Текст книги "Жизнь Исуса Христа"

Автор книги: Фредерик Вильям Фаррар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА XLVII
Воскрешение Лазаря

Эти прощальные свидания и поучения принадлежат, может статься, к тем двум дням, перед которыми Иисус, будучи еще в Вифании Перейской, получил из другой Вифании, где так часто находил себе пристанище, извещение, что тот, кого Он любит болен[524]524
  Иоан. 11, 1-46.


[Закрыть]. Лазарь был один из тех задушевных личных друзей, которые были у Иисуса вне среды апостольской, и быстрое извещение выражало конечно просьбу, чтобы пришел Тот, в чьем присутствии, как нам известно, смерть была бездейственна.

Но Иисус не пошел. Занимаясь постоянно великим делом учения, Он удовольствовался посылкой ответа, что сия болезнь не к смерти, но к славе Божией, и, промедлив еще два дня, сказал ученикам: пойдем опять в Иудею. Вспомнивши, что еще так недавно иудеи искали побить Его камнями, ученики спросили Его, зачем желает Он идти туда снова. Ответ Его состоял в том, что в течение двенадцати часов Его трудового дня Он будет находиться в безопасности, потому что свет Его обязанностей, заключающихся в исполнении воли Отца, будет хранить Его. А затем Он прибавил, что Лазарь уснул и что Онидет разбудить Его. Трое из учеников должны были бы припомнить, что при другом достопамятном случае Иисус называл смерть сном: но или они молчали, а говорили другие, или память их отяжелела для того, чтобы припомнить это. Таким образом, когда им вообразилось, что Он говорит о натуральном сне, то Иисус счел нужным объявить им прямо, что Лазарь умер и что Он рад за себя, потому что пойдет возвратить ему жизнь.

Пойдем и мы, – сказал всегда увлекавшийся, но и всегда отчаивавшийся Фома, – умрем с ним, – как будто хотел выразить: «дело бесполезное и опасное, а все-таки пойдем туда».

Вставши рано утром, Иисус мог свободно совершить эти почти тридцать верст до заката солнца; но, по прибытии, остановился вне небольшого поселения. Соседство Вифании с Иерусалимом, отстоявшей от него не далее трех верст, и очевидная зажиточность и высокое положение самого семейства привлекли множество именитых иудеев для утешения сестер и разделения с ними скорби. Поэтому, при появлении в среду отъявленных врагов, желательно было действовать с осторожностью. Но пока Мария, верная расположению к уединению и созерцательности, сидела в доме, не зная о приближении Учителя, более деятельная Марфа получила уже сведение, что Он близко, и тотчас вышла, чтобы встретить Его. Лазарь умер в тот же день, как получено известие о его болезни: после двух дней промедления в Перее, четвертый провел Иисус в путешествии. Марфа не могла понять такой грустной медлительности. Господи, – сказала она тоном кроткого упрека, – если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Однако же слова но и теперь означали, что она питала смутную надежду, что Иисус выскажет относительно ее потери какое-нибудь слово утешения. Заявление Иисуса воскреснет брат твой успокоило не только Марфу, но миллионы людей и будет успокаивать их до конца мира.

Марфа очевидно и не мечтала, что Лазарь проснется от смертного сна, а потому отвечала: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день.

Я есмь воскресение и жизнь, – сказал Иисус, – верующий в Меня, не умрет во веке. Веришь ли сему?

Не Марфе с ее духом, преданным хозяйственным распоряжениям, понять смысл и значение физической и духовной смертей, соединенной в одном и том же глубоком выражении: но, не стараясь и вникнуть, ее исполненная веры любовь приготовила надлежащий ответ: так, Господи! Я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мире.

