Текст книги "Призрак бродит по Техасу"
Автор книги: Фриц Ройтер Лейбер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Фриц Лейбер
Призрак бродит по Техасу
Глава 1. УЖАСНАЯ TEPPA
«…плодородные равнины в янтарных волнах пшеницы, питательный кормовой кактус без шипов, питательные ложноножки-амебы и флаги с Единственной Звездой».
"С той поры как на заре Атомного века Линдон вытеснил Джека, президент Техаса избирался на срок от принесения присяги до успешного покушения. Убийство – это всего лишь продолжение политики другими средствами".
"Цель жизни – свобода. Техасцам положено упиваться, греть руки и распоряжаться свободой, а мек-сам, краснокожим и черномазым – всем у кого лица темные или бумажники в темных дырах – даруется привилегия служить свободе и держать от нее руки подальше".
"У длинноволосых меньше мозга, чем у длиннорогих, и еще меньше умения стоять на задних ногах. Почти все длинноволосые погибли в Атомной войне или были высланы в корраль больной коровы, то есть в Циркум-луну и в ее непотребное вымя – Мешок. Восславим Господа и затянемся марихуаной".
«Битвы при Аламо, Сан-Хасинто, Эль Сальвадоре, Сиу-Сити, Сенектади и Саскачеване…»
Выбранные наугад цитаты из книги «Как выносить и понимать техасцев: фантазии, пристрастия, народные обычаи и навязчивые идеи, почерпнутые из их собственных писаний».
"Психо-Патти Пресс", Ватт-Анжелес, Хоокеантиская Наячер Публикарес.
– Сынок, вид у тебя, как у техасца на гормоне, только заморенного голодом с рождения. Можно подумать, что твоя мамаша, Линдон ее благослови, задрала ножку и плюхнула тебя в черный чемоданчик, где ты получал черствую корку и мини-пакетик молока раз в месяц.
– Вы правы, благородный сэр, я рос в Мешке и я худяк, – ответил я Дородному Великану басом, подобным отдаленному раскату грома, отчего чуть не обмочил свои же брюки – ведь до этой секунды у меня был высокий баритон.
Мои пять чувств утверждали, что я кручусь в большой кубической центрифуге при мучительных шести лунагравах. И действительно, я видел вращение и ощущал его внутренним ухом, пока чувства мало-помалу приходили в равновесие. На одной поверхности со мной находились два великана и великанша в ковбойских костюмах, а также трое босых, согбенных смуглых карлика в грязных рубахах и штанах. Все они умело держались на ногах. Я же под черным плащом и капюшоном сложился вдвое, точно большие титано-костяные щипцы, пытаясь образумить левоколенный моторчик моего экзоскелета – он то работал вразнос, то вообще не реагировал на миоэлектри-ческие импульсы от фантомных мышц моей левой ноги.
Я сообразил, что Дородный Великан, конечно же, видел меня раньше, и без плаща, – ведь плащ теперь мог с равным успехом прятать невысокого, выпрямившегося жиряка, а не обязательно сложившегося пополам худяка.
Я толком не помнил, как высадился с "Циолковского", – когда длинноволосые дурманят космопассажира перед ускорением в двадцать шесть лунагравов, дают они вам отнюдь не аспирин, – но точно знал, что за центрифугой меня ждут космопорт и город Йеллоунайф.
Переднюю, заднюю и две боковые стенки центрифуги (только вот какая была какой?) покрывала наивная роспись: гигантские белые-белые ковбои на слоноподобных конях гнали крохотных, алых, как губная помада, индейцев на лошадках, сильно смахивающих на собачек чихуахуа, по усеянной кактусами равнине. Эта битва тараканов с бегемотами была снабжена гигантской подписью "Бабушка Аарон". Фигуры и пейзаж так же не вязались с морозным Йелло-унайфом, как и костюмы моих спутников, которые им следовало бы сменить на меховые куртки и меховые сапоги.
Но не пришельцу, всю жизнь пребывавшему в невесомости в нескольких тысячах миль над Матушкой-Луной, выносить приговоры обычаям Ужасной Терры.
