Текст книги "1759. Год завоевания Британией мирового господства"

Автор книги: Фрэнк Маклинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)

Но Лалли, у которого не было денег, уже обещал такой приз другому властелину, Рза-Сахибу, мало того, уже получил проплату за титул на сумму в 120 000 рупий. Теперь Лалли и Бусси предстояло искать квадратуру круга и удовлетворить как Бассалета, так и Рза-Сахиба, не обижая Низама Али – еще одного претендента, желающего быть в фаворе у французов. После задержки, вызванной проливными дождями, 10 ноября 1759 г. Бусси встретился с Бассалетом в провинции Куддапах, использовал все свое обаяние и умение, чтобы переманить его на сторону французов. Но все усилия оказались тщетными.

Позднее Бусси обвинял Лалли в фиаско за его безрассудную глупость в делах со Рза-Сахибом. Естественно, Лалли парировал: в этом виноват сам Бусси, поскольку он оказался слишком медлительным и слишком пренебрегал нормами морали в своих интригах, подобно Макиавелли. Безусловно, в конце 1759 г. командующий повел себя, по меньшей мере, очень странно. 10 декабря, когда разочарованный и расстроенный Бусси вернулся в Аркот, он обнаружил, что его ждет эксцентричное письмо Лалли.

После обычной квоты «лаллиизмов», в письме излагалась суть сообщения: «От Вас не было ни слова в течение двух или трех дней. Я намерен ударить по югу и оставляю на Ваше попечение остальные три четверти империи, с которой Вы вольны поступать, как знаете. Мечтаю только о том, чтобы мог поручить Вам все без остатка».

Последней каплей, переполнившей в 1759 г. чашу французских бед в Индии, сделался общий мятеж в армии, вызванный задолженностью по денежному содержанию. Бунт начался 17 октября, когда лотарингские солдаты отказались выполнять приказы, ушли из лагеря на большое расстояние, увезя с собой артиллерию. Затем к ним присоединились все полки. Мятежники, которым не платили уже десять месяцев, были непреклонны в том, что не вернутся под французские знамена, пока не получат всю задолженность полностью. Они заявляли, что не пойдут ни на какой компромисс и не прекратят «забастовку», даже если им выдадут денежное жалование за шесть месяцев.

Лалли поспешно созвал чрезвычайный совет, прилагая неимоверные усилия, чтобы наскрести денег всем вместе. Ему пришлось написать в «Индийскую компанию». Он заявлял, что никогда не взял ни одного су из денег компании на свои личные нужды, как утверждают клеветники и бунтари. Командующий также направил страстное обращение к мятежникам с просьбой не позорить Францию, короля и собственных жен и детей. Вместе со своим красноречивым обращением он отправил своего адъютанта месье де Крильона с 18 000 рупий наличными. Этого было достаточно для оплаты задолженности по денежному довольству за шесть месяцев.

Вопреки своим прежним заявлениям, бунтовщики приняли готовые деньги, а также обещание выплатить остальное к концу года в качестве справедливого соглашения.

Но этот мятеж имел далеко идущие последствия. Когда Бусси встретился 10 ноября с Бассалетом Яном, он обнаружил, что князь глубоко обеспокоен преувеличенными рассказами о бунте. Понимая, что французы не могут выдать денежное довольство даже своим солдатам, Бассалет засомневался, что сможет увидеть хоть одну рупию, даже если Бусси согласится на его требования. Это послужило камнем преткновения в последовавшем преждевременном окончании переговоров.

Пока французы слабели, англичане окрепли. Батальон свежих войск под командованием сэра Эйра Кута погрузился на корабли, направляющиеся в Бенгалию в апреле. Но после прибытия в Карнатаку его направили для нанесения последнего удара («удара милосердия») по Лалли. В октябре Кут принял полевое командование объединенными британскими войсками, 19 ноября он уже взял форты Вандиваш и Каранголи.

Французы были настолько деморализованы, что в Вандиваше они капитулировали, не согласовав формальных условий.

Местный владыка Килледар, ранее бывший союзником французов, пытался заискивать перед британцами и вел тайные и вероломные переговоры с Кутом раньше, чем французы признали себя побежденными. Большинство подробностей секретных инициатив Килледара было связано с его желанием избежать выплаты полуфеодальных десятины и дани, которые должен заплатить пробритански настроенному набобу – не менее пяти лакхи рупий.