Высказав это великое исповедание, она пошла позвать свою сестру, о которой уже спросил Иисус и которой сердце и разум, как вероятно Марфа инстинктивно чувствовала, были более способны постичь высокие истины. Она застала Марию в доме. Таинственность, с которой Марфа исполнила поручение, и молчание, с которым встала Мария, чтобы встретить Господа, доказывали, что предосторожность была необходима и что посещение Иисуса было для Него небезопасно. Собравшиеся для утешения сестер иудеи, которых она внезапно оставила, поднялись тоже с мест, чтобы отправиться к гробнице, куда, думали они, Мария пошла плакать. Но в скором времени они увидели личность, к которой она поспешила. Вне селения они застали Иисуса, окруженного друзьями, и Марию, торопившуюся к Нему и бросившуюся к Его ногам с тем же самым отчаянным упреком, какой высказала сестра: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой. Душевное волнение, выразившееся в немногих словах, и потеря духа от скорби не дали ей возможности прибавить что-нибудь более. Может статься, что ее скорбь была слишком глубока для того, чтобы в ней родилась такая же уверенность, как и в сестре; может быть, почтительное смирение заставило ее возложить всю надежду на Господа. Вид подобной любви и горя, грустное зрелище людских лишений, крайняя ничтожность в такой момент человеческих утешений, пронзительный крик наемных, притворных плакальщиц, смешанный с истинною скорбью, недосказанный упрек «о! зачем Ты не пришел прежде, чтобы вырвать жертву у ее врага, спасти Твоего друга от жала смерти, а меня от горчайшего жала подобной разлуки?» – все это сочетание бедствий глубоко тронуло благостное сердце Иисуса. Много усилий надо было употребить Ему, чтобы подавить свои чувства: трепет пробегал по всему Его телу, пока Он нашелся что сказать и только спросил: где вы положили Его? Говорят Ему: Господи, пойди и посмотри! Немые слезы текли из очей Его, когда Он следовал на место погребения, и слезы эти не остались незамеченными. Некоторые из иудеев с почтительным сочувствием смотрели на это доказательство привязанности Его к покойному; другие с сомнением и коварством спрашивали: неужели Тот, кто открыл зрение слепому, не мог спасти друга от смерти? Они не слыхали, каким образом Он, в отдаленном галилейском селении, воскресил мертвого, но знали, что в Иерусалиме открыл глаза слепорожденному, и это показалось им чудом не менее изумительным. Но Иисус знал и слышал их толки, которые вместе с прочим зрелищем, где истинная скорбь соединялась с покупными воплями и с неутомимой завистью, так сильно поразили дух Его. Хотя Ему было известно, что идет пробудить уснувшего, но тем не менее Он был в сильном волнении. Селение Вифания нынче называется Ель-Азарийег, от испорченного имени Лазаря и постоянной памяти о чуде. В средине ее показывают глубокую пещеру за Лазареву могилу. Но, посетив сам эту местность, я не верю этому: действительно Ель-Азарийег – древняя Вифания, но гробница Лазаря не могла быть в центре. Гробница, к которой шел Иисус, подобно большей части мест погребений, принадлежавших зажиточным иудеям, представляла впадину, горизонтально выдолбленную в скале, с плитой или массой камней для закладки хода. Иисус велел отодвинуть голаль, как называлась эта плита. Тогда Марфа, отчасти вследствие существовавшего между евреями убеждения, что душа уже окончательно удалилась от разложившегося тела, частью устрашенная, по своей нежной природе, возмутительным зрелищем, которое может открыть удаление камня, стала было отговаривать, потому что в этом жарком климате, при необычной быстроте разложения трупов, похороны совершаются тотчас после смерти. Один из еврейских раввинов умер в Иерусалиме в 2 часа, а погребен в 4 ч. 30 м. Между тем был уже вечер четвертого дня, как умер Лазарь, почему надо было опасаться, что в течение такого времени он мог разложиться окончательно. Иисус торжественно напомнил ей свое обещание, и камень был отодвинут от места, где лежал покойник. Иисус стал при входе; прочие теснились сзади, устремив пристально взоры на мрачную молчаливую впадину. Все онемели, когда Он, возведя взоры к Небу, возблагодарил Бога за наступающее исполнение Его молитвы, а затем, возвысив голос, тогда как обыкновенно говаривал тихо, воскликнул: Лазарь! иди вон! Слова эти раздались по всей стране непроходимого мрака, который отделяет нас от грядущего мира, и едва только Он произнес их, как из каменной могилы, подобно привидению, выступила фигура, завернутая в белый, ужасающий саван, с белым платком на голове, поддерживавшим четыре дня тому назад отвалившуюся челюсть. Фигура связана была по рукам и по ногам, но не со страшным мертвенным лицом, а с таким, в котором дышала юность. В ее жилах билась горячая кровь; жизнь, свет и любовь возвратились к Лазарю еще на тридцать долгих лет, как говорит предание[525]525
  Epiphan. Haer. 66.