Противолежащая стенка была вся в ослепительных лучах огромных солнц, – казалось, внезапно взорвалось целое звездное скопление.
В одной из боковых поверхностей виднелись два расположенных рядом прямоугольных проема, оба шириной в три фута, но высотой – один более десяти футов, а другой менее пяти. Я заглядывал в них, тщетно надеясь увидеть проносящиеся мимо созвездия или виды Терры, но это были лишь входы в соседний отсек центрифуги. Непонятно, почему их требуется два, столь разных, когда вполне можно было бы обойтись одним.
Пока я старался привести в порядок коленный моторчик и ощущал, как под беспощадным давлением в шесть луногравов ленты скрепления экзоскелета впиваются мне в кожу и кости под мышками, на бедрах, в паху и так далее, в голове у меня бился вопрос: "Если так они тренируют тебя для Терры, каково же придется на открытой поверхности планеты?".
Я произнес низким, почти на грани слышимости, замогильным голосом, который, впрочем, вполне гармонировал с черным плащом:
– Будьте добры, укажите мне дорогу в йеллоунайфскую регистратуру заявок на открытие рудника.
Дородный Великан поглядел на меня с благодушным интересом. Ему-то центрифуга была нипочем! Меня поражала его способность столь небрежно справляться с массой, превосходившей мою по меньшей мере впятеро, считая с экзоскелетом. Из-за него пугливо выглядывали трое согбенных карликов, чьи лбы под сальными черными волосами морщились от страха. Квадратный Великан (я окрестил его так, потому что он весь состоял из углов и квадратной челюсти, точно Уильям Харт, актер древнего кино) подозрительно поглядел на мой раскрытый багаж.
Великанша впала в истерику.
– Вот опять! – прорыдала она. – Стараешься обстюардессить по первому разряду – как-никак первый наш космический гость за сотню лет. А ты только гремишь на меня, точно жуткие мохнатые русские и африканские барабанщики. И гремишь одни непонятности. Что такое, во имя Джека, этот твой Йеллоунайф?!
Снаружи у нее болтались длинные желтые волосы, а из-под ее псевдовоенного с мини-юбкой костюма ковбойши выступали две огромные груди – или их эрзацы, – но ее глупая суматошность парализовала не только мой здравый смысл, но и мое либидо. Я вспомнил, как отец говорил мне, что тамбур-мажорши стали одной из главных причин деградации Терры, как и коммунистические атлеты, облаченные по-женски, независимо от их пола.
– Вот здесь! – пророкотал я из-под капюшона. – Прямо здесь, куда "Циолковский" доставил меня на орбиту с Циркумлуны. И, кстати, хотя я не русский по происхождению, а англо-испанец, на Циркумлуне действительно русских не меньше, чем американцев.
– "Чайковский" тебя доставил на носилках, если ты вдруг позабыл! Закутанного в черный саван, хоть в гроб клади. И что это еще за че-мамериканцы? Древние мексы? Только я тебя о другом спрашиваю: где, по-твоему, это твое «здесь»?
– « Циолковский»! – оглушительно поправил я. Мой новый супербас будил во мне агрессивность. – Великий разведчик космоса, а не гомосексуальный творец сиропной музыки. А-м-е-р-и-к-а-н-ц-ы, не мамериканцы. Ну, а з д е с ь, – прогрохотал я, – это космопорт Йеллоунайфа, Северо-западная территория, Канада.
– Во имя Джека и Джекки! – взвыла она, зажимая уши. – Где Канада? Какая еще Канада?
Квадратный Великан снова поднял голову и спросил зловеще:
– Чужак! Почему твой багаж состоит почти исключительно из сорока семи изотопных золото-литиевых батареек, используемых в портативных видах оружия?
– Запас для моего экзоскелета, – небрежно бросил я в его сторону, а в сторону великанши пророкотал презрительно: – Неужто на этой планете вас не обучают географии? А еще космостюардесса!
