Текст книги "Жизнь Исуса Христа"

Автор книги: Фредерик Вильям Фаррар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

Подобные этим проповеди сходили с уст Спасителя в течение всего периода Его учения. Только что рассказанная нами притча, в ее отдаленном и более обширном значении, была укором фарисеям не только за их упорную исключительность, но и за привязанность их ко всему мирскому и за их жадность.

При другом случае[486]486
  Лук. 16, 1-13.


[Закрыть], Христос, поучая учеников, для доказательства, как велики должны быть заботливость, вера, сообразительность и мудрость, чтобы, – распоряжаясь земными делами, выгодами и имуществом, – не потерять при этом прав на наследство в богатствах небесных, рассказал им притчу о неправедном управителе. После глупого и недостойного толкования Юлиана, что будто бы тут поощряется и повелевается обман, притча эта ставила в тупик многих комментаторов. Но что может быть яснее простых из нее выводов? Управляющий, будучи дурным слугой своему господину, высказывает прилежание, твердую решимость и очевидное благоразумие в своих нечестивых планах, для того чтобы избавиться от последствия прошлого: следовательно, будьте верными управителями и приложите то же самое прилежание, решимость и благоразумие к подчинению себе настоящего и временного для отыскивания вечного и будущего. Как управляющий сделал себе друзей из арендаторов, которые, когда ему господин отказал от места, приняли его к себе в дом, точно так же и вы употребляйте ваше богатство (т. е. время, случай, знание) на добрые дела вашим братьям – людям. При расставанье вашем с землей в скудости и наготе от добрых дел эти братья могут наделить вас сокровищами нетленными. Таков, по-видимому, смысл девятого стиха, который составляет все затруднение. Невозможно быть вместе духовным и чувственным; нельзя быть рабом двух господ, служить Богу и маммоне: таково последнее слово Его речи. Примером предусмотрительности в столь близком к ним преступном проворстве Он побуждает их быть предусмотрительными в духовной мудрости.

Хотя проповедь Иисуса была обращена прямо к апостолам, но при этом были и слышали се некоторые из фарисеев. Чрезвычайно характеристично то, что это учение возбудило в них непритворный смех[487]487
  Лук. 16, 14–18.


[Закрыть]. Они стали открыто и дерзко выражать Ему свое презрение. А почему? Потому что они были фарисеи и закваской их были деньги. Разве они в собственных своих личностях не разрешили удачно задачу: угодить тому и другому миру? Разве кто-нибудь может сомневаться в их будущем спасении, в достоверности того, что им предоставлены будут «главные седалища», лучшие и видные места в будущем мире? Разве они не живые свидетели несостоятельности того учения, что любовь к Богу не совместима с любовью к деньгам?

Ответ Иисуса высказан у евангелиста Луки очень сжато, но заключает тот смысл, что иное дело пользоваться славой доброго человека, иное дело быть чистым сердцем. В новое царство, путь для которого приготовлен Иоанном, усиливаются войти меньшие мира сего и будут приняты прежде фарисеев, которые отвергли Евангелие, хотя оно не было нарушением закона, а высочайшим его исполнением. Смысл последующего стиха, который как будто не имеет соотношения с предыдущими рассуждениями, таков, что они не остались верными закону, из которого не должна пропасть ни одна черта, потому что позволили себе нарушение самых ясных его положений. В этом отдельном замечании Он как будто бы намекал на их отношение к Ироду Антипе, которого они уважали, которому льстили и которому ни один из них не решился высказать смело упрека, как Иоанн Креститель, хотя, согласно определительных постановлений уважаемого ими, по их словам, закона, развод Антипы с дочерью Ареты был преступлением, а брак с Йродиадой – двойным прелюбодеянием и тяжким грехом. Но для того чтобы выяснить только что высказанную истину, Он предложил им притчу о богаче и бедняке. Случайность ли это или намерение, но во всяком случае любопытно, что богач выставлен в притче без имени, а бедняк назван Лазарем (имя, производное от Ло, по халдейски Ла, – езер, в переводе: «нет помощи», или от Ели – езерь, «Бог моя помощь») – как бы в удостоверение, что имена, громкие на земле, забываются, а имена, забытые на земле, написаны на небесах. Подобно всем прочим, эта притча Спасителя полна значения и применима ко многим случаям. Она поставляет на вид, что мнения другого высшего мира очень нередко не сходятся с оценками, которые дают людям на земле; что Бог нелицеприятен; что сердце должно избрать или то, что называется добром в настоящей жизни, или то, чему не сочувствуют внешние ее проявления. Эпилог притчи содержал в себе торжественное поучение, что средства благодати, которые милосердие Божие предоставляет всякой живой душе, полны света и свободы; что, в случае пренебрежения к этим средствам, не будет совершено никакого чуда для ее спасения, если она погрязнет в мирские интересы; что если Моисея и пророков не послушают, то если бы кто из мертвых воскрес, не поверят. Мы должны почерпать спасение в вере, а не в явлении призраков.

