Текст книги "Современный швейцарский детектив"

Автор книги: Фридрих Дюрренматт

Соавторы: Фридрих Глаузер,Нестер Маркус
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

Дюрренматт Ф.
Обещание

Отходная детективному жанру

1

В марте этого года Общество имени Андреаса Дахиндена пригласило меня прочесть у них в Куре доклад об искусстве писать детективные романы. Я приехал поездом совсем под вечер, над городом нависли низкие тучи, сыпал снег, и все обледенело. Заседание происходило в помещении Коммерческого союза, публики было не густо, потому что одновременно в актовом зале гимназии Эмиль Штайгер читал лекцию о позднем Гёте. Я и сам говорил без увлечения и, очевидно, никого не увлек – многие покинули зал до окончания доклада. Обменявшись несколькими словами с членами правления, с двумя–тремя учителями гимназии, которые явно предпочли бы позднего Гёте, а также с филантропической дамой, почетной попечительницей Восточношвейцарского союза домашней прислуги, расписавшись затем за гонорар и путевые расходы, я удалился в гостиницу «Козерог» близ вокзала, где мне отвели номер. Но здесь та же тоска. Кроме немецкой экономической газеты и старого номера «Вельтвохе», никакого чтения под рукой. Тишина в гостинице немыслимая, о сне и думать нельзя из страха, что никогда не проснешься. Ночь бесконечная, бредовая. Снег прекратился, все замерло, фонари перестали качаться, ветер утих, на улицах никого, ни человека, ни зверя, только с вокзала что–то отдаленно прогудело разок. Я пошел в бар выпить рюмку виски. Кроме пожилой барменши я застал там еще одного посетителя. Как только я сел, он поспешил мне представиться. Это оказался доктор X., бывший начальник цюрихской кантональной полиции, высокий, грузный мужчина, одетый по старинке, с золотой цепочкой поперек жилета, что теперь видишь не часто. Несмотря на годы, у него были еще совсем черные волосы бобриком и пушистые усы. Он сидел у стойки на высоком табурете, пил красное вино, курил сигару «Байанос» и барменшу называл по имени. Говорил он громко, размашисто жестикулировал, в равной мере подкупая и отпугивая меня своей грубоватой непринужденностью. Когда время подошло к трем и за первой рюмкой «Джонни Уокера» последовали еще четыре, мой новый знакомый предложил доставить меня в Цюрих в своем «опель–капитане». Я был очень поверхностно знаком с окрестностями Кура и вообще с этой частью Швейцарии, а потому охотно принял приглашение. Доктор X. приехал в Граубюнден в качестве члена какой–то федеральной комиссии и, задержавшись из–за непогоды, пришел послушать мой доклад, но не стал о нем распространяться и только заметил вскользь:

– Вы довольно неопытный оратор.

На следующее утро мы тронулись в путь. Чтобы хоть немножко поспать, я принял на рассвете две таблетки медомина и теперь сидел в полном оцепенении. Уже было позднее утро, но все еще не совсем рассвело, кое–где металлически поблескивал кусочек неба. Тучи расходились не спеша, тяжеловесные, неповоротливые, еще несущие груз снега: казалось, зиме не хочется расставаться с этой частью страны. Город окружен кольцом гор, в которых, однако, нет ни тени величия, они скорее похожи на кучи выбранной земли, как будто здесь рыли гигантскую могилу. Сам город весь каменный, серый, с большими административными зданиями. Даже не верилось, что в здешних местах растет виноград. Мы попытались проникнуть в старые кварталы, но громоздкая машина заблудилась в тесных тупиках и в переулках с односторонним движением; из беспорядочного нагромождения домов пришлось выбираться задним ходом, да еще по обледенелой мостовой. Я ничего толком не разглядел в этой старинной епископской резиденции, и мы были счастливы, когда город остался позади. Наш отъезд был похож на бегство. Я клевал носом, усталый, точно налитый свинцом. Возникая из–за низко нависших туч, как призрачное видение, тянулась заснеженная, оледенелая долина. Тянулась без конца. Потом мы черепашьим шагом проехали большое селение или даже городок, и тут вдруг проглянуло солнце, и все засияло таким ярким, таким ослепительным светом, что начал таять снежный покров, от земли поднялся белый туман, фантастической пеленой навис над снежными полями и опять закрыл от меня долину. Это было как в кошмаре, точно кто–то назло не хотел мне показать этот край, эти горы. Снова навалилась усталость, вдобавок еще противно шуршал гравий, которым была посыпана дорога; перед каким–то мостом машину занесло; потом откуда–то взялась воинская автоколонна; ветровое стекло так залепило грязью, что «дворники» не могли его протереть. Господин X. сидел рядом со мною за рулем, насупясь и сосредоточившись на дороге. Я жалел, что принял приглашение, проклинал виски и медомин. Однако мало–помалу все пришло в норму. Долина стала наконец видна, ожила. Повсюду фермы, кое–где мелкие фабрички, все чистенькое, бедноватое; на дороге уже нет ни снега, ни льда, она только блестит от сырости, но вполне безопасна, и можно развить приличную скорость. Горы расступились, отодвинулись, и вскоре мы затормозили у бензозаправочной станции.