– Насчет географии помолчал бы, – всхлипнула она в ответ, не отнимая ладоней от ушей. – Сигаете там в космосе со звезды на звезду… Коль бы тебя побрал, плачь тут из-за тебя, черная ты корзина с грязным бельем! – Тут из уголков ее голубых глаз и правда поползли огромные слезы.
"Хоть бы центрифуга остановилась!" – подумал я. Вращения я больше не замечал, но внутри у меня все кружило.
– Чужак! К какому классу относится оружие ЭК-ЗО-скелет?– спросил Квадратный Великан; глаза и рот у него превратились в узкие щелочки. – И следи за выражениями – ты беседуешь с культурной дамой!
– Культурная дама! – пророкотал я ядовито. – Из чана с питательными водорослями вся ее культура! Да как, квашеные твои мозги, смеете вы с этой дурехой говорить о культуре, если путаете планеты и космические топки, не знаете, где Канада, не понимаете потребностей худяка на планете с естественным тяготением и понятия не имеете об общеизвестных протезных приспособлениях?
Великанша разревелась. Складки страха на лбах карликов стали глубже, их сальные волосы зашевелились, а боевые мышцы напряглись.
Квадратный выхватил из-за пояса молниевый пистолет, который, как я знал, мог меня парализовать или изжарить, в зависимости от мощности, на которую его поставят.
– Чужак, сдай свой ЭК-ЗО-скелет, не ставя его на боевой взвод. И все прочее оружие, которое прячешь под этим черным серапе. На границе нашей республики конфискуется все вплоть до перочинных ножей и шпилек. Квитанции получишь. Но остерегись быстрых движений!
От напряжения в воздухе запахло паленым. Я и не подумал сбросить плащ, готовясь дать новый залп оскорблений, и, пожалуй, все могло бы завершиться физической расправой – вероятнее всего надо мной, – если бы не вмешался Дородный Великан. Он произнес звучным раскованным голосом, не смазывая ни единого слова ( я заподозрил в нем собрата-актера):
– Поостыньте-ка, все вы, во имя Линдона, нашего святого миротворца! Произошла обычная ошибка. Билл, полегче со своим парализатором, а ты, Сюзи, деточка, осуши слезы и прочисть свой миленький носик.
– Черепуша! – обратился он затем ко мне. – Черепуша – потому что, судя по беглому взгляду, который я бросил на твое лицо, черты его больше всего напоминают одухотворенный череп. Нет, я вовсе не хочу тебя обидеть. Сам я зовусь Эльмо, я жирен и морда у меня как у помеси свиньи с гиеной. Однако, Черепуша, боюсь, тебя там на небесах толком не обучили современной географии. Да-с, на нашей старенькой планетке в ту сотню лет, пока вы болтались вокруг Луны в своей башне из слоновой кости и всяких пузырях, кое-что происходило там и сям. И Йеллоунайф существует, Черепуша, да только теперь мы называем его Амарильо-Кучильо
[1]
[Закрыть], и находится он в Северном Техасе. Канада же – лишь историческое название вроде Шумера, или Бургундии, или Вьетнама.
Холодная тошнота (будто меня уже не доцентрифугировали до тошноты!) подступила к горлу: ощущение, что история переместилась, будто стекляшки в калейдоскопе, и не за что уцепиться. Видите ли, я уже убедился, что мой отец, который учил меня всему, был слабоват в современной географии и истории Терры, оставаясь великим знатоком исторических драм и общих теорий. Он махал рукой на затрепанную гармошку "Заката Европы" Шпенглера, парящую у нашего стеллажа, а затем на Терру за выгнутой стенкой Мешка, неописуемо великолепную на фоне звезд, и говорил: "Они там все феллахи, Кристофер, все до единого. Феллахи, вьющиеся, как ночные бабочки, над дотлевающими углями культуры. О, как медленно одно завтра сменяет следующее завтра в этом убогом течении дней!" (Но что такое "ночные бабочки"?) Живописные и льстящие самолюбию обобщения, особенно для того, кто обитает в четверти миллиона миль от Земли, но, бесспорно, уязвимые в частностях.
