Текст книги "Жизнь Исуса Христа"
Автор книги: Фредерик Вильям Фаррар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)
ГЛАВА XXXVI
Преображение
Ни один из евангелистов не рассказывает нам, в чем прошла неделя перед этим замечательным событием. Все они говорят, что после шести дней Он взял с собой трех наиболее преданных и наиболее просвещенных светом Евангелия учеников[412]412
Матф. 17, 1-13, Марк. 9. 2-13, Лук. 9, 28–36.
[Закрыть] и пришел с ними (выражение, придающее особую торжественность ожидания) на высокую гору или, как говорил св. Лука, просто на гору.
Предположение, что этой горою был Фавор, утвердилось в христианской церкви вековыми преданиями. Три церкви и монастырь воздвигнутые там в конце шестого века, удостоверяют непоколебимое принятие этого верования. Но многие думают, что Фавор не был местом великого Преображения.
Круглая вершина этой живописной и покрытой лесом горы, представляющей дивный ландшафт, как только путешественник приближается к северной границе долины Есдрелонской, с незапамятных времен была укрепленным и обитаемым местом[413]413
Иис. Нав. 19, 12, Судей 4, 6.
[Закрыть]. Меньше чем через тридцать после этого события лет на Фафоре Иосиф возобновил существовавшую уже там крепость Ифавурион. Не в это место Иисус мог взять трех апостолов, особо их одних. Нет ни малейшего указания на то, чтобы шесть пропущенных дней проведены были в путешествии на юг от Кесарии Филипповой, где совершались последние события; напротив того, в евангелии св. Марка (9, 30) существуют явственные признаки, что Иисус проходил через Галилею, где находится Фавор, уже после Преображения. Точно так же незначительный холм Паней близ Кесарии Филипповой не вполне соответствует описанию в евангелиях. Гораздо натуральнее предположение, что Господь Иисус Христос, озабочиваясь пройти Святую Землю, где родился, к северной границе, путешествовал, не торопясь, пока достиг нижних скатов покрытой снегом горы Ермон, – блестящая масса которой, видимая с юга даже от пределов Мертвого озера, замыкает северные границы Палестины. Имя ее Ермон означает «гора» (как названо место происшествия у св. евангелиста Луки), а событие предоставило эпитет «снятая» только ей одной, присвоенный во всем Новом Завете[414]414
Петр. 1, 18.
[Закрыть]. Ее покрытые росой, прохладные и свежие от дыхания снеговой вершины луговины могли предоставить то высокое уединение, которого желал Иисус, как душевного успокоения перед наступающей сильной борьбою: здесь мог Он найти место, где бы преклонить колена со своими учениками, погрузясь в молчаливую молитву.
Прохлада и уединение были приятны для отягощенного трудом Человека Печали, после палящего жара восточного дня и беспрестанного присутствия толпы, следовавшей за Ним даже в самых отдаленных странах. Из сравнения текстов св. Луки (9, 32, 37 и 6, 12) можно догадываться, что наступил вечер, когда Он стал подниматься на гору и с торжественною радостию в душе восходил по скату в сопутствии трех избранных свидетелей, – Петра, Иакова и Иоанна. Нет сомнения, что душа Его исполнена была не только небесного спокойствия, которое навевало на нее это уединенное общение с Небесным Отцом, но глубокого сознания, что в наступающие великие дни поддержкой Ему будет служить неземная сила и что Его просветит свет, не нуждающийся ни в солнце, ни в луне, ни в звездах. Он приходил туда для того, чтобы приготовиться к смерти, и взял с собой трех апостолов, чтоб они, будучи осчастливлены зрением Его славы, – славы как Единородного от Отца и исполненного благодатью и истиной, – окрепли сердцем, утвердились в вере и, не колеблясь, глядели на постыдные оскорбления и невыразимое унижение крестной казни.
