Текст книги "Мое обретение полюса"

Автор книги: Фредерик Кук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Мы добыли огромное количество уток, пытались гоняться за тюленями, но те уходили от нас. Приблизившись к острову Сондерс, мы заметили вдали стадо моржей на дрейфующей льдине. Снова полный газ, и мы ринулись на ревущих животных. Нам удалось подстрелить двух моржей с великолепными бивнями, а две тонны мяса и жира были отданы нашим компаньонам-эскимосам.

Эти дни, занятые охотой, оказались настолько напряженными, что по вечерам мы были рады снова очутиться в своих уютных каютах и отдохнуть после сытного обеда из птичьих деликатесов.

Несколько эскимосов попросили разрешения сопровождать нас до какого-то дальнего стойбища. Среди них оказалась вдова с детьми, которым мы уступили большую постель с соломенным матрацем в межпалубном пространстве. Однако вдова отказалась пользоваться ею, заявив, что предпочитает ночевать под открытым небом. На палубе среди якорных пеней она устроила из тюленьих шкур нечто вроде берлоги.

Заливаясь слезами, она поведала нам историю своей жизни, историю, которая приоткрыла нам трагикомические стороны эскимосской жизни. Мы услышали ее рассказ в ответ на мой бесхитростный вопрос о житье-бытье, так как я знал ее уже несколько лет. Она закрыла лицо руками и некоторое время лишь быстро, бессвязно бормотала что-то, обращаясь к своим мальчуганам. Затем, в перерывах между рыданиями, поведала свою историю.

Мане – так звали женщину – была дочерью эскимоса с американского берега. Это была стройная, привлекательная красавица иностранка, если так можно сказать об эскимосской женщине, и ее руки рано стали добиваться горячие юноши племени. По правде говоря, эскимосов скорее привлечет в женщине умение работать.

чем красота. Сердце Мане не устояло перед ухаживаниями некого Иква, юноши гибкого и храброго, с мускулами и жилами эластичными, как резина, и крепкими, словно сталь, красивого, темнолицего, со сверкающим взглядом, однако с сердцем таким же безжалостным и жестоким, как ветер и море Севера. Мане вышла замуж за Иква, у них родились дети. Дети дороже всего на Севере, они ценятся намного выше собак, бивней и шкур, и их появление означало, что эгоист Иква достиг своей цели. Мане была красива, но непривычной для эскимосов красотой – она не была пухлой и к тому же не искусна в обращении с иголкой.

Иква встретил трудолюбивую Ата, хорошую швею, вовсе не красавицу, но зато пухлую и круглую. Он взял Ата в жены, а Мане, подведя к двери, приказал идти на все четыре стороны. Как бы ни были норой жестоки эскимосы, им присущи постоянство и нежность, которые проявляются странным, драматическим образом. Мане, безутешная, во храбрая, ушла. Так как в то время в стойбище было мало незамужних женщин, она вскоре обратила на себя внимание другого мужчины – эскимоса преклонных лет с ослабевшими мускулами, глаза которого уже не сверкали так, как у Иква, однако наделенного добрым сердцем. Мане родила ему двух ребятишек, тех самых, которые были с ней на палубе. К несчастью, дети унаследовали физические недостатки отца. Один, которому было восемь, оказался единственным во всей эскимосской земле глухонемым, а младший, трех лет, с узеньким бледным личиком и худенькими ручонками – слабеньким. Муж Мане не был удачливым охотником, потому что возраст и холода Севера истощили его. Однако они жили мирно и, хотя не преуспевали в жизни, любили друг друга. Наверное, Мане привязалась к своим крошкам и необычайно сильно полюбила их из-за их физических недостатков.

