Текст книги "Современный швейцарский детектив"

Автор книги: Фридрих Дюрренматт

Соавторы: Фридрих Глаузер,Нестер Маркус
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Удачи надо ему пожелать, Пьеру Питерлену, он ведь опять рискует… А может, Ирме Вазем удалось убедить показательного больного в том, что и подсобный рабочий, обремененный философскими амбициями, тоже имеет право производить детей на свет и быть с ними счастливым. Счастливым!.. Тоже мне словечко. Ну хотя бы довольным своей судьбой…

Во Францию… Хорошо! Штудер любил Францию. Там, правда, беспорядка много, и политики они иногда такой придерживаются, что не приведи господи… Однако же не зря ведь говорят, что это любимая страна нашего всевышнего. Согласимся с этим и пожелаем Пьеру Питерлену счастья. И если однажды Ирма Вазем заявит о своем уходе, то причина будет ясна и самое время будет послать короткую поздравительную открытку…

Впрочем, не составит большого труда убедить и доктора Ладунера, что это наилучший выход. За его хлеб–соль он, Штудер, отплатит ему благодарностью… Чем был для него Питерлен? Кипой официальных документов. А страстные речи доктора Ладунера вдохнули в них жизнь, превратили их в человеческую судьбу.

А почему Питерлен убежал в ту ночь, во время «праздника серпа»? И это прояснится… В таких делах всегда так – блуждаешь, блуждаешь в потемках, стараешься, напрягаешься, наконец вот и кончик ухватил… А тут дело само по себе и заканчивается. Клубочек как бы сам разматывается.

Арестовать Питерлена? Зачем? Штудер мог, как говорят в бернском кантоне, сработать под дурачка. Его просили обеспечить доктору Ладунеру прикрытие со стороны кантональной полиции. Разве он этого не сделал? Приметы Питерлена разосланы… И если коллеги в Базеле настолько нерасторопны, что показательный больной проскользнул у них между ног, – ему–то какое дело… Он же не может быть одновременно и тут, и там.

Питерлен Пьер, шизоидный психопат, ты был достаточно долго лишен свободы, попытайся теперь пробиться… Если тебе удастся, тем лучше… В конце концов все люди грешники. Как это однажды было сказано? Кто из вас без греха, пусть первый бросит камень!..

Штудер задумчиво шел по дороге назад. Уже совсем подходя к дому Гильгена, он вдруг быстро шагнул за куст, за которым недавно прятался. Дверь стояла настежь открытой, и на садовую дорожку падал пучок света. На первом этаже были распахнуты ставни.

Но не необычное освещение загнало Штудера за куст – по дорожке к дому шел человек. Вахмистр узнал в нем швейцара Драйера.

Штудер подкрался к дому. Заглянул в освещенное окно. В комнате было трое. В одном углу бледный молодой человек, тот, что плакал на кушетке. В руке он держал браунинг. Напротив него сидел в застывшей позе палатный Юцелер. Тут дверь тихо открылась. Швейцар Драйер вошел в комнату, огляделся, рванул на себя за спинку стул и сел рядом с Гербертом Каплауном.

Штудер вошел в дом.

КИТАЙСКАЯ ПОСЛОВИЦА

В понедельник утром, около девяти часов, вахмистр Штудер покинул гостевую комнату. В руках у него был видавший виды баул из свиной кожи. В коридоре его встретила госпожа Ладунер.

– Вы уезжаете, господин вахмистр? – спросила она.

Штудер вытащил из жилетного кармашка часы, кивнул, потом сказал: насколько ему известно, в одиннадцать часов есть поезд на Берн. Вот им он и хочет уехать. Может ли он до того поговорить с господином доктором?

Мужу все еще нездоровится. Он в постели. Но если что важное, она пойдет позовет его. В ее глазах была тревога. Не позавтракает ли сначала господин вахмистр.

Штудер задумался на мгновение. Потом как–то неуклюже кивнул. Если можно, он бы выпил чашечку кофе. И пусть госпожа доктор будет столь любезна и передаст господину доктору, что он ждет его в кабинете. Ему нужен примерно час, чтобы все рассказать, и пусть она скажет господину доктору, что он, Штудер, очень хочет рассказать ему правду, в случае если господин доктор желает знать ее, правду… Он просит госпожу доктор быть столь любезной и передать господину доктору то, что он сейчас сказал, слово в слово.