Постоянное указание на жизнь, как на время искушения, а на Страшный Суд, как на время, когда одним словом придите или отойдите, высказанным Судьей, решатся единожды навсегда все пререкания и вопросы, само собой разумеется направляло мысли многих слушателей к этим важным предметам. Но в нашем сердце существует сильное и постоянное стремление относить подобные вопросы к обстоятельствам жизни других, а не к своим собственным, обращать их в вопросы скорее рассчитанного любопытства, нежели практической необходимости. Подобные стремления, которые лишают нравственное учение всей его полезности и обращают предостережение в извинение, очень нередко были останавливаемы и разбиваемы Иисусом. Случай, совершившийся в течение трех дней, в которые Он проходил по городам и селениям, уча и направляя путь к Иерусалиму, подал повод высказаться об этом предмете гораздо яснее[488]488
  Лук. 13, 22–30. Матф. 13, 31–32. Марк. 4, 30–31.


[Закрыть]. Он говорил, конечно не в первый раз, о малых зачатках и огромном разрастании царства небесного, как в единственной душе, так и е целом мире. Вдруг один из слушателей из неразумного, хотя не неестественного любопытства, спросил Его: Господи! неужели мало спасающихся? Подсказан ли был этот вопрос уверенным самодовольством или отчаянием скорби, нам неизвестно; но во всяком случае ответ Спасителя заключал в себе неодобрение такого испытания и установление других взглядов на подобные вопросы. «Несколько» или «много» – понятие относительные. Не тратьте драгоценных случаев в жизни на пустые возгласы, а домогайтесь. Тесны ворота и никто не войдет без упорных усилий. Старайтесь быть такими, какие входят туда, потому что своеобычные, неправильные усилия многих будут напрасны, потому что придет день, когда будут стучать в дверь, но уже будет поздно, чтобы войти в нее; потому что там не будет допущено никакой пристрастной просьбы, не будет поставлено ни во что старое знакомство; потому что некоторые из представляющих себе в своей духовной гордости, что они глубоко познали Бога, услышат роковой отказ: не знаю вас, откуда вы! Войдут туда многие из разных стран света, а ты, сын Авраамов, можешь быть исключен из числа допущенных. И вот, странно для тебя, но правдиво это слово, есть последние, которые будут первыми, и есть первые, которые будут последними.

Таким образом, немысленный перерыв Его речи и злостный вывод из нее, бестолковый вопрос, грустный и вместе счастливый случай, предоставили Иисусу, вовремя Его путешествия, возможность высказать слушателям, а через них и лгему миру, поучение о предметах, способных водворить мир душевный. Таким же образом поступил Он, когда один законник встал и, искушая Его, высказал, не для научения, а для спора и опровержения, очень важный вопрос: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?[489]489
  Лук. 10, 25–37.


