Текст книги "Жизнь Исуса Христа"
Автор книги: Фредерик Вильям Фаррар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)
ГЛАВА XX
Иисус в Наине
Согласно слов св. евангелиста Луки[230]230
Лук. 7, 11–50.
[Закрыть], Спаситель на тот же день после этих событий отправился из Капернаума в Наин. Очень немудрено, что случай прикосновения Его к прокаженному заставил Его поспешить удалением из города, вследствие толков, которые возбудило это событие.
Наин, – в настоящее время грязная, жалкая деревушка, – находился в расстоянии около тридцати осьми верст от Капернаума и расположен был на северо-западном склоне Джебель эль-Дюги, или малого Ермона. Лестное значение своего имени «красивый», – оставшееся за ним досёле, – он оправдывал своим положением близ Ендора, гнездясь живописно на откосах красивой горы, в виду Фавора и гор Завулоновых. Поднявшись пораньше в прохладные часы утра, как делается всегда на востоке, Иисус отплыл к южной оконечности озера, спустился в долину Иорданскую к тому месту, где склоняется к ней Есдрелон, а оттуда, оставя Фавор в правой, а Ендор в левой руке, мог легко достигнуть деревушки вскоре после полдня.
В этот светлый и счастливый период Его учения Ему сопутствовали не только ученики, но вместе с ними радостная и обожающая толпа народа. Но когда эта счастливая процессия, полная великих надежд и нередко обманчивых верований относительно прихода царя, обогнула узкий, скалистый всход, который вел к воротам Наинским, навстречу ей вышла другая – печальная, – вынос из городских стен умершего юноши для погребения. Вследствие большей, чем у нас, жителей севера, живости и восприимчивости южной расы, скорбь чувствуется тем глубже. Ничем несдерживаемый вопль раздавался громче, чем обыкновенный плач, тем более что юноша был единственным сыном вдовы матери. Это обстоятельство сильнее всего трогало сердце еврея и было тягостнее для его слуха, чем для нашего; отчасти потому, что умереть бездетным считалось позором, а с другой стороны, оттого, что на лишение потомства во многих случаях глядели как на прямое наказание за грехи[231]231
Иерем. 6, 26. Захар. 12, 10. Амос. 8, 10.
[Закрыть]. Зрелище страшной печали сильно поразило любящее, кроткое сердце Иисуса. Приостановившись на мгновение, чтобы сказать матери: не плачь, Он приблизился и, не заботясь уже более о сохранении обрядной чистоты, прикоснулся к одру, или к открытому ящику, в котором лежал умерший. Без всякого приказания исполненные непонятного благоговения носильщики поставили одр. И среди всеобщего молчания, среди замершего на время вопля, раздался краткий голос: юноша! тебе говорю, встань! Раздастся ли этот голос среди неведомого, таинственного уединения смерти? Проникнет ли он в непроницаемую, глубочайшую полночную тьму, которая скрывала всегда загробный мир от людского взора? Да, он раздался там; он проник туда. Мертвец встал, начал говорить и отдал его Иисус матери его.
Неудивительно, что это чудо навело на всех неописанный ужас. Им мог прийти на мысль Илия и вдова сарептская; мог представиться Елисей и знатная женщина близ Сунима. Они, величайшие из пророков, воскресили для этих женщин их умерших сыновей, но достигши этого усиленными прошениями, борением молитвы, лежанием распростертыми над умершим. Иисус же сотворил чудо спокойно, внезапно, мгновенно, во имя свое, собственной властью, единым словом. Бог посетил народ свой, толковали обрадованные и пораженные наиняне и не могли рассуждать иначе.
Около этого времени, а может и в тот же самый день[232]232
Матф. II, 2-19. Лук. 7, 18-35
[Закрыть], Иоанн прислал к Иисусу своих учеников с коротким вопросом, который однако же дышал сомнением и скорбью: Ты ли тот, который должен прийти, спрашивал он, или ожидать нам другаго.
Странный вопрос для того, кто первый признал в Иисусе Агнца Божия, – кто в восторженном видении видел отверстые небеса и Духа Божия, сходящего на главу Иисуса в виде голубя!
