Текст книги "Призрак бродит по Техасу"
Автор книги: Фриц Ройтер Лейбер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Наконец Федерико изменил свои движения. Подняв некий тяжелый предмет, он направил его вниз между ступнями. Упершись локтями в живот и бедра, он начал содрогаться в частой сильной дрожи, так что его жесткие подметки выбивали дробь по скальному полу.
И словно звук этот послужил сигналом, бормочущий напев второго старика-мекса стал громче. Уже можно было улавливать искаженные ужасным произношением английские слова, которые я окончательно разобрал при третьем-четвертом повторении:
Дважды в сутки двенадцать часов подряд
Ошейнички роют, долбят, бурлят.
В затычках крики босса гремят:
«Бурить вам, пока не спуститесь в Ад!»
Бурите, ошейнички, день и ночь!
Бурите, киборги, день и ночь!
Бурите в пекле и в боли, бараны,
Ради жен своих, рома, марихуаны!
Взрывайте! Сжигайте!
Когда я, уже сам загипнотизированный, выслушивал в пятый раз это леденящее кровь заклинание, старый Федерико качнулся, перестал дрожать, побелел, еще раз качнулся и рухнул на каменный пол, прежде чем кто-нибудь из нас успел его подхватить.
Мне же, пожалуй, стало особенно жутко, когда, быстро шагнув к нему, я старательно переступил через бур, которого там не было.
Мы убедились, что Федерико упал просто от утомления, я вывел его и бормочущего старого мекса из гипнотического транса, и мы устроили их отдохнуть поудобнее. А потом начали обсуждать то, что увидели.
– Hombre! – сказал Эль Торо за нас всех. – Зачем техасцам понадобились шахты глубиной в двадцать пять миль?
– Добывать золото и серебро! – романтически предположил Эль Тасито, хотя обычно оправдывал свое прозвище "Молчаливый". – Алмазы величиной с веенвеп!
– Они как будто вот-вот создадут искусственные вулканы, – угрюмо предположил Мендоса. – Но зачем они им, зачем?
– У техасцев, – возбужденно заявила Ла Кукарача, – уже есть большие ветры, большой зной, большие холода, торнадо, наводнения, ураганы, цунами. А теперь им понадобились вулканы и землетрясения. Все огромное-преогромное.
С этим я готов был согласиться. Слишком уж подобная гипотеза смахивала на бред сумасшедшего. Но, с другой стороны, меня всегда приводила в ужас мысль о внутренностях планет, о зловещем логове силы тяжести.
Рейчел-Вейчел сказала:
– Жаль, что я, пока была с папочкой, не разведала об этом побольше.
– Может, они строят Машину Судного Дня, – предположил Гучу. – Набьют эти бездонные ямищи водородными бомбами. И, если начнут проигрывать России и Китаю или если их такая муха укусит, взорвут весь Техас, как Аламо. А то и весь мир. "И своих врагов с собой прихватить!" Так это, кажется, называется?
Эль Торо угрожающе протянул руку к Фанниновичу:
– Ты про все это должен знать! – объявил он. – Зачем они? Немец злобно усмехнулся.
– Конечно, знаю. То, что вы называете большими вышками, это просто бурильные установки для разведки нефти на глубине от десяти до двадцати километров. Но огромные скважины в сорок километров глубиной – это чистейший вздор! Давление их сожмет и обрушит. И вы способны вообразить, будто кто-то бурит вручную – пусть даже в охлаждаемом скафандре – при температуре от тысячи восьмисот до двух тысяч градусов по Фаренгейту? Нелепость! Нет, любезные господа, вы позволили, чтобы вас ввел в заблуждение гипнотизер-дилетант и его подопытный кролик, который повторял действия, производившие на вас впечатление. Ну, а ваше теоретизирование ничего, кроме смеха, не заслуживает.