В своем ответе Кут настаивал на выплате в полном объеме.

Но и сами британцы оказались почти на пороге мятежа. Армия утверждала, что она воздержалась от разграбления Вандиваша, полагая, что половина пяти лакхи будет выдана ей в качестве поощрительной премии. На военном совете, состоявшемся 2 декабря, Кут к своему ужасу понял: в рядах его сил возникнет полномасштабное восстание, если он не подкупит свои войска. Армия, предвосхищая его возможные действия, публично объявила (указывая это в письмах в Англию), что Кут заключил личное и коррупционное соглашение с Килледаром, в соответствии с которым он должен в действительности получить пять лакхи, но заявляет, что ему выдали только три лакхи.

Чтобы прекратить подобные слухи и заставить солдат подчиняться, Куту пришлось издать общий приказ: первые 20 000 рупий, полученных от Килледара, будут распределены в качестве поощрительной премии среди солдат.

Положение Лалли стало теперь рискованным и очень опасным. Опасаясь, что если он бросит командование, то может быть вызван в трибунал или предстать перед военным судом во Франции, он 27 декабря 1759 г. вновь приступил к выполнению своих обязанностей. Возможно, командующий поступил так под влиянием грозного письма от Лейри от 8 декабря, в котором его предупреждали: губернатор имеет запись всех грубых нарушений закона и словесных скандалов Лалли. Он отметил, сколь вредное воздействие они оказали на французскую колонию в Индии.

На следующий день Лалли ответил своими гиперболическими и эмоциональными письмами, взывая ко всеми самому хорошему, что было у Лейри, призывая забыть прошлое и далее работать совместно.

Письмо было почти что кратким психологическим портретом Лалли – человека крайностей, не знающего середины. Это всегда было его слабостью в Индии. Если (что очевидно) он собирался работать с коррумпированным бюрократическим аппаратом «Индийской компании», то какой смысл был в том, чтобы публично денонсировать коррупцию чиновников-бюрократов?

Маркиз хвастался, что очистит авгиевы конюшни, но совершенно явно не имел для этого ни средств, ни ресурсов. Лалли всегда сначала говорил, потом думал, он никогда не мог сдержать свой язык. С другой стороны, этот человек не имел ни на кого зуба и не понимал, что так могли поступать другие, полагая, будто простые извинения могут уладить дело, невзирая на то, как глубоко могли ранить его слова.

В противоположность ирландцу обычного типа, Лалли не размышлял над древними обидами и не занимался мазохизмом, смакую ядовитые стрелы оскорблений двадцатилетней давности. Его несчастье заключалось в том, что виновными в мнимом гневе ирландца были, прежде всего, его врагами.

В конце 1759 г. положение французов в Индии стало критическим, но еще не безнадежным. Престиж французского оружия пока продолжал сохраняться. Правда, Франция потеряла плато Декан и Мазулипатам, но вызывает сомнения, что «Ост-Индийская компания» увеличила свое могущество и консолидировала плацдарм, разрушив форт Сент-Дэвид и оккупируя Аркот. Если флот смог бы вернуться с острова Маврикий, а из Франции поступили бы значительные подкрепления солдатами и деньгами, то еще могла появиться какая-то надежда.

Но на самом глубоком уровне предзнаменования оказались неблагоприятными. Францию в ходе Семилетней войны преследовали отсутствие денег и кредитов. Людовик XV и его генеральный контролер Силуэт уже были близки к тому, чтобы отказаться от Индии, как хотели отказаться от Канады. Хроническое отсутствие денег привело к тому, что положение французов на побережье Коромандела сделалось крайне опасным, и это в большой степени можно объяснить структурными факторами и «необходимостью».

Но на уровне возможности и «стечения обстоятельств» французов решительно превзошли их британские соперники. Клайв нашел способ избежать крайностей противоречий фракций военных и компании, чего никогда не сделал Лалли. Более того, Лалли выдворили со своего поста в Индии. И в самом деле, потребовался такой военный гений как Клайв, чтобы ликвидировать позицию французов в Канатике.

К сожалению, в период Семилетней войны в распоряжении Франции оказалось мало таких людей.

