Текст книги "1759. Год завоевания Британией мирового господства"

Автор книги: Фрэнк Маклинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)

Стивенс оправдывался тем, что вскоре после того, как его солдаты выстрелили, появились два охотника на каноэ. Они признались, что стреляли. После этого эпизода лейтенант вернулся в лагерь.

Когда Роджерс и рейнджеры прибыли на место встречи, обнаружилось, что там не было продовольствия. Вдобавок, Стивенс уже был здесь, но затем ушел, захватив провизию с собой. Так что нет ничего удивительного в том, что рейнджеры впали в отчаяние. Как сообщал Роджерс, «наше огорчение в связи с этим действительно невозможно описать словами. Настроение, уже почти полностью подавленное перенесенным голодом и усталостью, теперь вообще пало. Мы увидели, что нет никаких средств спасения и никаких оснований надеяться, что мы можем избежать самой отвратительной смерти – смерти от голода».

В это время Роджерс, скрывая свои чувства, приказал солдатам развести костры. Он пытался поддержать их, утешая тем, что теперь они могут хотя бы отоспаться. Фантастически импровизируя, командир заставил их работать, выкапывать корни и земляные орехи, готовить пищу из каты съедобной, а точнее, из клубней этого растения («самого отвратительного растения, которое смогла создать дикая природа»). Рейнджеры варили и заготовляли тавхо – растение, известное под названием «тигровая лилия».

Между тем Роджерс приступил к строительству плота, на котором надеялся доплыть до форта номер четыре, чтобы добыть продовольствие. Проливные дожди заставили прервать строительство, для которого требовалось сочетание деревьев таких пород, как ольха, ива и ель красная. Корни ели, связанные вместе, использовались в качестве веревок, побеги ольхи и ивы, пропущенные между бревнами и закрепленные еловыми корнями, обеспечивали прочность плота, из серебристых кленов оказалось возможным сделать весла.

Роджерс и три солдата, которые должны были сопровождать его, набросали еловые лапы в середину плота, поставив ряд веток вертикально, словно зубья расчески. К ним они привязали свои мушкеты и рожки с порохом, ранцы и одеяла.

Роджерс оставил за командира капитана Гранта и пообещал вернуться через десять дней (однако не сообщил, что Грант должен делать, если он не вернется), 27 октября отправился на плоту по реке. Вместе с ним был Огден, появившийся таинственным образом. Это еще один рейнджер и еще один из сыновей вождя Гилла.

Они спускались вниз по течению в пенящихся водах, едва справляясь с управлением плота в стремительном потоке. На следующий день рейнджеры добрались до грозных порогов и водопадов на реке Уайт (Белой). Там плот унесло в стремнины и разбило. Роджерсу и его спутникам удалось выбраться на берег вместе с мушкетами раньше, чем плот стал неуправляемым. Они мрачно наблюдали за тем, как волны подхватили их «суденышко», а затем разбили его на составляющие бревна.

Роджерс продолжает эту историю: «Из последних сил нам удалось выбраться на сушу и подойти к водопаду. Рядом с водопадом капитан Огден и другой рейнджер охотились на красных белок, чтобы поесть. Но им повезло, они подстрелили куропатку. А я попытался сделать на земле новый плот… Не имея возможности валить деревья, я поджигал их, а потом сжигал до требуемой длины. Все это происходило на третьи сутки после того, как мы покинули наших спутников. На следующий день мы собрали вместе весь свой материал и закончили строительство плота. Мы доплыли на нем до самого водопада Ваттоквитчи, длина которого равна приблизительно пятидесяти ярдам».

Здесь они направили плот к берегу раньше, чем его подхватило течение. Затем Роджерс спустился к низине водопада, разделся и поплыл в ледяной, бурлящей воде, чтобы поймать плот. Огден пытался в этот момент уменьшить скорость спуска с водопада, придерживая плот с помощью веревки, сделанной из побегов дикого ореха.

Роджерс очень сдержанно высказался по этому поводу: «Капитан Огден придерживал плот, пока я спускался вниз, готовясь к тому, чтобы подплыть к нему и поймать, по возможности, направив его к берегу. Для нас это было единственным средством, чтобы выжить. Мы не смогли бы построить третий плот, если бы потеряли этот… Мне повезло, я справился».

Пошел снег. Первые снежинки падали на деревья, когда они вновь погрузились на плот. 31 октября группа Роджерса встретила дровосеков, которые дали им еду и убежище, а также помогли добраться до форта.