[Закрыть] Видя насквозь злые побуждения этого вопроса, Иисус отвечал тоже вопросом: какой ответ на этот вопрос даст закон, изучение и изъяснение которого составляет предмет человеческой жизни? Когда законник перечислил, как следует, все то, что было лучшего в учении современного народа, Иисус, подтверждая его ответ, сказал: так поступай и будешь жить. Но желая нечто прибавить и стараясь поддержать справедливость своего вопроса, который был предложен даже с его точки зрения совершенно некстати и, как он сам хорошо знал, с неблагодарным намерением, законник придумал прикрыть свое отступление новым вопросом: а кто мой ближний? Зная недалекость и фальшивость понимания законника относительно этого предмета, Иисус, вместо того, чтобы добиваться от него ответа, отвечал сам превосходной притчей. Один человек, сказал Он, проходя скалистым ущельем, ведущим из Иерусалима в Иерихонь, попал в руки разбойников, беспрестанные нападения которых дали этому проходу зловещее имя «кровавого пути». Они, согласно всегдашнего их обычая, обобрали, раздели и оставили путешественника на дороге полумертвым и истекающим кровью. Возвращавшийся в свой город священник, проходя мимо, поглядел на раненого и перешел на другую сторону дороги. За ним левит, взглянув на страдальца с холодным равнодушием, поступил точно так же, как первый. Но проходивший той же дорогой самарянин, на которого потерпевший прохожий посмотрел бы с трепетным чувством национального презрения и с мыслью, что сам вид его есть уже осквернение, – добрый самарянин, образец этого божественного Проводника, отвергаемого и презираемого людьми, но снисшедшего для излечения кровавых язв человечества, не поддававшихся действию ни обрядового, ни нравственного закона, – подошел к прохожему, сжалился над ним, помог ему сесть на своего осла, пошел возле него пешком в жестокой жаре, по опасной дороге. Он не хотел оставить его, пока не предоставил полной безопасности и не предупредил великодушно его нужды. Кто же из этих трех, спросил Иисус законника, был ближний человеку, попавшемуся в руки грабителей? Законнику не хотелось показаться тупоумным, отнекиваясь незнанием, но и недостало чистосердечия выговорить «самарянин», из опасения быть, наравне с самарянами и язычниками, исключенным из ближних за произнесение этого слова. Поэтому он употребил жалкий перифраз: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и ты поступай также. Я друг мытарям и грешникам, бери пример с самарянина.

Однако же нельзя предполагать, чтобы все два месяца путешествия были проведены Иисусом Христом в этих тягостных поучениях, которые, будучи возвышенными по содержанию, вытекали из заблуждений и противоречий, встреченных им на пути, и заимствовали от них свою наружную форму. В течение этого времени были и события, исполнившие душу Его чистейшей радости.

Главнейшие из них было возвращение с проповеди семидесяти апостолов[490]490
  Лук. 10, 17–20.


[Закрыть]. Мы не можем предположить, чтобы они сошлись все вдруг в полном составе, но, вероятно, приходили дать отчет о своих успехах за другими, попарно, по мере того как Иисус приближался к разным городам и селениям. Успех был таков, что наполнил их простые сердца удивлением и восторгом. Господи, восклицали они, и бесы повинуются нам о имени Твоем. Хотя Он не давал им специально поручения исцелять беснующихся; хотя из одного ясного примера видно, что даже верховные апостолы терпели в этом неудачу; но им предоставляло эту власть одно только имя их Учителя.

Входя в их радость, Иисус сдерживал однако же их излишний восторг, стараясь дать их мыслям более высокое и святое направление. Он дал им почувствовать, что добро всегда могущественнее зла и что победа над сатаной, окончившаяся его низвержением с небес в виде молнии, одержана и должна продолжаться вовеки. Он дал им власть и победу над всеми злыми влияниями, и Его обещание представляет достаточное ручательство за то, что они будут защищены от всякого вреда. Они могут идти на львов и змей и будут попирать их ногами[491]491
  Псал. 90, 13–14.


[Закрыть]. Так как Он возлюбил их, то Он же и избавит, и превознесет их, потому что они признали имя Его. Но теперь у них есть предмет для радости более сильной, действительной и истинной, хотя менее опасной и личной, а потому менее бросающейся в глаза: это то, что их имена написаны и не будут вычеркнуты в книге жизни на небесах.