Она поражала с первого взгляда – уж очень не похожа она была на свое опрятное швейцарское окружение. Вид у нее был самый жалкий, сырость сочилась из стен, стекала с них ручьями. Половина дома была каменная, а половина попросту сарай, дощатая стена которого, выходившая на шоссе, была заклеена рекламными плакатами; должно быть, их начали клеить очень давно, и теперь наросли целые пласты реклам: Трубочные табаки «Бурус» незаменимы, Пейте сухое «Канадское», Мятные таблетки «Спорт», Витамины, Молочный шоколад Линдта – и так далее. На торцовой стене гигантскими буквами было выведено: Шины Перелли. Обе бензоколонки находились перед каменной половиной дома на неровной, кое–как вымощенной площадке. Перед нами была картина полного запустения, несмотря на солнце, светившее сейчас ослепительно, даже, можно сказать, яростно.

– Выйдем, – предложил бывший начальник полиции.

И я повиновался, не понимая, зачем ему это нужно, и только радуясь возможности глотнуть свежего воздуха.

Перед открытой дверью на каменной скамье сидел небритый, неопрятный старик, на нем была грязная, заношенная светлая куртка и темные просаленные брюки от смокинга. На ногах – старые шлепанцы. Он смотрел в пространство тупым, бессмысленным взглядом, и я уже издали учуял, как от него разит спиртным. Вокруг скамьи все было усыпано окурками, плававшими в лужах талого снега.

– Добрый день! – поздоровался господин X., как–то вдруг смутившись. – Заправьте, пожалуйста. Высокооктановым. Да и протрите стекла. – Затем он обратился ко мне: – Войдемте внутрь.

Только тут я заметил над единственным в поле моего зрения окошком красную трактирную табличку, а над дверью вывеску: Кафе «Розан». Мы вступили в грязный коридор. Воняло пивом и водкой. Господин X. пошел вперед и открыл дверь – он, по–видимому, не раз бывал здесь. Помещение было убогое и темное; несколько некрашеных столов и скамей, на стенах – портреты кинозвезд, вырезанные из иллюстрированных журналов; австрийское радио передавало для Тироля торговый бюллетень, а за стойкой смутно виднелась тощая женщина в халате. Она курила сигарету и полоскала стаканы.

– Два кофе со сливками, – заказал господин X.

Женщина принялась готовить кофе, а из соседней комнаты вышла замызганная кельнерша на вид лет тридцати.

– Ей всего шестнадцать, – пробурчал господин X.

Девушка подала чашки. На ней была черная юбка и полурасстегнутая блузка, надетая на голое тело. Шея немытая. Волосы светлые, как, должно быть, в прошлом у женщины за стойкой. Голова нечесаная.

– Спасибо, Аннемари, – сказал господин X. и положил деньги на стол.

Девушка ничего не ответила и даже не поблагодарила. Мы пили молча. Кофе был омерзительный. Господин X. закурил свою «Байанос». Диктор австрийского радио сообщал теперь уровень воды, девушка, волоча ноги, удалилась в соседнюю комнату, где мы разглядели что–то беловатое – очевидно, неубранную постель.

