Текст книги "Призрак бродит по Техасу"

Автор книги: Фриц Ройтер Лейбер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 6. В ЦЕРКВИ

"La Muerte Alta, La Muerte Alia,

Alta como libertad. Y viene, si, viene

Aqui de la eternidad.

El Esqueleto, El Esqueleto Quiere Texas caminar,

Porque el caza, porque encuentra Muchos gringos que matar

Y seguiremos, si, seguiremos

Muerte donde el caza,

Y matarerhos, si, mataremos

Texans, hombre у dama."

«Песнь Согбенного подполья», исполняется на мотив «Кукарача». Далее следует вольный, но выразительный перевод, сделанный Рейчел-Вейчел Ламар.

"Жнец черный высокий, Жнец черный высокий,

Ростом равный вольности. Он приближается, он приближается

Сюда с края вечности.

Сеньор Скелетони, сеньор Скелетони

Техас из конца в конец пройдет. И он разыщет, да, он разыщет

Кости гринго и их сгрызет.

Следом за Смертью, да, следом за Смертью

До океана мы пройдем. И всех техасцев, да, всех техасцев,

Мужчин и женщин, мы перебьем.

Рейчел лихо осадила нашего коня и направила его уже шагом к широким невысоким ступеням церкви. Ночь казалась жутковато безмолвной. Я не замечал никаких признаков жизни ни на кладбище – что при подобных обстоятельствах было, пожалуй, не так уж плохо, – ни у эстрады, ни даже в самой церкви. Почему же она говорила «о буйном революционном собрании»? Впрочем, я скорее обрадовался, нигде не обнаружив Ла Кукарачи. Полчаса я крепко обнимал Рейчел, часто опуская подбородочную скобу ей на плечо почти рядом с шеей, и желал теперь словно бы только ее одну, хотя, разумеется, эта наша близость диктовалась необходимостью. И мое недавнее увлечение … э … ну … лилипуткой казалось мне теперь несколько гротескным. К тому же я не был вполне уверен, как Рейчел-Вейчел приветствовала бы присутствие здесь Ла Кукарачи, если слово «приветствовать» тут вообще годится: женщины так легко проникаются странной неприязнью друг к другу, совершенно не считаясь с благом мужчины, причастного к ситуации.

Высокие двери церкви приоткрылись, в широкую щель между створками проскользнули трое босоногих согбенников в коричневых балахонах с подоткнутыми полами. Двое первых несли легкую стремянку из трех ступенек и поставили ее возле коня прямо под моей титановой подошвой. Третий, скрестив руки на груди, смотрел снизу вверх на Рейчел. Взгляд его был полон гордости и достоинства, крепко сжатые зубы говорили о фанатизме.

– Какая ночь? – произнес он напевно.

– Грязная и темная, – ответила Рейчел.

– Что по сторонам пути?

– Опасность и смерть. – Помолчав, она добавила: – Со мной тот, чье пришествие было предречено. Вас оповестили, отец Франциск?

Кивок коричневого капюшона.

– Гучу и Роза Моралес принесли весть. Рейчел, почему-то презрительно хмыкнув, сказала:

– Ну, как бы то ни было, он тут. Слезай, милый!

– Но… – начал было я и сообразил, что вопросов у меня слишком много. Не надо мне было попадаться на ее удочку и во время скачки декламировать в перламутровую раковину ее ушка "Лепанто", а на бис еще и "Конго"! И я неловко докончил: – Разве ты не спешишься? – А сам ухватился за луку седла, чтобы устоять на вымощенной кирпичами площадке перед папертью. (Мой вестибулярный аппарат никак не мог успокоиться после галопа).

– Нет, сердце мое, – ответила Рейчел. – Мне надо и дальше играть роль взбалмошной высокородной мисс Ламар. – Ухватив меня за уши (если не сопротивляться, ощущение довольно приятное), она пригнула свое лицо к моему. – Послушай, Черепуша, положись на меня и делай, что тебе скажут. Но не давай наступать себе на ногу и (тут она дернула меня за уши – ощущение малоприятное) держись подальше от этой мужеедки Розы Моралес!