Некоторые предполагали, что этот вопрос был сделан с намерением уничтожить сомнения, которые ясно высказывались завистливыми и бессердечными последователями Предтечи. Иные, принимая во внимание, что до Иоанна доходили слухи то об явившемся вновь Илие, то о восставшем Елисее, то о каком-то великом пророке без названия, предполагают, что вопрос этот означал: «Ты ли тот самый Иисус, о котором я свидетельствовал?» Наконец некоторые утверждают, что тут не скрывается никакого сомнения, а содержится робкое напоминание, что настало время Иисусу заявить Себя самого Мессией, ожидаемым народами, а вместе с тем кроткий упрек за допущение своему другу и Предтече томиться в темнице и за несовершение в отношении его ни одного из чудес, о которых ходила молва. Но все эти предположения излишни, св. Иоанн, при своем истинном величии, не нуждается в нашей помощи и в наших снисходительных предположениях. Из выразительных слов Того, кто, при этих самых обстоятельствах, восхваляет своего Предтечу и ставит его выше всякого смертного, можно заключить, что на пути своей веры в то, что слышал о Христе, великий пророк вдруг встретил какой-то камень преткновения.
Во всемирной истории находим мы не один, не два примера, что Господь допускал самых лучших и величайших из слуг своих испивать до дна чашу кажущихся неудач; призывал их внезапно к жестоким пыткам мученичества; поражал продолжительными болезнями; отбрасывал как изломанные орудия, негодные для их предназначения, пока не увенчивал бессмертным успехом и благословением их жизнь, – на которую глупцы глядели как на безумие, – и их кончину, неудостоенную никаких мирских почестей. Это и есть тот огонь, которым Он всегда очищает семь раз очищенное золото духа, достойного вечного блаженства. Но ни для кого подобное отеческое испытание не было так тяжело и горько, как для св. Иоанна. Ибо, по-видимому, он был оставлен не только Богом на небе, но и Его Сыном, живущим на земле. Удивителен ли после того предложенный им вопрос: «Ты ли тот, который должен прийти, или ожидать нам другого?»
Иисус не дал прямого ответа. Он показал посланным и заставил их удостовериться собственными глазами в том, что доходило до них только по слуху, а затем, как бы применяясь к словам пророка Исаии, повелел им отнести к их учителю ответ, что слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются; глухия слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют[233]233
Исайи 61.
[Закрыть]. Но что важнее, что выше всего, то бедняку преподаются слова утешения. При этом можно вообразить себе – с какой сердечной любовью Иисус прибавил: и блажен, кто не соблазнится о Мне. Следовательно, блажен, кто верует Ему, несмотря ни на какие муки и преследования – кто верует, что ему известна вполне воля пославшего Его: каким образом и когда следует начать и кончить дело искупления.
Невозможно и думать, хотя мы не видим ничего подобного у евангелистов, чтобы ученики Иоанновы отправились в обратный путь, не выслушавши от Иисуса иных удостоверений личного сочувствия и слов одобрения для великого заключенника, конец которого уже приближался, – слов, которые были ему слаще меда, утолявшего его голод в пустыне, дороже источника на безводной почве. После же отправления учеников Иисус, далекий от всякой лести, пожелал выразить слушателям свою задушевную мысль о великом пророке пустыни в достопамятном похвальном слове, подтвердив, что он действительно был Голосом на рассвете великого дня, – величайшим провозвестником Божиим, новым Илиею, который, согласно последних слов древнего пророчества, должен был предварить приход Мессии и приготовить путь Ему.
Что смотреть ходили вы в пустыню?
Трость ли ветром колеблемую?
Что же смотреть ходили вы?
Человека ли одетаго в мягкия одежды?
Но одевающиеся пышно и роскошно живущие находятся при дворцах царских.
Что же смотреть ходили вы?
Пророка ли?
Да, говорю вам и больше пророка. Сей есть, о ком написано: се, Я посылаю Ангела моего пред лицем твоим, который приготовит путь твой пред тобою[234]234
Малах. З, 1.
[Закрыть].
Произнесши это изысканной, мерной и восторженной речью похвальное слово, Иисус обратился к тем, которые с более спокойным духом чтили Его Самого и Иоанна, и сказал, что из рожденных женами нет ни одного пророка больше Иоанна Крестителя; но меньший в царствии Божием больше его. Краткость высказанных Спасителем слов оставляет некоторого рода неясность в их значении. Последний из величайших, говорит однако же общее правило, выше величайшего из последних. При преподанном Спасителем людям новом откровении, при безграничной надежде, при твердом сознании отношений к Отцу и Господу, смиреннейший из сынов Нового Завета получает большие дары, чем величайший пророк старозаветный. В этом царстве Божием, приближение которого объявлено, сыны новозаветные могут настаивать, добиваться всего со святым и более или менее удачным упорством, и такое ревностное упорство, свойственное алчущим и жаждущим правды, никогда не будет отринуто Богом[235]235
Лук. 5, 1. 13, 24.