Да, да… Она это сделает. А господин вахмистр пусть пока позавтракает. Кофе на столе.

Входя в столовую, Штудер все еще держал свой баул в руке. Бледное солнце, едва пробившееся сквозь туман, светило в комнату. Штудер попил, поел. Потом взял свой баул, стоявший около его стула, поднялся, прошел в кабинет, сел в кресло и стал ждать. Баул он держал на коленях.

На докторе Ладунере поверх пижамы был серый халат. На голых ногах домашние тапочки из добротной кожи.

– Вы хотели поговорить со мной, Штудер? – спросил он. На голове была наложена белая повязка, резко оттенявшая его загар. Он сел с вялым выражением лица, прикрыл глаза рукой и молчал.

Штудер раскрыл свой баул и выложил по порядку различные предметы на круглый столик, на котором однажды вечером, казавшимся ему теперь таким далеким, стояла лампа со светящимися цветами на пергаментном абажуре, а рядом с лампой лежали листы из дела показательного больного Питерлена.

Доктор Ладунер отнял руку от лица и посмотрел на стол. На нем лежали аккуратно разложенные следующие предметы: потертый бумажник, мешок с песком, похожий на огромный серый карман, кусок грубой серой материи, два конверта, исписанный листок бумаги и пачка сотенных банкнотов.

– Очень мило, – сказал доктор Ладунер. – Вы хотите принести все эти предметы в дар какому–нибудь музею криминалистики, Штудер?

Прежде чем Штудер успел ответить, резко зазвонил телефон. Доктор Ладунер встал. На другом конце провода раздался взволнованный голос. Ладунер прикрыл трубку рукой и спросил Штудера:

– Вам известно, где швейцар Драйер?

– Если полицейский в Рандлингене выполнил мой приказ, то Драйер теперь уже, пожалуй, находится в полицейском управлении в Берне.

Ладунер все еще прикрывал трубку рукой, на лице его появилась маска–улыбка.

– В чем его обвиняют? – спросил он.

Штудер сухо ответил:

– В краже и убийстве…

– В убийстве? В убийстве директора?

– Нет, Герберта Каплауна. – Голос Штудера был настолько бесстрастным, что Ладунер на мгновение оцепенел, не отрывая от вахмистра удивленных глаз.

Потом снял с трубки руку и сказал:

– Я сам попозже подойду. Сейчас у меня важный разговор… Нет! – закричал он вдруг, и голос его сорвался. – Нет у меня сейчас времени! – И швырнул трубку на рычаг. Он опять сел, отклонился сначала назад, закрыл на мгновение глаза, подался потом вперед и взял по очереди в руки все те предметы, что лежали на столе.

Штудер стал тихим голосом давать пояснения.

– Это, – говорил он, когда Ладунер поднял мешок с песком, – я нашел на приступке, откуда железная лестница ведет вниз, к топке… Это, – он имел теперь в виду кусок материи, – было спрятано под матрацем на кровати Питерлена, а этот бумажник лежал вот тут за книгами, я обнаружил его совершенно случайно… Он заставил меня поломать голову, потому что я нашел его сразу после того, как к вам приходил Гильген, господин доктор…

– А конверты?

Штудер улыбнулся.