– Я не знаю никого по имени… – начал я, но тут ее лицо склонилось вбок, губы прижались к моим под углом в девяносто градусов, и слова утратили важность. Затем столь же внезапно Рейчел-Вейчел выпрямилась с несколько мелодраматичным и пугающим возгласом:

– До Страшного Суда, мой капитан! – И с более нормальным: – Hasta manana!

[13]

[Закрыть] – повернула коня.

Край моего плаща запутался в сбруе и, прежде чем он высвободился_; меня закрутило вокруг оси – 157 фунтов противовес небольшой – так что мое «Hasta luego!»

[14]

[Закрыть] и попытка помахать рукой вслед Владычице Внезапной Смерти, унесшейся галопом в черно-серебряную ночь, могли бы навести на мысль, будто я сильно пьян.

Голова у меня опять закружилась, и я только обрадовался, когда двое коричневых миниатюрных монахов, шагая на цыпочках, бережно поддержали меня под локти вытянутыми вверх руками и провели в щель между дверными створками, которые тотчас закрылись за нами.

Я находился в длинном помещении, высотой лишь на несколько футов превышающем рост техасцев. Лиловые, розовые, голубые стены и синий потолок с разбросанными по нему пятиконечными серебряными с золотом звездами были освещены языками пламени – пожалуй, самым странным и самым прекрасным феноменом из рождаемых тяготением, хотя его и можно воспроизвести в невесомости с помощью аэродинамической трубы. Языки эти поднимались над узкими белыми цилиндрами, распространяя помимо света еще и пряый аромат. По стенам тянулись грубовато вырезанные и раскрашенные пластмассовые – или даже деревянные – фигуры, сочетавшие в себе особенности скульптур средневековой Европы с майанскими и ацтекскими чертами.

Центр дальней стены занимал Распятый Спаситель, по-мексикански маленький; короткая поперечина креста напоминала ошейник киборга. Справа и слева по бокам жалкого глинисто-коричневого человека под самый потолок уходили две высокие фигуры, словно атланты подпирая плоское синее небо. Даже босые и облаченные в самую простую одежду, они походили на техасцев. Их безмятежные и строгие черты, если присмотреться внимательно, прятали не то злорадство, не то угрозу, а руки словно случайно были расположены так, будто готовились вытащить пистолет или щелкнуть бичом.

Фигуры у боковых стен, несомненно, вдохновленные великими культурами американских индейцев, были либо сгорбленными, либо скорченными. Мужчины, женщины, боги, демоны, ангелы, дьяволы, звери – а во многих случаях я вообще не мог понять, что они изображают. Краски были преимущественно темными с неожиданными вкраплениями ярких мазков – красных, оранжевых, ярко-зеленых и золотых, чаще всего в глазах или клыкастых ртах.

На глинобитном полу лицом ко мне стояли на коленях около двадцати мексов. Их позы – ягодицы, прижатые к пяткам, руки, скрещенные на груди, задранные головы с глазами в белой обводке страха – напоминали мне даже больше, чем разные статуи, те ранние мексиканские изображения, на которых коренастая человеческая фигура вжата в прямоугольник.

За аналоем, который то ли был принесен от дальней стены, то ли всегда стоял на этом месте, сидели, отодвинувшись друг от друга, четыре человека.

Первым был отец Франциск, который поторопился вернуться на свое место.

Вторым был молодой и очень дюжий мекс, сложенный как бык, хотя рост его не превышал четырех с половиной футов мексиканского максимума. Даже на расстоянии я заметил, как блеснули белые зубы, когда он улыбнулся мне уверенной, вызывающей улыбкой.

Третий был негр – угрюмый негр с безумными глазами в оранжево-желтом одеянии… Да, клянусь Дианой, тот самый дзен-буддист, который съездил меня по головному прикрытию.

Четвертой была Ла Кукарача. Она все-таки явилась на обещанное свидание, хотя совсем не так, как я ожидал. Мне стало ясно, что с первой же своей чарующей улыбкой она задумала использовать меня для этой нелепой революции. Следовательно, она ничуть не лучше Эльмо и губернатора Ламара. Но почему-то ей я простил. Лвэбовь возникает по-разному – начала ее неисчислимы.

Отец Франциск, наклонившись, что-то сказал молодому человеку, своему соседу, и тот, подняв кулак, но держа руку согнутой, приветствовал меня:

– Я Эль Торо, товарищ. Будь так любезен, подойди ближе.