И вот теперь я узнаю, насколько уязвимые.
Я с тревогой посмотрел на Эльмо, а Дородный Великан тем временем продолжал:
– И, боюсь, Черепуша, что янко-русские офицеры "Циолковского" тоже слабоваты в политической географии, ибо приземлили они тебя здесь, на две тысячи миль южнее Амарильо-Кучильо. Черепуша, друг мой, ты имеешь честь быть в Далласе, в сердце человеческой вселенной, в золотом венце ее культуры.
– Техас включает Канаду? – спросил я дрожащим басом. – Он независимая страна?
– Черепуша, мне тяжко бросать хоть малейшую тень на чье-то образование, – ведь среди беженцев из Нью-Йоркского университета и из Беркли были прославленные головы, – но все же мне кажется, ваши небесные наставники показали себя не слишком компетентными в географии и, может быть, – опять-таки у меня нет намерения кого-либо обидеть – слишком уж откровенными в своих черных или славянских пристрастиях. Черепуша, сынок, со времен Великой индустриальной миграции в Техас и третьей мировой войны он простирается от Никарагуанского канала до Северного полюса, включая почти всю Центральную Америку, всю Мексику, почти всю Канаду, а также все, что чего-то стоило в Трили-Брили-Сорок-Семь – я имею в виду бывшие Соединенные Североамериканские Штаты. В любую минуту нам, техасцам, может приспичить раздвинуть наши границы. Куба только и ждет, чтобы ее вновь завоевали. И Индокитай, и Ирландия, и Гавайи, и Внутренняя Сибирь. Впрочем, мы, техасцы, народ мирный, терпимый – стреляй сам и дай стрелять другим. Мы заставили чероки поджать хвосты, а с ними и мексиканцев, скрутили русских и китайцев, а теперь склонны почивать на лаврах. Если нас, конечно, не рассердят, а уж тогда мы энергией побьем автоматический хлопкоуборочный комбайн, по ошибке запрограммированный на исполнение ирландской джиги.
– Что же до независимости, Черепуша, сынок ты мой, – продолжал он, – так во всех анналах политологии, позволь тебе сказать, не сыскать другой такой до чертиков независимой нации! Никто, кроме кое-каких мудрых древних эллинов, даже понятия не имел, что такое индивидуальная свобода, пока не явился Техас. Но в любом случае, Черепуша, добро пожаловать в Техас, добро пожаловать на Божью планету! Добро пожаловать к нам сюда, amigo
[2]
[Закрыть] из необъятных космических просторов, хотя, Черепуша, по части истинно функциональных просторов Техас запросто побьет всю дурацкую вселенную невесомости, галактик и прочей ерунды. А потому, во имя Линдона, малый, восстань из этой кучи и давай лапу!
Теперь я уже не сомневался, что он – актер, хотя и старой, мелодраматической школы. Он двинулся ко мне, протягивая широкую, поставленную дощечкой ладонь, а за ним, точно робкие ребятишки, семенили смуглые карлики.
Я не отозвался, хотя был искренне тронут его велеречивым гостеприимством. (В глубине души все актеры обожают витиеватую речь.) Я просто устал и замучился от головокружения.
Уже много минут я старался сохранять равновесие, немыслимо скорчившись в сумасшедших внутренностях центрифуги, которая не только отравляла мою плоть физическим утомлением, но и мутила мой мозг. Тщетно я пытался усталыми пальцами наладить забастовавший коленный моторчик. Я заставлял ноющую грудобрюшную преграду втягивать в мои спаленные легкие воздух, похожий на закваску, сдобренную сульфидом. Я терпел грубости невежественной бабенки и псевдоковбойского таможенника. Меня все еще мутило от антигравитационных снадобий и сокрушающего ускорения на борту " Циолковского ".
Итак, меня уже тошнило от Терры, а они еще только меня к ней готовили!