[Закрыть].

Остановимся ненадолго, чтобы отвечать на вполне естественный вопрос относительно молчания трех прочих евангелистов об этом великом чуде. Чтобы вполне разъяснить его, надо было бы написать длинное исследование о том, как составлялись евангелия. Но и после всего этого мы все еще не придем к окончательному изъяснению очевидных затруднений. Евангелия сознательно и не без цели отрывочны и приходится принять за достоверное, что первые три ведут начало из общего устного предания или основаны на одном или двух оригинальных и тоже отрывочных документах[526]526
  Лук. 1, 1.


[Закрыть]. Три первых евангелиста сосредотачивают внимание на учении в Галилее и только св. Иоанн повествует об учении в Иудее, хотя первые три евангелиста ясным образом намекают о проповедании Иисусовом в Иерусалиме. Первые три евангелиста названы синоптистами, потому что их евангелия могут быть расположены отдел за отделом в форме таблицы. Хотя это название и ново, но контраст между первыми тремя и четвертым евангелистом замечен с давних времен[527]527
  Clemen. Alex. ар. Euseb. Hist. Eccl. VI. 41.


[Закрыть]. Ни в одном из четырех евангелистов нельзя найти полного числа притч, проповедей и чудес Иисуса; ни один не имел в предмете написать полный рассказ о трех с половиной годах Его общественной жизни, каждый передает события, которые были ему лучше известны, как очевидцу, или из отдельных документов, или из устного предания, но каждый рассказывает вполне достаточно, чтобы доказать, что Иисус был Христос, Сын Бога живого, Спасителя мира. Воскрешение Лазаря не могло казаться им большим чудом, чем другие[528]528
  Иоан. 11, 37.


[Закрыть], о которых они рассказывали, тем более что для измерения величины чудес, как никто удачно выразился, инструментов не выдумано. Самое событие происходило в Иудее. Таким образом, причина пропуска у трех первых евангелистов этого происшествия была та же самая, по которой пропущены ими чудеса при овчей купели и при исцелении глаз слепорожденного. Но, исследуя вопрос глубже, мы легко можем заметить следы видимого желания синоптистов не упоминать ни одного слова относительно вифанского семейства. Дом, в котором пользовались они особым уважением, назван у них «домом Симона прокаженного»[529]529
  Матф. 16, 6–7. Марк. 14, 3.


[Закрыть]; св. Лука даже Вифанию не называет ее именем, а говорит «одно селение»[530]530
  Лук. 10, 38, 19, 29.


[Закрыть], хотя очень хорошо знал это имя. Отсюда легко можно вывести заключение, что когда появилось Евангелие от Матфея в первоначальном его виде и когда собраны были материалы, которые находились у двух остальных синоптистов, существовали, должно быть, особые причины для того, чтобы не разглашать этого чуда, которое должно было поставить в опасное положение человека, бывшего тогда еще в живых и небезопасного от ненависти иудеев, искавших его убить, как живое свидетельство чудодейственной силы Христа Спасителя[531]531
  Иоан. 12, 10.


[Закрыть]. Даже если бы и не грозила опасность, то все-таки им было бы, очевидно, неприятно сделать спокойную вифанскую семью предметом напряженного и дерзкого любопытства и подвергнуть расспросам о совершившихся в ней событиях. Было что-то, что запечатывало уста евангелистов; было препятствие, которое давно отстранилось, когда в первый раз появилось на свете Евангелие св. Иоанна.

«Если Моисея и пророков не слушают, был ответ Авраама богачу в притче, то если бы кто из мертвых воскрес (Лазарь), не поверят». Так именно это и было. Многие из очевидцев чуда, увидев его, поверили, а другие только сделали злобный и возмутительный донос синедриону в Иерусалиме.

Синедрион принял извещение с ненавистью и смущением[532]532
  Иоан. 11, 47–54.