Я подчинился – хотя мысленно "товарища" не принял. Я чувствовал себя здесь по-театральному уверенным. Моя гротескная фигура отлично гармонировала с резными, среди которых не хватало стилизованного изображения Смерти.

Коленопреклоненные согбенники отползали, чтобы освободить мне дорогу, ни на секунду не отрывая от меня взгляда. Их ужас словно даже усилился. Видимо, какая-то могучая сила препятствовала им подняться на ноги и заковылять прочь.

Выпрямившись, я положил ладони на аналой, чуть-чуть на них оперся и с мрачным достоинством обвел взглядом четверых сидящих. Но тут Ла Кукарача вспрыгнула на аналой, обвила руками мою голову, пригнула ее к себе и осыпала мое лицо поцелуями.

Полагаю, мне следовало бы ощутить отвращение, тем более что я провел волнующий и чрезвычайно романтичный вечер с девушкой моего роста. Я ведь совсем недавно вспоминал Ла Кукарачу с пренебрежением, как лилипутку, а мое ею увлечение объяснял одур-

маненным состоянием после полета. И теперь к тому же узнал, что она еще и политическая оппортунистка.

Но почему-то, видя ее вновь перед собой – и зная, что Рейчел-Вейчел увижу только завтра, – я забыл о своем пренебрежении. Вновь я почувствовал ее искрящуюся жизнерадостность, ее абсолютно женственную мускулистость. Я даже поймал себя на том, что сравниваю ее быстрые поцелуи с более томными поцелуями Рейчел и готов отдать им предпочтение. Ну, а что до роста, тут имелись свои трудности. Рейчел-Вейчел, хотя была чуть-чуть ниже меня, массой превосходила меня втрое. Моя же масса и масса Ла Кукарачи были примерно равны. Я осыпал Ла Кукарачу ответными поцелуями.

– Мой серебрянокостный! Мой самый досточтимый и самый страстный! – воскликнула она, когда мы немного перевели дух. – Ах, guerido, я знала, что ты захочешь стать героем нашей революции, высшим… как это говорится?.. Высшим символом Согбенного Подполья!

У меня не было ни малейшего намерения становиться чем-либо подобным. Я по-прежнему твердо хотел завершить мою миссию на Терре как можно быстрее и выбраться отсюда, независимо от того, каким количеством любовных интермедий скрашу свое пребывание тут. Конечно, сбежав из президентской обители, я скорее всего лишил себя возможности отправиться завтра в Амарильо-Кучильо на самолете – если такая возможность действительно существовала. Ах, конечно же, нет! Еще одна приманка и больше ничего. Я глупо попался на удочку. Но все равно, я найду способ…

Но мы уже опять целовались.

– Прекратите это беспутство! – Суровый голос прервал нарастающее упоение. Голос принадлежал отцу Франциску. – Церковь – место для молитв или для подготовки восстания, угодного Богу. Но не для возбуждения и удовлетворения плотских желаний, Роза Моралес!

Мне стало очень не по себе, и я даже немного испугался – выходит, Ла Кукарача и есть та мужеедка, против которой меня предостерегала Рейчел-Вейчел. Дочь губернатора, несомненно, порвала бы со мной навсегда, если бы увидела, чем я сейчас занимаюсь, а может быть, порвала бы в клочья и меня самого. Но ведь она этого не видит и до завтрашнего дня будет далеко отсюда – значит, я нисколько не роняю себя в ее глазах таким поведением. К тому же наложенный ею запрет придал Ла Кукараче новую прелесть, добавив перцу к моим желаниям. Какому мужчине не нравятся мужеедки?

– Ха! – сообщила Роза возмущенному священнику, поворачиваясь к нему и упираясь кулаком в бедро. – Если церковь не для любви, падре, то для чего она? Чтобы преклонять колена перед тобой? Для испуганного бормотания непонятных молитв?

Пока Роза болтала, а отец Франциск негодовал, Эль Торо поглядывал на нас с белозубой дружеской, но нетерпеливой усмешкой, упираясь кулаками в аналой и топыря локти. Теперь он сказал со смехом:

– Роза, я тебе не раз говорил, что революция и страсть несо-четаемы. Особенно если страсть обращена на того, кому в нашем восстании предназначена роль почти бога.