Глава 6
Вульф в Квебеке

Самым значительным литературным трудом, опубликованным в 1759 г., был «Кандид» Вольтера. Шестидесятипятилетний Франсуа-Мари Аруэ только что обрел постоянное место жительство в Ферни на швейцарской границе после суматошного странствующего образа жизни. Он нашел новый способ высмеивания своего заклятого врага – господствующей религии («гадины», как он замечательно назвал ее).

Небольшая философская повесть «Кандид», состоящая из тридцати глав, отличающаяся быстрым развитием действия, представленным почти целиком в виде диалога, вознесла на новые высоты типичный для Вольтера метод высмеивания. Он выворачивал наизнанку абсурдность привычных истин (его часто называют «исходящим из абсурдности»). Его мишенями на сей раз были, с одной стороны, христианские понятия благосклонности Провидения и всемогущества Бога, не ограниченного злом, а с другой стороны – идея Лейбница о том, что наш мир является лучшим из всех миров.

Традиционная католическая теология утверждала, что зло является «неотъемлемой» частью восприятия мира. При правильном рассмотрении оно представляет собой просто отрицание (негативность), отсутствие добра, как писал св. Фома Аквинский. Но два трагических события в жизни Вольтера заставили его перейти к точке зрения светского богохульника. Одним из этих событий, личной трагедией, была смерть в 1749 г. во время родов его любовницы и настоящей любви маркизы дю Шателе. Вторым событием стало катастрофическое землетрясение 1 ноября 1755 г. в Лиссабоне. Толчок страшной силы на морском дне к юго-западу от города привел к гибели населения, унося его с собой в образовавшиеся расселены. Еще больше людей погибло в последовавших пожарах. Огромное количество народа смыла чудовищная приливная вола, возникшая в результате землетрясения. Всего погибло, по меньшей мере, 30 000 человек.

«Кандид» представляет собой труд рассерженного человека, который знает, что повлиять на читателя можно не простым гневом, а сатирой, остроумием и язвительной иронией. Используя ловкий прием, Вольтер приводит собственную версию папской буллы относительно кометы, осуждающей португальцев на будущие землетрясения-аутодафе. Герой, именем которого названо произведение, путешествует по Европе и Южной Америке, одно плутовское приключение следует за другим. Вольтер частично высмеивает благочестивые аллегории, как в «Путешествиях пилигрима» Беньяна, частично развивая жанр философской повести, популярной в восемнадцатом столетии. Подобные повести нашли широкого читателя в девятнадцатом столетии («Марди» Германа Мелвилла – типичный, хотя и малоизвестный пример). Но в наше время это уже относят к жанру научной фантастики.

Герой, как положено, попадает в серию приключений в целом ряде экзотических мест (в данном случае – Португалия, Парагвай, Суринам, Венеция и Турция). Только после них он обретает мудрость. Мудрость этой книги заключается в том, что вся религия, все метафизические размышления и все поиски порядка во вселенной бессмысленны.

Во время путешествий Кандида по Парагваю, например, Вольтер, пользуясь предоставленной возможностью, позволяет доставить себе удовольствие, разоблачая старых врагов – иезуитов. Но на самом деле, это было совершенно несправедливо, поскольку миссии иезуитов в Парагвае (ближайшая вещь в истории человечества к «Республике» Платона) были единственными институтами, защищавшими племена американских туземцев от уничтожения и эксплуатации колониальными европейскими властями.

Нападки Вольтера на чопорность священников и епископов, которые мягко говорили о «воле Господа» после землетрясения в Лиссабоне, оказались более уместны. Он сочетал их со своим разочарованием в Лейбнице, которого беспощадно пародировал в одном из персонажей – докторе Панглосе, так называемом наставнике Кандида, который постоянно твердит свою «мантру»: «Все к лучшему в этом лучшем из миров».

У Вольтера были и другие мишени, среди них его старый противник и одно время единомышленник Жан-Жак Руссо, прославившийся иррационализмом и защитой «благородного дикаря». Точка зрения Руссо, заключавшая в том, что «малое прекрасно», а человечеству, живущему в городах, до этого нет никакого дела, что землетрясение в Лиссабоне было своего рода возмездием за высокомерие людей, живущих в перенаселенных городах и строящих восьмиэтажные здания. Руссо очень ловко проигнорировал приливную волну, которая унесла жизнь множества португальцев на берегу, независимо от того, жили они в Лиссабоне или в простых природных условиях.