Через полчаса после прибытия в форт номер четыре (скорее мертвыми, чем живыми), измотанный Роджерс отправил продовольствие вверх по реке Гранту и рейнджерам. Сами они прибыли через четыре дня – ровно через десять дней после того, как Роджерс покинул их. Ровно о таком сроке отсутствия он и говорил.

Роджерс также отправил каноэ с продовольствием в помощь любым отставшим солдатам на других реках – например, на реке Мерримак. И это было очень хорошо, так как отряду лейтенанта Джорджа Кэмпбелла пришлось проделать еще более страшные путь, чем подразделению Роджерса. Томас Мент, которых беседовал с уцелевшими солдатами, дает следующее описание в своей более поздней истории войны в Северной Америке: «Эти солдаты в течение некоторого времени не имели никаких средств к существованию. Доходило до того, что некоторые из них оказались на грани безумия из-за перенесенных страданий. Все осложнялось тем, что они не имели ни малейшего представления о том, куда заведет маршрут, по которому они шли. К тому же, у них, безусловно, уже не осталось никакой надежды на какую-нибудь помощь. Остальные, кто не мог больше переносить острые боли в пустом желудке, пытались съесть собственные экскременты. Всю кожу, которая была у них на патронных сумках, рейнджеры уже обожгли и жадно съели. 28 октября, когда они переправлялись через небольшую реку, запруженную бревнами, наконец-то обнаружились человеческие тела, с которых не только были сняты скальпы, но которые оказались ужасно изуродованными. По их предположениям группы, это были некоторые солдаты из их отряда. Время было такое, что выбирать не приходилось. Соответственно, они напали на трупы, словно каннибалы. Иные из них заглатывали человечье мясо в сыром виде. Нетерпение оказалось настолько огромным, что они не могли ждать, пока разведут костры, чтобы приготовить еду. Когда удалось притупить страшные приступы боли, которые приходилось терпеть раньше, солдаты тщательно собрали все остатки и унесли с собой. Это было единственным, что поддерживало их, кроме корней и белок. Так продолжалось до 4 ноября, когда Провидение направило их к лодке с продовольствием на реке Коннектикут, которую отправил майор Роджерс, чтобы поддержать своих людей».

В форте номер четыре Роджерс позволил себе отдохнуть в течение двух дней до того, как отправиться обратно вверх по реке. Он написал Амхёрсту о своих подвигах, в основном, опираясь на память, так как потерял записи, которые делал ежедневно, а также письма во все города и поселения Нью-Гемпшира с просьбой о помощи и поддержке любому из его солдат, которые отстали и могли оказаться там.

Роджерс вернулся к реке Аммоносук 2 ноября, захватив по возможности больше продовольствия, а также приведя поисковые отряды для прочесывания лесов в поисках пропавших подразделений.

Одно из подразделений смогло выбраться самостоятельно, пройдя из долины реки Пассумпсик до реки Коннектикут (некоторые исследователи Роджерса предполагают даже, что он сам прошел этим путем, но их доказательства не убедительны).

Появилось еще несколько солдат. Роджерс оставался в форте номер четыре до позднего ноября, надеясь, что рейнджеры еще придут. Затем он сдался и по снегу отправился в Краун-Пойнт, где Амхёрст встретил его как героя.

Первое послание Роджерса из форта номер четыре, написанное 1 ноября 1759 г. и полученное в Краун-Пойнт через шесть дней, вызвало взрыв эйфории (особенно, если учесть завышенную оценку урона, который он якобы нанес индейцам племени абенаков, а также занижение собственных потерь).

8 ноября Амхёрст писал по поводу доклада Роджерса: «Я… уверяю Вас, что получил удовлетворение, прочитав его. Каждый шаг, о котором Вы информируете меня, был предпринят на основе разумного решения, и заслуживает моего полного одобрения».

Он приказал арестовать лейтенанта Стивенса. Военный суд назначили на апрель 1760 г. На слушании дела Стивенс протестовал, что Амхёрст не давал ему точного графика. Поэтому лейтенант принял свое (предположительно ошибочное) решение, исходя из самых добрых намерений. Амхёрст и военное командование не желали выслушивать его оправдания, особенно теперь, когда рейд на реку Сент-Франсис рассматривали как экспедицию, которая спасла Новую Англию от будущих рейдов индейцев.