При виде этой простой веры и безграничной надежды учеников, Иисус возрадовался духом о том, что хотя был презрен и отвергнут у книжников и фарисеев, но остался в любви и уважении у мытарей и грешников. Бедняк, для которого Он проповедовал Евангелие, – слепой, которому Он открыл глаза, – сухой, которого Он исцелил, – потерянный, которого найти и спасти было Его назначением, – все они будут обязаны сердечною, горячею благодарностью доброму пастырю и великому врачу[492]492
  Лук. 15, 1–2.


[Закрыть]. Он уже дважды упрекал фарисеев за их презрение к этим личностям: в первый раз в доме Симона фарисея[493]493
  Лук. 17, 39.


[Закрыть], во второй за столом у св. Матфея[494]494
  Матф. 19, 11.


[Закрыть], и теперь повторял в третий раз. Фарисеи могли, по обычаю, роптать за это, – но что до того за дело счастливым слушателям? Трудящемуся и тяжко обремененному Он преподавал во всех возможных видах надежду, благословение и одобрение. Притчею о докучливой вдове[495]495
  Лук. 18, 1–8.


[Закрыть], Он поучал вере и указал, чего может ожидать неотступная, настойчивая молитва. Притчею о надменном, почтенном с виду, постящемся, раздающем милостыню, самодовольном фарисее[496]496
  Лук. 18, 9-14.


[Закрыть], который приходил в храм, чтобы похвалиться перед Богом, и ушел менее оправданным, чем бедный мытарь, который, стоя там с опущенными вниз взорами, бил себя в грудь и мог только повторять вопль о помиловании, Он объяснил им, что для Бога истинное раскаяние приятнее, чем наружное поклонение, что смиренное сердце и сокрушенный дух будет для Него всегда лучшими жертвами, которые Он не презрит. Но это не все. Иисус дал им заметить, что они дороги Богу, что они хотя и блудные дети, но все-таки дети. Поэтому к притчам о потерянной овце и потерянной драхме Он прибавил притчу о расточительном сыне.

Нигде, никогда, ни на каком языке человеческом не найдется таких выражений целого мира любви и благости, какие слышаться в этих немногих бессмертных словах! Я уже коснулся этой притчи несколько прежде, но, надеюсь, мир простит желание высказать еще несколько слов относительно этого предмета. Жалкий высокомерный молодой человек, требующий выдела на целую жизнь, оставление им родного пепелища, путешествие в отдаленную сторону, непродолжительная, судорожная радость, затем страшный голод в стране, раковременное истощение всего, что могло облагородить жизнь и сделать ее сносною, последовавшая потом бездна унижения и невыразимой бедности, опамятование и воспоминание о том, что оставлено назади, раскаяние и глубокое смирение разбитого сердца, встреча с отцом, увидавшим его издали, мгновенное проявление в отце чувств сострадания и жалости к несчастному возвратившемуся расточителю, шумная радость всего дома ради того, кто был любим и потерян, а теперь возвратился, завистливая и мелкая жалоба старшего брата, а потом сладостное заключение притчи обращением отца к старшему сыну: Сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое. А о том надо было радоваться, что брат твой сей был мертв и ожил; пропадал и нашелся, все это вместе представляет в сокращенном виде дивную картину заблуждений человеческих и любви Божией, картину, какой не найдется ни в одном письменном памятнике литературы, ни в одном устном рассказе. Сложите в одно место все, что писано и говорено Конфуцием, Сакия Муони, Зороастром и Сократом, – а они писали и говорили много прекрасного, – и сопоставьте им только притчу о расточительном сыне со всеми ее оттенками и значениями: неужели же чистый духом может усомниться, который из сопоставленных предметов будет иметь наибольшую вескость в применении к нуждам человечества?

Таким образом, это великое путешествие приближалось постепенно к концу. Благоговейная торжественность, призрак будущего суда, полу высказан нос «слишком скоро», которое смутно слышалось во всех Его проповедях, все это вместе читается в выражении, сохраненном для нас евангелистом Лукою: крещением должен Я креститься, и как Я томлюсь, пока сие совершится[497]497
  Лук. 12, 49–53.