И вот теперь известие, что я оказался в двух тысячах обремененных тяготением миль от места своего назначения, стало, фигурально выражаясь, последним грузиком на моем центрифужном поясе. (Центрифуга Циркумлуны дает только два лунаграва, и я вешал грузики на мой экзоскелет, чтобы достичь терраграва).
– Полностью меня кличут Эльмо Нефтеполе Эрп, и я прямой потомок именитого стрелка, – вкрадчиво сказал Дородный Великан. – А тебя как, Черепуша?
В эту секунду к нам из другого отсека центрифуги явилась через низкий проем еще одна представительница женского пола. При виде нее мой дух взыграл, словно мне в семь вен одновременно вкололи ускорительный эйфории, или Идрис Макилрайт пригласила меня к себе в кабинку помочь ей одеться в костюм Евы в "Назад к Мафусаилу" Бернарда Шоу, или же Мэри Сперлинг в хайнлайновских "Детях Мафусаила". Почему некоторые девушки меня воспламеняют, тогда как слезливые, грудастые Сюзи только гасят? Нет, ответ я знаю и сам: сексуальная привлекательность.
Эта девушка была смуглой, как согбенные карлики, и рост ее немногим превышал четыре фута, но держалась она, словно десятифутовая – спина прямая, как древко знамени, а вместо полотнища – волны глянцевых волос. У нее была фигура масштабно уменьшенной Венеры Милосской, а каблуки ее блестящих черных туфелек по высоте почти равнялись длине изящнейших ступней. Красная юбка колыхалась вокруг ее ног в черной сетке – сильных ног танцовщицы, желтая блузка обнажала плечи цвета кофе со сливками, а темные глаза рассыпали веселые черные искры, как кастаньеты рассыпают веселые черные звуки.
Меня настолько покорила ее внешность, что я даже не восхитился грациозностью, с какой она пересекала полосы с разными векторами ускорения.
И тут она меня одарила… взглядом, хочу я сказать. Да, она замерла в повороте и поглядела на меня, такого жалкого, скорчившегося под черным плащом наподобие черной паукообразной обезьяны, и вдруг ее бесподобные глаза, встретившись с моими, глубокопоса-женными, затененными капюшоном, излили в них жаркую любовь, а лукавые губки сложились в восторженную улыбку, словно я был воплощением тайной мечты, которую она лелеяла еще в предчувствии сексуальной зрелости.
Мое уныние исчезло, словно темные чары, развеянные Белой богиней во главе свиты нимф, охваченных страстью. Что мне шесть лунагравов? Терра – моя собственность! А сам я – граф Монте-Кри-сто (роль эту я играл дважды).
Все еще под покровом плаща я выдвинул узкие стержни из моих титановых экзолучевой и экзолоктевой костей, оперся на них, а также на работающую ногу и выпрямился. После чего выпрямился еще больше, так что моя голова оказалась на одном уровне с головами великанов. Карлики следили за моим распрямлением глазами, которые раскрывались все шире. Тут я заметил, что карлики, хотя роста были и разного, все горбились на высоте четырех с половиной футов – интригующая странность.
Наконец я окончательно выпрямился, оказавшись на полголовы выше великанов, замкнул оба коленных сустава моего экзоскелета и остался стоять на двух ступнях, а мои экзоноги от щиколоток до бедер превратились в несгибаемые колонки. Поза, хотя и шаткая, но вполне практичная – чем выше объект, тем легче он сохраняет равновесие. Я поспешно втянул стержни в запястья. Заметь их Билл, Квадратный Великан, он бы конечно заорал: "Потайное оружие!" Тем временем Эльмо обратился к моей миниатюрной Кармен:
– Давно пора, Лапонька. Если при тебе нет сигарет с начинкой, я тебя переброшу через колено и выдублю твою персиковую кожу! Черепуша, это Ла Кукарача
[3]
[Закрыть], одна из моих светских секретарш. Лапонька, это мой закадычный дружок Черепуша из открытого космоса. Почитай его, как почитала бы президента Техаса, до того как он свихнулся.