По выражению на лице Эль Торо я заключил, что он с удовольствием применил бы силу к несносному тевтону и сдерживается только из-за его технических познаний, необходимых для ухода за моим экзоскелетом. К тому же, по-моему, его логика произвела на всех нас впечатление. Немцы, конечно, маньяки, но весьма убедительные. Действительно, пантомимы Федерико, как нам начинало казаться, вполне могли дать пищу для самых невозможных теорий.
Я же думал о том, каким непроходимым филистером – хуже любого циркумлунца – показал себя профессор, раз он не сумел по достоинству оценить актерское величие Федерико – ну и, конечно, мое.
По правде говоря, я к этому времейи от усталости почти лишился способности думать. И это ведь была не просто усталость! Наблюдения за Федерико заставили меня забыть о себе, но теперь я чувствовал только жуткую давящую тяжесть терраграва, словно я непрерывно испытывал агонию торможения, которую изображал Федерико в заключение каждого своего двухкилометрового спуска.
Рейчел-Вейчел и Л а Кукарача улыбались мне бок о бок, приглашая поболтать с ними, но втроем – это не вдвоем. Обойдутся!
Кивнув Эль Тасито, я отправился в свой уголок и уснул прежде, чем мой шлем мягко уткнулся в подушку.
Глава 12. ШТУРМ ТРУЩОБ
В одном надо отдать должное рабочим (английской лейбористской партии) – они далеко не так агрессивны, как сходная перерождающаяся сила, которая теперь угрожает культуре в Америке. Я говорю о силе бизнеса, как доминирующего мотива в жизни, непрерывно поглощающего творческую энергию народа. Интенсивная коммерциализация – эта сила по самой своей сути много более опасная и антикультурная, чем когда-либо были рабочие, и она угрожает создать заносчивые структуры, которые будет очень трудно ниспровергнуть или изменить при помощи цивилизованных идей.
Г.П. Лавкрафт, 1929.
Следующие два дня я оставался физически изнуренным, умственно угнетенным, эмоционально опустошенным. Пантомима старика Федерико, да и весь эпизод в угольной шахте представились не столько реальностью, сколько неотвязным свинцовым кошмаром.
Долина Огайо оказалась унылейшим районом. Население в основном состоит не из высоких, а из низких техасцев, причем среди этих последних немало участников революции. Белые бедняки. Им отказывают в гормоне, так как у них нет денег на поддержание излишков веса, сопутствующих высокому росту. Они утверждают, что сами отказались бы от гормона. Зелен виноград! Если не во всех, так, по моему мнению, в подавляющем большинстве случаев. Многие – такие коротышки, что способны проходить сквозь мексодвери, хотя это запрещено законом. Большинство мексов видят в них братьев по Революции, хотя меня приводит в ужас мысль о том, насколько они увеличивают опасность нашего провала!
Города такие же карликовые, как и люди – кольца лачужек вокруг остекленных атомными взрывами пустырей, где лишь совсем недавно начали возводить новые здания.
Чтобы скоротать время, я начал набрасывать новый сценарий спектакля. Наше представление необходимо так или иначе улучшить. Эль Торо, например, убежден, будто учится у меня актерскому мастерству, но играет много хуже, чем до того, как я начал его обучать.
В первый вечер в Луисвилле мы выступили скверно. Во второй в Цинциннати – еще хуже. Даже я оставлял желать лучшего: и кричал, и подчеркнуто поворачивался спиной к зрителям, лишь бы овладеть их вниманием. После окончания они безмолвно разошлись. Не думаю, чтобы мы подогрели хотя бы одну схватку на уличном перекрестке. И виновник мне известен – я сам. Но никакой актер не способен изо дня в день играть роль вроде Смерти, не получая эмоционального топлива.
Поэтому я выждал, когда Рейчел и Роза остались вдвоем, и довольно мрачно пригласил их в мой кирпичный домик в заброшенном мотеле, возле огороженного проржавевшей решеткой разбитого шоссе.