Перед наступлением длинной зимней ночи престарелый отец, стремясь обеспечить семью пищей и шкурами, рискнул отправиться на охоту в одиночку к подножию гор внутри страны. День за днем сгущался мрак, но Мане, не проронив ни слезинки, ожидала мужа. Тот так и не вернулся домой. Охотники принесли весть, что он погиб один-одинешенек в заледенелой глуши в результате несчастного случая из-за неисправности собственного ружья. Когда погибшего отыскали, лишь его замерзшее, с трагическим выражением лицо выделялось поверх снежного одеяла. Мане рыдала, надрывая себе сердце.

Она с тоской вглядывалась в лица своих ребятишек, так как знала, что, согласно жестокому, непреложному закону эскимосов, ее любимцы приговорены к смерти. В этой земле, где любая пища – дар божий, где появление беспомощного, зависимого от других человека – ощутимый удар по всему племени, люди живут по спартанским законам, которые предоставляют право на выживание только сильнейшим. Оба – ребенок с плохо развитыми органами чувств и другой, совсем еще малыш, привязанный к спине матери, – были обречены. Как ни добродушны от природы эскимосы, порой, подчиняясь своему древнему обычаю, который распоряжается правом на существование, они способны на жестокость. Борьба за жизнь со стихиями выработала в них это свойство. Опасаясь заразных болезней (возможно, эскимосы были знакомы с ними в прошлом), они словно инстинктивно разрушают иглу, где умер их соплеменник. Иногда ради того, чтобы сохранить иглу, они безжалостно выволакивают через низкое узкое входное отверстие умирающего на снег под холодное, отнимающее жизнь небо.

Вооружившись спартанским мужеством, Мане решила нарушить этот вековой обычай. Друзья были добры к Мане, однако теперь, когда она бросила вызов, ей не приходилось рассчитывать на чью-либо помощь. Как бы жестоко ни поступил с ней Иква, каким бы безнадежным ни казалось ей такое предприятие, Мане вспомнила о первом муже и решила идти к нему со своими несчастными детьми – детьми от другого отца, идти, чтобы просить Иква принять их как своих собственных, а ее взять вспомогательной женой, то есть служанкой, что означало попасть в унизительное положение, связанное с непосильным трудом. В этой решимости, оценить которую могут только те, кто знает, сколь бессердечны и неумолимы могут бить в подобных ситуациях эскимосы, Мане проявила свои удивительные качества: неукротимое мужество, настойчивость и почти нечеловеческое, присущее разве что ездовым собакам Севера упорство, именно такое упорство, которое позднее позволило двум моим спутникам – Этукишуку и Авела – вместе со мной достичь Северного полюса.

Я восхищался мужеством Мане и обещал помочь ей, хотя миссия по воссоединению этой пары казалась мне едва ли выполнимой. Мане отправилась к Иква не с пустыми руками, у нее было кое-какое имущество – несколько собак, связки шкур и шесты – ее домашняя мебель. Мы вскоре достигли стойбища, где нам предстояло проститься с Мане. Героическая женщина и двое ее ребятишек униженно направились к жилищу Иква. Тот охотился, и его жена, которая выжила Мане, – толстая, необщительная личность – вышла нам навстречу. Рыдая, Мане рассказала о своем бегстве и попросила приюта. Женщина слушала с бесстрастным лицом, затем, не произнеся ни слова, повернулась к несчастной спиной и вошла в дом. А нас за то, что мы волей-неволей сыграли в появлении Мане какую-то роль, она смерила выразительным холодным взглядом.

Тогда Мане обратилась к другим жителям стойбища. Те выслушали ее, и их простодушные лица озарились огоньком сострадания. Вскоре я увидел, как в ее честь приготовили горшок дымящегося вареного мяса. Это был настоящий праздник, в котором нас тоже пригласили участвовать, но мы под благовидным предлогом отказались. Несмотря на то что Мане нарушила закон племени, эти люди, одновременно жестокосердные и нежные, признали величие материнской любви, которая заставила Мане ослушаться, и приняли ее. Несколько месяцев спустя, когда мы вернулись в то же стойбище, я встретился с самим Иква. Хотя он и не поблагодарил меня за то, что я невольно способствовал воссоединению его с Мане, но все же взял ее к себе, и по соседству с его иглу стояло новое, в котором жили мать и ее дети.