[Закрыть]. Он не мот отвергать действительности чуда и не хотел веровать в совершившего его. Старейшинам, по складу ума человеческого, нельзя было не страшиться возрастающего влияния Иисуса, нельзя было не предполагать, что Он воспользуется им, чтобы сделаться царем и, сокрушив римское вмешательство, уничтожить их политическое существование. Во время таких беснований в бессильном совете Иосиф Каиафа обратился к ним со словом. Он был гражданским первосвященником и находился в этом звании одиннадцать лет с 25 г. от P. X., когда Валерий поместил его на эту должность, до 36 от Р.Х., когда Вителлий сместил его. Звание первосвященника передавалось римлянами в последнее время беспрестанно из рук в руки, так что наконец явилось их одновременно пятеро: Анна, Измаил-Бен Фаби, Елеазар Бен Ганан, Симон Бен Камгиф и Каиафа[533]533
  Roland. Antt. Hebr. p. 160.


[Закрыть]. Большая часть почестей, которые принадлежали званию Каиафы, переданы были Анану, Анне, – или называя правильно по-еврейски, Ганану, который лишен был первосвященства римскими властями. Однако же он (как мы увидим после) носил звание Наси или Сагана; по крайней мере строгие иудеи глядели на него, как на действительного первосвященника, Каиафа же был первосвященником по имени и для виду. Но, по званию первосвященника, в нем предполагался царь пророчества, который, как тогда думали[534]534
  Ios. В. I. III, 8. § 3.


[Закрыть], слишком слабо уже проявлялся в потомках Аарона, после того как не стало ни видений, ни Урима, ни предзнаменований, ни пророкос, ни Баф-Коля, или «познания воли Божией», которое получали первосвященники преемственно. Каиафа встал с места, чтобы высокомерно и бесстыдно высказать свое политическое, до низости себялюбивое и несправедливое убеждение, что все предложения членов невежественны и что нельзя не принести в жертву одного, – он не хотел знать и определять невинного или виновного, – для спасения целого народа или, как выразился Иоанн, не за народ только, но за всех детей Божиих, рассеянных по свету. Члены синедриона тотчас же, не колеблясь, приняли этот голос бессознательного пророчества. Но принимая его, они наполнили до краев чашу своих несправедливостей, совершили преступление, которое ускорило их рассеяние, разразилось громом над их преступными головами. Это было жертвоприношение Молоху, – отвратительнейшее, чем принесение в жертву людей, которое во времена Манассии осудило их на второе ужасное и жестокое истребление. Некоторые из этих злоумышленников должны были дожить до последствий, чтобы научиться тому, что нравственная несправедливость не может быть прилична политике. Смерть Невинного, не спасши народа, ускорила гибель, которая тяжелее всего отозвалась на участниках замысла. Когда идумеяне вошли в Иерусалим, – все члены касты священников, какие нашлись там, были избиты. Ганан (сын евангельского Анны) и Иисус из Гамалы подверглись ужаснейшим оскорблениям; трупы их были лишены погребения, – обида неслыханная для евреев! Таким образом погиб сын главного виновника смерти Иисуса. Это положило конец партии саддукеев, – партии нередко надменной, эгоистичной и жестокой. Вместе с Гананом погибло древнее первосвященство евреев, составлявшее наследственную принадлежность знатных саддукейских фамилий… Глубоко было чувство ужаса, когда увидели, как выбрасывали вон из города, предавали псам и шакалам этих высокопочитаемых аристократов… Исчез, можно сказать, целый мир. Не умея сам из себя образовать государство, этот народ должен был дойти до точки, на которой видим мы его осьмнадцать столетий, то есть «жить вроде паразита в чуждых владениях». Некоторые из членов синедриона не были на этой горе злобного совета, как по преданию назывался дом Каиафы; но если бы они там находились, то наверное не согласились на подобный произвол. С этой поры произнесен был тайный приговор, которым Иисус осуждался на смерть. С этой поры Он жил, но глава Его была уже оценена.