– Нужно же показать, – сказал он, – что и мы не лыком шиты, а изучали криминалистику. – Он взял один конверт, повертел им в воздухе. – Песок! – сказал он. Потом поднял другой: – Пыль из волос трупа… – Он помолчал. – Впрочем, никто не ударял директора этим мешком. Его просто… Но вы сами почитайте, господин доктор. – С этими словами Штудер взял исписанный листок, развернул его, помедлил еще минутку. – Лучше я сам вам прочту, – сказал он, откашлялся и произнес: – «Признание». – Сделал потом небольшую паузу и прочел все без остановки на одной ноте: – «Я, нижеподписавшийся, Герберт Каплаун, заявляю, что виновен в смерти директора психиатрической больницы и интерната для хроников в Рандлингене господина доктора Ульриха Борстли. Первого сентября, в двадцать часов, я позвонил из швейцарской господину доктору Ульриху Борстли, находившемуся на празднике пациентов, и заманил его под предлогом, что мне нужно сообщить ему нечто важное, на полвторого ночи в угол двора. Я попросил его также взять с собой документы, касающиеся смертных случаев в отделении «Б» – один больницы в Рандлингене. Однако все это был лишь предлог – я узнал, что директор Ульрих Борстли вступил в сговор с моим отцом, чтобы посадить меня временно в тюрьму. Я достал мешок с песком, решив ударить им директора и спрятать потом его тело в котельной. Однако все вышло иначе. Мы заспорили, и директор хотел меня ударить. Я закричал, взывая о помощи. Чтобы избежать скандала, директор приказал мне пройти с ним в котельную. Я последовал за ним. Он зажег свет, открыл папку и показал мне копию письма к моему отцу. Когда я прочел, меня охватило бешенство, и я занес над ним мешок с песком. Директор отпрянул, оступился и упал на спину головой вниз. Я закрыл котельную, но забыл погасить свет. Все последующие дни я прятался в доме санитара Гильгена. Рандлинген, пятого сентября тысяча девятьсот… Герберт Каплаун. Подлинность подписи удостоверяем: Якоб Штудер, вахмистр кантональной полиции. Макс Юцелер, санитар».

Штудер молчал. Он ждал. Молчание затягивалось.

– Вы заметили, господин доктор, ваше имя в документе не упоминается, – не выдержал наконец Штудер. – Вы затребовали меня, чтобы получить в моем лице прикрытие со стороны кантональной полиции. Я старался выполнить свою миссию…

– И Каплауна больше нет? – спросил доктор Ладунер.

Штудер не поднимал глаз, он боялся улыбки, наверняка появившейся на губах доктора.

– Несчастный случай… – произнес Штудер смущенно.

– Вы же говорили об убийстве?

– Собственно, и то и другое… Но это долгая история. И мне не очень хочется ее рассказывать, поскольку, собственно, я сам виноват в смерти Герберта Каплауна…

– Если я вас правильно понял, Штудер, то вы, неумеха, убили двух человек – санитара Гильгена и Герберта Каплауна.

Штудер не ответил. Он сжал губы, лицо его постепенно наливалось кровью.

А высокомерный голос тем временем продолжал:

– Вам захотелось идентифицировать себя со мною, Штудер…

«Идентифицировать»? Это еще что за очередное словечко?

– Да, вам захотелось выступить в моей роли, поиграть в психиатра, побыть в моей шкуре… Так вам понятнее?

Доктор Ладунер встал. Он брал со стола один предмет за другим – на столе осталась только пачка банкнотов, – подходил к шкафу в углу, клал туда предметы, потом запер их на ключ, положив его в карман своего халата, остановился перед Штудером.

– Признание, полученное с помощью шантажа, сказал он резким голосом, – вещь, безусловно, очень удобная. Но это халтурная работа, Штудер, и вы испортили мне все дело. Вы можете меня понять?.. Я запросил вас, потому что надеялся, вы поможете мне. А что сделали вы? Действовали самостоятельно! Не спрашивая моего совета. Я еще пока не задал вам вопроса, как умер Каплаун, поскольку теперь это, по сути, иррелевантно… Не имеет принципиального значения, если вас затрудняет понимание иностранных слов…

Худое лицо Штудера побагровело, он сжал кулаки, он знал: стоит ему только поднять глаза и увидеть улыбочку доктора – приклеенную издевательскую маску, – он не сможет сдержаться. Пустит в ход кулаки!.. Что он себе воображает, этот человек? Его щадили, сделали все возможное, чтобы оградить его от скандала. И это вся его благодарность?

– Я хотел бы обратить ваше внимание, Штудер, еще на некоторые детали. Неужели вы действительно приняли меня за такого идиота, который с самого начала не знал, что произошло? Или вам всё становится ясным только тогда, когда вам все вещи назовут своими именами? Мы же познакомились с вами в Вене! Тогда вы не были таким тугодумом! Может, возраст в том виноват, что вам ума не хватает? Вы же выяснили у ночного сторожа, совершавшего обход, что я встретил тогда в коридоре, ведущем к котельной, вскоре после того, как пробило два часа, Каплауна… Почему вы ни разу не спросили меня об этом? Почему вы скрыли от меня, что нашли мешок с песком и… бумажник? Почему вели расследование втихомолку, молчком? Я скажу вам: это была проба сил, которую вам хотелось пройти, вам захотелось доказать господину психиатру, что и простой вахмистр уголовного розыска может быть талантливым психологом… Но с психикой надо обращаться осторожно – это очень тонкая и хрупкая вещь. И про Питерлена вы тоже ничего не знали? Значит, вы оказались некомпетентны даже как криминалист? Да вы просто халтурщик, вахмистр Штудер, и больше ничего…

Штудер вскочил. Ну это уж слишком!