Мы продолжили свое путешествие. Вскоре шквал засыпал палубу шхуны снегом, и мы, спасаясь от мороза, поспешили завалиться на койки. Ночью шхуна увеличила ход, и, когда в четыре часа утра мы снова вышли на палубу, лучи августовского солнца показались нам по-настояшему тяжелыми.

Мы миновали потрепанные штормами и льдами утесы мыса Парри и вошли в пролив Вальсунн. На золотистой поверхности моря, усеянной ледяными островками алебастрового или ультрамаринового цвета, пускали фонтаны киты, плескались моржи. Мимо нас проносились большие стаи гагарок.

Ветра почти не было, но двигатель увлекал судно вперед со скоростью, как раз позволявшей нам полюбоваться великолепными видами. В полдень мы очутились в заливе Инглфилд, неподалеку от Итиблю, где встретили сильный противный ветер и лед, которые вынудили нас соблюдать осторожность.

Здесь мы намеревались заручиться помощью проводников-эскимосов, чтобы поохотиться на оленей-карибу в Ольрик-фьорде. Покуда шхуна маневрировала, выбирая удобную стоянку в струе течения мористее Канга, мы спустили вельбот и отправились в Итиблю, чтобы кое о чем порасспросить эскимосов. Мы вымокли до нитки, потому что невысокие, но беспорядочные волны раскачивали вельбот с борта на борт и окатывали нас ледяными брызгами.

В местечке отыскалась только одна женщина, несколько ребятишек и около десятка собак. Женщина оказалась порядочной болтушкой, которой не терпелось наговориться всласть. Она рассказала нам, что ее муж и другие мужчины отправились охотиться на оленей-карибу, а потом удивительной скороговоркой, не дожидаясь вопросов, продолжала выкладывать все новости племени, накопившиеся за год. Затем, переведя дыхание, словно вынырнувший тюлень, она перешла к новостям предыдущих лет, а там и к истории племени. Мы вернулись к вельботу, и женщина не смогла отказать себе в удовольствии сопровождать нас до берега.

Не успели мы сделать несколько шагов, как она внезапно вспомнила, что должна попросить нас кое о чем. Не дадим ли мы ей несколько коробков спичек в обмен на бивень нарвала? Мы были рады услужить ей, и пригоршня конфет завершила сделку. Ее сынишка приволок два бивня, каждый футов восемь длиной и стоимостью в полтораста долларов. Не найдется ли у нас ножа? Конечно! В придачу, в качестве доказательства нашей щедрости, пошла оловянная ложка.

Шхуна направилась на север через залив Инглфилд. Подгоняемая попутным ветром, она, как гоночная яхта, рассекала громоздящиеся валы цвета черного дерева. Хотя ветер был очень сильный, воздух оставался удивительно прозрачным.

Словно точеные, вздымались своими террасами в лучах полуночного солнца утесы мыса Окленд. До них было 12 миль, изобилующих подводными камнями и мелями.

Нужно было обойти Карнах на безопасном расстоянии. Вокруг было достаточно айсбергов, чтобы сглаживать волнение, однако время от времени на поверхности моря все же появлялась подобно гигантскому горбу устрашающая волна. В Карнахе мы сошли на берег. В поселке не оказалось пи одного мужчины – все ушли на охоту. Несмотря на отсутствие мужчин, местечко не выглядело опустевшим. Навстречу нам вышли пять женщин, пятнадцать ребятишек и сорок пять собак.

Там мы увидели пять покрытых тюленьими шкурами палаток, которые были разбиты среди огромных булыжников, навороченных талыми ледниковыми водами. На камнях было разложено для просушки мясо нарвала, на траве расстелены шкуры – словно сама рачительность витала над стойбищем. Связки тюленьих кож и мехов, кость были вынесены на продажу. Завязалась дружеская беседа. Мы дали эскимоскам сахару, табаку, патронов в количестве, которое, по их понятию, соответствовало ценности товаров.