Стивенса сочли виновным и уволили с военной службы.

Вокруг рейда на Оданак всегда было много противоречий. Несомненно, многие рейнджеры грабили и разоряли как головорезы. Они разгромили церковь в деревне Сент-Франсис и принесли с собой посеребренные медные канделябры, статую Девы Марии из литого серебра с пробой, два золотых подсвечника, кадило, золотую шкатулку и много других ценностей. Многие годы распространялись рассказы о том, как рейнджеры возвращались в дикую местность, чтобы найти спрятанное ими золото и серебро, закопанное на обратном пути.

Но не бывает дыма без огня. Амхёрст 24 декабря 1759 г. сделал в своем ежедневнике запись, из которой следует: некоторые рейнджеры возвращались с грузом денег (ожерелий из ракушек) и других товаров для торговли. Согласно оценке, стоимость награбленного добра, которое солдаты Роджерса принесли с собой, составляла 933 доллара.

Вокруг Краун-Пойнт ходило много оскорбительных слухов о том, что Роджерс оказался главным лицом, получившим доходы, что у него были свои дела с грабителями. Якобы он давал им еду в обмен на долю из награбленной добычи, поэтому отбирал ее у голодающих, чтобы передать своим сообщникам. И все это он будто бы делал из жадности.

Иные говорили, что Роджерс сделал состояние на рейде. Они заявляли, что командир выдавал деньги авансом теперь уже погибшим рейнджерам, а затем настоял, чтобы армия оплатила его расходы.

Но самое большое обвинение против Роджерса заключалось в том, что он провел военную кампанию с целью преднамеренного уничтожения индейцев племени абенаков. Широко употребляются такие термины, как «геноцид». Правда, это вряд ли может соответствовать одновременному утверждению, будто Роджерс убил лишь горстку индейцев в деревне Сент-Франсис. С моральной точки зрения, едва ли существует различие между смертоносным рейдом Роджерса и «массовыми убийствами» в 1757 г., устроенном индейцами племени абенаков в форте Ульям-Генри. Это особенно справедливо, если мы примем точку зрения ревизионистов и «сократим» список потерь в каждом отдельном случае. Но, без сомнения, англо-американцы, стремившиеся представлять «цивилизацию», вряд ли могли оправдаться тем, что их общая культура гарантировала такие действия.

Действия в дикой местности Северной Америки стали безжалостной, грубой и жесткой войной. И обе стороны не давали пощады друг другу. Со строго военной точки зрения, рейд Роджерса на деревню Сент-Франсис в октябре 1759 г. был бессмысленным и необоснованным, особенно, если учесть, что Роджерс потерял трех офицеров и сорок шесть военнослужащих других чинов, но сам, вероятно, едва ли нанес противнику больший ущерб. Эта операция даже не прекратила рейды. Абенаки нанесли ответный удар в июне 1760 г., когда они дошли с боями далеко на юг – вплоть до Чарльстона, Нью-Гемпшира, уничтожив всю семью Джозефа Уилленда.

Вероятно самое трезвое мнение относительно рейнджеров Роджерса сводится к тому, что они никогда и нигде не были столь хороши или эффективны, как того требовала легенда. Правда, Роджерс неустанно работал над тем, чтобы сделать из них элитное партизанское подразделение. Но французские нерегулярные войска и их союзники-индейцы значительно превосходили рейнджеров в качестве бойцов в дикой местности.

Когда в результате тщательного исторического анализа преувеличения, целесообразные с практической точки зрения для тщеславной саморекламы Роджерса, сокращаются, он более не предстает перед нами колоссом пограничной мифологии. Мы видим перед собой человека с туманными перспективами, который не отличался ни кристальной честностью, ни порядочностью. Это – менее образованный вариант Амхёрста, ненавидящий индейцев, но наделенный безграничной энергией и сверхчеловеческой волей. Сомнений в его фактической храбрости не может быть вообще. Но огромнейшее историческое значение Роджерса заключается в том, что он послужил ролевой моделью для будущих провинциальных «лесных героев» и лидеров партизан.

С одной стороны, мы можем рассматривать его как духовного предшественника Дэниела Буна, Дэви Крокета и Кита Карсона. С другой, его можно сравнить с Джоном Брауном, Лоуренсом Аравийским и Ордом Уингейтом. Никто не собирался зайти так далеко, как индейцы племени абенаков, которые называли Роджерса «Вабо Мадахондо» – «Белый Дьявол». Но совершенно ясно: он принадлежал к людям типа Кортеса. Это человек, деятельность которого мы осуждаем, но восхищаемся его храбростью.