Здесь Иисус пал на колени и начал молиться, а когда молился, вознесен был превыше печалей и бедствий мира, который отверг Его. Он преобразовался пред учениками, так что лицо Его блистало как солнце, а одежды стали белыми, как возвышающийся над Ним снег. Вокруг Его сиял блистательный ореол; вся личность дышала божественным блеском. Такое небесное сияние апостолы могли сравнить только со светом, снегом и молниею. И вот! около Него явились два человека. Когда в пустыне Он приготовлял себя к великому делу жизни, приходили и служили Ему ангелы жизни; теперь же, когда Он приготовлял себя к смерти, явились к Нему служители из могил, побежденные единственно только могилою: один из могилы запечатленной некогда рукою Господней на Него, другой из давнего покоя, которого достиг, не видя смерти. С Ним стояли Моисей и Илия и говорили об Его кончине. Когда же молитва была окончена, труд принят тогда слава с небес осияла Его и произнесено было свидетельство: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в котором Мое благоволение; Его слушайте.
Из полного рассказа у евангелиста Луки ясно, что апостолы не были свидетелями начала этого чудесного Преображения. Всякий восточный житель, по окончании молитвы, завертывается в свою аббу (верхнюю одежду) и, легши на траве под открытым небом, в одну минуту погружается в глубокий сон. Как после в Гефсимании, так и здесь теперь апостолы уснули, будучи объяты тяжелым сном; но, внезапно пробудившись и придя в сознание, увидели и услышали сказанное.
Среди темноты ночи, изливая сильный свет на горную зелень, сияло прославленное лице Спасителя. Возле Него, в тех же самых световых волнах славы, стояли два почтенных старца, в которых они узнали или о которых услыхали, что это были Моисей и Илия. Троица эта говорила друг с другом в тишине о предстоящей кончине в Иерусалиме, о которой апостолы только что предварены были Христом.
Когда же блестящее видение стало меркнуть и величественные посетители готовы были удалиться, когда сам Господь вошел с ними в осенившее их сияние, – изумленный, пораженный и восхищенный Петр, опасаясь скорого их удаления, не зная что сказать, не зная, что Голгофа представит бесконечно высшее зрелище, не зная, что теперь исполнены «закон и пророчества», не вполне понимая, что Спаситель невыразимо выше Синайского пророка и Кармильского мстителя, воскликнул: Наставник! хорошо нам здесь быть, сделаем три кущи, одну Тебе, одну Моисею и одну Илии. Но не Петрово дело было устраивать вселенную для своего удовольствия. Ему надо было научиться, что мысль голгофская выше мысли Фаворской. Не в облаке славы, не в огненной колеснице, не между Моисеем и Илиею должен уйти от них Иисус, но с руками, простертыми в муках на позорном кресте, между двумя разбойниками, которые будут распяты с Ним по ту и по другую сторону. На эти неосновательные речи Петра не последовало никакого ответа, но, когда он говорил, облако, – не темное как на Синае, но светлое, – осенило их и голос из него высказал: Сей есть Сын Мой возлюбленный; Его слушайте. Все три апостола упали на землю и скрыли в траве лица свои. Когда же, опамятовавшись от поразившего их величественного звука голоса и объявшего их света, они подняли глаза свои, осмотрелись кругом, то все уже исчезло. Не стало ни светлого облака, ни ясного как свет молнии лица, ни белой как снег одежды. Они остались опять одни с Иисусом, и только звезды своим спокойным светом освещали высокие горные скаты.
Им страшно было встать и даже пошевелиться, но Иисус, – Учитель их, – подошел, прикоснулся к ним и сказал: встаньте и не бойтесь.
Вместе с рассветом они стали сходить с холма, но Иисус запретил им кому-либо рассказывать о событии, пока Он не воскреснет из мертвых. Видение было только для них и затаено ими в глубине их сердец в полном молчании. Рассказать об нем другим апостолам значило бы возбудить в тех зависть и удовлетворить своему себялюбию. До воскресения это событие не имело никакого значения для утверждения в вере и могло бы только затемнить понятие о том, в чем состоит дело Спасителя на земле. Они сдержали Христово повеление, но никак не могли составить себе ясного понятия относительно Его намека о воскресении, а только спрашивали один у другого: что значит воскреснуть из мертвых? Другой серьезный вопрос теснился в их умы. Они видели Илию и познали яснее, что Учитель их есть Христос. Но ведь и книжники говорят, что сначала должен прийти Илия и обновить все: не имеют ли они действительно поддержки в пророчестве Малахии?[415]415
Малах. 4, 5.