Не согласимся ли мы передохнуть и задержаться на денек-другой, ведь мужья скоро вернутся? Нам пришлось отказаться от приглашения, потому что в море было неспокойно и мы не имели права лишать шхуну надежного укрытия в гавани. У эскимосов нет иных знаков приветствия, кроме улыбки при встрече и взгляда, выражающего' сожаление, при прощании. Почти одновременно мы увидели и то и другое, шагнули в вельбот и прокричали слова прощания.

Капитан получил распоряжение следовать к мысу Робертсон. Ветер спал, и опустившийся туман вскоре словно стер из виду часть ландшафта, горизонта и неба. Серый покров повис в тысяче футов над нашими головами, но воздух под ним оставался ярким и удивительно прозрачным.

4 До крайних границ судоходства

Волнующие охотничьи экспедиции. Прибытие в Эта. Спешный переход в Анноаток. Обстоятельства благоприятны для броска к полюсу. Растущая решимость. Брэдли поставлен в известность. Я высаживаюсь с судна. Яхта возвращается на родину

Рано утром 13 августа мы проснулись мористее мыса Робертсон и перед завтраком съехали на берег.

Его живописные склоны резко поднимаются до высоты двух тысяч футов и увенчаны сверкающей серебром ледяной шапкой. Просторные бухты, голубые стены ледников и выдающиеся в море мысы придают местному ландшафту приятное разнообразие. Все здесь выглядит так, как и на всем побережье Гренландии. Там, где берег смотрит на юг, выветренные скалы из пород гуронского возраста[67]Note67
  Очень древние породы в возрасте порядка 1,8–2,3 млрд. лет, относящиеся к среднему протерозою.


[Закрыть] дают приют миллионам гагарок, которые словно стрелы проносятся над головой, и в воздухе висит облако трепещущих крыльев. Здесь довольно богатая травяная растительность. Это настоящий оазис для арктического зайца; неплохо здесь и голубому песцу, так как он может заполнить свою нору на зиму упитанными пернатыми.

Эскимосам по сердцу подобное сочетание животной жизни, и они охотно селятся у подножия утесов, потому что охота на морского зверя здесь так же хороша, как и в других местах, и земные твари, так сказать, сами заполняют кладовые.

Когда мы подошли к берегу, нам навстречу вышли десять мужчин, девять женщин, тридцать один ребенок и сто шесть собак. Я намеренно сосчитал детей и собак, потому что они равно важны для процветания эскимосской экономики. Что касается собак, то в Арктике они имеют особую ценность для любого представителя белой расы.

Только мелкие животные перепадали здесь на долю эскимосам, и им очень хотелось пойти вместе с нами на крупного зверя. Мистер Брэдли собрал целый кортеж проводников, и обсуждение условий договора с ними отняло не слишком много времени.

Бесплатный проезд, искусство нашего кока и по ножу на брата в придачу были им платой за услуги. Собственно говоря, охота на оленя-карибу не настолько привлекала нас (сезон еще не был в самом разгаре), чтобы ради этого возвращаться в Ольрик-фьорд, где старания охотников неизменно щедро вознаграждаются. Мы рассчитывали на хорошую добычу в Кукане неподалеку от бухты Робертсон.

Когда мы проходили бухту Робертсон, мне вспомнилась трагедия Вирхофа. Этот молодой человек был членомпервой экспедиции Пири в 1891 г. Он внес 2 тысячи долларов в фонд экспедиции. Он был энтузиастом, который не пожалел ни времени, ни денег, ни самой жизни ради Пири. С ним обращались, словно с эскимосской собакой. Когда я видел его в последний раз в лагере, он, весь в слезах, рассказывал о несправедливости Пири. Миссис Пири[68]Note68
  Жена Р. Пири – Жозефина (урожденная Дибич) Пири – участвовала в экспедиции 1891–1892 гг.