В любом случае, люди не живут только одним историческим фактом. Им нужны идеология, коллективные образы и мифология. Именно поэтому события октября 1759 г. в Северной Америке и легенда о Роджерсе и его рейнджерах производит неизгладимое впечатление.

Глава 11
Залив Киброн

«Меня ужасно огорчило бы, если противник смог бы бежать от Вас безнаказанным… Позвольте мне добавить, что в Англии нет ни одного человека, который был бы доволен Вашими успехами больше меня, радовался больше, чем я, тому, как Вы пожинаете плоды, заслуженные Вашими подвигами».

Письмо адмирала Хоука своему сотоварищу-адмиралу, датированное 14 сентября 1759 г., где он поздравляет его с победой при заливе Лагуш, вероятно, было написано со стиснутыми зубами. Дело в том, что Хоук считал, что он сам лучше, чем Боскавен. Этот человек тайно возмущался тем, что сначала его «собрату»-офицеру отказали в назначении на пост военно-морского командующего экспедицией, сопровождавшей Вульфа на реку Св. Лаврентия, а затем выдвинули на пост командующего флотом в Средиземном море.

В начале сентября Хоук беспокоился о том, каким образом он сможет обеспечить плотную блокаду портов Франции на побережье Атлантического океана. В то время он и Адмиралтейство были поглощены борьбой с судами снабжения, поставляющими продовольствие для военно-морских кораблей.

Вероятно, Хоука и Боскавена обуревали мечты о славе. Но поставщики продовольствия относились к таким предпринимателям, которыми руководили более реальные задачи. Новая система снабжения военных кораблей в море стала опасной, процент потерь и разрушений был высок. Это неблагоприятно отражалось на доле прибылей предпринимателей.

Хотя Хоук негодовал на поставщиков продовольствия, полагая, что у них полностью отсутствовал патриотизм, он понимал: в войне с людьми, не подчиняющимися военно-морской дисциплине, он не сможет победить. Поэтому пришлось выпустить два приказа, которые, в сущности, означали капитуляцию перед требованиями бизнесменов. Адмирал предписывал, что любой торговый корабль, который получит повреждения в процессе погрузки, должен подать сертификат о полученных повреждениях владельцу судна. Это будет являться документальным доказательством, по которому выплачивается компенсация. Хоук отдал строгие распоряжения своим капитанам, запрещающие им насильственно вербовать матросов, служащих на борту подобных кораблей снабжения и имеющих сертификат о «защищенном» статусе.

Поэтому в сентябре Хоук был поглощен в основном разработкой технических деталей для развития своего нововведения – плотной блокады. Французы, напротив, должны были взвесить все последствия битвы при Лагуше, одновременно продолжая изучать последствия внутреннего служебного соперничества. Его фатальные недостатки привели к тому, что пришлось собирать армию вторжения в одном порту, а сопровождающую ее эскадру боевых кораблей – в другом. Они потратили большую часть года на то, чтобы подготовить армию вторжения и поддерживающую ее флотилию, испытывая трудности, вызванные недостатком финансовых средств, коррумпированными администраторами и агентами, адмиралами и генералами-«примадоннами».

Этот процесс настолько затянулся, что у противника появилось время для организации блокады атлантических портов и даже для разработки нового метода обеспечения продовольственным снабжением в море. Командор Бойс патрулировал перед Дюнкерком, Родни – вдоль побережья Нормандии, Дафф вел тщательное наблюдение за Морбианом, а Хоук и Харди курсировали перед Брестом. И всем им виделись письмена на стене: «Лагуш!»

Исходя из рациональных соображений, Франция должна была теперь отказаться от своего проекта вторжения. Но находился под угрозой серьезный вопрос о доверии. Отступать оказалось слишком поздно.

Расформирование армии д'Огюльона означало бы публичное признание военно-морской импотенции. В дополнение к этому предполагалось, что вторжение в Британию должно стать главным ударом, который поможет восполнить катастрофические поражения в Индии, Вест-Индии и Канаде. Если отказаться от этого проекта, то каким должен стать план отступления или сценарий на самый плохой случай? Ужасающая правда заключалась в том, что такового не было.