[Закрыть].
Многие слышавшие слова Его, а в особенности мытари и те, которые были известны под оскорбительным по тогдашним понятиям названием ам-га-аретс – народ земли, с радостью и благодарностью приняли учение Иисусово и крестились крещением Иоанновым[236]236
Лук. 7, 29.
[Закрыть]. Но другие личности, – аккредитованные учители писания и устного закона, – слушали проповедь Его с презрением и ненавистью[237]237
Лук. 7, 30.
[Закрыть]. Иисус сравнил этих последних со своенравыми детьми, которые брюзгливо отвергают всякое усиление своих товарищей развлечься и позабавиться: мы играли вам на свирели, а вы не плясали; мы пели вам плачевные песни и вы не плакали[238]238
Лук. 7, 32.
[Закрыть]. Ничто не нравится этим угрюмым, упорным натурам. Флейта и пляски, которые представляют забаву свадеб, восхищают их столько же, как и грустный вопль похорон. Бог многократно и многообразно говорил отцам их чрез пророков[239]239
Евр. 1, 1.
[Закрыть], но все было напрасно. Пришел Иоанн со строгим аскетизмом отшельника, они назвали его беснующимся. Явился Иисус, посещавший их торжества и свадьбы, они говорят про Него: вот человек, который любит есть и пить вино. Но оправдана мудрость всеми чадами ея[240]240
Лук. 7, 34–35.
[Закрыть].
Проявилась мудрость в ее детях, которые не посрамили своего божественного образа. Глупцы могут принимать жизнь их за беснование, смерть за недостойную почтения; но самые приниженные из них считаются детьми Божиими и жребий их между святыми[241]241
Премуд. Солом. 5, 4–5. Псал. 50, 4. Рим. 3, 4.
[Закрыть].
ГЛАВА XXI
Грешница и фарисей
Но не тем окончилась деятельность и проповедь Иисуса в этот достопамятный день. Согласно рассказа св. Луки[242]242
Лук. 7. 36–50.
[Закрыть], в тот же должно быть день и, может быть, в Наине или Магдале, Иисус получил и принял приглашение одного из фарисеев, по имени Симон. Имя это было (как и Иуда), настолько общеупотребительно между иудеями, что Иосиф в своих летописях перечисляет до двадцати таких замечательных соименников, а не замечательных можно было считать тысячами. Таким образом какое значение имел именно этот Симон в народе, – определить невозможно.
Повод и предмет для приглашения также неизвестны. Но в то время не проявлялось еще видимого или открытого разрыва между Иисусом и партией фарисейской, воображавшей, может быть, сделать из Него послушное орудие для проведения в народе их политических и социальных убеждений. Приглашение сделано Симоном под влиянием, вероятно, любопытства, или из желания принять у себя известного народного учителя, или из намерения выразить не прямо, а стороной одобрение тому, что в словах и направлении Христова учения соответствовало его убеждениям. Ясно одно, что гостеприимство было не вполне радушное, а отзывалось сделанным свысока, как бы из снисхождения. Потому что обычной предупредительности и внимания, которые оказывались всегда почетному гостю, заметно не было. Не подано ни воды для омовения усталых и запыленных ног; не дано приветного поцелуя в щеку; не приготовлено духов для умащения волос; не было ничего, кроме приглашения мимоходом на пустое место к столу и холодных вежливостей, употребляемых в обыкновенном разговоре. Одним словом, прием давал заметить Гостю, что не посещение Его делает честь хозяину, а, напротив, этот последний делает Ему честь своим приглашением.
Ввиду того, что циновки и ковры употребляются при домашних молитвах, каждый гость, чтобы не занести с улицы нечистоты, при входе в сирийское или палестинское жилище, снимает свои сандалии и оставляет их у дверей. После этого он идет к столу и занимает свое место. В древние времена, в течение всего Ветхого Завета, у евреев было в обычае, – как ведется доселе вообще на востоке, – есть сидя, скрестивши ноги, перед подносом, поставленным на низенький стол, где помещалось блюдо, доверху наполненное пищей[243]243
Быт. 27, 19. Псал. 127, 3. Песн. Песн. 1,12. Есфир. 1, 6. 7, 8.
[Закрыть]. С этого блюда всякий из гостей брал сколько ему угодно. Но такой обычай, хотя и освященный столетиями, по-видимому, покинут был евреями в период пленения. От персов или нет, но ими занято было возлежание за едой, и, по выражениям употребленным у евангелистов, видно, что во времена Спасителевы евреи, подобно грекам и римлянам, возлежали за пиршеством на ложах, поставленных вокруг столов той же, вероятно, вышины, как и в настоящее время[244]244
Лук. 7, 37. 11, 37. Иоан. 21, 20.