Я выждал, пока они не уселись поудобнее, не закурили и не уставились на меня с любопытством.
Тогда, импровизируя – никаких заранее обдуманных речей! – я излил им свои чувства. Я описал жуткое одиночество сына невесомости на планете с тяготением и чуждой ему культурой. Я растолковал, какую опустошенность испытывает актер, играющий ответственную роль, да еще такую античеловечную, как Смерть. Я открыл им не только мой идеализм, но и мелкие причуды и привычки по-детски жалеть себя.
Короче говоря, ничего, кроме правды, они от меня не услышали. Мне это принесло огромное облегчение, и я чуть было совсем эмоционально не рассыпался. Но только чуть было. Актер всегда остается актером.
Затем я начал горячо восхвалять их обеих, втолковывая, что у меня ничего не получилось бы без их творческой помощи и утешительной поддержки. Я намекнул на иные мои эмоциональные и физиологические нужды. И в заключении заверил их, что люблю их обеих безумно… и одинаково.
И только тогда вспомнил, что уже говорил им это в церкви, а они обе обозвали меня свихнутым.
На этот раз они были добрее. Хотя как знать? Роза погладила меня по колену и сказала:
– Бедный костянчик! У меня сердце разрывается.
– Конечно, Черепуша, тебе туго приходится, – согласилась Рейчел, похлопывая меня по другому колену. – Но разберемся в двоеженстве, которое ты затеваешь, если я тебя верно поняла, – добавила она. – Которая из нас главнее?
– Вот-вот! – подхватила Роза, скрестив руки на груди и постукивая каблучком по полу.
– Это решать вам, – ответил я не высокомерно, но с величайшей простотой и искренностью. И в свою очередь скрестил руки на груди.
– А ты уверен, что все-таки не предпочитаешь одну из нас другой? – спросила Рейчел. – Не стараешься из жалости смягчить удар?
– Из жалости! – прошипела Роза.
– Нет! – ответил я и объяснил, какие формы многоженства существуют в Мешке – от однолинейной до множественных браков. Не говоря уж о неформальных любовных связях.
w– Ну, может, в небе из этого что-то и получается, – заметила Рейчел, когда я умолк, переводя дух. – Но тут на земле мы к такому не привыкли.
– Да уж! – согласилась Роза. – Я не собираюсь быть твоей "светской секретаршей", amado. Тут дело касается моего сердца.
– И моего, Черепуша, миленький, – со вздохом произнесла Рейчел. – Понимаешь, я слишком серьезно отношусь к тебе, чтобы играть в эти игры. Неужели весы хоть чуточку не склоняются в одну какую-то сторону?
Говорить я не мог и только качал головой.
– Значит так, – сказала Рейчел и поглядела на Розу. – Я ему объясню, мисс Моралес?
– Да, лучше вы, мисс Ламар.
– Так вот, Черепуша, – продолжала Рейчел, чуть наклонясь вперед и упершись локтями в колени, тогда как Роза сидела выпрямившись, – мы, девочки, угадали, что с тебя станется настаивать на этом бреде, а потому приготовили свой ответ заранее. А именно: ты должен решить, кто из нас тебе милее, и сказать об этом перед нами обеими, чтобы исключить возможность передержек.
– Но как вы не понимаете, чего вы от меня требуете?! – вскричал я. – Вы просите, чтобы я оскорбил одну из вас самым непростительным образом!
– Ничего, выдержит, – безмятежно возразила Рейчел. – Видишь ли, миленький Черепушечка, мы с мисс Моралес во время этого турне близко сошлись на нашем взаимном восхищении тобой.
– Si, guerido! – прямо-таки с волнением подтвердила Роза. – Что бы ни произошло, которую из нас ты ни выбрал бы, благодаря тебе между нами завязалась нерушимая дружба. Мы прежде были как кошка с собакой, а теперь мы – овечка с овечкой. Можешь до конца жизни этим гордиться, amado.
