрую порцию шнапса.

Настал момент полного прозрения. Горячий чай со спиртным привел Турецкого в чувство. И он наконец полностью осознал, что спасен. Что Богу он теперь просто обязан лично отлить самую грандиозную свечу. Из той переделки, в которой он был, живым не выходят. Значит, не зря приносил молитвы, и нет на нем таких грехов, за которые не бывает прощения.

Эти милые старики о чем-то спрашивали его, но что, а главное, как он мог ответить им? Он лишь прикладывал обе руки к сердцу с выражением самой искренней благодарности, но они не понимали по-русски. Тогда Саша попробовал сложить фразу по-английски, не понимая еще, куда подевалось его знание этого языка. С горем пополам все же удалось сказать, что он русский и очень им благодарен за спасение.

– Русиш, русиш, – загомонили старики, – я, я! Горбатшов, я!

«Какой еще Горбачев!» – чуть не подавился Саша, а потом вспомнил, что ведь точно, чуть ли не сам их канцлер назвал в свое время Горбачева лучшим из немцев.

Хельмут, зная английский, понял потуги Саши и успокаивающе положил ему ладонь на плечо, мол, не волнуйся, это возбуждение пройдет и ты сможешь все толком объяснить. А Турецкому казалось, что его прямо-таки распирает буйная энергия, ему хотелось говорить и говорить с этими замечательными стариками, жаль вот только, что руки как будто не слушаются и слова эти проклятые английские куда-то задевались…

Стакан горячего «морского» напитка возбудил и оживил его. Он стал лихорадочно вспоминать, что же с ним такое случилось в эти последние часы, которые он провел взаперти у бандитов.

Ну да, от бесконечно повторяющихся всплесков энергии, которые вызывались уколами кофеина, его организм стал, видимо, сдавать. Уколы действовали все более короткое время, а потом наступал спад. И в один из таких моментов, когда его жизнь, как понимал Саша, держалась на тончайшей ниточке, созданной лишь усилием воли, причем усилие это он мог сделать над собой в последний раз, мерзавцы влили в него целую бутылку водки. Ну уж теперь, мелькнуло в угасающем сознании, не спасет ничто: сейчас раздастся взрыв и – его тело разлетится во все стороны, превращаясь постепенно в пыль, в ничто. И никаких скорбей не испытывала душа Турецкого, а просто мечтала о близком уже покое и тишине… Но взрыва не произошло. А когда его заперли в багажнике и повезли, как он слышал от кого-то, топить в реке, получилось все наоборот. Не умерла душа, а воспрянула упрямо. И Саша почувствовал вдруг прилив непонятной энергии. Потом от плавного качания его стошнило, но даже это пошло на пользу, поскольку ни у кого не было желания проверять его пульс. А он из последних сил сдерживал желание вскочить и броситься от них. Но возвратившаяся к нему из небытия железная решимость, воспитанная годами следственной работы, заставила даже дышать перестать, когда эта елейная мразь наклонилась к нему. Полностью расслабившись, что стоило неимоверных усилий, он отдался в их руки и так же безвольно полетел в ледяную реку. Лошадиная доза алкоголя помогла и тут: какое-то время ему удалось продержаться под водой, а когда всплыл и увидел бьющий ему в глаза луч прожектора, решил, что фортуна снова обошла его стороной. Нет, в их руки он снова попадаться не желал и уже стал поворачивать в воде, чтобы плыть куда угодно, только подальше от этого смертельно слепящего луча. И тут рядом шлепнулся спасательный круг. И только вцепившись в него руками, Турецкий понял, что спасен…

Он морщился, стучал кулаком по своей ладони, пробовал разговаривать жестами, но его не понимали, а только по-приятельски посмеивались и жестами успокаивали, мол, не волнуйся, парень. Всякое в жизни случается.