– У, лицемер! – огрызнулась Роза. – Особенно если вспомнить, что твоя собственная роль в революции требует по меньшей мере двух крестьяночек на ночь. Не слушай его, mi amigo, – сказала она мне. – Он меня попросту ненавидит, потому что я не желаю пасть в его объятия, как всякие трепетные, робко обожающие, неграмотные пятнадцатилетние дурочки!

Но мне показалось, что кое в чем Эль Торо прав, и я оглянулся на моих "поклонников", проверяя, как на них подействовало мое очень и очень человеческое поведение. К моему удивлению, они по-прежнему стояли на коленях и смотрели на меня со страхом.

Роза снова придвинула мое лицо к своему, прижав нежные пальчики к моей щеке.

– Не верьте ревнивым завистникам, amadisimo

[15]

[Закрыть] сеньор Кристофер Ла Крус. Революция и любовные ласки сочетаются, как рис с фасолью, как мясо с перченым соусом. Только радости любви позволяют переносить утомительные собрания, бесконечные обсуждения планов, непреходящую опасность разоблачения… Это сущая правда, Кристобаль, queridisimo!

[16]

[Закрыть]

И она нахально возобновила поцелуи и объятия, а я столь же нахально блаженствовал. Мы почти не слышали грустных причитаний священника:

– О дщерь моя, бедная моя дщерь: накрасив губы, пританцовывая на своих высоких каблуках, устремляется она прямехонько в ад!

Пропустили мы мимо ушей и невозмутимое замечание Эль Торо:

– Я, честно говоря, не понимаю одного, Роза: какую эротическую стимуляцию ты находишь в живом скелете? Вот мужчина из плоти и крови, крепкий мужчина, muy hombre…

[17]

[Закрыть]

Но тут нас заставил оторваться друг от друга визгливый вопль:

– Хватит! Из-за вас я очумею! Во имя свободы! Я могу сотрудничать с металлической конструкцией, в которой скверное подобие человека болтается точно паяц на ниточках, но чтобы меня заставляли смотреть, как упругая плоть льнет к свалившемуся с неба белому дерьму…

Естественно, это кричал буддист. С его губ свисали нити слюны.

– Заткнись, Гучу, – прикрикнула Роза. – Чужак с мозгою набекрень, черный чокнутый!

– Самосожгусь, предупреждаю!

– Джентльмены, джентльмены! – загремел я самым глубоким моим басом и качнул аналой, твердо упершись в него растопыренными пальцами. – И моя милая-милая Роза! – добавил я потише. – Могущественные, мудрые вельможи! (Им это подходит куда больше, чем белым техасцам, подумал я). Властители мои! Я злополучный повод для этих ссор, а мне не представился случай высказать собственную точку зрения. Меня глубоко трогают муки непривилегированного Техаса. Я сочувствую целям Согбенного Подполья. Но я буквально и фигурально уроженец космоса и на вашей планете не провел еще и полусуток. Как циркумлунец из Мешка я обязан поддерживать замирение, на которое опирается отмена Интердикта. Долг по отношению к моему родному миру запрещает мне становиться на чью-либо сторону в ваших внутренних распрях и требует, чтобы я придерживался строжайшего нейтралитета во всех делах. – Тут я, однако, незаметно придвинул руку к туфельке Розы и ласково накрыл ее ладонью, дабы заверить мою милую, что мой "строжайший нейтралитет" отнюдь не касается наших нежных, а теперь и жарких отношений.

– К тому же, – продолжал я, – в Далласе я оказался совершенно случайно. Космолет должен был высадить меня в Амарильо-Кучильо, где мне необходимо заняться неотложным делом, от исхода которого зависит дальнейшая безопасность… нет, жизнь, значительной части обитателей моего мира, и думать я в первую очередь обязан о них. Как я ни сочувствую вашей революции, как ни польщен честью, которую вы мне оказываете, приглашая принять в ней участие, с величайшим сожалением я вынужден отказаться.