– Едем, – решил господин X.

Выйдя из дома, он бросил взгляд на колонку и расплатился. Старик успел накачать бензин и протереть стекла.

– До скорого! – сказал господин X., и я снова заметил в нем какую–то растерянность; старик и тут не произнес ни слова. Он уже опять сидел на скамье и тупым, угасшим взглядом смотрел в пространство. Но когда мы подошли к нашему «опель–капитану» и оглянулись напоследок, старик сжал руки в кулаки, потряс ими и с просиявшим безграничной верой лицом отрывисто прошептал:

– Я жду, я жду, он придет, придет.

2

– Честно говоря, – начал доктор X., когда мы пытались одолеть Керенцский перевал (шоссе опять обледенело, а под нами неприветливо поблескивало холодное Валенское озеро; добавьте к этому свинцовую тяжесть от медомина, воспоминание о горьковатом привкусе виски и ощущение, будто я куда–то плыву без конца и без цели, как в дурном сне), – честно говоря, я никогда не увлекался детективными романами и сожалею, что вы занялись ими. Бесполезная трата времени. Правда, в вашем вчерашнем докладе были толковые мысли. Конечно, политические деятели показали себя преступно несостоятельными. Кому это знать, как не мне? Я сам из их числа, состою членом Национального совета, вам это, надо полагать, известно.

Мне это не было известно, его голос долетал откуда–то издалека, я был замурован в своей сонливости, но насторожен, как зверь в берлоге.

– …И люди, естественно, надеются, что хотя бы полиция способна навести в мире порядок. Поганая надежда, гаже не придумаешь. Но это что – в детективных историях протаскивают еще и не такую ересь. Я не стану придираться к тому, что ваших преступников неизбежно настигает кара. Допустим, эта прекрасная легенда необходима с точки зрения морали. Это такая же ложь во спасение государственного порядка, как и ханжеская сентенция «преступление не окупается». Чтобы понять, сколько в ней правды, достаточно взглянуть на человеческое общество, однако со всем этим я готов мириться хотя бы из чисто деловых соображений. Согласитесь сами, любая публика, любой налогоплательщик вправе требовать, чтобы им подали героя и хэппи–энд, и поставлять этот товар в равной мере обязаны мы – полиция и вы – писательская братия. Нет, чем я возмущаюсь, так это развитием сюжета в ваших романах. Здесь уже вранье не знает ни удержу, ни стыда. Вы строите сюжет на логической основе, будто это шахматная партия – вот преступник, вот жертва, вот соучастник, вот подстрекатель. Сыщику достаточно знать правила игры и точно воспроизвести партию, как он уже уличил преступника и помог торжеству правосудия. Меня буквально бесит эта фикция. Одной логикой ключа к действительности не подберешь. Причем, признаюсь откровенно, именно мы, полиция, и вынуждены в своих действиях прибегать к науке и логике. Но непредвиденные помехи то и дело путают нам карты, и, увы, чаще всего нашу победу и наше поражение решают чистая удача и случай. А случай как раз не играет в ваших романах никакой роли и все, что похоже на случай, сейчас же истолковывается как судьба и предопределение. Вы, писатели, всегда жертвовали истиной на потребу драматургическим канонам. Пошлите наконец к черту все каноны. Происшествие нельзя рассматривать как арифметическую задачу хотя бы потому, что в нашем распоряжении никогда не бывает всех данных, мы располагаем лишь весьма немногими, и то обычно второстепенными. Да и чересчур велика роль случайного, неожиданного, исключительного. Наши законы базируются на вероятии, на статистике, а не на причинности и действительны только в общем, но не в частном. Единичное в расчет не принимается. Наши криминалистические методы очень ограниченны, и чем больше мы их разрабатываем, тем они, в сущности, становятся ограниченнее. Но вас, писателей, это не трогает. Вам неохота возиться с той действительностью, которая постоянно ускользает от нас. Нет, вы предпочитаете построить собственный мир, а потом покорить его. Не спорю, это, конечно, совершенный мир, но он ведь – фикция, ложь. Плюньте на совершенство, перестаньте заниматься стилистическими выкрутасами, иначе вы не сдвинетесь с места и никогда не доберетесь до сути вещей. Не взглянете прямо в глаза действительности, как подобает мужчинам. Но перейдем к делу. За это утро у вас было немало поводов удивляться. В первую голову, я полагаю, моим речам. Еще бы! Бывшему начальнику цюрихской кантональной полиции следовало бы придерживаться более умеренных взглядов. Но я уже стар и не хочу обманывать себя. Я знаю, сколько в нас всех несовершенного, как мы беспомощны, как часто заблуждаемся. Но тем более должны мы действовать, даже рискуя действовать ошибочно. И еще вас, конечно, удивило, зачем я заезжал на эту убогую заправочную станцию. Так знайте же: жалкий пьянчужка, который заправлял нам машину, в прошлом был моим самым талантливым помощником. Видит бог, я тоже кое–что смыслил в своем ремесле, но Маттеи был поистине гениален. Ни один из ваших знаменитых сыщиков с ним не сравнится.