– Но неужели вы не понимаете, что добрые отношения будут очень способствовать жизни втроем? – спросил я, несколько запутавшись.
– Не будут, милый, – убежденно ответила Рейчел.
– Наша вечная дружба, – резко сказала Роза, – она уже твоя. Но вот любовь, тут уж либо-либо.
– Ага, Черепуша, делай выбор. Только так ты сможешь получить одну из нас.
Вновь у меня хватило сил только покачать головой. Но к этому движению я добавил неотрепетированное содрогание. Перед безумием их поведения, перед агонией моих чувств, перед сволочизмом вселенной.
– Черепуша! – с внезапной тревогой воскликнула Рейчел. – Так у тебя правда несовместимость с тяготением? Мы привыкли считать тебя неутомимым, не доступным для недугов простых смертных, поскольку ты звезда и работаешь на электричестве! Или ты позволил своим батарейкам выдохнуться?
– Знаю! – безапелляционно сказала Роза. – Этот полоумный спит в своем скелете!
– А если и так? – огрызнулся я. – Мы же революционеры. И должны быть всегда наготове. Оружие под рукой. Скелет надет!
– Но почему ты молчал? Мы бы за тобой ухаживали. Да и сейчас – пожалуйста!
– Вот-вот, Черепуша! Мы с Розой будем только счастливы снимать с тебя скелет, укладывать тебя в постельку, а утром помогать снова в него облачаться. Ну, и вообще оказывать тебе всякие мелкие услуги. В пещере ведь все шло гладко!
Возможно, именно тут я совершил роковую ошибку. Согласись я на их улещивания, глядишь та или другая не устояла бы перед моей беспомощностью. Может быть.
Но у меня не было желания еще раз волочиться на пальцах по полу, пусть даже устланному горностаевыми мантиями.
– Как сиделки, вы мне не нужны, ни та, ни другая, – заявил я. – Да и обе вместе, если на то пошло. А нуждаюсь я в прямо противоположном.
Рейчел грустно кивнула.
– По-моему, он нам дал от ворот поворот, Роза.
Ла Кукарача выразила согласие энергичным кивком и возвела глаза кверху на вселенную, очевидно столько же злокозненно непостижимую, как и моя.
– Но не будем вести себя как на похоронах! – сказала Рейчел.
– Да, по отношению к костянчику это было бы чересчур жестоко, – согласилась Роза.
– Пустим вкруговую марихуанку, – предложила Рейчел. – Как по-твоему, Роза?
И мы почти в полном молчании выкурили длинную сигарету, а за ней и еще одну. Я был им глубоко благодарен за этот жест. Он пролил бальзам на мои измученные нервы и уязвленное самолюбие. Слегка.
Однако, вопреки множеству ходячих историй, этот мягкий наркотик не толкает на вакхические оргии, разве что тех, кто только их и жаждет. А потому, сделав по последней затяжке, девочки встали, а я мрачно поднял руку в знак прощания.
В дверях они обернулись. Рейчел заявила:
– Черепуша, я не сомневаюсь, что говорю за нас обеих, и скажу, что работать в одной труппе с таким актером как ты – большая честь. И еще мы считаем, что для революции ты делаешь больше кого бы то ни было со времен Панчо Вильи, Сапаты и Сезара Шавеса. Мы знаем и о других твоих любезностях. Уроки владения голосом, которые ты даешь Эль Торо, хотя мы делаем вид, будто даже не подозреваем о них. То, как ты терпишь отца Франциска, и подыгрываешь Гучу, и справляешься с маньяком Фанниновичем. И – без шуточек об электрифицированных скелетах – как ты буквально забываешь о себе, чтобы сделать для спектакля все, что в твоих силах.
– Но в этом случае, конечно же… – Я не договорил и поглядел на них с неприкрытой жаждой.
Они медленно покачали головами и тихо затворили за собой дверь.
Она осталась затворенной.