«Кандид» привел к окончательному разрыву отношений между Вольтером и Руссо. В течение следующего года (1760 г.) Руссо писал Вольтеру: «Я ненавижу Вас – фактически оттого, что Вы сами этого хотели. Из всех чувств, которыми мое сердце обожает Вас, осталось лишь одно восхищение, в котором едва ли можно отказать Вашему великому гению и любви к занятию писательским ремеслом. Если ничего не осталось, кроме Ваших талантов, что могло вызвать бы у меня уважение к Вам, то в этом нет моей вины».

Но в частных беседах с третьей стороной его чувства были значительно более горькими: «Вольтер претендует на то, что верит в Бога. Но в действительности он верит только в дьявола. Его так называемый Бог представляет собой злобное существо, которое, согласно высказываниям автора, приходит в восторг, вызывая страдания. Абсурдность этой доктрины, исходящей от человека, обладающего всеми хорошими вещами, которые может предложить жизнь, особенно вопиюща и оскорбительна. Меня крайне возмущает то, что человек, который счастлив сам, пытается вселить в своих товарищей отчаяние, создавая своим воображением самые жестокие и ужасающие беды и несчастья, с которыми ему самому никогда не приходилось сталкиваться».

Руссо презирал преклонение Вольтера перед здравым рассудком. Вместо этого он сам делал ударение на первостепенном значении инстинкта и эмоций. Он не видел достоинства в той идее, что рациональность является лучшей надеждой человечества, а без здравого рассудка мир беспорядочен и лишен смысла. По Вольтеру, не существует сверхъестественного замысла и порядка, на который мы могли бы положиться, и поэтому мы сами должны изобрести мораль и порядок, пользуясь здравым рассудком как путеводной звездой.

Интеллектуальное содержание конфликта Руссо с Вольтером предзнаменовало знаменитые споры двадцатого столетия между Камю и Сартром или Дэвидом Гербертом Лоренсом и Бертраном Расселом.

Но для правильного понимания Вольтера и «Кандида», его шедевра 1759 г., необходимо внимательно присмотреться к суматошной и яркой жизни восьмидесятичетырехлетнего Вольтера, раздираемой противоречиями и парадоксами. Отпрыск богатой семьи, он получил образование в иезуитском колледже и с ранней юности проявлял замечательный литературный талант, закончив длинную поэму о Генрихе IV и успешную трагедию «Эдип», когда ему едва исполнилось двадцать лет. Но этот человек был бунтарем от природы, который роптал по поводу любых ограничений власти, будь она отеческой, общественной или политической. Он начал с того, что присоединился к группе свободомыслящих интеллектуалов-вольнодумцев, а, когда его отец попытался отвлечь его от этой группы, выхлопотав для него дипломатический пост в Голландии, Вольтер очень быстро добился репатриации после скандального любовного романа.

Далее он высмеивал герцога Орлеанского, власти ответили его изгнанием из Парижа на год. Вольтер возвращается в столицу и в период с 1717 по 1718 гг. начал новую атаку, обвиняя регента во всевозможных заморских преступлениях.

На этот раз его приговорили к тюремному заключению в Бастилии сроком на один год. Между тем «Эдип» имел потрясающий успех. К 1722 г. после умной спекуляции на фондовой бирже с выгодой для себя, Вольтер стал богатым человеком и фаворитом при дворе. Но его снедал бес упрямства. Он поссорился с влиятельным шевалье де Роан-Шабо и начал распространять едкие эпиграммы о нем. В результате его снова посадили в Бастилию, выпустив из тюрьмы с условием изгнания в Англию.

Англия во многом способствовала его становлению, потому что там Вольтер попал под влияние философии и науки – в особенности, под влияние эмпиризма Джона Локка и физика Исаака Ньютона. Вольтер, принятый при дворе Георга I и пользуясь покровительством премьер-министра Роберта Уолпола, вошел в группу выдающихся интеллектуалов-философов и литераторов, состоящую из Джонатана Свифта, Джорджа Беркли, Александра Поупа, Джона Гая и Уильяма Конгрива.

Он возвратился во Францию в 1729 г., став поборником англосаксонской эмпирической философии. Вольтер поистине стал главным проводником английских идей на континенте в восемнадцатом столетии. Пользуясь прагматическим сочетанием здравого смысла и интеллектуальности, что всегда восхищало его поклонников, он приобрел второе баснословное состояние в результате использования акций государственной лотерее. Затем вложил деньги в торговлю зерном, рассудив, что армейские контракты фактически лишают всякого риска эту область спекуляции.