Оригинально то, что тайный приговор стал тотчас известен всем. Иисус также знал о нем и на последней неделе своей земной жизни, при приближении Пасхи, во время которой Он думал принести в жертву свою жизнь, Он удалился в пустынное местечко, называемое в Евангелии Ефраим, у св. Евсевия и блаженного Иеронима – «большим селением», а у Иосифа – «городком». Местоположение его в настоящее время определить с точностью невозможно. Но там, вдали от всяких смут и козней заклятых врагов, Он провел спокойно и счастливо последние недели своей жизни, окруженный единственно учениками. Приспособляя в этом мирном уединении их дух к великому делу, Он изощрял их серпы для поспевающей жатвы мира. Никто (или немногие, кроме этих верных товарищей) не знал, где Он скрывается, потому что фарисеи, когда увидели невозможность держать в тайне своих намерений, распубликовали повеление, что кому известно местопребывание Иисуса, тот должен открыть им, чтобы они могли схватить Его, если нужно, силой и исполнить приговор, который ими постановлен. Но о подкупе не говорилось ни слова.

Продолжительно ли было это глубокое и очень опасное удаление от мест учения, нам не рассказано и мы не можем снять покрова молчания, который пал на евангельские летописи. Если на решение, к которому пришел Беф-Дин (то есть неполное собрание синедриона) в доме Каиафы, глядели как на формальный смертный приговор, то нет ничего невозможного, что эти мелочные законники исстрадались, выжидая сорок дней: не принесет ли кто свидетельства в пользу обвиняемого. Но слишком сомнительно, чтобы они стали таким образом тянуть дело, потому что эта гибель Иисуса имела вид скорее жестокого насилия, нежели законного суда.

ГЛАВА XLVIII
Иерихон и Вифания

С конической вершины Ефраима Иисус мог видеть толпы путешественников, когда они с приближением Пасхи начали спускаться в Иорданскую долину к Иерусалиму, чтобы различными обрядами успеть до начала праздника очистить себя от осквернения[535]535
  Числ 9, 10. 2 Паралин. 30, 17. Iоs. Antt. XVII; 9, § 3.


[Закрыть]. Настало время покидать это сокровенное место, и Он сошел на большую дорогу с намерением присоединиться к большому каравану галилейских богомольцев[536]536
  Матф. 20, 20–28. Марк. 10, 35–45. Лук. 18, 32–34.


[Закрыть].

Оглянувшись на маленький город и пустившись в путешествие, целью которого был Иерусалим, Он весь проникся пророческой торжественностью и восторгом души, борющейся с естественной телесной скорбью, вследствие окончательного решения принести себя в жертву. Во всех Его движениях, в каждом взгляде просвечивалось какое-то небывалое еще доселе, особое величие. Это было преображение самопожертвования и, подобно преображению славы, исполнило души тех, которые видели Его, неизъяснимым изумлением и ужасом[537]537
  Марк. 10, 32.


[Закрыть]. Немного в евангелиях столь поразительных картин, как это шествие Иисуса на смерть! Он проходил один со склоненной вниз головой, во всем величии скорби, по дороге в глубокой долине, а за Ним в отдалении с благоговейным почтением, страхом и надеждой, с устремленными на Него взорами, тянулась вереница апостолов, не смевших прервать Его размышлений. Но вот Он приостановился, подозвал их к Себе и в третий раз, полнее, яснее, с более поразительными и ужасающими подробностями, нежели прежде, высказал им, что Он будет предан священникам и книжникам, осужден ими, передан в руки язычников, которые истяжут Его, поругаются над Ним, и наконец теперь в первый раз открыл величайший из всех ужасов, что будет распят, но в третий день воскреснет. Однако ж сердца их были полны надежд, связанных с еврейским понятием о Мессии; они вполне преданы были мысли, что вот настанет царство Божие во всем Его блеске, что пророчества пройдут мимо них, как легкий ветер; одним словом, они не могли и не хотели понять слов Иисусовых.