Следовательно, нет ничего удивительного в том, что после Лагуша Шуазель, Бель-Иль и Беррьер направили всю свою энергию на обдумывание новой военной хитрости.

Шансы Франции против счастливого исхода были огромны, но военно-морская победа где-либо не исключалась. Но даже один такой триумф с последующей высадкой войск в Британии мог привести к почетному миру. Поэтому Людовик XV и его министры решили сделать ставку на адмирала Конфлана. Для подобного риска имелись определенные гарантии. Конфлан успешно участвовал в Войне за австрийское наследство, его послужной список в течение периода с 1740 по 1748 гг. был хорошим: он взял два линейных корабля, один из них – престижное судно «Северн» (октябрь 1747 г.) Под конец «Северн» отвоевал обратно Хоук.

Министр военно-морского флота взял Конфлана на заметку как возможную «звезду», повысив в звании от генерал-лейтенанта (в результате, остались обойденными восемь пэров) до всего лишь одного из двух вице-адмиралов в 1756 г., а в 1758 г. – и до звания полного адмирала, единственного на вершине французской военно-морской пирамиды. В том же году были признаны заслуги адмирала за пятьдесят лет доблестной службы на море: Конфлан получил жезл маршала Франции. Это первый военно-морской командующий, награжденный таким образом после 1692 г. (тогда жезл был вручен адмиралу Турвилю).

Такое повышение по службе, как предполагалось, стало наградой за уже совершенные великие подвиги. Но этой теории явно противоречило то, что Конфлан ничего еще не совершил.

Однако присвоение звания маршала, как полагали, должно было сделаться стимулом, повышающим боевой дух военно-морского флота, а также явным намеком Конфлану: от него ждут великих свершений.

Конфлан 26 августа получил формальные инструкции от Людовика XV, в которых ему сообщалось: он должен вывести свой флот из Бреста в открытое море, и по возможности быстрее.

Еще один комплект инструкций, о которых, вероятно, адмирал знал, в тот же день вручили Биго де Морогю. Ему приказывали приступить к командованию конвоем в составе шести кораблей, собранному в Морбиане. Они должны действовать в качестве эскорта для соединения вторжения под командованием д'Огюльона.

Между тем Шуазель продолжал свое несчастливое сотрудничество с принцем Чарльзом Эдуардом Стюартом и его представителями. Министр призвал 2 августа Мюррея из Элибэнка для полномасштабной экипировки якобитов и их «красавчика-принца», не забывая упомянуть о целом ряде неблагоразумных поступков, совершенных и отдельными сторонниками принца Стюарта, и самим принцем.

Некоторые из жалоб были бессмысленными тирадами по вопросам, которые в любом случае не подлежали контролю Мюррея. Например, голословно заявлялось о глупом и грубом поведении солдат ирландской бригады во французских портах. Шуазель объяснял: на проект вторжения уже потрачено двадцать четыре миллиона франков, что связано с непредвиденными трудностями в снабжении баржами и транспортными судами. В результате экспедиция отстает от графика.

Но министр сообщил Мюррею, что д'Огюльон вскоре покинет свой штаб в Бретани, и высказал предположение: принц Стюарт прибудет в Париж на совещание с командующим перед тем, как тот отплывет из Франции.

Нечего и говорить, что Чарльз Эдуард проигнорировал советы и продолжал оставаться в мрачном настроении в своих палатах. Единственное значительное действие, которое он совершил, заключалось в том, что принц написал письмо Бель-Илю, жалуясь на то, что ему ничего не известно о французских планах, а нетерпение «друзей в Англии» продолжает нарастать.

Как Франция, так и якобиты преувеличивали прочность своего положения. Версаль уже тайно решил не учитывать принца в своих планах вторжения, хотя у него и было большее влияние в Шотландии, чем полагали французские министры. В этом отношении принц пользовался мантрой «мои друзья в Англии», о существовании которых не имелось никаких документированных данных. Принц не предоставил их министрам своевременно.

После того как поступило известие о Лагуше, Макензи Дуглас, всегда оставаясь более внимательным читателем сообщений о ходе дел, чем Мюррей, сразу же увидел возможные последствия. Французы должны перейти в наступление, высадившись в Шотландии. Но они, без сомнения, откажутся от высадки на английском побережье.