[Закрыть]. Умилительный и глубоко затрагивающий сердце случай произошел в доме Симона на этом пиршестве.
Дом на востоке не представляет для хозяина заповедного убежища. Глубокое, всеобщее уважение к закону гостеприимства, – первейшей добродетели восточного человека, – принуждает его жить с открытыми дверями и каждый во всякое время имеет доступ во все комнаты. А при этом случае был вдобавок Тот, который поощрял войти без позволения в это почтенное жилище всякой личности, даже такой, которая была не только тут некстати, но положительно ненавистна. Несчастная, опозоренная, падшая женщина, известная в той местности своей развратной жизнью, услыхав, что Иисус возлежал, за столом в доме Симона, решилась пробраться туда между толпой других посетителей, принесши с собой алавастровый сосуд с миром. Найдя предмет своих исканий, она, стоя смиренно около ног Иисуса (так как при круглоте стола ноги возлежавших были обращены к зрителям, стоявшим сзади), слушала слова Его и, размысливши о том, как велик был Он и до какой степени упала она, как недосягаемо высока непорочная, безгрешная чистота молодого Пророка перед ее постыдной, развратной жизнью, начала плакать. Слезы ее падали на Его непокрытые сандалиями ноги, к которым склонялась она ниже и ниже, чтобы скрыть свое смущение и стыд. Фарисей с ужасом откинулся бы назад от одного прикосновения, не только от слез подобной женщины; он захотел бы тотчас же очиститься от воображаемого осквернения и прогнать вон с проклятием дерзкую незваную гостью. Но эта женщина инстинктивно чувствовала, что Иисус не поступит с ней подобным образом; она поняла Его высочайшую непорочность, Его любвеобильное снисхождение; она видела, что если бы ее оттолкнула строгая важность людей, – ее товарищей по грехам, – то она встретила бы радушный прием от совершенной святости ее Спасителя. Может быть, наслушавшись произнесенных Им в этот же самый день приветномилостивых слов: приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные и Я успокою вас, и теперь не слыша себе порицаний, она ободрилась и, сознавая глубоко, что всякий другой, но не Иисус, станет осуждать или порицать ее, приблизилась к Нему и, упав на колена, начала своими длинными распущенными волосами утирать ноги, которые омочила слезами, покрывать их поцелуями и наконец, – открывши сосуд, – помазала ноги его драгоценным и благовонным нардом. Вид этой женщины, с распущенными волосами, стыд ее унижения, раскаяния, поток слез, пожертвование благовониями, составлявшими одно из средств ее непозволительной жизни, могли бы тронуть каменное сердце и возбудить в нем сочувствие; но Симон был фарисей и глядел на это с ледяным отвращением и неприязнью. Его не трогала неотступная мольба этой отчаянной страдалицы с надломленным сердцем о милосердии и снисхождении. Ему недостаточно было того, что Иисус, дозволяя несчастному созданию целовать и помазать ноги, не сказал ни одного слова одобрения. Если бы Он был пророк, говорил Симон сам в себе, то знал бы кто и какая грешница прикасается к Нему, а если бы узнал, то прогнал бы ее с презрением и негодованием. Простое прикосновение к ней обязывает совершить торжественное очищение.
Но фарисеи не выражали своих мыслей вслух. Только холодное обхождение и презрительное выражение лица, чего он и скрыть не потрудился, указывали на то, что происходило в его сердце. Зная все помышления, но не обличая вдруг это холодное фарисейское немилосердие и жестокость сердца, Иисус обратился к Симону со словами: Симон! Я имею нечто сказать тебе.
Скажи Учитель, отвечал фарисей.
У одного заимодавца, продолжал Иисус, было два должника: один должен был пять сот динариев, а другой пятьдесят. Но как они не имели чем заплатить; он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит Его?
Симон настолько мало понял, что слова Иисуса относятся к нему, насколько Давид понял притчу, рассказанную ему Нафаном. Думаю, – отвечал он, – тот, которому более простил.
Правильно ты разсудил, подтвердил Иисус.
Симон не понял значения притчи, а раскаявшаяся грешница внимала ей, вероятно, с быстрым биением сокрушенного сердца. Каково же должно было быть ее чувство, когда Иисус, не обращавший на нее до сего времени внимания, обернулся прямо к ней и, указав присутствующим на ее коленопреклоненный вид, так как она стояла на земле, стараясь скрыть обеими руками и волосами смущенное лицо свое, воскликнул к изумленному фарисею: Видишь ли ты сию женщину?