Он стоял в боксерской стойке перед доктором Ладунером, и им владело одно только желание – размозжить кулаком ненавистную улыбку. Его правый локоть пошел назад. Доктор Ладунер засунул руки в карманы халата, не двинулся с места. Не убирая улыбки с лица, он произнес совсем тихо:

Вахмистр Штудер, существует хорошая и достойная внимания китайская пословица: «Взбешенный кулак бессилен против улыбки». Задумайтесь над нею, вахмистр…

Штудер сел. Он был бледен.

Воистину весь этот случай был как тот полет над Альпами. И вот он подошел к концу, завершившись самым постыдным образом.

Вахмистр чувствовал огромную усталость. Больше всего ему хотелось залечь дня на четыре в кровать. Что, на четыре дня?! Да лучше вообще больше никогда не вылезать оттуда…

Как это он сказал, доктор Ладунер? Взбешенный кулак бессилен против улыбки.

Двое мертвых!

Штудер прижал кулаки к глазам, он многое бы дал, чтобы прогнать от себя видение, все время стоявшее перед ним: берег реки… один человек спихивает другого в воду… Я мог бы броситься между ними, казнил себя Штудер. Почему я этого не сделал? И почему Юцелер не бросился между ними? Или этот доктор Ладунер всех нас околдовал? Маленького Гильгена, хранившего в тумбочке его фотографию с дарственной надписью, Швертфегера, показательного больного Питерлена и страдавшего навязчивым страхом Каплауна? Может, мне сказать доктору Ладунеру, почему Герберт Каплаун столкнул директора с железной лестницы? Или он, господин душевный врач, сам это знает? Я халтурщик! Ну пусть! Но нельзя манипулировать чувствами людей, как будто это пробирки с реакциями в руках у химика. Может, мне ткнуть доктора Ладунера в это носом? Бесполезно! У этого человека на все готов ответ, он и тут заткнет мне рот иностранными словечками. Бесполезно…

Знаете, что вам сейчас нужно, Штудер? – спросил доктор Ладунер. Вахмистр удивленно взглянул на него. Врач подошел к двери. – Грети! – позвал он. – Принеси нашему вахмистру вишневой водки. Ему стало плохо… – Он отошел от двери, вернулся к окну и сказал: – Вполне вероятно, что алкоголь тоже можно отнести к психотерапевтическим средствам… Так по крайней мере утверждал мой знаменитый коллега. И я не нахожу, что он так уж был не прав… Выпейте, Штудер, и потом расскажите все по порядку. Грети, ты можешь остаться.

Госпожа Ладунер присела на кушетку. Сложила руки на коленях. Штудер налил себе рюмку водки, выпил ее, налил еще раз, подержал немного крепкую ароматную жидкость во рту, проглотил ее, откашлялся и начал рассказывать.

СЕМЬ МИНУТ

Маленький Гильген покончил жизнь самоубийством, – сказал Штудер, – из страха, но я не находил объяснения его страху. Собираешься арестовать человека за кражу денег, а он выбрасывается из окна… Гильген не имел ни малейшего представления, как выглядит изнутри несгораемый шкаф в конторе. У него было только две пачки банкнотов, и он ничего не знал о третьей. Значит, кражу совершил кто–то другой. Гильген молчал. Он боялся ареста. Чего он боялся? Видимо, того, что судья мог заставить его заговорить. Логический вывод: Гильген кого–то покрывал… Кто был тогда в коридоре? Швейцар Драйер находился у себя в швейцарской. Потом пришла Ирма Вазем, купила шоколад. Вряд ли Гильген стал бы молчать, чтобы прикрыть швейцара Драйера. Кого кроме этих двоих видел он в швейцарской? Питерлена? Питерлен исключается. Питерлен прятался в комнате, из окна которой, по уверению Шюля, то появлялся, то исчезал Матто. Он сидел там и играл на аккордеоне. Но там его тоже уже больше нет. Я встретил его в коридоре около котельной, когда вас ударили, господин доктор. Не Питерлен ударил вас – кто–то другой петлял по коридорам больницы. Кто был этот другой? Решение было бы найти проще, если бы я был несколько внимательнее при рассказе полковника Каплауна. Но я был целиком поглощен собственным конфликтом с совестью.