[Закрыть]. В этих словах слышится тихий стон сильной скорби, которую выражал Иисус и прежде; чувствуется печаль о нарушенном мире и о грустном восстаний людей друг против друга, которые внесет на землю Его учение. Это было глубокое сознание того, что Он скоро должен будет вынести добровольные мучения. Эти слова поразили, по-видимому, всех слушателей, в них родилось предчувствие чего-то великого, – страшного или печального, смотря потому, что говорила каждому его совесть. Чувствовалось приближение какого-то нового переворота в глубине человеческих сердец, нового откровения затаенных дум его. Но фарисеи тоном нетерпения и материализма, а может быть, даже с оттенком насмешки и издевательства, осмелились спросить Его: когда же придет царство Божие?[498]498
  Лук. 17, 20–37.


[Закрыть], как будто говорили: когда же кончатся все проповеди и приготовления и придет обещанное время? Ответ Его, по обыкновению, указывал, что они смотрят с совершенно ошибочной точки зрения. Приход царства небесного не будет, как они воображают, видим для взоров недалеких и любопытных. Лжехристы и обманщики раввины будут кричать: вот здесь! или вот там! Но это царство и теперь уже среди их, а, если у них достанет воли и разума узнать и понять, то царство это внутри их самих. Такого ответа достаточно было для фарисеев, но для учеников Иисус дал более полное пояснение. Они тоже не вполне понимали, что царство Божие уже наступило. Взоры их и теперь смотрели вдаль с напряженным и грустным вниманием в ожидании какого-то славного будущего, а в будущем, как бы оно славно ни было, они будут глядеть назад с более глубокою скорбью, даже с некоторою примесью расскаяния, на это прошедшее, – на эти дни Сына человеческого, в которые глаза их видели и руки осязали слово жизни. В те дни да не вовлекут их в ошибку восклицания: вот здесь! или вот там! В те дни, при общей лихорадочной и бесполезной деятельности, да не предадутся они спокойствию и золотым удобствам жизни. Потому что Сын человеческий придет быстро, внезапно, страшно, неотразимо, как громовая стрела; придет для всех вообще и для каждого порознь. Но прежде чем это сбудется, Он должен пострадать и умереть. Кроме того, как вода потопила чувственность в дни Ноевы, так пламя Его второго пришествия вспыхнет над чувственностью неожидающего Его мира: огонь и смола спадут с небес на город, подернутый гнилью. Горе тому, кто с прискорбием обратит свои взоры на мир, предназначенный погибнуть навсегда в пламени! Потому что тогда одна ночь насильственно и окончательно уничтожит все жизненные отношения, основанные на законах товарищества и правах семейных.

Такие грустные слова своею торжественностью привели учеников в смятение и ужас. Где Господи? спрашивали они в испуге. Но на этот вопрос о месте мог быть точно такой же ответ, как и о времени. Приход царства Божия не подчиняется ни географическим, ни хронологическим условиям. Где труп, отвечал Он, там соберутся и орлы. Мистический Армагеддон не такое место, чтобы обозначить его длину и ширину. Где существует личная слабость, где есть общественная порча, где есть глубокое народное развращение: туда издалека направят свой полет и орлы, совершители Божеского отмщения; туда с концов земли стекутся лютые народы, для разбоя и истребления. Ближе всего сказанное выражение Иисуса объясняемся книгою Иова: птенцы его пьют кровь, и где труп там и он[499]499
  Иов. 34, 30.


[Закрыть], а также сопоставлением этих выражений с упомянутым во Второзаконии: пошлет на тебя Господь народ издалека от края земли, как орел налитит народ[500]500
  Второзак. 28, 49.


[Закрыть]. Но яснее всего значение этих слов видно из Апокалипсиса[501]501
  Апокал. 19, 17– 21


[Закрыть]: Иерусалим, нет! весь народ еврейский падет быстро от внутреннего разложения и уже шум от мстительных крыльев слышится в воздухе. Когда целый мир поражен будет окончательно, тогда умолкнет и шум от этих состаившихся орлов.

Не служит ли всемирная история обширным толкованием на это великое предсказание? При разрешении судеб народов и поколений, не возвращался ли Иисус постоянно для освобождения или осуждения?