И оставалась затворенной, когда первые проблески зари пробились сквозь пыль и паутину на окнах.
Утренний свет, кроме того, осветил мою жуткую физиономию в зеркале, покрытом бурыми пятнами старости, что вполне гармонировало с моим отражением в нем.
И я решил, что кончаю со всеми женщинами вообще.
Возможно, навсегда.
Даже с Идрис Макилрайт.
Люби она меня хотя бы капельку, так примчалась бы ко мне через холодные четверть миллиона миль при помощи самотелекинеза на цветочной энергии.
Все меняется непрерывно. И, слава Диане, когда так плохо, что дальше некуда, перемены всегда бывают к лучшему. На следующий день, восьмого спиндлтопа, мы дали великолепный спектакль в Ин-дианаполисе. Я мог бы десять раз выходить на вызовы, но Смерть скромна, Смерть – друг каждого человека, она сопутствует ему на протяжении всей жизни, напоминая, что нельзя тратить ни минуты зря, надо жить сполна. А если, когда жизнь кончается, у человека все-таки есть друг, этот друг – Смерть.
После нашего провала в Цинциннати, комитет прозрел и предоставил мне полную свободу и с новым сценарием, и с актерами, назначив меня режиссером.
В результате:
Отец Франциск с микрофоном на груди теперь мог произносить свои модернизированные забористые молитвы так, что его наконец-то слышали зрители.
Гучу все время находился в прожекторном луче, и его галлюциногенный бред подводил к истинно революционным выводам. Внушительнейший персонаж, который дарил Революции могучую поддержку Африки (его расы) и Азии (его религии).
Рейчел все-таки получила небольшую, но очень эффектную роль Супруги Смерти: перед тем как я отправлялся на Землю, напоминала мне, чтобы я берег здоровье, избегал простуд, питался вовремя и так далее. На ней был черный облегающий костюм с широкими символизирующими кости серебряными швами с наружной стороны рук и ног. Серебряные полосы очерчивали нижние ребра, но на груди завивались в две спирали. Узкие серебряные полоски очерчивали позвоночник, тазовый и плечевой пояса. Сверху Рейчел носила черный плащ, а ее платиновые волосы были заплетены в тугие косы и уложены в форме шлема.
За речью Эль Торо следовала более короткая, но и более забористая речь Розы. Я знал, что эта девчонка чертовски талантлива! На голове она носила красный фригийский колпак, из-под которого вырывались черные, волны волос, на ногах – красные сапожки, а по коротенькому красному платью были разбросаны черные кресты Иси-ды и неизвестные мне символы – круг с тремя черточками внутри, составляющими подобие буквы "У".
Затем, пока Эль Торо пел старинный вариант "Ла Кукарачи" с простодушными упоминаниями тараканов, марихуаны и мексиканских революционных традиций, Роза исполняла совсем уж залихватский танец. После чего Эль Торо запевал "Ла Муэрте Альта", я возвращался на сцену с Рейчел, и вскоре все зрители вскакивали на ноги и пели вместе с нами.
Если они и не затевали сразу беспорядков, то во всяком случае расходились в веселом бодром настроении, полные революционного энтузиазма, готовые постоять за себя.
Потом Эль Торо, у которого был неплохой, хотя абсолютно не-поставленный голос, попросил меня подготовить его для выступлений в опере. А что?
Разумеется, я позаботился о том, чтобы роли Розы и Рэйчел были скрупулезно равноценными, и выдерживал с ними строго профессиональный тон.
Отец Франциск и Эль Торо обосновали включение девушек в спектакль, объяснив мне, что тут, далеко на севере, южные предрассудки заметно слабеют. И действительно, низких техасцев и "застрявших" черных среди зрителей было не меньше, чем мексов.
Революционное радио сообщало о налетах вольных стрелков на Коламбус, Кливленд, Питтсбург. Мы улизнули на запад как раз вовремя.