– Но amiguisimo,

[18]

[Закрыть] – возразила Роза с детским удивлением и обидой, на общий женский манер маскируя таким образом полнейшую фальшь, – раз ты согласился прийти на наше свидание, значит, ты согласился на все остальное. Я так тебе верила…

– Притворяется мужчиной, а ведет себя не по-мужски, – пренебрежительно перебил Эль Торо, адресуясь, по-моему, не ко мне, а к Розе.– Становится все яснее, что полному отсутствию мышц… да и cojones сопутствует и полное отсутствие мужества в сердце.

– Фальшивое сердце, а не только фальшивая плоть. Довольно возжаться с этой смертной образиной, – полу продекламировал, полупрошипел буддист Гучу, а отец Франциск произнес с упреком:

– Хотя я и терплю во имя восстания, дети мои, но я все время предостерегал вас против иноземцев. И вот вы видите в этом исчадии первого круга Ада, в этом двусмысленном существе с низших звезд…

Меня рассердили их намеки на мою слабость, а особенно – на слабость моего полового аппарата, но я сдержал свой гнев и снова пророкотал, как отдаленный гром:

– Джентльмены! Джентльмены!

Просто поразительно, как голос, подобный надвигающейся грозе, завладевает вниманием присутствующих и прекращает их споры. Запомнив это важное для сцены открытие, я продолжал:

– Ваш план использовать меня как символ революции, хотя и очень романтичен и очень лестен для меня, к сожалению, абсолютно неосуществим. – Тут я коротко сообщил им, как разогнал отряд дворовых в обители Остина, заключив свой рассказ словами: – Таким образом, ваши крестьяне и пролетарии-киборги не только не стекутся ко мне, но наоборот, побегут от меня в ужасе.

Эль Торо, слушавший меня с живейшим интересом, сказал:

– А-а, товарищ! Теперь я вижу, что ты, возможно, и не трус, но глубокий невежда в области психологии. Всякого вождя, уж тем более наделенного сверхъестественными свойствами, обязательно должны бояться, а не только любить. Страх и приверженность – это две стороны одной монеты. Можешь положиться на нас: мы представим тебя таким, что отталкивать ты будешь чуточку меньше, чем притягивать.

– Истинно так, сын мой, – кивнул отец Франциск. – Даже Бог-Отец правит в первую очередь благодаря животворному страху, который внушает своим созданиям.

Гучу ничего не сказал – то есть членораздельно. Он только пучил глаза, ворчал и бормотал, и ритмично покачивался на стуле. Роза прощебетала:

– И ведь, amado, ты хочешь попасть в Амарильо-Кучильо. Так мы доставим тебя туда в заключение давно задуманной поездки на север для пробуждения и сплочения революционных сил. Неужели ты не можешь послужить революции один-единственный месяц?

Эта наживка показалась мне заманчивой, хотя месяц вдвое превышал тот максимальный срок пребывания на Терре, который врачи считали допустимым (впрочем, врачи всегда в таких случаях перестраховываются). Но тут я сообразил, что месяц Розы означает два реальных месяца, если не все четыре, да и то при условии, что это не просто приманка.

– Джентльмены (и, конечно, дражайшая, заботливая Роза), я все-таки вынужден отказаться по нескольким непреодолимым причинам. Во-первых…

– Ха! – перебил Эль Торо. – Слабак до мозга костей, как я сразу увидел. Ни мышц, ни cojones.

Отец Франциск смотрел сквозь меня, презрительно покачивая головой.

Роза выдернула ножку из-под моей ладони, топнула каблуком совсем рядом с моими пальцами и плюнула в меня.

– Cobarde! Трус! Ему так доверяли, а он и не мужчина даже! Aii, aii! Как обманута эта бедная девушка, эта muchacha muy miserable!

– ХВАТИТ!!! – С леденящим кровь воплем Гучу вскочил со стула, пригнулся, сцапал красную канистру и принялся поливать ее весьма пахучим содержимым свою курчавую голову, прыгая и завывая: – Не могу больше! Сейчас подожгусь! Не смотреть же, как вы все пресмыкаетесь перед этим никчемным, грязным, трусливым чучелом без жил и мужества! Нет уж, поджигаюсь! – И он выхватил из складок своего одеяния что-то вроде приборчика, как мне показалось, для высекания искр или выбрасывания язычка пламени.