Пропуская мимо ушей эти грубые, вульгарные, хотя, видимо, вполне доброжелательные замечания, я в три длинных стремительных шага приблизился к моей очаровательнице и склонился перед ней, пока мое скрытое капюшоном лицо не приблизилось к ее личику. Если вспомнить, что я обходился без коленных суставов, задрать мой закутанный в черное зад фута на два выше моей головы было немалым свершением. Поистине, поклон получился великолепный – грациозный и смелый.
Высунув руку из-под плаща, я завладел ее очаровательной ручкой, точно это была черная орхидея или обтянутый мягким бархатом мультижезл!
– Сеньора Таракана, несравненная! – пророкотал я нежно (и даже этот глухой раскат ее не испугал). – Я Кристофер Крокетт Ла Крус, весь-весь совершенно к вашим услугам! – И, втянув схваченный цветочек под капюшон, я осыпал его поцелуями.
Она, прерывая довольный смех и взмахивая длинными черными ресницами, шептала в направлении моего уха быстро и деловито, хотя и с нежностью:
– Сегодня на восходе луны, amado. За углом кладбищенской музыкальной эстрады, querido mio. А до тех пор – silencio!
[4]
[Закрыть]
Женщинам и положено брать на себя практическую сторону романтической страсти.
Убедившись, что меня не только любят, но и желают, я вложил в свой покорный утвердительный шепот шипение страстного метеорита, пронзающего самогерметизирующуюся дурапластовую оболочку одного из пузырей, образующих Мешок.
Затем я красивым жестом вернул ей руку, распрямился до нормального роста и повернулся к остальным. У меня было такое ощущение, словно я только что великолепно произнес монолог Гамлета или острую тираду Сирано, и двойные выгнутые стены нашего "Сферического театра в невесомости" в самом большом пузыре Мешка вот-вот отразят шквал аплодисментов. Внутренний голос скомандовал: "Сбрось свой угрюмый плащ, Черепуша-Кристофер! Явись перед этими жалкими земляшками и своей прелестной возлюбленной каков ты есть!"
Движением Дракулы я сбросил черный плащ с капюшоном, умело полыхнув их алой подкладкой, и стал ждать восхищенных вздохов. Сюзи, охнув "свят, свят, свят!", закатила большие голубые радужки под лоб и хлопнулась в обморок. Подхватив ее на руки, Билл вскричал:
– Что я говорил?! Он в силовой броне!
Трое карликов отлетели назад и, наверное, выскочили бы из отсека, если бы Эльмо не закинул руку за спину и не ухватил их, не сводя с меня ошарашенного взгляда.
Один из схваченных карликов просипел: "Ла Муэрте Альта!", другой ахнул: "Эль Спектро!", третий пробормотал: "Эль Эскелето!"
Я рассвирепел. Ведь меня обозвали Высокой Смертью, Призраком и Скелетом. Когда люди тебя пугаются (если, конечно, того не требует роль), это не может быть приятно прекрасному доброму человеку и превосходному актеру.
Но прежде чем сказать что-то сокрушающее, что-то изничтожающее, я попытался увидеть себя их глазами.
Они, сделал я вывод, видят перед собой красивого, прекрасно сложенного человека с выразительным лицом, ростом в восемь футов восемь дюймов и массой в 147 фунтов с экзоскелетом и в 97 без него. Человек этот состоял из кожи, костей, сухожилий, хрящей, узких артерий и вен, разнообразных внутренних органов малых размеров, фантомных мускулов и высоколобого черепа с двумя узлами челюстных мышц. Его скрывал плотно облегающий черный костюм, позволяющий видеть только глубоко посаженные глаза и прекрасное трагическое лицо со, впалыми щеками.
Этот поистине великолепный, романтичный, довольно худощавый человек стоял на двух титановых рифленых подошвах, от внешнего края которых поднимались две узкие тавровые балочки из титана, которые следовали линии его ноги с суставами (в настоящий момент замкнутыми) у колен, а также у титанового тазового пояса и узкого упора для живота. Сзади от тазового пояса отходила вверх тавровая балочка, несущая плечевой пояс и грудную клетку, весьма художественно сделанную ажурной, так что выгнутые поперечные полосы металла точно следовали очень выпуклым ребрам.