ГЛАВА XLV
Праздник обновления храма

Нигде, по всей вероятности, не проводил Иисус время покойнее и счастливее, как в тихом вифанском семействе, которое, по словам св. евангелиста Иоанна, Он любил. Семейство это, насколько нам известно, состояло только из двух сестер: Марфы и Марии и брата их Лазаря. Что Марфа была вдова, что мужем ее был Симон прокаженный, что Лазарь есть одно и то же лицо с кротким и святым раввином этого имени, упоминаемым в Талмуде, – все это догадки, которые могут быть и не быть справедливы: но из Евангелия очевидно, что семейство это было зажиточное, довольно почтенное, пользовалось общим вниманием граждан не только в маленьком поселении Вифании, но даже и в Иерусалиме. Небольшой, расположенный среди мирной нагорной страны близ Иерусалима, скрытый вершиною Елеонской горы, уединенный дом с его хозяевами, не то чтобы вполне преданными миру, но и не вполне от него отрешившимися, имел для души Иисусовй особую прелесть, тем более что хозяева-друзья всегда с любовью и почтением предоставляли свое святое и счастливое жилище в полное Его распоряжение. Здесь мы находим Его накануне праздника обновления храма[502]502
  Лук. 10, 38–42.


[Закрыть], которым заключилось Его торжественное путешествие, предназначенное для полного и окончательного провозглашения пришествия Его царства.

Очень натурально, что с приходом такого гостя в маленьком домике стало заметно особое оживление. Марфа, деятельная, усердная, страстная хозяйка, суетилась и хлопотала с необыкновенною поспешностью, чтобы приготовить все для угощения. Сестра ее Мария тоже заботилась о приличном приеме. Но понятия двух сестер о должном к Иисусу почтении были совершенно различны. Зная, что сестра ее была рада сделать все, что нужно для материального удобства высокого гостя, Мария, в глубоком смирении села у ног Иисуса и слушала слова Его.

Нельзя порицать Марию, потому что сестра ее видимо радовалась избранной ею самой доле выполнить по возможности лучше требования гостеприимства и могла, без всякой сторонней помощи, сделать все необходимое. Ошибка ее состояла в том, что она не уравновесила внешней деятельности с внутренним покоем. Трудясь и замышляя послужить Иисусу, ока нарушила свой душевный покой, позволив себе глядеть с некоторого рода завистью на сестру, которая сидела спокойно, «без всякого дела», как думалось ей, у ног их великого Посетителя и возложила на нес все заботы. Если б она дала себе срок обдумать, то конечно поняла бы, что в удалении Мариином от хозяйственных распоряжений было больше уважения, чем себялюбия: но быть справедливым и благородно мыслящим в отношении других если не невозможно, то всегда трудно, в особенности когда примешается какая-нибудь мелочь, вроде жалкой зависти. Таким образом, вместо того, чтобы кротко попросить свою сестру помочь ей, если помощь оказывалась действительно нужною, на что Мария отозвалась бы немедленно, Марфа, в первом припадке оскорбления, стала с нетерпением и не совсем почтительно торопить ее, спрашивая Иисуса: действительно ли Он позволил сестре ее сидеть, сложа руки, оставляя ее одну делать все нужное? Неужели Он не велел Марии идти и помочь ей?

Для несовершенства человеческого, которое домогается различить доброе, великое и истинное, но, при всем желании достичь этого, нередко ошибается, свойственно быть строгим в своих суждениях относительно недостатков в других. Но божественная, высочайшая душа, которая вполне постигает меру совершенства человека, принимает эти недостатки с большим спокойствием и кротостью, вследствие более широкого, любвеобильного взгляда на эти небольшие слабости и уклонения, которые приходится видеть ежедневно. Таким образом, ответ Иисуса, хотя и был упреком, но до бесконечности тонким и кротким, который мог заставить опамятоваться, но не огорчить бедное верующее сердце хлопотливой и любящей женщины. Марфа, Марфа, сказал Он с милостивою и снисходительною, думаем мы, улыбкою, осветившею Его лицо, ты заботишься и суетишься о м югом, а одно только нужно. Мария же избрала благую честь, которая не отнимется у ней. Этим выражением Иисус никогда не думал порицать дел, предпринятых ради служения Ему, но только дух заботы и суеты, лишение покоя и отдохновения, выражение излишнего гостеприимства, а наиболее всего стремление в христианах, настолько же озабоченных, как Марфа, но не имеющих святого упования и душевной тишины Марии.