– Товарищ, брось свои восточные штучки! – рявкнул на него Эль Торо.

– Язычник! – возопил отец Франциск. – В моей церкви ты гореть не будешь!

– Из всех чокнутых!.. – сообщила Роза синему потолку, выбивая каблуками негодующую дробь.

– Хватит, безмозглая черная башка! ХВАТИТ!!! – загремел я, отключив все ограничители.

Он остановился. Нет, профессиональный актер обладает огромным, пусть и нечестным, преимуществом перед наземными тварями!

Я обвел их всех вглядом средней неторопливости, придавая лицу максимально черепной вид, и сказал:

– Подлые бандюги! Я глубоко оскорблен вашими уничижительными намеками по адресу моей мускулатуры и мужественности. Не стану задерживаться на том, что ни у кого из вас не хватило умишка сообразить, какая мощная диафрагма потребна для такого великолепного голоса, как мой. Я предлагаю…

– Мне непонятно, как можно устроить дуэль на мышцах диафрагмы, – презрительно перебил Эль Торо, однако вглядываясь в меня с новым интересом.

– Разве что устроить состязание, кто кого перекричит, – вставил Гучу не только вполне нормальным голосом, но и, как ни странно, даже весело. Поджигательное устройство исчезло из вида, но с буддиста продолжало пахуче капать. – Только этим нас и кормит,

– слова, слова, слова… – Он со смешком умолк, дважды глубоко вдохнул и экстатически улыбнулся. – Кайф в самый раз.

– Жулье бессовестное! – вмешалась Роза, грозя ему пальцем.

– Грозишь самосожжением, чтобы надышаться бензином!

– Состязаться, кто кого перекричит, я не предлагаю, – объявил я спокойно. – Хотя дуэль на диафрагмах вполне возможна. Например, зажмем носы, наберем в грудь побольше воздуха, сомкнем открытые рты и проверим, у кого первого лопнут барабанные перепонки. А предлагаю я помериться силой внешнескелетной мускулатуры.

– Но тебе тогда обеспечено преимущество за счет твоего металлического устройства и моторов, – возразил Эль Торо. – Хотя, конечно, я могу согнуть вдвое любой из этих стержней, – добавил он, рассматривая мои титановые кости.

– Я намеревался полностью отказаться от этого преимущества,

– ответил я, не объяснив однако основной причины моего решения: батарейки мои заметно истощились. Подкрепляя Внутреннего Человека пилюльками и всем прочим, я забыл о нуждах внешнего, титанового. А схватка даже при включенных моторчиках ничего хорошего не сулила. И ведь Рейчел-Вейчел в рассеянности ускакала с моим багажом, со всеми бесценными батарейками! Чтоб ей провалиться, дылде долговязой!

Не меняя позы, я медленно разогнул правую руку и повернул ее ладонью к членам Революционного комитета, а затем показал им ее тыльную сторону.

– Как видите, моя кисть за запястной опорой, включая пальцы, ничем не прикрыта и лишена каких-либо механических приспособлений. Я предлагаю самому сильному из вас простейшее состязание. Предплечье плотно прижато к столу, запястье неподвижно. Мы смыкаем руки в пожатии и сжимаем их, пока один из нас не признает себя побежденным, либо сказав "сдаюсь", либо распрямив пальцы.

Мягко звякнув экзолучевой и экзолоктевой костями, я положил правое предплечье на аналой.

– Дайте его мне! – радостно завопил Гучу, кругообразно размахивая правой рукой и топыря пальцы. – Я из его тыкалок пюре сделаю. Э-гей, небеснорожденный! Прощайся со своей ручонкой!

– Нет, я, – заявил Эль Торо, небрежным движением отбрасывая буддиста на стул. Потом достал сигару, раскурил ее и зажал в крепких белых зубах. Впервые я ощутил на Терре подлинный запах табака без примеси марихуаны. Мекс сел напротив меня, закатал правый рукав до плеча, открыв могучий бицепс, однако руки на стол не положил.

– Я не вполне уверен, сеньор, – сказал он, – что ваша рука каким-то образом не укреплена металлом то ли невидимым, то ли хирургически вживленным под кожу.