[Закрыть] тогда Спаситель кратко доказал им, что Илия пришел, не был узнан и подвергнут народом той же самой судьбе, которая вскоре свершится над Тем, о ком он возвещал. Тогда-то апостолы поняли, что Он говорил им об Иоанне Крестителе.
ГЛАВА XXXVII
Беснующийся отрок
Контраст между миром, славою, небесным общением на горе и смятением, бешенством и неверием, которые встретили Ииусуса и апостолов, когда они спустились на уровень человеческой жизни, поражает воображение каждого читателя Евангелия[416]416
Матф. 17, 14–21. Марк. 9, 14–29. Лук. 9, 37–45.
[Закрыть]. Эту картину небесного спокойствия и земных смут изобразила и обессмертила кисть Рафаэля.
Во время их отсутствия совершилось событие, которое привело прочих учеников в испуг и смущение. Толпа народа с книжниками во главе, приставая со спорами и шумными возгласами, теснила небольшую группу избранных друзей Христовых.
Но в этот самый момент народ завидел Иисуса. Его вид, Его необыкновенное величие, Его лучезарный взор исполнял благоговейного к нему чувства окружающих, и народ бросился Его приветствовать. О чем спорите с ними? спросил Он спокойно у книжников. Но, с одной стороны, книжникам стыдно было признаться в своих действиях, с другой – ученики Иисусовы глубоко сознавали свое маловерие и неудачу, чтобы осмелиться отвечать. Тоща выделился из толпы человек, который, преклонив колени пред Иисусом, вскричал громким голосом, что он отец единственного сына, в котором демонское влияние проявляется падучей болезнью, сопровождаемою в самых сильных ее припадках немотою, атрофией и манией самоубийства. Он принес несчастного страдальца к ученикам для изгнания злого духа, и их неудача вызвала несмешки книжников.
Это событие крайне опечалило Иисуса. О, род неверный и развращенный! воскликнул Он, доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас? приведите его ко Мне сюда. Мальчик был приведен, и как только увидел Иисуса, то в то же мгновение в нем возобновился припадок болезни. Упав на землю в страшных конвульсиях, он катался с пеною у рта. Еще ни разу не приходилось Иисусу исцелять страдавших подобного рода упорной и сильной падучей болезнью.
Чтобы оставить сильнейшее впечатление ужаса этого зрелища в толпившемся народе, чтобы они уразумели, что неудача происходила не от Него, – Иисус медлил. Он хотел этим временем вызвать, заставить выразиться и утвердить колеблющуюся веру приведенного в трепет просителя.
Как давно это сделалось с ним? спросил Он.
С детства, отвечал отец, и многократно дух бросал его и в огонь и в воду, чтобы погубить его; но, если что можешь, сжалься над нами и помоги нам.
Если сколько-нибудь можешь веровать, отвечал Иисус, как бы возвращая ему обратно его слова, все возможно верующему.
Тогда безнадежный отец испустил крик, повторяемый досель миллионами, и близко применимый к веку, подобно нашему неимеющему веры и потрясенному скептицизмом: верую, Господи! помоги моему неверию!
Между тем, во время этого короткого разговора, народ собирался в большем и большем количестве. Иисус, обращаясь к страдальцу, сказал: дух немой и глухой! Я повелеваю тебе, выйди из него и впредь не входи в него. За этим словом последовал новый дикий крик и сильнейшие конвульсии, после которых мальчик остался на земле, перестал метаться и извергать пену: лежал недвижимо. Он умер, говорили некоторые, но Иисус взял его за руку и, среди восклицаний изумления, возвратил отцу спокойного и исцеленного.
Власть изгнания бесов Он дал предварительно ученикам своим, но Его именем для этого предмета пользовались всегда успешно и такие, которые не были в числе призванных[417]417
Марк. 9, 38.