Штудер робко улыбнулся, положил ладонь на руку Ладунера и спросил, не поднимая глаз:

– Почему вы не сказали мне, что Герберт Каплаун три месяца находился в «Н»?

Врач молчал. Госпожа Ладунер закашлялась. Штудер продолжал:

– Они в «Н» ведь все знали, что Герберт Каплаун станет вашим частным пациентом. Он же рассказал им об этом. Я еще далеко не все знаю про больницу, но одно представляю себе ясно: в длинные, ничем не заполненные дни люди говорят и говорят, судачат про свою жизнь, поверяют друг другу свои тайны…

Пауза.

– Двое служителей в «Н»… Двое санитаров, всегда державших вашу сторону, господин доктор. Молодая гвардия, если вам будет угодно. Юцелер Макс и маленький Гильген. Маленькому Гильгену вы подарили свою карточку. Я нашел ее у него в тумбочке. Вы думаете, так уж сложно было догадаться, кого встретил Гильген у швейцара Драйера, кого он хотел прикрыть?.. Герберт Каплаун рассказал: он подошел к главному входу, вошел в швейцарскую… Драйер стоял и держал в руках три пачки сотенных. Остальное пришлось выстраивать самому. Они оба не хотели ничего говорить. Я думаю так: Драйер стал угрожать Герберту, что расскажет, кто убил директора, и Герберт испугался. Тут входит Гильген. Очень может быть, что именно в этот момент Каплаун держал в руках все три пачки…

На круглом столике осталась лежать третья пачка. Штудер взял ее в руки и постучал ею по краю стола.

– Герберт знал, что у Гильгена долги. И он знал, что Драйер украл деньги. Он сунул Гильгену четыре тысячи франков в руки… И Гильген вернулся с ними назад в отделение…

Госпожа Ладунер вздохнула.

– А потом позвали злополучного вахмистра Штудера к телефону. И Драйер сообщил ему, что в конторе произошла кража со взломом, и вахмистр Штудер попался швейцару Драйеру на удочку. Он не опознал виновного, хотя разговаривал с ним. Он поверил вору и пошел по следу Гильгена… Знаете, госпожа доктор, ваш муж сказал мне, что я халтурщик. Пожалуй, он прав.

Штудер вздохнул.

– Маленький Гильген… Вы и Гильгена околдовали, господин доктор. Я могу себе представить ход его мыслей. Он ухаживал в отделении за Каплауном, а позднее, по воскресеньям, когда выводил на прогулки Питерлена, вновь встречался с Гербертом. Все дело было бы для меня значительно проще, если бы вы рассказали чуть больше, господин доктор, ведь они оба сдружились: пациент, страдающий навязчивым страхом, и шизоидный психопат… Вы видите, я делаю явные успехи в психиатрии… Поверьте, господин доктор, теперь я хорошо понимаю маленького Гильгена. Ему были доверены два ваших пациента, причинивших вам столько хлопот и потребовавших от вас столько внимания. Один из них уходит от него, потом возвращается и вручает ему четыре тысячи франков, и маленький Гильген ничего не может понять… Тут появляется халтурщик вахмистр из уголовного розыска, Что делает маленький Гильген? Он хочет прикрыть доктора Ладунера. Собственно, доктора Ладунера должна прикрывать кантональная полиция, но маленькому Гильгену об этом ничего не известно. У маленького Гильгена в его простой башке вертится одна только мысль: если я расскажу вахмистру, что застал Каплауна с деньгами в руках, то легавый пойдет и арестует Каплауна. И доктор Ладунер будет тогда опозорен, потому что он хотел вылечить Герберта Каплауна… Такая запутанная ситуация неразрешима с точки зрения примитивного мышления. Маленький Гильген знал, что надо молчать, но он также знал, что слаб и в конце концов заговорит на допросе у следователя, – и тут все в нем сломалось. Могу себе представить: домик в долгах, жена больна, санитары предали его, опекунской комиссии известно о его воровских проделках, которых он не совершал, – слишком много всего для одного человека, и тогда он протягивает мне фото своей жены и обоих детишек, а сам, пока я их разглядываю, прыгает в окно…

Доктор Ладунер пробормотал:

– Я вам уже говорил, Штудер, что вы – сыщик с душой поэта.