[Закрыть] (я упоминаю ее весьма неохотно) тоже сделала многое, чтобы отравить ему жизнь, и об этом Вирхоф только и говорил. В конце беседы он произнес: «Я не хочу ехать домой на одном корабле с этим человеком и этой женщиной». Это последние слова, которые я от него услышал. Он так и не поехал домой на корабле Пири, а пошел через ледники, где и остался навеки, провалившись в синюю пасть трещины.

Хотя охота в бухте не увенчалась успехом, она доставила нам много удовольствия, а опасные воды бухты заставили основательно поволноваться. Даже когда мы предавались спорту, я был занят обсуждением с самим собой соблазнительных планов путешествия. Прицеливался ли я в храпящего моржа или в белокрылую арктическую птицу, меня неизменно охватывало волнение, и я думал о том, что от твердости моей руки, от моего умения пользоваться оружием, от сноровки эскимосов (позднее мы с ними объединились) зависит создание запасов продовольствия, которые позволят мне исполнить свою мечту. Что бы я ни делал в те дни, все стало иметь отношение к славной, пьянящей цели. Эта целеустремленность скрашивала мое существование и днем и ночью. Я понимал, что даже при благоприятных условиях меня может постичь неудача. Сомнения все же охлаждали мой пыл, и по этой причине я все еще не признавался Брэдли в своих честолюбивых намерениях.

Вернувшись в поселение, мы расплатились с проводниками-охотниками, одарили женщин и детей и отплыли в Эта. Бриз наполнил паруса, и они стали походить на большие крылья. Словно сидя на спине огромной белой птицы, мы неслись навстречу прозрачным просторам Севера. Из кают-компании доносились звуки музыки – это наш фонограф выкрикивал народные и классические мелодии в уши этой зловещей, золотистой земле славы и смерти.

Удивительно, насколько сильно честолюбие способно воспламенить мысли, заставить чаще биться сердце. По мере того как мы скользили по этим магическим водам и я дышал первозданным, золотистым, словно наэлектризованным воздухом, я чувствовал, как впадаю в экстаз, какой охватывает верующего, соблюдающего пост и творящего молитвы. Волна честолюбия стремительно поднималась в моей душе, и я чувствовал, что для нее нет преград, и много позднее (я верю в это) именно она несла меня на своих крыльях даже тогда, когда мне не подчинялись ноги.

Мы миновали мыс Александер и вошли в пролив Смит. Мы проносились мимо обточенных штормами утесов, на стенах которых природа начертала историю этого края, недоступную для прочтения человеческим существам, – историю, словно высеченную сталью. Солнце висело низко над головой. Огромные айсберги маячили в сверкающей дали, отбрасывая дрожащие серебряные ореолы. Они казались мне призраками с серебряными крыльями – душами тех, кто погиб в этих краях и теперь странствовал в одиночестве по прихоти ветра.

Казалось, природа пела от ликования. Когда мы приблизились к возвышенности, покрытой изумрудно-зеленой и бурой растительностью, я услышал неистовые крики ястребов, доносившиеся с ее вершины, и пронзительные голоса миллионов гагарок, разговаривающих со своими птенцами. Еще ближе ко мне, с поверхности вод, кишащих жизнью, слышалось монотонное тихое воркование уток и кайр. Из глубины этой ледяной страны, заглушая гул сапфирового ледника, величаво сползающего к океану, звенел лай песцов, звучали резкие выкрики белых куропаток и по-волчьему хриплый вой эскимосских собак.

Время от времени впереди нас над водой поднимался брызжущий фонтан – и на поверхность всплывал кит. По соседству, на ледяном поле, что-то бормотала моржиха, успокаивая своих детей. Неизвестно откуда слышались голоса каких-то птиц, и по мере того, как мы продвигались вперед, на воде появлялись тюлени, белухи и единороги, которые, вероятно, беседовали друг с другом на языке телодвижений, присущем глухонемым обитателям глубин.[69]Note69
  Точка зрения Ф. Кука о «глухонемых обитателях глубин» ныне устарела. Способы общения морских животных в настоящее время стали предметом исследований специалистов.