[Закрыть]. Поэтому очень натурально, что при первом же удобном случае апостолы спросили Его о причине их неудачи. Он откровенно сказал им, что это произошло вследствие их маловерия. Легко может статься, что вера их ослабела во время Его отсутствия или что они не были достаточно способны сладить с затруднениями, не имея при себе ни Петра, ни сынов Зеведеевых, или что грустное предсказание об отвержении и смерти произвело неприятное впечатление на умы слабейших из них. По крайней мере, Он признал удобным дать им теперь два великих урока: первый, что такие застарелые и закоснелые виды духовного, физического и нравственного зла могут быть уничтожены только молитвою, соединенною с поверкой собственной совести, и самоотвержением, которых наиболее действительным и могучим символом есть пост; другой, – что для полной веры все возможно. Вера, не больше зерна горчичного, может сказать горе сей: перейди отсюда туда и скройся в великое море, и она будет повиноваться.
До сего времени Иисус путешествовал около северных пределов Святой Земли, а теперь начал направлять стопы свои ближе к дому[418]418
Матф. 18, 1-35. Марк. 30–50. Лук. 9, 46–50.
[Закрыть]. У св. Марка мы читаем, что это возвращение было тайное и совершалось, может быть, не по большим дорогам, а скорее через холмы и долины верхней Галилеи, по направлению к западной части Иордана. Предметом занятий Иисуса уже не было учение народа, который был настроен так, чтобы отвергнуть Его, и среди которого Он чувствовал себя не в безопасности, но Он продолжал другую существенную часть Своего дела, которая состояла в приготовлении апостолов. Таким образом, постоянными предметами Его учения стали предательство, смерть и воскресение. Но Он говорил непонятливым умам. При глубоко укоренившемся предрассудке они не хотели видеть ясных предостережений; – при своем маловерии и робости не хотели добиваться дальнейшего просвещения. Мы ниоткуда не можем видеть такой наглядно ощутительной перемены, которую произвело в них потом воскресение Спасителя, как из наблюдения, с какою простотою и истиною они сообщают о близорукости и закоренелости их собственного понимания, в течение этих драгоценных дней, когда Господь находился среди их.
Одно, только, по-видимому, они усвоили себе ясно, что настало время какого-то чрезвычайного и замечательного исхода Христовой жизни и что затем последует великое открытие царства Мессии. Но и это открытие производило не то действие, какое требовалось: вместо возбуждения в них самоотвержения, оно пробуждало в них гордость; вместо утверждения в любви и смирении поднимало зависть и высокомерие. На пути, вспомнив, вероятно, предпочтение, оказанное Петру и сынам Зеведеевым, – они рассуждали между собою: кто из них больше?
В это время Иисус не сделал никакого замечания: Он предоставил спор разрешению их собственной совести. Но когда они достигли Капернаума и пришли в дом, тогда Он спросил их: о чем дорогою вы рассуждали между собою? Стыд заставил их молчать, и это молчание было красноречивым обличением их греховной совести. Тоща Он сел и начал поучать их, как делывал он нередко, что кто хочет быть первым, должен быть последним, и что путь к почестям есть смирение. Чтобы усилить впечатление этого наставления символом особенной нежности и прелести, Он подозвал к себе ребенка, поставил посредине и, обняв его, высказал, что пока они не сделаются настолько же смиренными, как это дитя, – не войдут в царство небесное. Они должны быть детьми в мире, и кто примет одного из таких детей во имя Христово, тот примет Его, а принимая Его, примет и Отца, пославшего Его.
Выражение: во имя мое, по-видимому, навело Иоанна на мысль сделать внезапный вопрос, который прервал нить поучения: Наставник, сказал Иоанн, мы видели человека, именем Твоим прогоняющего бесов, и запретили ему; потому что он не ходит с нами. Справедлив ли был этот поступок?
Нет! отвечал Иисус: не запрещайте; ибо кто не против вас, тот за вас.
Затем, держа ребенка в объятиях, как подлинник для своих замечаний, Иисус изложил пред ними всю виновность и опасность обиды, искушения, развращения с пути невинности и правды, научения нечестию или возбуждения нечестивых мыслей у одного из малых сих, которых Ангелы на небесах видят лице Отца небесного. Такой нечестивец и соблазнитель, совершая дело сатанинское, должен ожидать худшей судьбы, чем если бы повесили ему жерновый камень на шею и бросили его в море.