Очень вероятно, что Иисус во время посещения Иерусалима, имел кров в Вифании, откуда короткий и приятный путь через Елеонскую гору приводил Его к храму. Была зима, и в Иерусалиме справлялся праздник обновления храма (Ханнуккаг). Это было 25 число Кислева, совпадавшее в том году, по исчислению Визлера, с 20 декабря. Поводом учреждения его было очищение храма при Иуде Маккавейском в 164 г. до Р.Х., через шесть с половиною лет после страшного осквернения его Антиохом Епифаном[503]503
  Маккав. 6, 52–59 и 2 Мак. 10. 1–8.


[Закрыть]. Подобно Пасхе и празднику Кущей, этот праздник продолжался восемь дней и проводился в большой радости[504]504
  Jos. Antt. xii, 7, nap. 7; Derenbourg Hist. Pales. 62.


[Закрыть]. Входные двери храма украшались золотыми венками и щитами. Кроме греческого имени Энкений, праздник этот носил название «Светы» и одною из принадлежностей празднества была общая иллюминация в честь легендарного чуда, заключавшегося в постоянном прибавлении в течение осьми дней священного масла, которое найдено было Иудой Маккавейским в кувшине, запечатанном печатью первосвященника. Присутствие Спасителя на таком празднике освящает право каждой церкви установлять свои обряды и церемонии и доказывает, что Он с одобрением смотрел на радостный энтузиазм народного патриотизма.

Восточный портик храма тогда еще удерживал название портика Соломонова[505]505
  Jost. Ant. XX, 9. пар.7; Ioan. 10, 23.


[Закрыть], потому что был воздвигнут из материалов, которые составляли часть древнего храма. Здесь под высокой колонадой, покрытой для праздника блестящими трофеями, Иисус ходил один спокойно и, по-видимому, без спутников, обращая, может быть, взор свой по временам через долину Кедронскую на белеющие гробницы пророков, которых избили иудеи, и восхищаясь таким зимним солнечным светом, – когда, хотя и не сверх ожидания, фарисейская партия и её предводители внезапно окружили Его и начали свои допросы[506]506
  Иоан. 10, 22–42.


[Закрыть]. Может быть, место, где Он ходил, вызывавшее память о древней славе; может быть, воспоминание о радостном празднике, который праздновался в годовщину блестящего освобождения, совершенного горстью храбрых людей, ниспровергших громадную тиранию, внушали им горькие жалобы; но они начали с того, что сказали Ему: долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты Христос, скажи нам прямо. Скажи нам здесь, в портике Соломоновом; скажи нам теперь, когда вид этих щитов и золотых венков, мелодия цитр и кимвалов напоминает славу Иуды Асмонея: хочешь ли ты быть больше Маккавея и славнее Соломона? будут ли когда-нибудь точно так же в честь Твою носиться лимоны и пальмы и красивые ветви? Это было странное, нетерпеливое, буйное, но полное значения требование. Оно служило для них ясным осуждением, очевидно доказывая, что Иисус говорил слова и делал дела, которые давали Ему право на подобное от Него требование, если бы сам Он только пожелал определительно высказаться. А так как Он нередко утверждал свое право, как Сына Божия, то подтверди Он теперь в том смысле и таким образом, как им хотелось, они конечно тотчас же приветствовали бы Его шумными восклицаниями. Место, где они говорили, возбуждало самые роскошные мечты об их древней монархии; случай изобиловал героическими воспоминаниями об одних из их храбрейших и действовавших с громадным успехом воинах; окружавшие их политические условия были совершенно одинаковы с теми, от которых их избавил благородный Асмоней. Малейшая искра могла бы в их быстро воспламеняющихся душах обратиться в такое пламя несокрушимого фанатизма, которое разгромило бы на время владычество римлян и иродиан. Но так как час их падения был уже близок и чаша несправедливостей наполнилась, то это упредило бы только на несколько лет окончательное их разрушение, которое на них пало во-первых тогда, как они гибли мириадами при разрушении Иерусалима Титом, а потом, когда ложный Мессия, Барь-Кохеба, и его последователи были страшным образом истреблены при взятии Вефира.