Скоро будет девять лет, как произошла эта история, – продолжал свой рассказ господин X., обогнав грузовик нефтяной компании «Шелл». – Маттеи был одним из моих комиссаров или, вернее, обер–лейтенантов – сотрудникам нашей кантональной полиции присваиваются воинские звания. Как и я, он по образованию юрист. Будучи уроженцем Базеля, он окончил базельский университет. Сперва в той среде, с которой он сталкивался, так сказать, по долгу службы, а потом и у нас его прозвали «Маттеи – каюк злодеям». Он был человек одинокий, всегда тщательно, но не броско одетый, корректный, замкнутый, он не пил и не курил, но в своем деле был суров и беспощаден, пожиная ненависть и успех. Я так до конца в нем и не разобрался. Пожалуй, нравился он мне одному – я вообще люблю цельных людей, хотя и меня зачастую раздражало в нем отсутствие чувства юмора. Ума он был выдающегося, но наша на редкость отлаженная государственная машина убила в нем всякие порывы. Он был великолепным организатором и владел полицейским механизмом, как счетной линейкой. Женат он не был, никогда не говорил о своей частной жизни, да, верно, ее и не существовало. Он ничем не интересовался, кроме своей профессии, и занимался ею с незаурядным знанием дела, однако без малейшего жара. Работал он упорно и неутомимо, но явно скучал, пока одно дело, в которое он волею судьбы вмешался, не всколыхнуло его всего. Надо сказать, что это случилось в момент наивысшего расцвета его карьеры. В департаменте с ним вышла некоторая заминка. Зная, что я собираюсь на пенсию, в федеральном совете подумывали о моем преемнике. Собственно, речь могла идти только о Маттеи. Но его кандидатура, по всей вероятности, не прошла бы на выборах. Во–первых, он не принадлежал ни к какой партии, а во–вторых, весь личный состав принял бы его в штыки. Но вместе с тем невозможно было и обойти такого дельного работника, вот почему как нельзя кстати пришлась просьба иорданского правительства о командировании в Амман серьезного специалиста для реорганизации тамошней полиции. Цюрих выдвинул кандидатуру Маттеи, и она была принята как Берном, так и Амманом. Все вздохнули с облегчением. Маттеи тоже радовался, что выбор пал на него, и не только со служебной точки зрения. Ему как раз стукнуло пятьдесят – в такие годы неплохо пожить под солнцем пустыни, он радовался отъезду, радовался перелету через Альпы и Средиземное море и, кажется, рассчитывал, что это будет окончательным прощанием: он даже намекал, что переселится потом к сестре в Данию. Она овдовела и осталась жить там. Он уже освобождал свой письменный стол в здании кантональной полиции на Казарменной улице, как вдруг раздался телефонный звонок.

3

Маттеи с трудом разобрался в сбивчивом рассказе одного из своих бывших «клиентов», торговца вразнос по фамилии фон Гунтен, – продолжал повествовать господин Х., – тот звонил ему из Мегендорфа, селения близ Цюриха. Маттеи совсем не улыбалось начинать новое дело в последний день своего пребывания на Казарменной улице, тем более что билет на самолет был уже куплен и лететь предстояло через три дня. Но я был в отъезде, на совещании начальников полиции, и меня ожидали из Берна только к вечеру. Действовать надо было очень умело, один неосторожный шаг мог все загубить. Маттеи велел соединить его с полицейским участком в Мегендорфе. Был конец апреля, за окном шумел ливень – фёновая буря добралась наконец до города, но тяжкая, зловредная духота не спадала и не давала людям дышать.