– Я проверю, – сказала Ла Кукарача, опустилась на колени и, взглядом испросив у меня разрешения, приподняла мою руку с аналоя. Она ощупала ее очень тщательно, кое-где довольно глубоко вонзая острые ноготки. – Чувствую только кости и мышцы под плотной кожей. Это рука труженика, – сообщила она Эль Торо, поцеловала два свои пальца, прижала их к моей ладони и, не поднимаясь с колен, приказала: – Начинайте.

– Валяй, Бычок! Раздави его в лепешку! – завопил Гучу. Отец Франциск, явно во власти противоречивых чувств, произнес

сурово:

– Устраивать какие бы то ни было спортивные состязания в храме, и уж тем более на Господнем аналое, противно закону. За исключением случаев, когда нужно принять революционное решение, – докончил он неубедительно, увлеченно уставившись на наши руки.

Эль Торо медленно разогнул мускулистое предплечье, придав кисти нужное положение. Мы прижали ладонь к ладони, стараясь найти наиболее удобную позу. Моя рука, несколько более костлявая, была больше, чем его, которая показалась мне мягкой и влажной.

Внезапно он со всей мочи сжал мою руку, и воздух вырвался между зубов, закусивших сигару, с громким "ха!".

Я в ответ сжал свои пальцы примерно с той же силой, безмятежно глядя в его карие глаза, в которых отразилось изумление. Затем я сжал его руку чуть сильнее, он ответил тем же, яростно попыхивая сигарой. Мышцы ниже локтя начали распирать мой рукав, как твердые палки салями. Включились и взялись за работу поверхностный и глубокий разгибатели пальцев, а также девятнадцать мелких мышц кисти, в основном под апоневрозом ладони. Я усилил нажим. Выплюнув остаток сигары с тихим, но страдальческим "aiii", он разжал и выпрямил пальцы. Я тотчас растопырил мои, продолжая смотреть непроницаемым взглядом на Эль Торо, который легонько массировал свою сокрушенную кисть.

– Un milagro

[19]

[Закрыть], – прошептал отец Франциск и перекрестился.

– Провалиться мне на этом месте! – воскликнул Гучу.

– Amado muy bravo! – вскричала Роза. – Ole!

[20]

[Закрыть]

Эль Торо протянул мне левую руку, но тут же, пожав плечами, опустил ее и протянул правую.

– Camarada, – произнес он торжественно. Мы обменялись осторожным рукопожатием. Он, правда, поморщился, но продолжал улыбаться. – Ты удивительный hombre, – сказал он. – Но hombre, muy hombre. Гучу, у него есть мышцы, можешь мне поверить.

Право же, он мог бы это сообразить и без проверки на горьком опыте. Причем вопреки возгласу падре, чуда тут никакого не было. Просто пальцы у человека в невесомости сжимаются и разжимаются столь же часто и с такой же силой, как при тяготении. А может быть, и с большей. Практически для всех видов деятельности и передвижения в невесомости достаточно самых жиденьких мышц, уступающих силой раз в двадцать мышцам, вынужденным непрерывно преодолевать тяготение Терры – за исключением мышц, обслуживающих кисти (и пальцы на ногах, если у вас хватает ловкости). Во всяком случае, так обстояло дело со мной, поскольку я с раннего детства принимал участие в изготовлении костюмов, реквизита и декораций для отцовских спектаклей. Кроме того я постоянно лепил разные вещицы из самой упругой глины, и многие – одной рукой (вторую отец привязывал к спине).

– Ole! – снова крикнула Ла Кукарача и пустилась в пляску на аналое, отбивая каблуками чечетку и вихляя очаровательными ягодицами. В такт она запела бойкую песню, начинавшуюся словами "Эль эскелето, эль эскелето", лукаво на меня поглядывая.

Эль Торо и Гучу тут же подхватили песню – Гучу хлопал в такт, а Эль Торо барабанил левой непострадавшей рукой по аналою. Только падре не присоединился к ним, то негодующе хмурясь, то улыбаясь наперекор себе.

Я тоже невольно начал хлопать. Внимательно вслушиваясь, я разобрал, что это революционная песня о пришествии Высокой Смерти, и меня непреодолимо потянуло взяться за эту роль. Сыграть Смерть перед зрителями, исполненными благоговейного страха и обожания, – вот задача! А точнее, беспроигрышная роль, верняк!