Наконец Саша понял, что окончательно устал. Он показал жестами, что хотел бы где-нибудь прилечь. И старый Хельмут охотно проводил его в носовой кубрик, где уложил на свою койку и заботливо прикрыл толстым пуховым одеялом.

Потом старик сделал затяжку из трубки, выдохнул и посмотрел на спасенного. Тот крепко спал.

Хельмут вернулся в каюту, сообщив, что парень в порядке, и предложил сделать по глотку за его здоровье.

– Когда суббота кончается добрым делом, – сказал он наставительно, – значит, мы живем правильно.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 15 октября

1

Утром в аэропорту Франкфурта произошла случайная встреча, не имевшая, впрочем, опасных последствий для ее участников. Хотя, знай они заранее друг друга, очень даже неизвестно, чем могло бы кончиться это знакомство.

В маленьком кафе, за столиком сидел симпатичный пожилой человек, похожий на артиста Смоктуновского, и пил пиво. Большой лоб с залысинами, внимательные, немного печальные глаза, сеточка морщин на висках, уголки рта скорбно опущены. На нем был великолепный костюм-тройка цвета маренго с легким голубоватым отливом, голубая рубашка и темно-синий галстук-бабочка.

Молодой человек, ростом под сто девяносто, с широкими, немного покатыми плечами, который подошел к его столику, держа в руке новенький кейс, разукрашенный блестящими наклейками, был рыжеволосым и, как это чаще всего случается, голубоглазым.

«Действительно, какая причуда природы, – подумал пожилой человек, – почему-то у рыжих голубые глаза. А у блондинов – серые. А вот синеглазые брюнетки – так вообще чистый подарок…»

Молодой человек обратился к нему на хорошем немецком языке, попросив разрешения присесть за его столик. Пожилой благодушно кивнул. Тут же подошедшему официанту молодой человек заказал чашечку кофе. Эспрессо.

Плащ свой он повесил на спинку стула, а похожий на рождественскую игрушку кейс поставил между ног.

«Наш, русский», – определил пожилой.

– Извините, – мягко обратился он к молодому человеку, – вы из России?

– Да, – охотно кивнул тот. – Только что прилетел.

– Вот как, – покачал головой пожилой. – И какая у нас нынче погода?

Молодой человек увидел примерно такой же, как у себя, плащ пожилого, небрежно брошенный на соседний стул, и улыбнулся, показав на него пальцем:

– Так, конечно, можно ходить, но недолго. Здесь, я вижу, гораздо теплее… А вы, простите, уж не в Москву ли собрались?

– Вы угадали… – И поинтересовался в свою очередь: По делам? Или так, отдохнуть?

– И то, и другое, – принимая от официанта маленькую чашечку, ответил молодой человек – А вы русский? Давно здесь живете? Или проездом?

Пожилой пожал плечами, из чего можно было сделать любой вывод: и да, и нет.

В это время приятный женский голос объявил по радио: «Господина Грязнова, прибывшего рейсом из Москвы, приглашаем подойти к справочному бюро номер семь». Молодой человек вскинул голову, словно хотел узнать, откуда прозвучал этот мелодичный призыв, затем встал, положил рядом с чашечкой пятимарочную монету, и, взяв свои вещи, слегка склонил голову в поклоне:

– Благодарю вас. Всего вам доброго.

«Грязнов… – нахмурился пожилой человек, и лицо его сразу приняло жестокое, даже хищное выражение. – Откуда знаю эту фамилию?.. Пять марок за чашку кофе – ишь ты, шикует, фраер…»

Тот же голос из радужной сияющей высоты сообщил, что объявляется посадка на московский рейс… пассажирам следует пройти…

Уже устраиваясь в кресле и защелкивая на себе привязные ремни, он, конечно, вспомнил: «Грязнов! Рыжий мент! Дружок того, который вчера ночью нырнул рыб кормить… Постой, тот же старый уже, а этот?.. А, черт их разберет…» И элегантный пожилой мужчина, похожий на знаменитого киноартиста Смоктуновского, ногами задвинул поглубже под кресло старый кожаный портфель, в котором он вез в Москву десяток магнитофонных кассет с записью допроса покойного «важняка» Турецкого…

2

Проснувшись, Саша не сразу сообразил, где он находится. Было ощущение, что его заперли в небольшом сундучке, где и ноги-то вытянуть толком невозможно. К тому же сундучок еще и покачивался, поскрипывал. В полуоткрытом люке над головой был виден краешек серого неба. Дышалось легко, воздух был на вкус слегка горьковатым и пах свежей мокрой зеленью.