Трубку взял полицейский Ризен.

– В Мегендорфе тоже идет дождь? – сразу же сердито спросил Маттеи, и хотя ответ был ясен и без того лицо его помрачнело еще пуще. Затем он дал указание незаметно следить за поведением разносчика в трактире «Олень» и повесил трубку.

– Случилось что–нибудь? – полюбопытствовал Феллер. Он помогал своему начальнику складывать книги: их постепенно набралась целая библиотека.

– В Мегендорфе тоже идет дождь, – заметил полицейский комиссар, – вызовите оперативную группу.

– Убийство?

– Чертов дождь, – пробурчал Маттеи вместо ответа обиженному Феллеру.

Прежде чем сесть в машину, где его нетерпеливо дожидались прокурор и лейтенант Хенци, Маттеи на всякий случай перелистал дело фон Гунтена. У него была судимость за совращение четырнадцатилетней девочки.

4

Первой же ошибкой, которую нельзя было предусмотреть, оказался приказ следить за разносчиком. Мегендорф представлял собою небольшую общину, в основном крестьянскую, хотя кое–кто работал на фабриках внизу, в долине, или по соседству, на кирпичном заводе. Правда, жили здесь и пришлые, «городские», – два–три архитектора, скульптор классического толка, но в деревне они никакой роли не играли. А коренные жители все друг друга знали и по большей части состояли между собой в родстве. С городом деревня конфликтовала не открыто, а исподтишка. Дело было вот в чем: леса вокруг Мегендорфа принадлежали городу, но ни один уважающий себя мегендорфец не желал считаться с этим фактом, что в свое время причинило немало хлопот лесному управлению – оно–то и настояло на том, чтобы в Мегендорфе был создан полицейский участок. К тому же по воскресным дням деревню заполняли толпы горожан, а «Олень» и ночью привлекал посетителей. Принимая во внимание все эти обстоятельства, здесь требовался такой полицейский, который назубок знал бы свое ремесло. А с другой стороны, нужен был и человеческий подход к местным жителям. До этого весьма скоро своим умом дошел нижний полицейский чин Вегмюллер. Сам он был из крестьян, любил выпить и крепко держал своих подопечных в узде, но при этом давал им столько поблажек, что мне бы следовало вмешаться; я считал, однако, что при нехватке персонала на худой конец сойдет и он. Меня не беспокоили, и я его оставил в покое. Зато заместителям Вегмюллера, когда он бывал в отпуске, приходилось несладко. Что бы они ни делали, в глазах мегендорфцев все было плохо. С тех пор как в стране наступило процветание, браконьерство и порубки леса в городских владениях, а также потасовки в самой деревне отошли в прошлое, но огонь исконной вражды против властей продолжал тлеть среди населения. Особенно туго приходилось сейчас Ризену. Он был придурковатый малый, без капли юмора, на все обижался и не находил общего языка с мегендорфцами, любителями пошутить; впрочем, при своей обидчивости он не годился и для спокойных районов. Едва окончив ежедневный обход и проверку, он мигом испарялся из страха перед населением. При таких условиях, конечно, нельзя было незаметно наблюдать за разносчиком. Самое появление полицейского в «Олене», куда он обычно боялся сунуться, было равносильно политической акции. Вдобавок Ризен так демонстративно расселся напротив разносчика, что крестьяне замолчали и насторожились.

– Кофе? – предложил хозяин.

– Нет, ничего. Я здесь по служебной надобности, – ответил полицейский.

Крестьяне с любопытством уставились на разносчика.

– Что он натворил? – спросил какой–то старик.

– Это вас не касается.

Помещение было низенькое, прокуренное, не комната, а деревянная нора, духота стояла нестерпимая, и при этом хозяин не зажигал света. Крестьяне сидели за длинным столом, пили не то белое вино, не то пиво и сами вырисовывались как тени на фоне серебристых оконных стекол, по которым снаружи капало и текло. Где–то стучал шарик настольного футбола, где–то звякал и громыхал американский игральный автомат.