Штудер кивнул. Помолчав, он продолжил:

– Бумажник… Вам известно, господин доктор, что бумажник я нашел вон там, за книгами?

Госпожа Ладунер удивленно спросила:

– За книгами?

Штудер кивнул.

– Да, в то утро, когда к вам приходил Гильген, господин доктор. Мне было известно, что старый директор получил от больничной кассы тысячу двести франков, но мы оба тогда удостоверились, что карманы покойного были пусты. И вдруг бумажник оказывается у вас за книгами. Кто его туда положил? Гильген? Конечно, я подумал на Гильгена. Потому что в то же утро он побывал и у меня в комнате и забрал мешок с песком, спрятанный в моем бауле. А где я нашел мешок во второй половине дня в субботу? За старыми ботинками в личном шкафу санитара Гильгена… Пусть, господин доктор, вы мыслите как психиатр и понимаете толк в душах… Но и я тоже кое–что понимаю. А именно – свое ремесло. И мое ремесло требует: на основании вещественных улик произвести арест. Судите сами: разве не были все улики против Гильгена? Я халтурщик, утверждаете вы, но и любой другой на моем месте поступил бы точно так же. Вы должны признать, что сама обстановка в вашей больнице непривычна для меня. Я, может, и знаю несколько больше своих коллег, однако: то тебе рассказывают про Матто, то вы целый вечер убеждаете меня, что убийство ребенка является вполне допустимым преступлением, что оно, выражаясь другими словами, даже проявление человеколюбия, вы сбиваете меня с толку, ничего мне не объясняете, просто хотите, чтобы я вас прикрыл, хотя я ясно вижу, что вы боитесь. Долгое время я думал, вы боитесь Питерлена. А потом, так постепенно, помаленьку, я разобрался, что Питерлен, собственно, безобидное существо и пытался даже прикрыть вас… И каждый раз, когда оба ваших любимца встречались по воскресеньям… Рассказывал ли вам про это Герберт во время анализа? Они говорили только об одном: как помочь вам стать директором… А Гильген слушал эти разговоры. Он, пожалуй, тоже выражал свою точку зрения и, возможно, тоже считал, что это несправедливо – всю работу ведете вы, а старик директор пожинает славу…

Доктор Ладунер прервал поток речей вахмистра и тихим голосом произнес:

– Есть еще другая китайская пословица: человек нагуливает славу, как свинья сало… – И фыркнул.

– У вас всегда наготове нужное словечко, господин доктор, и меткое такое. Но мне совсем невесело от всей истории. Вы упрекнули меня, что своим молчанием я привел к смерти двух человек. Я хочу рассказать вам, как умер Герберт Каплаун. Но сначала вы ответите мне на один вопрос: известно ли вам, почему Герберт столкнул директора с лестницы?

– Столкнул? – спросил доктор Ладунер. – Давайте придерживаться фактов. В своем признании он показал, что директор оступился.

Штудер слегка улыбнулся.

– Вы что, действительно в это верите, господин доктор?

– Дело вовсе не в том, во что я верю, Штудер. Я просто придерживаюсь фактов. А что Каплаун сделал на самом деле, меня не касается…

– Я думал, вы хотите знать правду, господин доктор. Я ведь должен был найти истину – для нас…

– У вас хорошая память, Штудер. Возможно, вы даже неплохо разбираетесь в психологии. Но в одном вы должны мне поверить: вы слишком упрощаете психические механизмы, и это чревато опасностью… По вашему мнению, у Герберта Каплауна были причина и основание убить директора. Ко–нечно… Но какую же роль играю при всем при том я? Не хотите ли вы посвятить меня в ваши психологические выводы?

Штудер взглянул на него. Он сидел, опершись локтями на колени, упираясь подбородком в ладони.