У затылка позвоночная балочка служила опорой уютному сверкающему шлему, который сзади изгибался над обритой макушкой, но спереди ограничивался скобой для подбородка и двумя вогнутыми щечными пластинами, чуть-чуть не достигавшими его несколько рудиментарного носа. (В Циркумлуне для согревания или охлаждения вдыхаемого воздуха носовой полости не требуется.)
Тавровые балочки, более легкие по сравнению с ножными, укрепляли его руки и прятали выдвигающиеся стержни. Многочисленные черные пенопластовые ленты скрепляли его с этой конструкцией.
Великолепнейший протез! Полагать же, что худяк или даже жиряк, попадая из невесомости на планету с тяготением или в центрифугу, способен функционировать и без протеза, значит расписаться в самом дремучем невежестве. Восемь электрических моторчиков в основных суставах приводили конструкцию в движение при помощи стальных тросиков, двигающихся под прямым углом к балочкам – примерно по тому же принципу, по которому работали бормашины старинных дантистов. Моторчики работали на миоэлектрических импульсах, поступающих от фантомных мышц и передающихся чувствительными датчиками, укрытыми внутри пенопластовых лент. Источником тока служили наборы изотопных и золото-литиевых батарей, вставленных в тазовый и плечевой пояса.
"Неужто этот красавец хоть чуточку походит на ходячий скелет? – негодующе спросил я себя. – Да. Очень," – пришлось мне признать теперь, когда я поглядел на себя чужими глазами. Конечно, весьма красивый скелет, чрезвычайно элегантный – весь черный с серебром, но тем не менее скелет, да еще восьми футов с лишком в высоту, глядящий сверху вниз даже на великанов-техасцев.
Я понял, что мой гнев, мое неумение увидеть себя таким, каким видят меня другие, возникли потому, что мои родители не нашли во мне ничего патологического или жуткого, когда я предстал перед ними в новом серебристом антигравном протезе – как и длинноволосые, которые сотворили его для меня за бесплатный показ "Гамлета", "Макбета", "Манхэттенского проекта", две вечеринки с джазом и одного "Танца семи покрывал" в исполнении Идрис Макил-райт, несменяемой секс-звезды Мешка – худячки вроде меня, которая смахивала бы на древнюю модную манекенщицу Тини (Твил-ли? Твигги?), если бы та прошла жесткий курс разгрузочной диеты. Раз в месяц я прошу ее стать моей женой, но она, хотя и бывает ко мне милостива, отвечает решительным отказом под тем смехотворным предлогом, что я втрое ее моложе.
Я взглянул на мою нынешнюю любовь, несравненную Ла Кука-рачу. Она смотрела снизу вверх на меня и на мой экзоскелет не только с любящим одобрением, как мои родители, но и с кокетливым лукавством. Однако, когда я опять поклонился ей в надежде вновь услышать взволнованный шепот о нашем свидании, она отпорхнула и извлекла из яркой пачки длинную, очень тонкую бледно-коричневую сигарету.
– Черепуша Кристофер Крокетт Ла Крус, – окликнул меня Эльмо с того места, где он стоял, переговариваясь с Биллом и все еще крепко держа трех карликов. Сюзи сидела на полу, очнувшись от обморока, и смотрела на меня с сухим неодобрением, которое я объяснял моим вниманием к Ла Кукараче.
– "Крокетт", старая добрая техасская кличка, – продолжал Эльмо. – Она еще больше укрепляет мою дружбу к тебе, малый. Но в любом случае, Черепуша, я обдумал твое положение. Тут под погрузкой стоит товарный реактивник. Он может доставить тебя на север в Амарильо-Кучильо, да только грузиться ему еще неделю, не меньше – мы, техасцы, занимаемся коммерцией не спеша. А потому Билл согласен отпустить тебя под мой надзор, и мы с тобой навестим губернатора Техаса. А уж то, что ему не по силам, не по силам никому. И вообще, гости из космоса у нас бывают не каждый день. Губернатор, конечно, захочет послушать новости о запретных землях в небе. Кто знает, вдруг они окажутся далеко залетевшими обломками Техаса? Черепушка, никаких возражений! Ты испробуешь мое гостеприимство, даже если мне придется связать тебя по рукам и ногам.