Фон Гунтен выпил рюмку вишневки. Ему было страшно. Он забился в угол, оперся локтем на ручку своей корзины, сидел и ждал. Ему казалось, что он уже очень давно сидит так. В этой душной тишине чувствовалась угроза. За окнами посветлело, дождь перестал, и вдруг выглянуло солнце. Только ветер еще завывал, сотрясая стены. Фон Гунтен обрадовался, когда у крыльца наконец затормозили машины.

– Пойдемте, – поднявшись, сказал Ризен.

Оба вышли. Перед «Оленем» дожидались темный лимузин и автобус оперативной группы; санитарный автомобиль подошел вслед за ними. Яркое солнце заливало деревенскую площадь. У колодца стояли двое ребятишек лет пяти–шести – девочка и мальчик, у девочки под мышкой торчала кукла, у мальчика – хлыстик.

– Фон Гунтен, садитесь рядом с шофером! – крикнул Маттеи из окна лимузина, и, когда разносчик, словно почувствовав себя в безопасности, со вздохом облегчения уселся на место, а Ризен влез во вторую машину полицейский комиссар сказал: – Так! А теперь покажите нам, что вы нашли в лесу.

5

Они пошли прямо по мокрой траве, потому что лесная просека превратилась в сплошное месиво. Среди кустов невдалеке от опушки они увидели детский трупик и окружили его кольцом. Все молчали, деревья шумели на ветру, с них все еще сыпались крупные серебряные капли и сверкали как алмазы. Прокурор бросил сигару «Бриссаго» и смущенно наступил на нее. Хенци смотрел в сторону.

– Сотрудник полиции не смеет отворачиваться, Хенци, – сказал Маттеи.

Полицейские расставляли осветительные приборы.

– После такого ливня нелегко будет отыскать следы, – заметил Маттеи.

Среди полицейских вдруг оказались те же ребятишки – мальчик и девочка; они стояли и глядели во все глаза, девочка все еще с куклой под мышкой, а мальчик – с хлыстиком.

– Уберите детей.

Один из полицейских взял их за руки и отвел на дорогу. Там они остановились как вкопанные.

Из деревни уже бежали люди, хозяин трактира сразу был виден по белому фартуку.

– Оцепить! – распорядился полицейский комиссар.

Несколько агентов заняли посты. Другие принялись обыскивать окрестности. Засверкали блицы.

– Ризен, вы знаете, чья это девочка?

– Нет, господин комиссар.

– В деревне вы ее видели?

– Как будто видел, господин комиссар.

– Сфотографировали ее?

– Сейчас сделаем еще два снимка сверху.

Маттеи подождал.

– Следы есть?

– Никаких. Все затоплено.

– Пуговицы осмотрели? Есть отпечатки пальцев?

– Какое там! После такого ливня!

Маттеи бережно склонился над трупиком.

– Бритвой! – установил он, собрал разбросанное кругом печенье и бережно сложил его в корзиночку. – Крендельки.

Доложили, что кто–то из деревенских хочет поговорить. Маттеи поднялся. Прокурор посмотрел на опушку. Там стоял седой человек с зонтиком, висевшим на левой руке. Хенци оперся о ствол бука. Он был бледен. Разносчик сидел на своей корзине и шепотом твердил:

– Я проходил мимо, случайно, совсем случайно…

– Приведите старика!

Седой человек пробрался сквозь кусты и оцепенел.

– Господи, господи, – только и мог он пролепетать.

– Позвольте узнать вашу фамилию? – обратился к нему Маттеи.

– Я учитель Лугинбюль, – чуть слышно ответил старик и отвернулся.

– Вы знаете эту девочку?

– Это Гритли Мозер.

– Где живут ее родители?

– «На болотцах».

– Это далеко от деревни?

– Четверть часа ходу.

Маттеи бросил взгляд на убитую, у него одного хватило на это духу. Никто не произнес ни слова.

– Как это случилось? – спросил учитель.

– Преступление на сексуальной почве, – объяснил Маттеи. – Она училась у вас?