Неожиданно крышка люка вскинулась, и в проеме показалось лицо, будто нарисованное художником для детской книжки про пиратов. Лицо было коричневым, под цвет того дерева, которым был обшит сундучок. Низко на лоб надвинута фуражка с примятой белой тульей и потускневшим золотым якорем и подстриженная седая шкиперская борода, обрамлявшая нижнюю часть лица, подтверждали первое впечатление. Усов не было, а вот изо рта воинственно торчала короткая прямая трубка. Светлые, выцветшие от солнца глаза – смеялись!

– Ну и здоров же ты спать, парень! – по-английски сказал пират.

Саша вскочил, едва не стукнувшись теменем в тесном пространстве. Старик показал рукой: выходи! Саша тут же наполовину высунулся из люка и увидел, что находится на палубе судна, связанного с сушей хлипкими сходнями, а вокруг была вода. Судно легко покачивалось. Было не холодно, но ветрено. Пронзительно кричали взмывавшие над водной гладью чайки.

Вслед за стариком Турецкий прошел в кают-компанию, так, наверно, должно было называться это просторное помещение, обшитое лакированным деревом темно-красного цвета. За круглым столом сидели еще трое таких же пожилых людей, которые приветствовали появление Турецкого вежливыми наклонами головы.

Уже через десять минут Саша знал о себе буквально все. И эта информация, наложенная на какие-то размытые, несколько странные его собственные воспоминания и ощущения, наконец-то прояснила для него истинную картину событий.

Да, теперь он уже мог сказать себе со всей ответственностью: повезло ему так, как просто не бывает в жизни. Вероятно, в одной точке сошлись некие взаимоисключающие силы, каждая из которых определенно вела его к гибели, но их столкновение вызвало совершенно противоположную реакцию. И вот результат – он жив и… даже в общем-то здоров, если не принимать во внимание непонятную ноющую кашу во рту, сизую ссадину на правой скуле и варварски разодранный рукав такого хорошего еще недавно, можно сказать, американского пиджака. Ни документов, ни денег, разумеется, у Турецкого тоже не было. Как не было еще и окончательной ясности, что теперь делать и с чего начинать.

Пока, чтоб не терять времени зря, Турецкий с помощью благожелательных стариков постарался привести свою одежду в более-менее пристойный вид, хотя после допроса, катания в багажнике и купания в Майне вид у костюма был, мягко выражаясь, мало симпатичный. Как мог, Саша привел его в порядок, пошарил на всякий случай по карманам и, естественно, ничего не обнаружил.

Старикам-то он сумел объяснить, что попал в руки русской мафии. Вернее, он говорил по-английски с герром Хельмутом, а тот переводил рассказ остальным. Те внимательно слушали и изредка макали губы в фарфоровые пивные кружки с крышечками. Самый молодой по виду, которого звали Фриц, имел сигареты и, когда Саша докуривал одну, тут же предлагал следующую. Турецкого накормили вкусной жареной картошкой, сырым рубленым мясом с яичным желтком и перцем и налили двойную или даже тройную порцию водки, граммов этак под сто.

Не вдаваясь в подробности, Турецкий объяснил им, что является русским полицейским, полковником…

– О! Оберст, оберст! – многозначительно закивали старики, грозя кому-то указательными пальцами. Они вообще-то были очень милыми и немножко наивными. При слове «мафия», произнесенном Турецким, они враз насторожились, уставились на него с осуждением и одновременно загомонили – сурово и отрывисто. Саша не понял их реакцию и спросил Хельмута, в чем дело, может, он что-то не так сказал?