Роза завершила танец совсем уж сногсшибательной чечеткой.

Внезапно для самого себя я сказал:

– Senores у sinorita sublima

[21]

[Закрыть], если вы гарантируете доставить меня в Йеллоунайф до истечения трех недель, я гарантирую хотя бы пробный дебют в роли Эль Эскелето.

– Мой герой! – вскричала Роза, кидаясь ко мне по аналою. – Mi heros de la revolucion!

Мы горячо обнялись, и вновь посыпался град поцелуев.

Этого занятия мы не прервали и когда услышали у себя за спиной звук распахивающихся тяжелых створок, а затем топот босых ног по земляному полу. И даже когда застучали копыта идущей шагом лошади. Собственно, оторваться друг от друга нас заставил только голос Рейчел-Вейчел:

– Милый, я нечаянно увезла твой багаж и потому… Ах, так ты лапаешь и лижешь эту дерганую пигалицу, мексиканскую потаскушку Розу Моралес!

Она въехала в церковь на своем белом коне. Коленопреклоненные мексы все-таки вскочили и прыснули к стенам. Двое, бежавшие впереди нее, метнулись за аналой и начали что-то взволнованно рассказывать Эль Торо, но все мое внимание сосредоточилось на Рейчел-Вейчел. Бледное лицо Черной Мадонны стало от ярости еще бледнее, смертоубийственные глаза – еще смертоубийственнее.

– Я просто присоединяюсь к вашей революции, дорогая, – объяснил я ей с неподражаемой находчивостью.

Никогда еще ни одно мое остроумное замечание не пропадало настолько втуне. Обе девицы теперь явно слышали и видели только друг друга.

Роза, ничуть не испугавшись гнева и роста Рейчел, сдернула туфли, чтобы воспользоваться их каблуками как оружием, и язвительно крикнула:

– Так я, по-твоему, потаскушка? Да кто же не знает, что ты подделываешь себя под революцию, только чтобы вешаться на шею самым грубым и невзыскательным из наших последователей!

– Мне начхать, что бы ты ни несла про меня, хуаресская шлюха! – отпарировала Рейчел. – А вот лапы от капитана Черепа держи подальше. Он мой!

– Ах, твой! Или ты не видела сейчас, как он меня ласкал? К твоему сведению он перед этим устроил поединок с Эль Торо, а я была наградой победителю. И победил он! Он мой, слышишь? Мой, мой, мой!

Я сделал последнюю очень рискованную попытку помирить их, хотя сказал чистую правду:

– Красавицы! – пророкотал я. – Прекратите эту губительную ссору. Я люблю вас обеих одинаково.

– Он чокнутый, но он мой! Он обручился со мной в Господнем храме, техасская ты воровка мужей! – отозвалась Ла Кукарача.

– Черепуша в бреду. Обращая единолично в бегство двести солдат, он был ранен в голову, а ты даже не заметила, не помогла ему, микроскопическая сучка, карликовая болонка в течке! – объяснила ситуацию Рейчел.

Меня ухватили сзади за плечо, и Эль Торо быстро зашептал:

– Не вмешивайся, camarada. Они устраивают драку уже – ау, Dios

[22]

[Закрыть]! – да-да, уже в двадцатый раз. Каждая считает себя единственной героиней нашей революции. Но мне сообщили, что собралась толпа. Camarada, ты должен сейчас же придумать, с какой речью обратишься к ним. Я коротко представлю тебя. Ты выйдешь рядом с камарадой Ламар для вящего эффекта – ваши костюмы очень гармонируют. Конечно, если она еще сможет выйти к ним.

– Elefante! No, jirafa!

[23]

[Закрыть] – тем временем вопила Роза товарищу Ламар. – Ив постели никуда не годишься, как утверждают все мужчины.

Руки Рейчел опустились на пистолеты.

– Вот-вот! Стреляй в меня! Убей меня в святом храме! – с торжеством потребовала Роза. – Докажи, что ты не истинная дочь Революции, а всего-навсего заносчивая техаска!

Руки Рейчел сомкнулись, расстегнули пояс с пистолетами и положили его на седло. Затем она грациозно спрыгнула на пол, хлопнула коня по боку и, указав на боковую стену, приказала: