Текст книги "Жизнь Исуса Христа"
Автор книги: Фредерик Вильям Фаррар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)
Эта речь была прервана внезапно. До семейства Его дошли вести, что Он снова окружен толпой и говорит странные и ужасные слова, каких Он не знал до сего времени, а кроме того, что Он отверг с явным презрением и обличил, не скрывая негодования, великих учителей, которые нарочно присланы были из Иерусалима, чтобы наблюдать за Ним. Страх хватил всю семью. Может быть, сообщивший это известие передал семьянам и гнусную клевету, которая вызвала Его на полное возражение. Из того немногого, что нам известно об Его братьях, мы можем понять, что они были евреи из евреев и потому самым строгим образом подчинялись влиянию раввинов и священников, так что ни один из них не веровал в Иисуса и каждый смотрел на Его призвание пристрастным взором. Не настала ли пора вмешаться им в это дело? Не спасти ли им Иисуса, на Которого смотрели как на своего? Не попытаться ли своим влиянием отвлечь Его от крайних опасностей, которые видимым образом навело на Него настоящее Его поучение? Не должны ли они принять на себя обязанность самым кротким образом убедить Его удалиться на время в какую-нибудь тайную и безопасную страну? Но им нельзя было добраться до Него через толпу; можно было только поручить кому-нибудь обратить Его внимание на то, что они здесь и Его дожидаются. И действительно, один из слушателей внезапно известил Его: вот матерь Твоя и братья Твои стоят вне, желая говорить с Тобою. Увы! Они не знали, что если не могут подойти, то им остается не видать Его, – что пришел Его час выделиться из круга простых людских отношений, поставить себя бесконечно выше наблюдения своих братьев по плоти. Не надо ли было положить предел их смелой докучливости? Надо, но кротко и без смущения других. Кто матерь Моя? сказал Он извещавшему об их приходе, и кто братья Мои? А затем, простерши руку Свою к ученикам, Он прибавил: вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Отца Моего небесного. Тот Мне брат, сестра и матерь.
ГЛАВА XXXIII
День столкновения
До настоящей минуты происшествия этого великого дня были неприятны, но за ними последовали более грустные, более раздражающие события.
Время приблизилось к полдню, и один из фарисеев просил Иисуса к себе обедать[381]381
Лук. 11, 37–54.
[Закрыть]. Такое гостеприимство или простая учтивость были слишком ничтожны. Если оно не выражало ясной вражды и совершенного неверия, как мы имели уже случаи это видеть, то причиной его было любопытство посмотреть поближе на нового Учителя или хвастовство оказать покровительство такому высокому гостю. Вошедши в дом, Иисус увидел себя не среди мытарей и грешников, которых мог обласкать, научить и благословить, не среди бедняков, которым мог проповедать царство небесное, не среди друзей и учеников, которые слышали слово Его, с глубок м почтением и любовью, но среди холодных, жестоких, угрожающих лиц, среди озлобленных насмешников из числа знатных Его соперников и явных врагов. Апостолы, по-видимому, приглашены не были. Не было ни сочувственного Фомы, чтобы поддержать Его, ни благородного Нафанаила, чтобы ободрить, ни горячего сердцем Петра, чтобы защитить, ни любимца Иоанна, чтобы склонить голову на грудь Его. Книжники, законники и фарисеи, чванно соблюдая свои артистические омовения и наблюдая каждый один за другим, занимали свои места за столом. Без всяких измышленных и тщательно выработанных церемоний Иисус, как только вошел, возлег за трапезу. Это был непродолжительный завседневный обед, а около дома собралась густая толпа, жаждущая и алчущая слов вечной жизни. Он не желал ни замедлять попусту времени обеда, ни оказывать одобрения ненужной обрядности омовения, которое в это время ввел ось уже в слишком частое употребление и которому приписывались безумная псевдорелигиозная важность и необходимость. Тотчас же в обращении хозяина выразилось надменное изумление. Без всякого сомнения, нахмуренные брови и неодобрительные движения выразили несочувствие гостей к такому нарушению обряда настолько, насколько они смели выразить неодобрение и презрение. Они забыли окончательно, кто был Он и что недавно сделал. Клеветники и наветники, теперь они низвели свое заносчивое и покровительственное гостеприимство до степени изменнического злоумышления. Пришло время высказаться яснее; пришло время выразить им безмерное презрение, – и Иисус не пощадил их. Уже не в притчах, не в словах, которые можно было перетолковывать по-своему, представил Он им их преданность наружной чистоте, которая есть только легкая оболочка для прикрытия их внутренней слабости и растления; обличил их ничтожную мелочность, с которой они отдают десятую часть от приплода овощей и явно пренебрегают существенными добродетелями; представил им живую картину их лицемерия, гордости, страдания сделаться известными в обществе и выказаться перед прочими своим наружным благочестием, а вместе с тем – их убийственного сердечного развращения. Это были скрытые могилы, над которыми ходят люди и падают в них, по незнанию.
В это самое время из числа присутствующих тут законников, вероятно, какой-нибудь ученый преподаватель, напитанный благочестием Мазоры, попытался прервать грозный поток укоров. Он конечно вообразил, что молодой Пророк Назаретский, всегда мягкий и кроткий сердцем, говоривший среди народа словами, в которых дышал дух беспредельной любви, – мягчится, возвратится снова к любви и снисхождению. Он, вероятно, думал, что, прервавши Его слова, он остановит разрушительную бурю пробужденного в Нем гнева. Он еще не дошел до того знания, что ни один строгий и великий характер не лишен задатков праведного гнева. И таким образом, не зная всего того, что происходило в сердце Спасителя, и удивившись, что люди высокопоставленные дозволяют разбить себя вконец, умилостивляющим тоном сказал Ему: Учитель! говоря сие, Ты и нас обижаешь.
Да! Он делал им упреки за то, что они складывали на плечи других ношу, которую не хотели нести сами; строили гробницы пророкам, которых убили своими грехами; сидели задом к дверям знания и хранили ключи от него, так что никто не мог войти туда. Он укорял их за то, что на них, как на преступном поколении, лежала кровь пророков, начиная с крови Авеля до крови Захарии, погибшего между жертвенником и храмом[382]382
Числ. 24, 21–22.
[Закрыть].
Такое же, но еще сильнейшее, еще ужаснейшее слово высказано Иисусом гораздо позднее, в храме иерусалимском, в последнюю великую неделю Его земной жизни. Но при этом случае Он с небес своего нравственного превосходства низвергал еще только первые поражающие их молнии своего тяжело неболевшего сердца. Они, может быть, предполагали, что Иисус будет увлечен их видимой приличностью и притворным гостеприимством, но Он знал, что не от чистого сердца предлагались Ему эти наружные ласкательства. То обстоятельство – что Он был между ними один и что в подобном сборище мог ожидать постоянно измены, – не имело для Него большого значения; пламенный меч предостережений и осуждения крутился над ними с обещанием впоследствии, когда не раскаются, снести им головы. Они не могли привлечь Его к себе ни на одно мгновение. Притворное расположение и поддельное дружество не внушали никакого почтения. Пусть пустопорожние вежливости и утонченные учтивости текут широким потоком и мягче масла из уст людей, хранящих неприязнь в сердце; пусть эти люди, хотя гортань их похожа на открытую могилу, льстят языком своим; но они не скроют ничего от очистительного огня божественного провидения и не оставят за собой ничего, кроме исчезающего дыма. Настало для Иисуса время показать этим лицемерам, как хорошо известна Ему обманчивость их сердец, как глубоко презирает Он их распущенность в жизни.
Они почувствовали, что открытый разрыв неизбежен. Торжество было прервано. Книжники и фарисеи сняли с себя маски. Из ласковых друзей и заинтересованных совопросников они обратились в то, чем действительно были, в заклятых противников. Окружив Иисуса, они упорно и настоятельно требовали от Него мгновенно ответов; закидали кучей вопросов, чтобы испытать Его, дознаться о Его исповедании; принуждали говорить Его и, в то время как Он находился в засаде, как ловкие охотники, бросались на Него, чтобы добиться сознания в ничтожности Его познаний, в ошибочности понимания, а больше всего в какой-нибудь еретической мысли, на которой можно было бы им составить законное, так давно задуманное ими обвинение.
Как успел удалиться Иисус из этого неприличного места; как избавился от этой вспышки вражды, рассказа нет. Вероятно, для Него достаточно было раздвинуть в сторону своих врагов и приказать оставить себя в покое. Ибо, по моему мнению, в народной толпе явилось уже некоторое подозрение или получено сведение о том, что происходило внутри дома. Народ внезапно столпился[383]383
Лук. 11, 1-59.
[Закрыть]; мысль об ненависти и зависти фарисеев к Иисусу переходила от одного человека к другому. Легко может статься, что глухой, гневный ропот извне вовремя предупредил фарисеев об опасности дальнейших неприязненных действий и Иисус вышел к народу, сохранив присутствие духа, хотя сильное, но справедливое негодование к преследователям светилось в Его взоре. Обращаясь сначала к ученикам, а потом к тысячам слушателей, Он высказал торжественное предостережение: берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие. Он говорил им, что меж ними присутствует Тот, перед чьими взорами, яснейшими в тысячу раз солнца, не существует никакой тайны. Он повелевал им не страшиться людей, страх перед которыми могли поселить грустные смуты последних дней, но бояться Его, Который имеет власть, по убиении, ввергнуть в геенну[384]384
«Геенна» – слово испорченное из «Ги-Гинном». Так называлась роща вне Иерусалима, известная сначала гнусным поклонением Молоху, потом оскверненная выбрасыванием туда трупов, а наконец очищенная от осквернения и заразы посредством сильнейшего пожара. С этих пор она стала типом всего ужасного и отвратительного.
[Закрыть]огненную. Бог, Который их любит, будет о них заботиться, и Сын Человеческий исповедает перед ангелами Божиими того, кто исповедал Его пред человеками.
Когда Он говорил таким образом, вдруг слово Его прервано было беспокойным возгласом не вражды, не неудачно рассчитанного вмешательства, не непреодолимого восторга, а просто вопросом по гражданскому праву и собственному интересу. Какой-то жадный и малообразованный член этой толпы, видя множество слушателей, слыша слова, полные авторитета и власти, зная о недавнем поражении фарисеев, ожидая, может быть, непосредственного откровения силы, приписываемой преданиями Мессии, решился воспользоваться случаем для своих собственных семейных целей. Он думал, – если позволено будет такое выражение, – что отлично обделает свое дело, а потому обратился к Иисусу с нелепой и непочтительной просьбой.
Учитель! скажи брату моему, чтоб он разделил со мною наследство.
Строго было всегда высказываемо Спасителем порицание такого сильного себялюбия. Спрашивавший принадлежал, по-видимому, к тем слишком обыкновенным характерам, для которых вся вселенная заключалась в их собственном «я», рассуждал, что предметом явления Мессии было оказание ему помощи в дележе с несговорчивым братом. Иисус, отклонив от себя эти жалкие ожидания, предостерег самого спрашивавшего и всех, кто это слышал, от допущения себя предаваться надеждам на получение земных удобств. Как коротка и как полна значения эта небольшая притча, которую Он рассказал им о глупом богаче, который в своем себялюбии, дошедшем до жадности, надменности и забвения Бога, мечтал, что может располагать всем по-своему усмотрению; вообразил, что не существует смерти, что кроме хлеба нет другого предмета для поддержки духовной жизни; твердил, что того, что можно есть и пить и на что можно веселиться, достанет на много лет, для того чтобы насытить его душу. Как вдруг, словно страшное эхо, раздались с небес эти поразившие его сердце слова окончательного приговора: «безумец! ты лишаешься вдруг всего!»
А затем Иисус развил эту мысль более пространным образом. Он рассказал, что жизнь больше еды и тело – одежды; напомнил, что Бог в большую, чем Соломонову, славу одевает не трудящиеся лилии и питает беззаботных ворон, которые ни сеют, ни жнут. Пища, одежда и много имущества не исчерпывают еще всего содержания жизни. У человека есть лучшие предметы для изыскания, высшие надежды впереди. Не дозволяйте себе носиться по возмущенному морю забот, не основанных на вере; да будет жизнь ваша жизнью безбоязненных надежд и свободной любви, жизнью человека, опоясанного по чреслам и с горящим светильником в руках ждущего с минуты на минуту неизвестного возвращения господина!
Замечания обращены были по большой части к ученикам, хотя слушал их весь народ, которому также объяснялась вся важность значения притч. Но Петрово любопытство не утерпело, чтобы не спросить Иисуса: Господи! к нам ли притчу сию говоришь или и ко всем?
Спаситель не дал никакого ответа, но самым лучшим было Его молчание. Пусть каждый человек видит в себе этого верного и мудрого слугу! Он получит благословение. Но настолько же будет ужасна судьба человека прожорливого, жестокого, неверного и пьяницы, которого Господь застанет среди его греховной жизни.
При мысли об этом великом суде облако печали осенило сердце Спасителя. Он подумал об отвергнувшем Его мире, в котором должны возгораться жесточайшие войны; подумал о разделении семей и разлучении друзей. Крещением должен Он был креститься, и душа Его томилась, пока это совершится. Огонь пришел Он низвесть на землю, и приятнее было бы, если бы он уже вспыхнул. Этим огнем было духовное крещение, – очистительный огонь, который вместе вдохновляет и ослепляет, просвещает и истребляет, делает твердой глину и расплавляет золото. Нам пришло при этом на память одно из замечательных, хотя дошедшее только по преданиям выражение, приписываемое Спасителю, которое находится в некотором соотношении с сейчас высказанными думами Иисуса:
«Кто близко Меня – близко огня; кто далек от Меня далек от царства небеснаго».
Но от этих печальных мыслей Он тотчас же перешел к непосредственным нуждам слушателей. По красноте вечерней зари на небе, из сгущающихся облаков, они могут предсказать, что пойдет дождь или поднимется сильный ветер, почему же они не умеют отличать знамения времени? Разве они не рассмотрели знамений, видимых в отдаленных небесных полях и рассеянных в воздухе, которым они дышат, и по земле, которую попирают ногами, а в особенности, если поищут их усерднее во внутреннем состоянии их собственных душ? Если они хотят видеть звезду, которая бы направляла их путь и влияла на их судьбу, то они должны не сводить с нее глаз и, забывая об изменчивых небесах внешних обстоятельств, углубляться каждый в свое собственное сердце. Наступили последние времена для людей и народов.
На этом окончилась проповедь. Наступало время, когда они уже не услышат слова Его. Окруженный врагами, которые были не только могущественны, но глубоко оскорблены, – нелюбимый ближайшими придворными того царя, во владениях которого жил, – следимый открытой ненавистью и тайными шпионами, к которым народ относился с почтением, – чувствуя, что толпа не понимала Его и что в сердцах вождей и учителей уже начертан был Ему смертный приговор, Он отвернулся на время от родной земли и пошел в города чужие и языческие, чтобы хоть там найти мир и успокоение, в которых Ему отказал дома.
ГЛАВА XXXIV
Среди язычников
Тогда Иисус, отправясь оттуда, пришел в пределы Тирские и Сидонские[385]385
Матф. 15, 21–28. Марк. 7, 24-30
[Закрыть].
Такова краткая заметка, которая предшествует немногим сведениям об этом периоде Его жизни и учения, заслуживавшем особого нашего внимания, если бы рассказы были поподробнее. Но только один и единственный случай относительно Его пребывания в языческой стране рассказан у евангелистов. Казалось, что в отдаленной стране Он без сомнения мог ожидать не только безопасности, но и успокоения, однако не то вышло на деле. Мы имели уже случай заметить, что молва об Его чудесах проникла даже в старофииикийские города и, как только Он успел войти в соседние селения, скрыться уже было невозможно. Одна женщина узнала Его и пошла за небольшой толпой путешественников с отчаянным криком: помилуй меня, Господи, Сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется.
Нам может показаться, что на такую молитву Спаситель ответил тотчас же исполненным любви одобрением, тем более, что удовлетворяя ее мольбу, Он мог бы символически указать, что царство Его обнимает три огромнейшие отрасли языческого мира. Потому что женщина эта по происхождению была хананеянка и сирофиникиянка, по политическому положению – римская подданная, по религии и языку – гречанка, и на ее просьбу о милосердии к Мессии избранного народа можно было бы глядеть как на первый плод пажити, на которой произрастет доброе семя впоследствии в Тире, Сидоне, Карфагене, Греции и Риме. Но не принадлежит ли эта наша дума к одним из тех бесчисленных указаний нашего ошибочного понимания не только пустых и ложных преданий, но даже истинных событий? Иисус не отвечал ей ни слова.