Хельмут вынул изо рта трубку и, указав мундштуком поочередно на каждого из своих приятелей, сказал:

– Они возмущены до глубины души. Сейчас я им все объясню сам.

И когда старик разъяснил, что вовсе не Турецкий – мафия, а это как раз она за ним охотилась, они все немедленно оценили его подвиг с большим пониманием и достоинством.

Саша приподнялся, чтобы по привычке достать носовой платок из кармана брюк. Не обнаружив его, машинально сунул руку в задний карман и пальцами нащупал что-то твердое. Не веря еще в удачу, он рывком вытащил… визитную карточку Пушкарского. Валентин Дионисьевич Пушкарский дал ее в Доме журналиста, кажется, уже сто лет назад и приглашал в гости сюда, во Франкфурт. Как же она не потерялась, как оказалась в этих брюках! Вот действительно огромная удача!..

Турецкий тут же объяснил, почему его так обрадовала находка, и сказал, что ему необходимо срочно связаться по этому телефону. Тут и помощь, и возможность отблагодарить за содеянное добро. Саша боялся, что его сочтут неучтивым, и хотел сделать им хоть какой-нибудь презент, да хоть просто бутылку хорошей водки поставить, и то…

Хельмут прочитал визитку, показал с разрешения Саши товарищам, те тоже ознакомились, причем слово «профессор» вызвало у них заметное почтение, и стали что-то обсуждать.

– Мы думаем, как вам удобнее проехать в Массенхайм, это не совсем далеко от Франкфурта.

– А разве это не район города? – удивился Саша.

– Иногда можно сказать и так, но они предпочитают называть себя городом, – с некоторым превосходством заметил Хельмут.

«Ну да, пригород, – подумал Турецкий. – Мы – малаховские… или люберецкие, или апрелевские ребятки…»

Пришлось объяснить добродушному старине Хельмуту, что положение Турецкого в настоящий момент несколько хуже, чем можно предполагать. В кармане ведь нет ни копейки. Поэтому самым разумным было бы позвонить господину Пушкарскому, надеясь, что он находится дома, а не в каких-нибудь разъездах, и договориться с ним о помощи. В противном случае придется обращаться к старшему инспектору уголовной полиции герру Хансу Юнге. Причем тоже неизвестно, удастся ли его отыскать, ведь сегодня выходной день…

Хельмут задумался, почесывая мундштуком трубки за ухом. Наконец сказал, что в любом случае готов оказывать русскому полицейскому оберсту гостеприимство и в дальнейшем, но сам он вынужден сегодня сняться с якоря и идти в Майнц ставить свою старушку в док. Турецкий не понял, зачем такая церемония. Постарался объяснить, что надо просто позвонить, а тогда все будет ясно. Позвонить, конечно, можно, согласился старик, но воскресенье – день особый. На удачу рассчитывать нельзя. И, к сожалению, он, Хельмут Штильке, должен именно сегодня отойти, иначе будет большая потеря времени. Саша не понял, почему же нельзя отплыть завтра?

– Ни один уважающий себя моряк никогда не позволит себе поднять якорь в понедельник. Поэтому – либо сегодня, либо – только во вторник.

Разобрались и с этим вопросом.

Хельмут сказал, что ближайший телефон имеется впереди, примерно в полумиле, сразу за мостом, в пивном баре. Но так как русский гость должен чувствовать себя некомфортно, то сейчас Фриц, самый молодой из них и, естественно, быстрый на ногу, проводит господина и поможет ему связаться с нужными людьми. Во всяком случае, сам Хельмут благодарен фортуне за то, что она предоставила ему возможность оказать посильную помощь хорошему, как он уверен, человеку.