Но время политического освобождения прошло; настал день более высокого, глубокого, обширного, вечного освобождения. О первом они сокрушались, последнее отвергали. Страстно желая слышать от Иисуса притязания на звание исключительного временного Мессии, они с ненавистью глядели на Него, как на Сына Божия и Спасителя мира. Что Он был их Мессией в более высоком и более духовном смысле, чем они когда-либо мечтали, то повторялось в Его речах беспрестанно, но Он не был и не хотел быть Мессией в том смысле, в каком они того желали. Он не вводил их в заблуждение, называя себя их Мессией, но указывал на свое часто повторяемое учение, из которого видимы были ясно его права, и на самые дела, которые служили доказательством и поддержкою этих прав[507]507
  Иоан. 5, 8.


[Закрыть]. Если бы они были овцами Его стада, Он возобновил бы в их памяти великое слово, высказанное месяца два тому назад в праздник Кущей, то они услышали бы Его голос, получили бы вечную жизнь под Его охраною; потому что никто не мог бы исторгнуть их из рук Отца Его, причем прибавил торжественно: Я и Отец одно.

В мыслях Его ошибиться было трудно. Этими словами Он заявлял себя не только Мессией, но Божеством. Если же единство с Отцом, о котором Он свидетельствовал, было не что иное, как субъективное единение по вере и послушанию, которое существует между всеми святыми душами и их Творцом, то слова Его были столько же оскорбительны, сколько и изречения их царей и пророков. Но иудеи глубоко поняли то, чего не допоняли ариане, и увидели, что эти слова имели гораздо большее значение. Они, для приведения в исполнение своих безумных и постыдных намерений, нагнулись было, чтобы набрать каменьев, остававшихся от неоконченных построек храма и, если бы пришел час Его, то Ему не избегнуть бы ужасной смерти, постигшей Его первомученников. Но Он обезоружил их словом, произнесенным с невозмутимым величием: много добрых дел показал Я вам от Отца Моего; за которое из них хотите побить Меня камнями? Не за доброе дело, возражали они, но за богохульство и за то, что ты, будучи человек, делаешь себя Богом. Ответ Иисуса представляет один из тех широких светлых взглядов, которые Он проводил при изъяснении Св. Писания: не написано ли в законе вашем, спросил Он, Я сказал: вы боги[508]508
  Псал. 81, 6.


[Закрыть]. Если оно называет богами (Елогим) тех, к которым низошло слово Божие, а этот случай не отрицается в их собственном Св. Писании, смеете ли вы сказать тому, которого Отец освятил и послал в мире: «Ты богохульствуешь, потому что сказал: Я Сын Божий»? Он сослался на свою жизнь и дела, как неоспоримые доказательства Его единства с Отцом. Если же Его безгрешная жизнь и чудеса не составляют доказательств, что Тот, которого они хотят побить камнями, не может быть высокомерным богохульником, то какие же нужны для них удостоверения? Они кричат о своем монотеизме; они привыкли думать, что Бог бесконечно далек от человека, а между тем из закона и пророков они могли видеть ясно, что Бог близок, что он на устах и в сердцах тех, которые любят Его и сохраняют в себе внутренний отблеск Его истинной славы. Разве это не знамение для них, что Тот, кто пришел исполнить прежний и принести высочайший закон, о ком свидетельствовали все пророки, кому Иоанн приготовлял путь, кто говорил, как никто не говаривал, кто совершал дела, каких не совершал никто от сотворения мира, кто подтвердил свои слова и объяснил свои дела божественною благостию и совершенно безгрешною жизнью, Тот говорил им истину, сказавши, что Он одно с Отцом и что Он Сын Божий?