На следующий вечер мы опять имели сногсшибательный успех. Было это в Чикаго, по большей части отстроенном заново, довольно большом городе к западу от Чикагской Бухты, где в результате сокрушающих бомбардировок колышутся воды озера Мичиган, и в их глубине грезят о былом проржавелые, все еще радиоактивные небоскребы.
Когда мы летели в Чикаго, я заметил на прозрачном пластике нашего веенвепа какие-то маленькие штампы, надписи в которых были выскреблены. Но я отыскал один, который стамеска пропустила, и увидел знакомые буквы русского алфавита: "Новая Москва, СССР". Мне даже почудилось, что я вернулся в Циркумлуну, которая упорно остается двуязычной.
Гучу охотно подтвердил, что веенвеп построен в России, а на Революцию его пожертвовала Черная Республика.
– Нам такая техника не по зубам, как и Флоридской Демократии, – объяснил он мне. – Да мы в ней и не нуждаемся. Наше население невелико. Неприспособленные гибнут в молодости. От техасцев нас обороняют пустыни и горы, вольные краснокожие и афро-русская помощь – главным образом атомными материалами, которые становятся все более дефицитными.
Новая Москва находится возле озера Байкал, сообщил он. Сибирь стала, так сказать, русским Техасом.
Я лежал с подветренной стороны от Гучу и остальных трех пассажиров (мексов), хотя и довольно условно – сквозняки в веенвепе периодически меняли направление.
Лежать горизонтально я старался как можно чаще. Меня донимали сердцебиение, мучительные мигрени, диаррея и варикозное расширение вен. В горизонтальном положении нагрузка, вызываемая силой тяжести, распределяется равномернее. В последний раз, когда я расстегнул молнии моего трико на икрах и лодыжках, мне стало нехорошо при виде вздутых лиловых вен, которые продолжали вздуваться прямо на глазах. С тех пор я не расстегивал трико – только минимально по санитарным причинам.
Правду сказать, я не снимал свой тщательно починенный меш-костюм, да и экзоскелет (Роза верно отгадала) со времени нападения на нас в Канзас-Сити. В результате я значительно больше недели толком не мылся. А потому дурно пахнул и старался по мере возможности держаться в отдалении от остальных или хотя бы с подветренной стороны.
Кроме того, я пристрастился к рому, которым заботливо меня обеспечивал Эль Тасито, мой телохранитель. Ром я не только нарочно проливал на себя, но и пил его столько, сколько позволяла моя крепкая голова. Это неплохой анальгетик, а к тому же и признанные мужские духи.
Снимать экзоскелет я отказывался отчасти в пику девушкам, Фанниновичу и всем остальным, но главным образом, просто из-за панического страха. Конечно, опорные ленты вызывают сыпи и мелкие подкожные кровоизлияния. Но меня пугало воспоминание о беспомощности, на которую я был обречен в патио.
Или все проще. Может быть, я просто боялся силы тяжести, как люди некогда боялись "пустых пространств".
Кроме того, у меня развился – полагаю из-за супообразного воздуха – грудной надрывный кашель, с которым я еле справлялся на сцене. Тут тоже немного помогал ром.
Вот какие мысли меня преследовали, когда мы улетали из Чикаго. Потом я впал в тяжелое забытье, и мне приснился жуткий сон. Я валяюсь среди раздавленных насмерть и умирающих в расплюснутом вагоне метро – в обрушившемся туннеле под Старым Чикаго. Нескончаемо долго тщусь приподняться… Затем в вагон хлынул кипяток, и я проснулся от ожога. Кошмар? Бред, вызванный силой тяжести? О метро я ничего не знаю – ну, разве читал что-то про этот вид транспорта, когда занимался историей. Но почему, почему я с такой четкостью видел рекламные плакаты? «Атомин, болеутоли-тель, проникающий в каждую вашу молекулу». «Кока-кола». «Конец крутым кудряшкам». «Подготовьтесь к будущему с помощью курсов Лассаля». «Удвойте свои радости, уберите с лица морщинки с помощью Удвомятной, Удвомятной, Удвомятной жевательной резинки».