В евангелиях не встречалось ни одного случая заметить подобной, кажущейся холодности со стороны Иисуса, а следовательно, и отыскивать причин подобного действования. Их могло быть только две: или Он желал испытать чувства своих учеников, которые, в тесном духе еврейской исключительности, не были еще приготовлены видеть благословение, преподаваемое не только язычнице, но женщине из проклятого рода хананеян. Правда, что Он исцелил раба сотника, но тот был все-таки римлянин, известный благодетель евреев и по всей вероятности прозелит. Скорее же всего можно предположить, что, зная последствия, Он желал испытать полноту веры женщины, с одной стороны, чтобы увенчать ее более полной и славной наградой, с другой – научить, чтобы в Нем уважала она не простой иудейский титул, который приписала Ему хотя и удачно, но совершенно случайно. Так как каждое чудо исполнено нравственного значения, то, может быть, Он желал навсегда ободрить наши молитвы и надежды и научить нас молиться и надеяться настоятельно, если бы даже лицо Его, вследствие неисполнения наших прошений, показалось для нас мрачным и уши его – отвращенными от слушания.
Утомительны были эти беспокойные крики, и ученики стали просить, чтобы Он отпустил хананеянку. Но, как будто бы их заступничество не имело никакой силы, Он сказал ей: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева.
Тогда женщина приблизилась, припала к ногам Его и, поклоняясь Ему, говорила: Господи, помоги мне. Можно ли было не тронуться такой скорбью? Следовало ли отвергнуть подобную просьбу? Захочет ли Он дозволить ей возвратиться домой, чтобы, мучась целую жизнь, глядеть на припадки беснующегося дитяти? Коротко и холодно с этих уст, никогда не отвечавших ничем, кроме совершения дела любви, на такую усердную просьбу слетело жесткое слово: не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам.
Подобный ответ мог охладить душу хананеянки и, если бы Он не провидел в ней той редкой веры, которая в кажущемся отказе может видеть расположение и готовность, Он не отвечал бы ей таким образом. Но никакие снега ее родного Ливана не могли погасить огня любви, который горел на алтаре ее сердца, и быстр как Его, был ее бессмертный ответ:
Так, Господи! но и псы едят крохи, которыя падают со стола господ их.
Хананеянка победила. Она торжествовала. Ни на одну минуту не желал Иисус продолжать муку ее недоумения. О женщина! воскликнул Он, велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. Трогательны в своей простоте слова, которыми св. Марко заключает эту историю: и, пришедши в свой дом, она нашла, что бес вышел, и дочь лежит на постели.
Как долго пробыл Спаситель в этих странах и где останавливался, неизвестно. Поспешное удаление Его оттуда обусловливалось общеизвестностью, которая следовала за всеми Его движениями и которая в стране, где Он намеревался спокойно поучать своих ближайших и наиболее любимых последователей, а не проповедовать и не совершать дела милосердия, только мешала Его предначертаниям. Поэтому Он оставил эту землю. С смешанным чувством скорби и интереса глядел Он на Тир с его великолепной торговлею, его древними преданиями, его пышным и отвратительным идолопоклонством, его близкими отношениями к истории и пророчествам иудейским, – на Сарепту, с ее воспоминаниями о бегстве и чудесах Илии, – на Сидон, с его ловлей пурпуровых раковин, гробницами некогда славных, но давно забытых царей, с минаретами, возвышающимися среди пальмовых и лимонных рощ, возле голубого исторического озера, – на белые паруса бесчисленных судов, направляющих плавание к языческим островам, а так же к славным южным пределам греческим, италийским и испанским. Но назначением Иисусовым был не покой в этих местах; почему, оставляя позади себя финикийские храмы Мелькарфа и Ашера, Ваала и Астарофа, Он обратился на восток, вероятно, через глубокую горловину стремительного Леонта, с его берегами, окаймленными цветущими олеандрами, и, таким образом, достигши истоков Иордана, путешествовал к дальнему южному берегу в пределы Декаполиса.