[Закрыть]

Время от времени слышался грохот, подобный залпу сотни орудий, который перекатывался эхом от утеса к утесу. Это разрушался айсберг. Вслед за эхом немедленно пробуждался хор испуганных голосов всех обитателей здешних вод. Порой из ультрамариновых гротов слышались странные, таинственные звуки. Тон их то повышался, то понижался, замирая с содроганиями, подобно звону колоколов, и снова многократно повторяясь. Это звучали охотничьи рожки самой природы: призыв ветра, журчание тающих ледников, рокот стремительных ледяных рек и потрескивание разрушающихся айсбергов. Под этот колокольный звон, отдававшийся в наших ушах призывным зовом, мы, направляясь в гавань, прошли «Ворота Гадеса» – ворота в ту полярную область, куда проросла самая северная ветвь человечества.

Когда мы вошли в Фульке-фьорд, с моря налетел чуть ли не шторм. Мы держали курс на Эта – крошечное поселение из четырех палаток, разбитых этим летом у небольшого ручья, за первым же выступом земли, на северном берегу фьорда. Там же была хорошо укрытая стоянка для каяков и прекрасная гавань для шхуны. Иной раз летом через пролив Смит и бассейн Кейна можно пробиться в пролив Кеннеди, однако подобный эксперимент чреват потерей судна. У нас не было особых причин для того, чтобы рисковать жизнью, и мы решили подготовить шхуну к обратному плаванию здесь, в Эта. Приготовления должны были занять несколько суток, а поскольку в этом районе много всякой живности, мы решили большую часть времени посвятить охоте. По пути к берегу мы наблюдали, как эскимосы охотились с гарпуном на белуху.

Здесь на карте не осталось «белых пятен», так как еще в середине прошлого столетия доктор Кейн и доктор Хейс[70]Note70
  Экспедиция И. К. Кейна состоялась в 1853–1855 гг. Экспедиционное судно было брошено на месте зимовки на 78°37 с.ш. и 70° 52 з. д., откуда участники экспедиции и экипаж добрались до Упернавика в Гренландии. И. Хейс, участник экспедиции И. К. Кейна в 1860–1861 гг. предпринял самостоятельную экспедицию. После зимовки в Фульке-фьорде на 78°18 с. ш. и 72°З1 з. д. совершил поход до 81°35 с.ш., после чего благополучно вернулся в цивилизованный мир. Оба американских исследователя считали, что в высоких широтах Арктики существует «открытое полярное море»


[Закрыть] основательно прошлись по этой земле.

Гагарки задали нам работы на целый день, а зайцы, скачущие словно снежки по полированным архейским скалам,[71]Note71
  То есть сложенные породами архейского возраста, наиболее древними на Земле – от 2,7 млрд. лет и древнее.


[Закрыть] дали нам возможность поразвлечься ружьями на другой день. Там, далеко у границ материкового льда, бродили карибу, однако мы предпочли охотиться на побережье. Воды бухты кишели гагами и кайрами, а мористее нам смело бросали вызов моржи.

Удовлетворив свой охотничий зуд, мы стали готовиться к переходу в Анноаток, расположенный в 25 милях севернее. Это самое северное поселение на земле, место, за пределы которого заходят разве что эскимосы, да и то на короткое время – поохотиться. Довольно примечательно, что деньги там не имеют никакой ценности, так как совершенно бесполезны.

Мы решили идти на моторной лодке, поэтому залили баки бензином и, погрузив продовольствие и лагерное снаряжение, утром 24 августа отправились в Анноаток.