Ничто так поразительно не выказывает неспособности апостолов усвоить себе мысль, которую передавал им Иисус, как принесение во время этого же путешествия, почти что вслед за словами Иисуса, высказанной совершенно некстати просьбы со стороны Саломии и двух ее сыновей. Одна из постоянных спутниц Иисуса, Саломия, со скрытным и таинственным видом подводя двух своих сыновей, Иакова и Иоанна, которые считались между верховными апостолами, подошла к Иисусу, поклонилась Ему и просила обещать им милость. Чего же желают они? – спросил Иисус. Тогда мать, говоря за пылких и горделивых сердцем детей, умоляла, чтобы они в царстве небесном сидели один по правую, другой по левую Его руку. Иисус с кротостию принял это себялюбивое заблуждение. В слепоте своей они просили себе такого места, на котором, спустя несколько дней, почувствовали бы стыд и скорбь, – очутившись между двух распятых разбойников. Воображение их преследовали двенадцать престолов; Его дума была о трех крестах. Они мечтали о земных венцах; Он говорил им о чаше горечи и о крещении в крови. Могут ли они вместе с Ним выпить эту чашу и креститься тем крещением? Теперь только, может быть, понявши несколько Его мысль, они ответили смело: можем. Тогда Он объявил им, что с ними это сбудется, но право сидеть по правую и по левую Его руку сохраняется для тех, которых удостоит Отец Небесный. «Престол, – говорит Василий Великий, – есть награда за труды, а не милость, предоставляемая гордости, – награда за праведную жизнь, а не уступка на просьбу».

Десятеро остальных апостолов, услыхавши об этом, конечно вознегодовали на тайное покушение двух братьев превосхитить особые небесные почести. Им не приходило на ум, что подобной награду должно предшествовать страдание и мученическая смерть[538]538
  Деян. 12, 9. Апокал. 1, 9.


[Закрыть]. Все это будет им открыто в свое время, а теперь Иисус, созвавши всех вместе, поучал[539]539
  Матф. 18, 4. 23, 11.


[Закрыть], как это делывал часто, что высочайшая почесть приобретается глубочайшим смирением. Призрачное земное господство выражается подобием власти над людьми, призраком непродолжительного влияния на своих ближних, – вследствие чего оно, стараясь доказать свое владычество, налагает гнет на подвластных ему. В царстве небесном господствующий над всеми должен быть слугой других, так как сам Царь Небесный проводил свою жизнь в унизительном служении и приготовлялся отдать ее в искупление за многих.

Приступая к рассказу о последующих событиях, я считаю долгом предварительно заметить, что люди мало сведущие в Св. Писании легко могут смутиться здесь очевидным разногласием между евангелистами[540]540
  Матф. 20, 30–34. Марк. 10, 46–52. Лук. 18. 35–43.


[Закрыть]. Евангелист Матфей говорит об исцелении двух слепых, тогда как прочие два евангелиста упоминают только об одном; в рассказе св. Матфея прибавлено, что чудо совершено, когда выходили они из Иерихона, а св. Лука ясно высказывает, что событие происходило, когда подходил Он к Иерихону. Но всякий рассудительный читатель отнесет эту разницу единственно к неточности, которая, нисколько не уменьшая достоверности события, может встретиться у евангелистов, как и у всякого другого вполне достоверного свидетеля. Существует около сорока или пятидесяти способов примирения этого разногласия, но все они хуже, чем этот самый предполагаемый недостаток. Я согласен еще допустить предположение Макнайма, что чудо совершено между двумя Йерихонами, – старой стороной Ханаанской и новой полу-Иродианской, причем один слепец исцелен при входе, другой при выходе из города: но полагаю, что если бы св. Матфей говорил о Вартиеме и его вожаке, как о двух слепых, или, если бы в течение времени какая-нибудь ничтожная неточность вкралась в первоначальный текст Евангелия св. Луки, то я не вижу причины стесняться, не вдаваясь в бесплодные выдумки, допустить такое предположение, в котором нет ничего оскорбительного, что вследствие краткости и отрывочности евангельских рассказов оказалась неточность, а если бы известны были все мелкие подробности, то уничтожилось бы и разногласие.

Приближаясь к Иерихону чрез выжженный солнцем, безлесный Гор, путешественники встретили толпы сопутствующих богомольцев, которые становились гуще и гуще. Вечером в четверг 7-го или утром в пятницу 8 – го Нисана они добрались до окрестностей Иерихона, этого знаменитого города, – города благоуханий, роз и пальм, одним словом, «Божьего рая»[541]541
  Ios. В. I, 8, § 3.