Он поучал их, что нет жертвы больше, как та, которая дает возможность избежать всякого покушения положить подобный камень преткновения на собственном пути или на пути других. Лучше отсечь правую руку и «войти в жизнь» увечным; лучше отрубить правую ногу и «войти в жизнь» хромым; лучше вырвать правый глаз и «войти в жизнь» слепым, нежели дозволить руке, ноге или глазу соблазнять на грех, а потом и быть во всей целости вверженным туда, где червь не умирает, и огонь не угасает. Лучше влачиться с жерновым камнем на шее в этом мире, нежели носить нравственный и духовный жернов соблазна, который вметает греховную душу в огненное озеро отчуждения и отчаяния. Как солью посыпается всякая жертва для ее очищения, так каждая душа должна быть очищена огнем, если нужно будет, самого строгого и самого ужасного самопожертвования. Пусть же этот чистительный огонь строгого суждения к самим себе пребывает с ними! Не допускайте эту соль потерять ее строгого свойства и – огонь его очистительной силы! имейте в себе соль; и мир имейте между собою.
Таким образом, чтобы укрепить их во взаимном мире, который был ими нарушен, и доказать, с одной стороны, что они не должны питать ненависти даже к жесточайшим их оскорбителям, с другой – как велик гнев Божий на тех, которые вводят в заблуждение других, Иисус учил, что с оскорбившим их братом должно поступать кротко не только при личных ему успехах, но и в случае необходимости публичной жалобы. Придерживаясь духа иудейского формализма, Петр желал известным числом ограничить такое прощение, но Иисус отвечал, что прощение должно быть безгранично и пояснил это учение превосходной притчей о слуге, который, когда Царь простил ему долг в десять тысяч талантов, тотчас же после этого схватил своего товарища за горло и не хотел простить ему ничтожного долга во сто динариев, – суммы в 1.250.000 раз меньшей, чем прощенная ему. Ребенок, которого держал Иисус в своих объятиях, символически напоминает нам, что получив познание о высокой любви Христовой с самого раннего детства, мы должны вникнуть в смысл Его наставлений глубже и исполнять точнее, чем это обязательно было в то время для Петра и Иоанна.
ГЛАВА XXXVIII
Непродолжительное пребывание в Капернауме
Единственный случай, описанный только у евангелиста Матфея[419]419
Матф. 17, 24–27.
[Закрыть], указывает на пребывание Иисуса в Капернауме в течение очень короткого промежутка.
С незапамятных времен, при составлении нового ценза, существовало правило собирать с каждого достигшего двадцатилетнего возраста еврея «дань Богу», кроме «святой дидрахмы», еще «полдидрахмы» во искупление за душу его[420]420
Исход. 30, 11–16.
[Закрыть]. Деньги эти предназначались и употреблялись на покупку жертв, козлов отпущения, теплиц, хлебов предложения и другие издержки при храмовых службах. По возвращении из пленения этот би-аг (полсикля) обратился в добровольную ежегодную дань, равную трети сикля[421]421
Неем. 10, 32.
[Закрыть], но в последующие периоды подать эта возвысилась до первоначальной цены. Такая дань платилась каждым иудеем, бедным или богатым, где бы он ни был. Она наглядно показывала, что души всех равны перед Богом; ибо, как сказано в Писании, богатый да не приложит и нищий да не умалит от полудидрахмы, егда дают дань Господу (от сынов Израилевых), еже умалят и о душах ваших. Из нее составлялась очень значительная сумма, которая и посылалась в Иерусалим с известною особою[422]422
Ios. B.I. VII, 6. § 6.
[Закрыть].
Дань эта требовалась в 1-й день месяца Адара спокойно и вежливо, если же бывала неоплачена до 25 числа, то сборщики (тобин – шекалим) могли требовать от плательщика обеспечения или поруки.
Согласно с этим, тотчас по возвращении Иисуса в Капернаум, эти тобин – шекалим пришли к св. Петру и спросили у него вежливо, как приказано было от раввинов: Учитель ваш не даст ли драхмы?
Вопрос представлял два затруднения: почему не спрашивали у Иисуса этой контрибуции в предыдущие годы? и почему требовали ее осенью, при приближении праздника Кущей, а не в течение Адара, около шести месяцев раньше срока? Ответ на это, по-видимому, тот, что священники и сановитые раввины считались избавленными от платежа этой подати[423]423
Perke.Abhoth, W, 5.
[Закрыть], – что частое отсутствие Спасителя из Капернаума было причиною неправильности взноса и что недоимки позволено было требовать во всякое время.