– Он убил из благодарности, ваш Герберт Каплаун. Он придерживался такого странного взгляда, что он ваш должник… Что должен отблагодарить вас за лечение и за то, что вы защитили его от отца… Чувство благодарности! Странный мотив…

Молчание.

Госпожа Ладунер спросила:

– Вы в этом уверены, вахмистр?

– Я верю в это, госпожа доктор.

– Дорогой Штудер, я вынужден воспользоваться вашим любимым словечком: все, что вы сейчас сказали, – чушь! Не буду отрицать, что допустимо воспринимать чувство благодарности как мотивирующий компонент поступка. Однако на основании того, что мне известно, я должен констатировать: ненависть, испытываемая Гербертом Каплауном к директору, объясняется иными обстоятельствами. Здесь играет роль страх перед отцом. Не то чтобы… – Тут доктор Ладунер поднял руку с вытянутым указательным пальцем и произнес нравоучительным тоном: – Не то чтобы Герберт Каплаун испытывал страх перед тем, что отец посадит его в тюрьму. Он был уверен: в случае надобности я приму все меры, чтобы воспрепятствовать осуществлению этого намерения. Дело гораздо глубже. Да будет вам известно, что те образы и представления, которые мы вобрали в себя в детстве, продолжают жить в нас своей особенной жизнью; что образ отца, каким он запечатлелся в сознании ребенка, продолжает и дальше свое воздействие на подсознание взрослого человека. Директор для Герберта Каплауна был не чем иным, как образом отца. Из сеансов анализа я знаю, что желание убить отца было весьма живучим в душе Герберта Каплауна. Но сдерживающие факторы против осуществления желаемого убийства были в нем достаточно сильны, поэтому он переключился на другую особу, способную заменить образ собственного отца. На директора, одним словом. Может, тут вот и сыграла свою роль та благодарность, о которой вы говорили… – Доктор Ладунер растягивал слова. – Я готов в известной мере допустить это. Но…

Тут Штудер прервал его:

– Давайте я лучше расскажу вам про смерть Герберта Каплауна.

СОРОК ПЯТЬ МИНУТ

– Дом Гильгена, хозяина, обремененного долгами… Все вертится вокруг этого домика. И вы должны быть справедливы: не появись я там вовремя, быть еще одному трупу… В воскресенье я пошел к палатному Юцелеру. Не застал его. И начал вести наблюдение за домом Гильгена, подслушал там один разговор… Он не имеет к вам никакого отношения. Потом вернулся к домику, окно было открыто. Я заглянул в него. И то, что я там увидел… Когда я вошел в комнату, Герберт Каплаун сидел в углу, а напротив него на стуле, застыв как изваяние, – палатный Юцелер. В руке Герберт держал маленький браунинг, собираясь застрелить палатного. В доме находился еще один человек, и похоже было, ему очень нравилась идея застрелить Юцелера… Вы каждое утро и, я не знаю, сколько раз в течение дня проходите мимо швейцара. Он соединяет вас с городом, сидит за своей решеткой и продает сигары, сигареты, утром протирает коридор, натирает полы в кабинетах… Полезный человек!.. Он хорошо осведомлен обо всех делах в больнице. Знаете, почему мне с самого начала было как–то не по себе от его вида? У него такая же улыбка, как у вас, господин доктор, и кроме того, и это главное, у него поранена рука. Вы помните про кабинет директора и про разбитое окно в нем… У Драйера была завязана левая рука. Позже я узнал, у них была драка в кабинете с палатным Юцелером. Но причина, указанная швейцаром, зачем он в половине первого ночи пробирался в директорский кабинет, – причина эта звучала неубедительно. И сколько я ни раздумывал, я все время наталкивался на одну и ту же мысль: кому было известно про деньги от больничной кассы? Швейцару Драйеру. В той комнате он сидел рядом с Гербертом Каплауном, и все говорило за то, что он хочет подтолкнуть молодого человека выстрелить. Почему нужно было застрелить Юцелера? Вероятнее всего, потому что тот кое–что знал. И в этот момент я, вахмистр Штудер, вхожу в комнату. Я не из пугливых, господин доктор. Я не боюсь даже заряженного пистолета. Если бы вы видели эту сцену, вы бы позабавились. Я подошел прямо к Герберту и сказал ему: «Отдай пистолет». Драйер попробовал вмешаться. Тогда я легонечко так дал ему в челюсть. Он и свалился.