[Закрыть]. В настоящее время это жалкая и ничтожная арабская деревушка, но тогда был красивый и населенный город, стоящий на зеленом, цветущем оазисе, богатом медом, миррой, водой в источнике Елисеевом и других великолепных ключах. Вблизи города сидел слепец Вартимей, сын Тимея, просивший милостыни вместе с товарищем его несчастия. Услышав шум от проходившего множества народа и осведомившись, что это был Иисус из Назарета, они стали кричать: Иисус, Сын Давидов, помилуй нас! Толпа считала эти крики недостойными величества Того, Кто должен войти в Иерусалим, как Мессия своего народа, но Иисус, услышав их, был глубоко тронут, остановился и велел позвать слепцов. Тогда услужливый народ переменил тон и сказал Вартимею, который выдается в рассказе настолько более, что два других евангелиста не поминают о его товарищах: не бойся, вставай, зовет тебя. В порыве радости, сбросив с себя аббу, слепец вскочил с места и был приведен к Иисусу. Чего ты хочешь от Меня? спросил Иисус. Раввуни! – отвечал слепец, давая Ему самый почтительный, какой только знал, титул, – Раввуни, чтобы мне прозреть. Учителя, смотря по почету, назывались у евреев: Рае, Равви, Раввин и самая высокая степень Раввуни. Иди! отвечал Иисус, – вера твоя спасла тебя. Он коснулся до глаз Вартимея и его товарища, и слепцы, с возвращенным зрением, последовали за Спасителем среди радостной толпы, славя Бога.

Остановка в Иерихоне, прежде входа в опасную, скалистую, населенную разбойниками горловину, которая вела оттуда в Иерусалим, была необходима. Горловина эта представляла необделанный без перерывов шестичасовой всход на гору, подошва которой была на 600 ф. ниже, а вершина почти на три тысячи фут. выше уровня Средиземного моря. Самое значительное население Иерихона составляли священники: поэтому естественно можно было ожидать, что Царь, сын Давидов, наследник Моисеев, будет принят в дом потомков Аароновых. Но место, избранное Иисусом для отдохновения, определилось другими обстоятельствами[542]542
  Лук. 19, 1-10.


[Закрыть]. Для собирания доходов с огромной торговли разного рода благовонными товарами[543]543
  Ios. Аntt. XIV, 4, § 1; XV, 4. § 2. Justin. Hist. 36, 3.