Как всегда, Чарльз Эдуард продолжал настаивать на том, что он не интересуется никакими планами, которые не включают высадку французов в Англии. Когда это сообщение передали Шуазелю, то он незамедлительно понял: шотландская экспедиция не представляет совершенно никакого интереса. Поэтому министр просил Мюррея, понимая, что принц не желает отправляться в Шотландию, заставить своего хозяина выпустить манифест, призывающий к восстанию преданные кланы. Мюррей ответил, что не уполномочен делать подобные заявления. Ему необходимо проконсультироваться с Чарльзом Эдуардом.

Шуазель, устав от поведения Чарльза Эдуарда, которое можно назвать лишь отношением собаки на сене (он не поплывет в Шотландию, как в 1745 г., но не хочет, чтобы французы отправились туда без него), решил переиграть принца в его двойной игре.

7 сентября он написал принцу, сообщив: все предшествующие договоренности остаются без изменений (министр даже повторил старую избитую формулу «предусмотрено всё только для принца и вместе с ним, ничего без него»). Но спустя три дня д'Огюльон получил от Людовика XV формулировку истинного отношения Версаля к якобитам. Командующему жестко напоминали, что он не должен вообще вступать ни в какие соглашения с домом Стюартов. В дополнительном анонимном меморандуме содержалось объяснение: «У этого принца недостаточно уравновешенная голова, чтобы руководить столь важным мероприятием. Любой, кто будет действовать по советам принца, не сможет управлять им… В его окружении весьма сомнительные персоны обоего пола, которые, вполне вероятно, могут предать его в любой момент».

13 сентября, кода Вульф одержал славную победу на равнинах Авраама, Бель-Иль написал д'Огюльону, сообщая ему дальнейшие и более подробные инструкции. После высадки в Глазго командующий должен перейти в наступление на Эдинбург и превратить этот город в главную базу операций. После успешного захвата Шотландии прибудет вторая армия под командованием Субиза (возможно, и это следует отметить, Бель-Иль не имел представления о том, что армия Субиза оставалась предназначенной для Англии или уже перебросили бы в Шотландию в качестве второй волны). В послании имелись даже намеки на то, что Бель-Иль не проявлял полного восторга относительно того, что победоносному генералу Россбаха предназначалась такая важная роль. Но и министр, и д'Огюльон знали, что Субиз был марионеткой, которой руководила Помпадур.

Спустя два дня Биго де Морогю, который был капитаном на борту корабля «Магнифик», доставили личное послание от Людовика XV, подписанное также Беррьером. Ему приказывали доставить вооруженные силы д'Огюльона на запад Шотландии, огибая во время морского похода Ирландию, сделав стоянку в Ирвине на реке Клайд. После совещания с местными лоцманами и рыбаками Биго де Морогю решил уточнить место высадки войск. Безусловно, как всегда, он проконсультировался с д'Огюльоном.

Если по каким-либо причинам высадка станет практически нецелесообразной, ему приказывали обогнуть северное побережье Шотландии, чтобы остановиться на восточном побережье. Тогда армия должна высадиться там.

В случае крупного препятствия он должен сжечь корабли и отправиться на сушу, поступая под командование д'Огюльона.

Оба меморандума содержали пространные сведения относительно смелого стратегического предвидения, но слишком мало практических детальных данных. Было бы цинично считать, что оба они представляли собой туманные примеры, взятые из учебников. Но и на самом деле ничего не было продумано тщательно, весь расчет строился только на случайности. «Лукавство в военном планировании» – таковым было бы достойное название для двух этих документов.

Тщеславный и уважающий себя Конфлан взорвался, услышав о меморандумах. Если такое независимое командование поручал Биго де Морогю, то это означает, что адмиральский флот потеряет шесть боевых кораблей. По мнению адмирала-маршала, французская эскадра даже в полном составе не могла сравниться с Королевским Флотом. Более того, без этих шести кораблей баланс сил коварно смещался в пользу армии. А значит, при любом совместном предприятии старшим партнером становился д'Огюльон, но не маршал-адмирал.

Конфлан бомбардировал Шуазеля, Бель-Иля и Беррьера письмами протеста, проявив себя настоящей «примадонной» и главным игроком во внутреннем соперничестве между различными службами.

Перед Шуазелем и Бель-Илем встала дилемма. Они, так сказать, должны были положить все яйца в одну корзину: либо предоставить все полномочия Конфлану, либо отказать ему, ибо то, что он совершенно очевидно хотел, могло поставить под угрозу все предприятие.