Вольтер всегда был плодовитым автором драм, поэтических произведений, философских и научных трактатов. Он настолько угодил Людовику XV своей пьесой «Принцесса Наваррская» (1745 г.), поставленной по случаю бракосочетания дофина, что получил назначения на посты официального королевского историка и камергера короля. Будучи врожденным политиком и тонким льстецом, когда того хотел, Вольтер также очаровал и привлек на свою сторону льстивыми речами королевскую любовницу мадам де Помпадур и тогдашнего королевского фаворита герцога де Ришелье. Его тенденции к женолюбию, несомненно, внесли свой вклад во взаимопонимание с двумя персонажами в королевстве, которые в то время славились своими любовными похождениями.

Но, вероятно, самым эксцентричным инцидентом в жизни Вольтера, стали три года (период с 1750 по 1753 гг.) при дворе прусского короля Фридриха Великого, официально – в положении гофмейстера королевского двора при баснословном жаловании. Но в действительности он стал постоянным сотоварищем Фридриха. Здесь Вольтер, безусловно, повторил пример Платона, который пытался осуществить на практике свое представление о короле-философе в период службы в такой же роли при Дионисии Младшем, тиране Сиракуз в четвертом веке до нашей эры.

Но, как у Платона, эксперимент Вольтера закончился плохо. Постоянно одержимый желанием оставаться «оводом», Вольтер заскучал в Берлине, приступив к сочинению непристойных виршей о Пьере де Мопертюи, французском математике, которого Фридрих назначил президентом Берлинской академии. В марте 1753 г. Фридрих и Вольтер язвительно расстались и больше никогда не встречались, хотя и продолжали переписываться в довольно грубом тоне. Любопытно, что Фридрих, похоже, согласился с безусловным статусом Вольтера как короля философов. Это следует из его поступка после битвы при Кунерсдорфе в августе 1759 г., когда он написал, словно объясняя свое поражение, нанесенное ему русскими: «Я по возможности глубже погрузился в стоицизм. Если Вы увидели бы меня, то едва ли смогли бы узнать: я старый, сломленный, седовласый человек, с лицом, изборожденным морщинами. Если так будет продолжаться и дальше, от меня ничего не останется, кроме мании писать вирши и незыблемой привязанности к своим обязанностям и немногим достойным людям, которых я знаю. Но Вы не увидите мирного договора, подписанного моей рукой, кроме как на условиях, почетных для моей страны. Судьба Вашего народа, охваченного тщеславием и безрассудством, может зависеть от этого».

Вольтер представлял собой смесь противоречий: корыстолюбивый, но щедрый, злонамеренный, но великодушный, вздорный, но высоко интеллигентный, мстительный, но человечный. Он презирал королей и князей, но у него была одна слабость: «красавчик-принц» Чарльз, которого он знал и которым восхищался. Это тот, для кого он в 1745 г. написал волнующий манифест. В измененном виде принц даже появляется в «Кандиде». Вольтер испытывал презрение к простым людям, которых он называл негодяями («канальями»), но, в основном, все его устремления направлены к демократии и против аристократии. Хотя философ и писал, что у него «львиное сердце и шкура кролика», это самоуничижение несправедливо, учитывая его очевидную моральную доблесть. Например, он доказал (к ярости французского истеблишмента), что гугенота Жана Каля казнили по решению суда в 1762 г. без вины.

Как литератор Вольтер был очень талантлив, но весьма мало понимал в самой философии. Его сатира на Лейбница действует только на тех, кто не понимает истинного смысла метафизического труда великого немца. Если Руссо недооценивал здравый рассудок, то Вольтер, безусловно, недооценивал эмоции вплоть до того, что его поэзия зачастую кажется простым упражнением в стихосложении. Его интересовала наука, но в этих занятиях и интересе не было объективности, целеустремленности и терпения истинного ученого.

Вольтер был импульсивным человеком, легкомысленным, готовым отрицать любое доказательство, которое шло вразрез его собственным априорным теориям. Его клевета на Шекспира и неспособность понять его – серьезный доводом против этого человека. У него отсутствовало понимание психологии религии и ее роли в качестве утешающего средства или мифа.