Штудер задумчиво посмотрел на свой кулак, поднял глаза и увидел, что госпожа Ладунер улыбается. От ее улыбки вахмистру стало тепло на душе.

– Но и Юцелер тоже сохранил хладнокровие. Он только сказал: «Мерси, вахмистр». И тут мы зажали с двух сторон Каплауна и заставили его все выложить… Он вам никогда не рассказывал про швейцара, господин доктор?

– Во время анализа я не занимаюсь такими иррелевантными деталями, – сказал с раздражением доктор Ладунер. – Они, как правило, только уводят в сторону играют роль отвлекающего маневра.

– И все же, вероятно, для дела было бы лучше, если бы вы уделяли внимание этим отвлекающим маневрам. Иррелевантные детали? Значит, несущественные, что ли?..

– Можно и так перевести, – сказал доктор Ладунер примирительным тоном.

– Лично я нахожу, что швейцар Драйер играл весьма существенную роль. Тем, что господин полковник так хорошо был осведомлен о своем сыне, о делах в больнице, о вас, господин доктор, он обязан только швейцару. Известно ли вам, что этот человек служил раньше в Париже и Англии швейцаром в больших отелях? Известно ли вам, что он там много играл на бегах и проигрывал много денег? Он не отказался от своих привычек. Мне стоило только позвонить и навести о нем справки. И я все уже знал про швейцара Драйера… Ему нужны были деньги. Что он искал в кабинете ночью, не так уж трудно догадаться, – деньги, выплаченные больничной кассой. Мы спросили Герберта, палатный Юцелер и я, откуда он звонил директору в тот вечер, когда в казино праздновали «праздник серпа». Он прокрался в больницу через дверь в полуподвале в «Т». У вас никогда не пропадала отмычка, господин доктор?

Штудер подождал ответа, ему пришлось долго ждать. Тогда он передернул устало плечами и продолжил дальше:

– Похоже, я окончательно лишился вашего доверия, господин доктор. Короче, вот отмычка. Герберт Каплаун всегда имел ее при себе. Я забрал ее. В качестве сувенира для вас…

И Штудер мягким движением подтолкнул по крышке стола матово поблескивающий ключ, но доктор Ладунер только глубже засунул руки в карманы своего халата. Потом взглянул, поеживаясь, на окно, словно оттуда потянуло сквозняком.

– Не устраивайте сентиментального спектакля, Штудер, – сказал он ворчливо.

– Сентиментального? – вопрошающе повторил Штудер. – Почему сентиментального? Речь ведь идет в конечном итоге о человеке, который умер, пожелав выказать вам свою благодарность… Восемь дней тому назад Питерлен встретился с Гербертом Каплауном. Питерлен принес мешок с песком. Они оба решили убрать директора с пути, и оба из благодарности. А Гильген стоял рядом, Гильген считал план безумным, он пытался отговорить их, но с Гербертом Каплауном просто невозможно было совладать. Герберт рассказал мне, что был как одержимый в то воскресенье, и в воскресенье за неделю до того тоже… И ему, Герберту, удалось уговорить Питерлена. Но Питерлен не хотел, чтобы вся слава досталась одному Каплауну, – он хотел внести и свою лепту благодарности. Он, конечно, решился на побег. У него ведь тоже было достаточно причин ненавидеть директора… Разве не внушил ему совершивший покушение на федерального советника Шмокер, что директор виноват в том, что его, Питерлена, не отпускают? Что он будет на свободе, как только вы, господин доктор, станете директором? Я готов согласиться, вы правы: не только чувство благодарности было движущей пружиной всего плана убийства, у каждого из них были еще и свои, личные причины… И разве не вы сами сказали мне о том, что безумие прилипчиво, как зараза? Маленький Гильген был мягким человеком, а мягкие люди делаются опасными, если вдруг разъярятся… Ведь всей больнице было известно, что вы не ладили с директором, что он охотно свернул бы вам шею… Разве не так? Мне кажется, вы оказались примерно в такой же ситуации, как в свое время комиссар Штудер, когда пошел войной на полковника Каплауна. Может, поэтому вы и вспомнили опять про вахмистра Штудера и затребовали именно его для своего прикрытия… А?..