В лунном свете виднелись белые пляшущие гребни черных волн под нами – мы летели на север над Чикагской Бухтой.
Потом у меня начался озноб, и я решил, что заболел лихорадкой. Объяснение оказалось иным. Следовало бы сообразить, что на Терре при движении к полюсам становится холоднее и холоднее, но я совсем про это забыл.
После спектаклей в Милуоки и Миннеаполисе, где мы разбили бивак в старинном отеле, стало ясно, что мне необходимо переодеться в зимнюю одежду. Я взял с Эль Торо и Эль Тасито клятву молчать, и они помогли мне принять ванну. Снять с себя мешкостюм я позволил только, когда уже лежал в горячей воде – у меня была мысль, что ее давление чуть-чуть снизит варикозность.
Когда они увидели, в каком я состоянии, Эль Торо вскричал:
– Madre de Dios!
Эль Тасито, оправдывая свое прозвище, обошелся сочувственным бурчанием.
По моим указаниям они бережно, но обильно меня намылили, обмыли и вытерли. Эль Торо хотел послать за врачом, но я напомнил ему о клятве. После того, как мои поверхности были присыпаны тальком, смазаны антисептическими обезболивающими линиментами и аккуратно забинтованы, товарищи по революции осторожно засунули меня в костюм для холодной погоды – черный, очень похожий на прежний, но более толстый и с нагревательной системой, работающей от батареек. Кроме того, снабженный капюшоном, уютно закрывающим голову, шею и подбородок. Имелись также маска и перчатки. Мексы помогли мне забраться в экзоскелет, и я лег отдохнуть.
Поблагодарив, я отослал их, но Эль Торо уговорил меня выпить глоток рома, налил стопку себе и остался.
– Что ты все-таки думаешь о Революции? – спросил он.
– Я отрабатываю билет в Амарильо-Кучильо, – ответил я. Меня совсем не тянуло обмениваться банальностями или глубокими мыслями. Я испытал большое облегчение, что избавился от дурного запаха, и поверхностные боли почти утихли, но горячая ванна совсем меня обессилила.
Он кивнул.
– Всюду вспыхивают восстания, даже на севере. Известия об Эль Эскелето опережают нас. – Однако энтузиазма в его голосе не слышалось.
– Согбенников поубивали много? – спросил я. Он поморщился.
– Ив Техасе Революция подавлена?
– Сокрушена, но не до конца. Ее не победили, ей воспрепятствовали. Техасцы замирили многих моих земляков, сократив рабочий день для киборгизированных, устраивая больше празднеств и бои быков с бесплатным ромом, кока-колой, марихуанками. Но я ведь спросил, что ты, именно ты, думаешь о нашей революции?
Тут уж я ответил:
– По-моему, она необходима, но радости она мне не доставляет.
– Comprendo, camarada,
[29]
[Закрыть] – сказал он и ушел.
В Виннипеге мы достигли области, где высокие техасцы составляют крохотную элиту – администрация, инженеры, надсмотрщики, полицейские, вольные стрелки, а кроме того, их жены и – иногда – дети. И горстка низких техасцев – исключительно озлобленные канадцы, которые еще помнят свои фамилии и пользуются ими, хотя это запрещено законом. Многочисленных поголовно киборгизированных мексов – шахтеров, батраков, лесорубов – вывезли на север вместе с их женщинами.
Наш митинг (назвать его спектаклем язык не поворачивается) был устроен в якобы атомном убежище, куда мексы проникли по короткому туннелю из одного из своих огороженных колючей проволокой поселков, и куда мы добрались по более длинному туннелю
– части заброшенной канализационной системы. Мне приходилось сгибаться в нем в три погибели, и я, конечно, смахивал на неуклюжего черного жука. Смех во время митинга почти не раздавался. Слишком велика была ненависть. В самый разгар явились вольные стрелки. Нам, актерам, удалось спастись – всем, кроме одного, – так как про наш туннель стрелки не знали. Какие потери понесли зрители, мне неизвестно.