Будучи прагматиком, Вольтер, тем не менее, придерживался явно нелепой веры в то, что, несмотря на фундаментальную иррациональность человека, он может постичь истину силой здравого рассудка. Короче говоря, в нем сочеталась чрезвычайно огромная эрудиция и изобретательность с поразительным отсутствием мудрости. Самое противоречивое из всей его основной критики христианства заключается в следующем: те, кто просит нас верить в абсурдные привычные истины, просят нас прощать злодеяния.

Но более всего Вольтер выделяется своим остроумием, насыщающим его работу, которое не смогли превзойти писатели, с которыми его часто сравнивают: Джонатан Свифт, Оскар Уайльд, Бернард Шоу. Знаменитая фраза «если бога бы не было, его следовало бы выдумать» в устах Вольтера симптоматична. Но существуют и не менее хорошие афоризмы: «Излишества, самая необходимая вещь». О короле Людовике XIV: «Он не был величайшим из людей, он был величайшим из королей». «Лучшее – враг хорошего». По поводу «неестественных» сексуальных отклонений: «Один раз философ, дважды извращенец». «Если господь сделал нас по своему образу и подобию, то, безусловно, мы ответили комплиментом на комплимент». «Бог всегда на стороне больших батальонов». «Не сумев добиться успеха в этом мире, он взял реванш, плохо высказываясь о нем».

Вольтер написал истории правления как Людовика XIV, так и Людовика XV, он оказался прилежным учеником Клио: «История – просто точное отражение преступлений и невзгод». «Человек обязан уважать живущих, но мертвым он ничем не обязан, кроме истины». «Вся наша древняя история – не более чем принятый вымысел». «Эта агломерация, которая названа и до сих пор называется Священной Римской империей, не была ни священной, ни римской, ни империей ни в коем случае».

В самом «Кандиде», его шедевре, повести философского сопротивления 1759 г., читаем следующее: «В этой стране [Англии] мы видим, что расстрел адмирала время от времени воодушевляет остальных» (такова горькая сатира по поводу казни адмирала Бинга в 1757 г.) «Работа избавляет от трех страшных зол, скуки, порока и нищеты».

Одним из самых ярких примеров литературного наследия Вольтера, который ясно свидетельствует о том, что автор был независимым, но не циничным прагматиком, мы находим в концовке «Кандида»: «Это вы хорошо сказали, – отвечал Кандид, – но надо возделывать наш сад».

Вольтер был светочем в группе, известной как «философы» (что лучше интерпретировать как «мудрецы»). Десятилетие 1750-х гг. стал свидетелем расцвета философов, поднявшихся до самых больших высот своего влияния. Монтескье опубликовал «О духе законов» в 1748 г., Дидро издал первый том своей знаменитой «Энциклопедии» в 1751 г., Вольтер (в том же году) – «Век Людовика XV», Кондильяк в 1754 г. – «Трактат об ощущениях». А Руссо выпустил важную работу «Рассуждения о науке и искусстве» в 1750 г. и революционный труд «Рассуждения о начале и основаниях неравенства» – в 1754 г.

Но философы-энциклопедисты, хотя они и объединились в оппозиции к государственной религии, сформировались в сплоченное движение только в очень нерешительном смысле. Некоторые были деистами, остальные – атеистами; некоторые были способны сосуществовать со «старым режимом» во Франции, другим пришлось отправиться в изгнание, чтобы избежать преследования, цензуры и сожжения книг. Вольтер, глубоко поддерживая солидарность «тех же» вещей, писал своим товарищам-философам (особенно Гельвецию и д'Аламберу), приветствуя их как братьев, говоря о «республике писем» или по поводу их общего противостояния религии, используя военную терминологию. Для него они были батальоном, полком, дивизией, целым корпусом. Но философы, опережавшие общественное мнение, по меньшей мере, лет на сорок, ограничившись крайне неэффективной пропагандой в обход общественности, организуя в своих рядах клубы, постепенно колонизируя фешенебельные салоны и фактически захватив Французскую академию.