– Ну, а теперь, – продолжал он, обернувшись к карликам, – берите его вещи, гнусные малютки-конквистадоры, не то я продам вас в киборги! – Он отвернулся от карликов и окликнул мою возлюбленную: – Запали-ка для меня марихуанку, Лапонька, и pronto!
[5]
[Закрыть] Не то весь твой гардероб я верну в театр для покрытия убытков, а тебе оставлю только средневековый мешок из-под лука!
Терпеть не могу, когда мной командуют, особенно со снисходительностью старшего братца. Не понравилась мне и манера Эльмо разговаривать с обворожительной нимфой, но его предложение меня устраивало. Тем более, что я не собирался покидать Далласа, пока не свыкнусь с притяжением и – подстрахуй Эрос! – не схожу на свидание при луне. Ведь даже и теперь малютка, ухватившись за широкий пояс Эльмо, гибко вскочив на его чуть согнутое могучее бедро и приклеив тлеющую сигарету к его выпяченной нижней губе, успела послать мне многозначительную улыбку и затрепетала ресницами в предвкушении грядущих восторгов.
Эльмо глубоко затянулся марихуановым дымом, его глаза остекленели, потом лихорадочно засверкали, и он крикнул:
– А ну, мексы, марш вперед! Пошли, Черепуша, время! Трое карликов несли каждый по одному черному с серебряными
ремнями пневмосаквояжу с моими пищевыми концентратами, запасными батарейками, зимней одеждой, париками и прочим. Они все еще поглядывали на меня с ужасом. Я последовал за Эльмо в десятифутовый проем, они юркнули в более низкий, чуть было не задев головой притолку, а моя смуглая красоточка порхнула за ними, гордо откинув головку.
И тут стало ясно, почему их спины согнуты.
Сокрушительность этого открытия вкупе с моими тщетными попытками отыскать векторные изменения в полу центрифуги, видимо, была причиной того, что я еле семенил на временно негнущихся пятифутовых ногах – во всяком случае, Эльмо оглянулся и воскликнул:
– Черепуша, сынок! Ты шагаешь так, будто в первый раз встал на ходули, или тебя хватил легкий паралич! Может, наша мексиканская дверь тебя чуток удивила. Но таков уж один из чудесных глубоко продуманных техасских обычаев, которые обеспечивают наш преславный образ жизни. Видишь ли, Черепуша, человек может почувствовать себя полностью свободным, только если вокруг в достатке людей второго сорта, чтобы он мог ими помыкать. Таков великий парадокс свободы, впервые открытый прото-техасцами, античными греками, которые могли сжигать рабов, сколько их душе было угодно. Хотя, по-моему, они не так уж чтобы очень их жгли до эпохи Нерона, а то и до открытия бензина.
– Да, кстати, Черепуша, – продолжал он, – буду весьма тебе обязан, если ты застегнешь свой плащик и нахлобучишь капюшон пониже. Мексы – суеверный народец. Даже если их киборгизировать, нелепые первобытные страхи все-таки приводят к коротким замыканиям. Моих троих ребят я устроил, а Лапонька – сучка хладнокровная, но мне не хотелось бы, чтобы из-за тебя в Далласе начались уличные беспорядки. История доказывает, что с человеком, впервые попавшим на улицы Далласа, может случиться что угодно – и частенько весьма и весьма скверное.
Я последовал его совету, но от словесного ответа воздержался и удовольствовался суровым взглядом по его адресу, втянув при этом щеки, чтобы усилить сходство моей головы с черепом. И бесшабашно прибавил шагу.
– Должен признать, паралич очень и очень активный, – заметил Эльмо.