Был прекрасный день. Солнце сияло в голубом небе так, словно дело было в Италии. Легкий ветерок веял над морем, которое отливало тусклым стеклом. Войдя в проливчик у острова Литлтон, мы занялись поисками следов кораблекрушения в бухточке Лайф-боат. В 1872 г. где-то здесь сел на мель тонущий «Поларис» с четырнадцатью членами экипажа на борту.[72]Note72
  Имеется в виду экспедиция Ч. Холла (1871–1873), известного американского полярного исследователя, который впервые для обеспечения нужд экспедиции начал использовать природные ресурсы Арктики. Позднее B. Стефанссон такой опыт назвал теорией «дружественной. Арктики». Ч. Холл участвовал в поисках экспедиции Дж. Франклина (1860–1862 и 1864–1869). Во время последней экспедиции (1871–1873), целью которой было достижение полюса, по некоторым источникам, Ч. Холл (Райт Т. Большой гвоздь, с. 36) был отравлен. После гибели судна экипаж, высадившийся на льдину, отдрейфовал к югу и был спасен китобоями


[Закрыть] Пустынные утесы мыса Хазертон горели яркими летними красками, которые контрастировали с многочисленными темно-синими айсбергами. Когда мы проносились мимо обдуваемых ветрами мысов, волны и воздух словно оживали от обилия тюленей, моржей и птиц. Мы почти не стреляли, потому что спешили в Анноаток.

Поравнявшись с острыми скалами на мысе Кэрн, над бухточкой у мыса Инглфилд мы заметили девять палаток. «Смотрите! Смотрите! Вон он, Анноаток!» – закричал наш проводник-лоцман Тункве. Затем, глянув по курсу, мы увидели, что проход дальше забит льдом. К счастью, нам удалось продвинуться на лодке до места высадки. Отвесный камень послужил нам причалом. Там лодка была защищена от дрейфующего льда.

Обычно в Анноатоке проживают одно-два семейства, однако на этот раз поселок был заселен на удивление густо. Там собрались лучшие охотники, которые зимой ходили на медведя. Им повезло и летом. Огромное количество мяса сушилось на прибрежных камнях. Больше сотни собак, численность которых – критерий процветания эскимосов, лаем приветствовали нас, и двенадцать длинноволосых мужчин, словно лучшие друзья, вышли нам навстречу.

Я подумал о том, что именно в Анноатоке мне нужно создать базу для броска на север. Здесь под рукой были помощники-эскимосы – сильные, выносливые люди, из числа которых я мог бы отобрать себе в спутники самых лучших. Здесь благодаря счастливому стечению обстоятельств были собраны лучшие собачьи упряжки. Здесь было много мехов для пошива одежды. Здесь было с избытком продовольствия. Эти припасы вместе со снаряжением на шхуне могли бы обеспечить осуществление моей кампании.

Последние дни, когда я оценил обилие дичи и благоприятные погодные условия, я стал серьезно задумываться над осуществлением своих планов. Не удастся ли одним мощным броском достичь того, что словно призрак преследовало меня долгие годы? Воспоминания о прежних неудачах только подстегивали меня. Если я не решусь на это теперь, представится ли еще такая возможность?

Все благоприятствовало мне. Я признаюсь, что задача казалась мне дерзкой, стоящей на грани невозможного. Однако при всех преимуществах, которые словно сами пришли мне в руки, задача обретала для меня какое-то новое, поистине колдовское очарование. Все, чему я научился за долгие годы в северной и южной полярных областях и во время восхождения на вершины, будет подвергнуто теперь самому суровому испытанию. Да, я должен остаться – сказал я самому себе – я верю в успех. Тогда я сообщил Брэдли о своих намерениях. Он настроился не слишком оптимистично, однако пожал мне руку и пожелал удачи. Он согласился передать мне со шхуны часть продовольствия, топлива и кое-каких припасов, за что я ему был весьма благодарен.

Анноаток означает «место, где много ветра». Собственно говоря, здесь нет гавани как таковой, однако мы планировали привести шхуну именно сюда и разгрузить ее на скалистом берегу. Так или иначе базу надо было создавать где-то здесь, потому что в Эта подойти к берегу еще труднее, да и строить там базу неудобно.