– Нет, у фройляйн Крум. В третьем классе.

– У Мозеров есть еще дети?

– Гритли была у них единственным ребенком.

– Кто–нибудь должен сообщить родителям.

Все опять промолчали.

– Может быть, вы, господин учитель? – спросил Маттеи.

Лугинбюль долго не отвечал.

– Не сочтите меня трусом, – запинаясь, сказал он наконец, – я не хочу брать это на себя. Не могу, – шепотом добавил он.

– Понимаю, – согласился Маттеи. – А где господин пастор?

– В городе.

– Хорошо. Можете идти, господин Лугинбюль, – ровным голосом произнес Маттеи.

Учитель прошел обратно на дорогу. Там все прибывал народ из Мегендорфа.

Маттеи взглянул на Хенци. Тот по–прежнему стоял, опершись о ствол бука.

– Пожалуйста, только не я, комиссар, – шепотом попросил Хенци.

Прокурор тоже отрицательно помотал головой. Маттеи еще раз посмотрел на трупик, потом на разорванное красное платьице, которое валялось в кустах, мокрое от крови и дождя.

– Что ж, тогда пойду я, – сказал он и поднял корзинку с крендельками.

6

Дом «На болотцах» стоял в топкой ложбинке близ Мегендорфа. Маттеи оставил служебную машину в деревне и пошел пешком. Ему хотелось выиграть время. Он издалека увидел дом. Но вдруг остановился и обернулся. Ему послышались шаги. Опять те же ребята – мальчик и девочка. Они раскраснелись – верно, бежали напрямик, иначе нельзя было объяснить их появление.

Маттеи пошел дальше. Дом был невысокий – белые стены и темные стропила, на них гонтовая крыша. За домом – плодовые деревья, в саду – вскопанные грядки. Перед домом мужчина колол дрова. Он поднял голову и увидел полицейского комиссара.

– Что вам угодно? – спросил он.

Маттеи мялся в растерянности, наконец назвал себя и спросил, лишь бы выиграть время:

– Господин Мозер?

– Это я и есть. Что вам нужно? – повторил мужчина и остановился перед Маттеи, держа топор в руке.

Это был испитой человек лет сорока с изборожденным глубокими складками лицом и серыми глазами, пытливо смотревшими на комиссара полиции. В дверях показалась женщина, на ней было тоже красное платье. Маттеи обдумывал, что сказать. Он давно уже над этим думал и до сих пор ни до чего не додумался. Мозер сам пришел ему на помощь. Он увидел корзиночку в руках Маттеи.

– С Гритли что–нибудь случилось? – спросил он и снова пытливо посмотрел на Маттеи.

– Вы куда–нибудь посылали Гритли? – в свою очередь спросил полицейский комиссар.

– К бабушке, в Ферен, – ответил крестьянин.

Маттеи прикинул: Ферен была соседняя деревня.

– Гритли часто ходила туда? – спросил он.

– Каждую среду и субботу после обеда, – ответил крестьянин и в приливе внезапного страха спросил: – Зачем вам это нужно знать? Отчего вы принесли назад корзиночку?

Маттеи поставил корзинку на пенек, на котором Мозер колол дрова.

– Гритли нашли мертвой в мегендорфском лесу, – сказал он.

Мозер не шелохнулся, не шелохнулась и жена, она все еще стояла на пороге. Тоже в красном платье. Маттеи увидел, как на побелевшем лице Мозера внезапно выступил и ручьями заструился пот. Ему хотелось отвернуться, но взгляд его словно приковался к этому лицу, к этому струящемуся поту, так они и стояли оба, вперив друг в друга глаза.

– Гритли убили, – услышал Маттеи собственный голос, его раздосадовало, что голос звучит безучастно.

– Не может этого быть, не бывают на свете такие изверги, – прошептал Мозер, и рука с топором дрогнула.

– Бывают, господин Мозер, – сказал Маттеи.

Мозер тупо посмотрел на него.

– Я хочу пойти к дочке, – еле слышно выговорил он.

Полицейский комиссар покачал головой.

– Не стоит, господин Мозер. С моей стороны жестоко так говорить. Но послушайте меня: лучше не ходите к вашей Гритли.