[Закрыть], которая там процветала более, чем во всяком другом месте, и для правильного вывоза и ввоза из римских провинций во владения Ирода Антипы и обратно, в Иерихон, учреждена была огромная колония мытарей. Из числа главных между ними был один, по имени Закхей (сокращен, от Захария – «чистый») – дважды ненавистный народу: за то, что иудей, и за то, что исполнял свои обязанности близ святого города. Официальное его звание начальника мытарей только увеличивало общую ненависть, потому что иудеи глядели на это звание, как на заслуженное исключительной деятельностью на службе их угнетателей римлян, а на богатства мытарей, как на верное указание бесчисленных насилий. В этом человеке зародилось сильнейшее желание собственными глазами увидеть Иисуса вблизи; но, будучи мал ростом, он не имел возможности из густой толпы даже взглянуть на Него. Поэтому, когда Иисус проходил через город, Закхей забежал вперед, влез на низкие сучья смоковницы, которая росла близ дороги. Под этим деревом надо было проходить Иисусу, и мытарю представлялась полная возможность видеть единственного из всей его нации человека, который не только не выказывал сосредоточенной и фанатичной ненависти к тому классу, к которому он принадлежал, но, напротив, избрал среди его самых ревностных слушателей и возвысил их до звания апостолов. При виде Иисуса сердце Закхея забилось от радости и благодарности, когда Великий Пророк, признанный Мессией своего народа, остановился под деревом, взглянул вверх и, назвав его по имени, повелел поторопиться сойти вниз, потому что вознамерился быть гостем в его доме. Таким образом, Закхей не только мог видеть Иисуса, но принять Его, разделить с ним вечернюю трапезу, предложить Ему свое жилище: одним словом, ему, проклятому мытарю, предстояла честь иметь гостем славного Мессию. С непритворной радостью Закхей поспешил сойти вниз с ветвей сикомора и направил путь к дому. В настоящее время развалины, носящие на себе характер сарацинской архитектуры XII столетия, в жалкой деревушке Рина (древний Иерихон) называются домом Закхея. Ропот толпы, при изъявлении Иисусом желания посетить мытаря, был продолжителен, громок и единодушен. Они считали неполитичным, неприличным, достойным порицания, что царь, среди своих восторженных последователей, войдет в дом человека, которого занятие было символом народного унижения и который при этом занятии пользовался, как они открыто говорили, дурной славой. Но улыбка одобрения, милостивое слово Иисуса были для Закхея важнее, нежели ропот и оскорбления толпы. Его не презирал Иисус: что же ему за дело до презрения народного? Иисус почтил Его и с тех пор он будет почитать и уважать себя. Как все, что было в нем низкого, вызывалось прежде наружу презрением и ненавистью, так теперь все, что было в нем благородного, всплыло наверх вследствие изъявления ему расположения и уважения. Он решился стремиться быть более и более достойным своего знаменитого Гостя; решился употребить все свои силы, чтобы не заслужить вперед Его немилости. Ставши таким образом гораздо выше толпы, он высказал не ей, которая его презирала и о которой он не заботился, но своему Господу обет, свидетельствовавший его великодушие и раскаяние и запечатлевший его прощение: Господи! половину имения моего я отдам нищим и, если кого чем обидел, воздам в четверо. Это великое пожертвование тем, что до сего времени он считал драгоценнейшим в жизни, это, сколько возможно, полное возвращение прибыли, нажитой некогда бесчестно, эта публичная исповедь и публичное заявление возвратить недобром нажитое, служило его Спасителю порукой, что благость Его излилась не на бесплодную почву. Любовь одним прикосновением открыла затаенные источники раскаяния, которые презрение запечатлело было навсегда. Ни один случай этой триумфальной процессии не представил Иисусу более глубокой, более святой радости. Отыскать и спасти погибшего не было ли Его истинным призванием? Глядя на мытаря, облагороженного только что сделанным отречением от плодов греха, что и служило неложным свидетельством истинного раскаяния, Иисус воскликнул: ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама. Легенда[544]544
  Clemen. Нот. 2, 1.


[Закрыть], что впоследствии времени Закхей был епископом Кесарии, принадлежит к позднейшим и не может иметь большого значения.

Чтобы доказать иерихонцам, как ошибочны были их ожидания и какое глубокое заблуждение заключается в тех принципах, на которых основывали они свое обвинение Его в том, что Он воспользовался гостеприимством Закхея, Иисус (за столом в доме мытаря или, скорее, уже вышедши снова к народу) рассказал притчу о человеке высокого рода, отправлявшемся в дальнюю сторону для получения царства. Многим покажется совершенно непонятным, какой «человек высокого рода» может ехать в дальнюю сторону с целью получить царства. Но известно, что все это случилось с Архелаем и Антипой[545]545
  Jos. Antt. 17, 9, § 4.


[Закрыть]. По делу Архелая, который отправлялся к Августу для испрошения себе царских прав, иудеи действительно послали депутацию из пятидесяти человек для донесения о жестокостях тетрарха, который сначала и потерпел неудачу, но впоследствии желания его осуществились и права его были увеличены. Филипп[546]546
  Ios. Antt. 17, 13, § 2.


[Закрыть] защищал собственность брата во времени его отсутствия от захвата её проконсулом Сабином[547]547
  Ios. Antt. 17, 13, 1.


[Закрыть]. Великолепный дворец, построенный Архелаем в Иерихоне, конечно привел Иисусу на память эти обстоятельства, и притча Его, представляя поразительный пример высочайшего учения, извлекаемого из самых обыкновенных, окружавших Его обстоятельств, служит с тем вместе новым, неподозреваемым указанием достоверности и истины Евангелия. Взрыв удивления народа, который прервал Его рассказ вопросом: Господин! у него есть десять мин? представляет доказательство, с каким напряженным вниманием слушал народ эту притчу.