Декаполис[386]386
Plin. Natur. Hist. 5, 18.
[Закрыть] было название дистрикта, к востоку граничащего с Иорданом, к северу лежащего на одном градусе с Дамаском, а к югу – на одном с Явоком и представляющего северную границу Переи. Десять городов в одном и том же дистрикте, который заселяли язычники и который евреи, по возвращении из плена, не имели возможности возвратить в свое владение, составляли отдельную Римскую провинцию. Объявивши себя вольными, они составили конфедерацию. Прием, сделанный Иисусу у этих язычников, был чрезвычайно благосклонен. Поэтому, пришедши туда, Он не мог воздержаться от применения чудотворной силы своей к некоторым страдальцам, искавшим Его помощи. В одном из этих городов (Гераза, Гадара, Гиппос, Пелла, Гергеса, Скифополис) Иисус исцелил глухого, который едва мог говорить[387]387
Марк. 7, 32–37.
[Закрыть]. Он мог бы исцелить Его одним словом, но были, надо думать, при этом обстоятельства, на основании которых желательно было произвести исцеление постепенно и употребить видимые знаки. Он взял глухонемого в сторону, вложил свой палец ему в ухо и, плюнув, коснулся языка его, а затем произнес: Еффафа! отверзись! Здесь снова нам не открыто, какое непосредственное влияние опечалило дух Его. Он мог взглянуть с грустью на глухонемого; мог взглянуть с грустью на целое поколение; мог взглянуть с прискорбием вообще на грехи, которые унижают, и страдания, которые мучают человека. Но конечно, Он взглянул с истинною любовью и состраданием и конечно этот взгляд донесся в виде ходатайства до очей Господа, Бога богов.
Народ этой чужеземной страны, не привыкший к Его чудесам, находился в безмерном изумлении. Напоминание Его о содержании чуда в тайне, по обычаю, было нарушено; пропадала всякая надежда на разобщение с людьми. Исцеление сделано было, по-видимому, в самом близком соседстве с восточным берегом Галилейского озера, и великое множество народа последовало за Иисусом к вершине холма, возвышавшегося над озером (вероятно, близ Вади Семака), куда приносили хромых, слепых, немых, глухих и слагали у ног милосердого врача, который исцелял их. Исполненные сильного и радостного удивления, декаполисские жители не могли насытиться удовольствием видеть Его и, будучи полуязычниками, прославляли Бога Израилева[388]388
Матф. 15, 29–39, Марк. 8, 1–9.
[Закрыть].
Пробывши там три дня, народ, пришедший издалека, истребил все свои съестные припасы. Иисус сжалился над ним и, видя веру его и не желая, чтобы эти люди истомились путем, еще раз предложил пищу в пустыне. Некоторые удивляются, что в ответе на Его выражение сожаления ученики не предупредили или не подсказали, что надо сделать. Мы находим в этом видимый оттенок смирения и правды. Им известно было, что Иисус не допускал ни расточительности в чудесах, ни щедрого и бесполезного действия чудесной силы. Очень часто они бывали и прежде окружаемы народом, но при одном только случае Он напитал его. Кроме того, им памятно было, что после первого подобного чуда Он очень строго выговаривал тем, которые воротились к Нему в ожидании повторения этого дара и употребил в речи такие настойчивые и строгие выражения, что от Него отпали многие из Его приближенных. Следовательно, теперь просить у Него повторения того же чуда для апостолов было бы предосудительно и несогласно с их постоянно возраставшим почтением к Иисусу. Подобная просьба была противна даже их нравственному чувству тем более, что Он упорно отказывал в сотворении знамений по чужой просьбе. Все свое внимание к их прошениям Он соблюдал к тому времени, когда они вполне уверуют и приготовятся к великому делу служения. Когда народ сел по местам, апостолы стали раздавать увеличивавшиеся чудесным образом семь хлебов и несколько небольших рыб, а потом, уже не дожидаясь приказания, собрали остатки и наполнили ими семь больших веревочных корзин, после насыщения досыта четырех тысяч народу, не включая женщин и детей. Потом тихо и мирно, без выражения со стороны народа шумного возбуждения, какое замечено было при первом чуде, Спаситель и апостолы отпустили по домам радостную толпу, исполненную живейшей благодарности.