Я пришел в дом твой, и ты воды мне на ноги не дал, а она слезами обмыла Мне ноги и волосами головы своей отерла.
Ты целования Мне не дал; а она, с тех пор, как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги.
Ты головы Мне маслом не помазал; а она миром помазала Мне ноги.
А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит.
Затем, Он прибавил, обращаясь уже не к Симону, но к бедной грешнице со словами спасения:
Прощаются тебе грехи.
Слова Спасителя всегда были новым откровением для слушателей и, сколько можно судить по многим кратким указаниям в Евангелиях, эти слова, в первые дни Его учения, возбуждали удивление и молчание, а в последнее время поднимали, в среде отвергавших Его, неистовые упреки и ропот негодования. В настоящее время благоговейный и торжественный восторг, произведенный Его любовью, непорочностью и присущей Ему божественностью, которая сияла в Его взгляде и звучала в Его голосе, – не был ничем прерван. Только в своих задушевных мыслях гости, скорее, по-видимому, от удивления, чем от гнева, стали спрашивать друг друга тихо и спокойно относительно принадлежности Ему недоступной смертным власти прощать грехи людские. Они только про себя говорили: кто это, что и грехи прощает? Иисус знал их внутреннее колебание, но, не желая надламывать их хрупкой, как тростник, веры и тушить мгновенного, как горящий лен, почтительного удивления, Он с кротостью отпустил жену-грешницу милостивым словом: вера твоя спасла тебя, иди с миром. И она действительно пришла к миру, – не к тому, который дает мир, но к миру Божию, превосходящему всякий разум. Для нас это событие служит уроком, что холодное и себялюбивое лицемерие ненавистнее для Бога, чем явный грех; что греховная, нераскаянная жизнь в почете не менее отвратительна и пагубна, как и жизнь явно бесстыдная.
Старинное предание, преобладающее в восточной церкви, перешедшее и в англиканскую, отожествляет эту женщину с Марией (из Магдалы), из которой изгнал Иисус семь бесов. Луки 8, 2. Этого выражения нельзя толковать в прямом его смысле, но согласно с еврейскими понятиями, которые, как сказано выше, все относили к действию злых духов, Григорий Великий объясняет, что обладание семи бесов означает множество накопившихся у Магдалины грехов. Странная натура, распущенная донельзя жизнь ее, не могли выразиться в еврейской фразеологии иначе и точнее, как подобной фразой. Талмудисты много толкуют о богатстве Марии, ее необычайной красоте, об ее плетеных волосах, ее бесстыдном распутстве. Но Святое Писание, передавая последующую жизнь Магдалины, говорит нам только о восторженной преданности и благодарности, с которыми привязалась она душою и сердцем к служению своему Спасителю. В следующей за этой главе Евангелия св. Луки[245]245
Лук. 8, 2–3.
[Закрыть] она поставлена первой между женщинами, сопутствовавшими Иисусу в Его странствованиях и служивших Ему имением своим. Легко может статься, что имя ее в рассказе о происшествии в доме Симона пропущено по той же самой причине, по которой евангелист умалчивает в других местах о прежних занятиях св. Матфея и пропускает имя св. апостола Петра. Имя Магдалины, между всеми образованными народами, обратилось в синоним принятого раскаяния и прощенного греха. Путешественник, пробираясь между цветующими олеандрами, наполняющими воздух при берегах Геннисаретского озера ароматом, и дойдя до разрушенной крепости и одинокой пальмы, – служащей признаком арабской деревушки Эль-Медждель, – невольным образом приведет себе на память это древнее предание о грешной красавице и ее глубоком раскаянии, которые прославили имя Магдалины. Несколько жалких лачуг глядят запустением и развалинами; жители живут в невежестве и унижении; – но с любовью и трепетным сердцем взглянет всякий на то место, которое служит видимым доказательством, что никто, даже глубоко падший и презираемый всеми человек, не будет отвергнут Тем, Кто в числе первых дел своих считал сыскать и спасти погибшего. В бальзамическом воздухе Геннисарета, в ясности сапфировых небес, в пении птиц, оглашающих окрестность, в массе пурпуровых цветов, которые в известные времена года окружают глиняные мазанки, он прочитает любовь и милость, которая так щедра и так обширна, что украшает свежестью и прелестью даже развалины, где живала столь чистосердечно раскаявшаяся грешница.