Но обращение сборщиков вместо Иисуса к Петру представляет одно из множества доказательств почтения, которое Он поселял в сердцах самых заклятых врагов своих. Всего вероятнее, что требование сделано было вследствие возрастающего желания чем-нибудь обеспокоить Его и показать презрение к Его званию. Но Петр, со своею обычною нетерпеливою прямотою, не посоветовавшись с Учителем, как должен был поступить в этом случае, отвечал: да.
Если бы он подумал с минуту дольше; если бы он знал немного больше; если бы вспомнил собственное свое еще недавнее исповедание, – он, может быть, и не дал бы так проворно ответа. Деньги эти, согласно установления, были деньгами искупления за душу, а мог ли Искупитель, искупавший души людей ценою своей жизни, платить деньги искупления за свою собственную душу? Они предназначались для службы в храме, а обязан ли был платить их Тот, чье тело было новым духовным храмом Бога живого? Он вошел в Святая святых ценою собственной крови. Он платил то, чего не был должен, чтобы спасти нас от долгов, которых мы заплатить не в состоянии[424]424
Псал. 69, 5.
[Закрыть].
Таким образом, когда Петр вошел дом, с полным, может быть, сознанием, что ответ был необдуман и в их скудном запасе не оказалось средств для удовлетворения даже такого небольшого требования, Иисус, не ожидая разъяснения его беспокойства, сказал ему: как тебе кажется, Симон? цари земные с кого берут пошлины или подати? с сынов ли своих или с посторонних?
На это был один ответ: с посторонних.
Итак, сказал Иисус, сыны свободны. Я, Сын Великого Царя, и ты тоже сын Его, хотя и с некоторым различием, – следовательно, мы не обязаны платить податей. Если заплатим, то плата эта будет сделана не вследствие прямой обязанности, как решили фарисеи, а вследствие нашей добровольной щедрости.
В этом кротком способе объяснения со скорым в своих действиях апостолом и в указании, с какой стороны поспешный ответ его нравился Спасителю, чувствуется нечто истинно божественное. Отсюда мы видим, как тонко, дружественно и задушевно было обращение Иисуса с Его учениками. По-видимому, с этого времени установился вечный принцип, что религиозное служение должно быть поддерживаемо добровольными пожертвованиями и прирожденным чувством долга скорби, чем внешними побуждениями. Тем более, что, с одной стороны, законное не всегда удобоисполнимо, – с другой – было бы не вполне по-христиански придерживаться буквы нашего права. Христианин захочет всегда лучше отказаться от некоторых из своих привилегий и взять менее, чем должно. Так и Он, по стопам которого все должны следовать, прибавил кротко: но чтобы нам не соблазнить их, пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадется, возьми и, открыв у нее рот, найдешь статир (четыре драхмы), возьми его и отдай им за Меня и за себя. В покорности Его выразилось Его величие. Он пожелал заплатить подать, чтобы не оскорбить чувства одних и сдержать обещание, данное от Его имени Его апостолом. Но, чтобы не нарушить принципа, Он не желал заплатить ее обыкновенным способом. Повинуясь закону любви к ближнему и добровольной уступке, Он не желал умалить собственное достоинство и нарушить закон правды.
Чтобы составить себе ясное понятие об этом чуде, надо углубиться в тонкость назидательного поучения, заключающегося в рассказе, и, как в этом случае, так и в других обстоятельствах, присмотреться к различию чудес, совершенных Спасителем, от чудес апокрифических. Я согласен с ученым мыслителем Ольсгаузеном, что на это событие надо смотреть как на самое трудное для понимания, потому что оно слишком своеобразно и не подходит под одну и ту же категорию с прочими чудесами. Однако же нет никакого затруднения допустить мысль, что рыба могла проглотить блестящую монету, попавшую случайно в воду; поэтому я не чувствую ни малейшего препятствия поверить тому, что это чудо могло совершиться и совершилось, а доказательством этому служит все Евангелие с первой до последней страницы. Что же касается до того, что особенность его и обстоятельств, с ним связанных, оставляет в уме сомнение, то это происходит от того, что некоторые из существенных подробностей пропущены или оставлены без объяснения.