И Конфлана утвердили в качестве верховного командующего экспедицией, а Биго де Морогю совершенно твердо поступал под его командование. Теперь должна была создаваться объединенная флотилия, из-за которой д'Огюльон лишался какой-либо военно-морской поддержки.

Но, учитывая, что Конфлану теперь пришлось бы сражаться с блокирующими британцами и обеспечивать эскорт для армии д'Огюльона, министрам предстояло изобрести какой-нибудь хитроумный способ совершить невозможное.

Они выступили с неубедительным доводом. Конфлан, в соответствие с их предложением, должен атаковать блокирующие эскадры, но после этого ему самому придется принимать решение, что делать дальше – оставаться в море или вернуться в Брест, чтобы быть в состоянии боевой готовности к новой атаке, когда будет готова флотилия на Морбиан.

Полагали, что крайне важно поддерживать хорошее настроение Конфлана. Поэтому 14 октября Людовик отправил послание своему маршалу-адмиралу, изменив свои ранние (26 августа) приказы по требованию адмирала. Это уже слишком много для абсолютизма Бурбонов. Тактичный и почти внимательный король подбадривал Конфлана и напоминал ему: самая главная задача заключается в том, чтобы обеспечить безопасность флотилии на Морбиан. Людовик приберег на этот случай даже парфянскую стрелу, заявив: если Конфлан вместо Биго де Морогю будет сопровождать д'Огюльона, то он должен либо пройти вместе с ним весь путь до Шотландии, либо выделить шесть линкоров (а также несколько фрегатов и корветов), чтобы обеспечить безопасность флотилии до стоянки в Шотландии.

Между тем в Дюнкерке собирали вспомогательную экспедицию знаменитого корсара Франсуа Туро. Туро, протеже Бель-Иля, завоевал прекрасную репутацию в качестве бесстрашного капитана капера. На своем флагманском корабле «Маршаль де Бель-Иль», названном так в честь своего покровителя, командуя небольшим соединением фрегатов, он в 1757 г. совершал беспокоящие рейды на британские торговые суда в Северном море, Ирландском море и на Балтике. Туро совершенствовал свою технику долго не задерживаться в одном районе, чтобы его не смог выследить Королевский Флот. Стремительно перемещаясь из Лоу-Суилли в Ирландии в норвежский Берген и на Фарерские острова, этот капитан захватил много трофеев, страшно мешая торговле между Ливерпулем и Северной Америкой.

Успехи Туро в 1758 г., когда Франция перешла в отступление на большинстве театров военных действий в мире, подтвердили решение Бель-Иля использовать капера в крупном проекте вторжения 1759 г. После представления Версалю и приема у Людовика XV с ним носились как со знаменитостью. Туро пользовался огромным успехом у женщин. В 1759 г. он был на самой вершине своих достижений и блеска репутации.

Идея Бель-Иля заключалась в том, чтобы использовать его для ложного удара по Ирландии. Это заставило бы противника теряться в догадках и могло принести капитану и его финансовым кредиторам огромные богатства. Конкистадоры отправились в Новый Свет, чтобы служить Господу и разбогатеть. А Туро, новый конкистадор, поставил перед собой задачу служить Франции – и разбогатеть.

Туро собрал капитал для своего предприятия, выступив с государственной и частной инициативой, являющейся ранним примером подобного сотрудничества. Он получил 500 000 ливров от Беррьера в качестве государственного вклада, привлек огромные объемы капитала частных инвесторов из банков в Париже, Сен-Мало, Булони и Дюнкерка. В дополнение к флагманскому кораблю с сорока четырьмя пушками на борту, его флотилия включала суда «Бегон» (на борту тридцать восемь оружий), «Терпсихора» (двадцать четыре пушки), «Амарант» (восемнадцать пушек), а также небольшой куттер «Фокон». Тем временем для ирландского предприятия предполагали использовать 1 500 солдат под командованием бригадного генерала Флобера.

К сожалению, с самого начала Туро и Флобер не смогли найти общего языка. Генерал презирал великого корсара за его низкое происхождение и был крайне недоволен тем, что приходится служить под командованием такого человека.

Когда Бель-Иль понял, что между ними возникла настоящая вражда, он должен был немедленно заменить Флобера. Вместо этого (по неизвестным причинам) маршал решил, что эти два человека должны обменяться экземплярами инструкций в письменном виде. Из приказов Людовика XV ясно следовало: Туро станет безусловным лидером.