Теперь нами руководит Карлос Мендоса, с которым я едва знаком. И больше я уже не даю уроков оперного пения. В следующий раз я первым в бегство не обращусь – так я, по крайней мере, утверждаю пока. Спастись не успел Эль Торо.
Семнадцатого спиндлтопа мы остановились в Победе (Техас). Прежде город назывался Саскатун, но был переименован, когда вольные стрелки разгромили англо-русскую армию в Саскачеванской битве. Митинг мы провели у лесозащитной полосы посреди пшеничного поля. Там мексы ютятся в скоплениях жалких лачуг, ничем не огороженных. Куда им бежать?
Элита высоких техасцев там меньше, но жестче. Ни женщин, ни детей. Только инженеры и надсмотрщики – объекты неистовой ненависти. И вольные стрелки.
Низких техасцев почти нет, но имеются индейцы, которые туго поддаются киборгизации. Обычно после первого знакомства с ошейником они налагают на себя руки.
Мендоса, человек довольно начитанный, объяснил мне, что одна из причин, почему эта область не колонизируется и не эксплуатируется – если не считать пшеницы, древесины и полезных ископаемых, – сводится к нарастающему всемирному дефициту высококачественных радиоактивных материалов. Нефть Земли практически вся использована, до оставшегося угля добраться трудно, а Атомная война только увеличила зависимость человека от ядерной энергии. Даже наш веенвеп, например, получает энергию от атомных аккумуляторов.
Фаннинович дослушал коротенькую лекцию Мендоса и почтил его презрительной злоехидной усмешкой. Была ли в ней одна только тевтонская надменность?
Из Победы мы через два дня добрались до Форт-Джонсона, Альберта (Техас). Прежде это был Форт-Мэррей. Очень смахивает на Победу, только лесоразработки вместо пшеницы и индейцев заметно больше. Нас предупредили, что вольные стрелки здесь носят алые мундиры в память легендарной Королевской конной полиции.
Однако единственные мундиры, которые мне довелось там увидеть – с безопасного расстояния в электронный бинокль, – были белыми. К вечеру я узнал, что это маскировочные комбинезоны – выпал снег и выбелил все кругом.
Стихийные явления на Терре все еще будят во мне изумление и любознательность, как ни измучено мое тело, ни изнурен дух. В долгих серебристых сумерках серебряные хлопья были точно призрачный Млечный Путь за иллюминаторами разворачивающегося космолета.
В электронокль я рассматривал очередную большую вышку, в которой киборгизированные мексы занимаются своей таинственной работой. Невольно вспомнилась пантомима Федерико, монотонные "долбят и бурят", и меня пробрала дрожь от близости сорокаметровой вертикальной норы, из которой, как упорно рисовало мне детское воображение, вот-вот выползет дракон-тяготение, начнет охоту за мной, высосет из любого убежища, где я попытаюсь укрыться, прижмет к себе и раздавит в лепешку.
Только, конечно, я в такую нору не верил. Мой ум чурался самой мысли о ней, а доводы Фанниновича представлялись неопровержимыми. Но, с другой стороны, техасцы вряд ли стали бы искать тут нефть: по словам Мендосы, слои осадочных пород на севере очень тонки, и последнее оледенение во многих местах обнажило подлежащие вулканические породы – базальты, обсидиан, полевой шпат, туфы, пемзы, граниты, ретинит и всякие жуткие их спутники.
Но если не нефть, то что?
Какая бы работа ни велась под этими вышками, она сопровождалась большим выделением тепла. Вышка была окутана паром и под падающими хлопьями снега оставалась упрямо черной, точно палец, высунувшийся из земных недр.