Мозер вплотную подошел к комиссару полиции, остановился перед ним лицом к лицу.

– Почему это лучше? – выкрикнул он.

Полицейский комиссар промолчал.

Мозер еще мгновение раскачивал в руке топор, как будто собираясь замахнуться им, потом повернулся и пошел к жене, которая все еще стояла в дверях. Все еще без движения, без единого звука. А Маттеи ждал внизу. Он видел все до мельчайших подробностей и вдруг понял, что до конца жизни не забудет этой сцены.

Мозер обеими руками обхватил жену и весь затрясся от беззвучных рыданий. Он спрятал лицо на ее плече, а она все стояла и смотрела в пустоту.

– Завтра вечером вам покажут вашу Гритли. У нее будет такой вид, словно она уснула, – беспомощно прошептал Маттеи.

Тут вдруг заговорила женщина.

– Кто ее убил? – спросила она таким сухим, деловым тоном, что полицейскому комиссару стало страшно.

– Я найду убийцу, госпожа Мозер.

Женщина в первый раз повелительно, с угрозой посмотрела на него.

– Обещаете найти?

– Обещаю, госпожа Мозер, – подтвердил Маттеи. Им сейчас руководило одно желание – поскорее уйти отсюда.

– Поклянитесь спасением своей души.

Маттеи замялся.

– Клянусь спасением своей души, – выговорил он наконец. Больше ему ничего не оставалось.

– Ну так ступайте, – приказала женщина. – Помните вы поклялись спасением своей души.

Маттеи хотел сказать еще что–то утешительное, но не знал, чем тут можно утешить…

– Я очень вам сочувствую, – пробормотал он. Повернулся и медленно пошел назад той же дорогой. Впереди виднелся Мегендорф, а дальше лес. Над ними небо, теперь уже совсем безоблачное. У обочины топтались те же ребятишки, и, когда он, едва передвигая ноги, прошел мимо них, они засеменили за ним следом. Вдруг сзади, из того дома, раздался звериный вопль. Комиссар не понял, кто это так рыдает – отец или мать. И лишь прибавил шагу.

7

Не успел Маттеи вернуться в Мегендорф, как сразу же возникли первые трудности. Автобус оперативной группы дожидался полицейского комиссара в деревне. Место преступления и ближайшие окрестности были тщательно обысканы, а затем огорожены. Трое полицейских в штатском остались в лесу. Они получили задание скрытно следить за прохожими. Может быть, таким путем удастся напасть на след убийцы. Остальным надлежало вернуться в город. Небо полностью очистилось, но после дождя в воздухе ничуть не посвежело. Фён все еще бушевал над лесами и селениями, налетая мощными теплыми порывами. От необычной удушливой жары люди становились злыми, раздражительными, нетерпеливыми. Хотя до вечера было еще далеко, на улицах горели фонари.

Крестьяне сбежались толпой. Они увидели фон Гунтена. В их глазах убийцей был именно он – разносчики всегда подозрительны. Мегендорфцы думали, что он уже арестован, и окружили автобус оперативной группы. Разносчик не шевелился, скорчившись от страха, сидел он между прямыми как палки полицейскими. Крестьяне подступали все ближе, пытались заглянуть внутрь. Полицейские не знали, что делать. Рядом в служебной машине находился прокурор, его тоже не пропускали. В окружение попала и машина представителя судебной медицины, прибывшего из Цюриха, и белый с красным крестом санитарный автомобиль, куда положили маленький трупик. Мужчины напирали молча, но с явной угрозой; женщины жались к домам и тоже молчали. Дети громоздились на закраине деревенского колодца. Ни у кого из крестьян не было определенных намерений, их согнала сюда глухая злоба. Жажда мести и справедливости. Маттеи попытался пробраться к оперативной группе, но это оказалось невозможным. Тогда он решил обратиться к председателю общины и стал расспрашивать, где его найти. Вместо ответа послышались приглушенные угрозы. Маттеи подумал и пошел в трактир. Он не ошибся – председатель сидел у «Оленя». Это был приземистый, оплывший нездоровым жиром толстяк. Он пил вельтлинское стакан за стаканом и в низенькое окошко наблюдал за происходящим.