Хотя философы глубоко расходились во мнениях между собой и часто были виноваты в нападках радикальных групп (занимаясь больше внутренними ожесточенными спорами, относящимися к доктрине, чем борьбой с общим противником), у них имелось единодушное мнение по одному вопросу. Заморские колонии Франции были бесполезным расходом ресурсов, они втягивали отечество в серию бессмысленных вооруженных столкновений с другими странами (главным образом, с Англией). Франция, с их точки зрения, была господствующей державой в Европе семнадцатого столетия, но в настоящее время уже не являлась таковой, поскольку рассредоточила свои ресурсы на экспансию за рубежом. Такая политика подходила для Испании, расширяющей свои владения в глубинах Южной Америки, или для России, которая наступала на восток, завоевала Сибирь и дошла до Тихого океана. Но обе эти страны находились на периферии Европы.

С другой стороны, географическое положение Франции определяло ее неизбежную судьбу только как европейского государства. Заморские колонии Франции – абсурд, жители колоний – отбросы французских трущоб, а весь этот колониальный эксперимент – просто форма буффонады или арлекинады, всех участников которых тайно презирали истинные французы.

Об отвращении философов к заморским колониям часто забывают из-за их абстрактной любви к экзотике или потому, что страницы их книг пестрели дикими народностями: там были персы, перуанцы, турки, монголы, китайцы, гуроны, ирокезы. Но интерес, проявляемый авторами к этим народам, оказывается поверхностным и показным. Они просто хотели использовать их как удобное оружие, чтобы разгромить всю абсурдность культуры, обычаи и обряды «старого режима».

Правда, в своей антиколониальной кампании философы иногда делали исключение для французской Вест-Индии на том основании, что там выращивали полезные тропические продукты, которые невозможно получить во Франции. Антильские острова сделались ареной частного предпринимательства, поэтому ничего не стоили французскому государству. Работа Монтескье «О духе законов» является фактически панегириком французской Вест-Индии.

Вольтер часто благоприятно отзывался о французской «Вест-Индийской компании» (возможно, главным образом оттого, что имел ее акции). Но его серьезное отношение было основано на том, что позднее назовут «относительным достоинством». Все страны должны использовать присущее им могущество: для Британии это море и военно-морской флот, а для Франции – земля и армия. Согласно этому, численность населения французской Канады составляла 50 000 человек, а количество британских колонистов в Северной Америке равнялось миллионам. Но численность населения Франции во французской Вест-Индии составляла 414 000 человек против 245 000 на британских островах в Карибском море. Поэтому французская колонизация имела смысл. Но все равно некоторые философы были против колоний в любых местах. В своих «Персидских письмах» Монтескье делает классическое антиколониальное заявление: «Нормальный эффект колоний заключается в том, чтобы ослабить метрополию без заселения или усовершенствования этой колонии. Люди должны оставаться там, где они находятся… Когда нас транспортируют за море, мы болеем самым разным образом… В тех редких случаях, когда колонии преуспевали, они просто использовали силы живущей там народности, но в конце концов, она становилась слабее, но не сильнее, чем раньше… Заморские империи можно сравнить с огромным деревом, ветви которого настолько разрастаются, что просто впитывают соки и жизненную силу самого ствола, не внося никакого вклада, кроме тени».

В своих «Фрагментах истории Индии» Вольтер яростно нападает на испанскую империю в Латинской Америке: «Единственным результатом открытия европейцами Америк стало опустошение и пролитие крови только для того, чтоб привезти обратно какао, индиго, сахар, хинин и т. д. Весь проект сводился всего лишь к тому, чтобы положить на столы буржуа в Лондоне и Париже различные виды продуктов из неизвестных ранее, украсить их женщин ювелирными изделиями, которые в прошлых столетиях красовались на шеях королев, нанести им на носы маскирующие пудры. Для удовлетворения фантазий, вызванных бесполезными алкогольными напитками, неизвестными нашим праотцам, развивается обширная торговля, невыгодная для трех четвертей Европы. Для поддержки этой торговли великие державы развязывают войны, в которых единственный пушечный залп, выпущенный на наших широтах, запускает целую серию взрывов, начиная с Америки и кончая Азией».

Это была та область, относительно которой у Вольтера и Руссо могло возникнуть согласие, так как последний рассматривал колонизацию просто как еще один артефакт так называемой цивилизации, который, подобно торговле, искусству, науке и промышленности, уводил человечество в сторону от идеала «благородного дикаря». В 1760-е гг. Дидро, вдохновленный морскими походами Бугенвиля через Тихий океан, сочинил философскую повесть, в которой таитянин Ору яростно нападает на пороки и амбиции европейцев. Он требует, чтобы каждый европеец убирался из Полинезии.