К этому следует добавить, что в Анноатоке собрались лучшие эскимосы Гренландии.[73]Note73
  Прежде чем мистер Пири отправился в свою последнюю северную экспедицию, он, узнав о том, что я опередил его, еще тогда сделал первый шаг в кампании по моей дискредитации. Он заявил, что я поступил нечестно, с неблаговидной целью наняв на службу эскимосов, командование которыми было его исключительным правом. Претензии мистера Пири на то, что эскимосы, которых он снабжал огнестрельным оружием, порохом и иглами, якобы принадлежат ему, так же абсурдны, как и его притязания на единоличное обладание Северным полюсом. Несмотря на то что мистер Пири, пытаясь дойти до полюса, провел в своих роскошных экспедициях около четверти столетия, он сделал немногим больше, чем другие исследователи, и, по моему мнению, это не дает ему никаких прав на владение эскимосами и полюсом. Снабжая эскимосов ружьями и прочим, он также не сделал большего, чем другие исследователи и датчане. Благодеянием это никак не назовешь – что бы Пири ни давал эскимосам, он с лихвой возмещал мехами и костью. Эскимосы не принадлежат никому. Веками они вели суровое существование, обходясь без помощи белых людей. Претензии мистера Пири выглядят еще абсурднее, когда осознаешь, что после появления у берегов Гренландии кораблей белых эскимосы стали жертвами ужасных эпидемий, болезней самого специфического свойства и жалкие дары каких бы то ни было путешественников едва ли смогут отплатить им за эти страдания.


[Закрыть] Из их числа за такие дары цивилизации, как ножи, ружья, патроны, иглы и спички, я мог бы нанять надежных и выносливых людей, которые трудоспособнее белых.

Нельзя было даже придумать лучшего сочетания – обильные запасы и отважные эскимосы – это было гарантией успеха во всем, что касалось предварительных приготовлений. Оставалось лишь пожелать, чтобы нам сопутствовали хорошее здоровье, сносная погода, рабочая ледовая обстановка. Даже миллионы долларов не смогли бы создать для экспедиции лучшие предпосылки. Итак, мы вернулись в Эта и стали готовиться к испытанию.

Во время стоянки в Эта все, что предполагалось оставить в Анноатоке, было выгружено на палубу. На всякий случай судно приготовили к штормовой погоде.

Поздно вечером 26 августа все население Эта было принято на борт, мы выбрали якорь, и вскоре «Брэдли» рассекал форштевнем воды пролива Смит. Холодную и ясную ночь скрашивала очаровательная цветовая гамма. Солнце уже ныряло за горизонт, что означало конец полярного дня и наступление штормов—предвестников долгой полярной ночи. Рано утром мы были в Анноатоке.

Вельбот и дори, все до единой, были спущены на воду и загружены. Каяки эскимосов были тоже, так сказать, завербованы на работу. Они доставлялись к берегу на буксире. Только немногие из них добрались до Анноатока самостоятельно. Ветер усилился, и волнение, вселяющее в душу тревогу, заставило нас торопиться, поэтому лодки разгружали там, куда только они могли подойти.

Великолепные мореходные качества вельбота вполне соответствовали сложившимся обстоятельствам, и примерно через тринадцать часов все было в безопасности на берегу, несмотря на усилившийся ветер. Не беда, что выгруженные припасы были разбросаны по берегу на несколько миль – эскимосы охотно и споро собрали все в нужном месте.

Подошло время возвращаться шхуне в Соединенные Штаты. Оставаться в Анноатоке при таком внезапном наступлении осени было небезопасно; кроме того, сложившиеся обстоятельства вынуждали капитана, никуда не заходя по пути, идти сразу домой. Отплытие судна означало для меня полнейший разрыв с цивилизованным миром. Однако это не вызвало во мне благоговейного страха перед природой Севера. Многим исследователям приходилось зимовать на Севере, и я сам испытал подобное в прошлом.

Я решил, что со мной должно остаться минимальное количество людей. Однако так было решено не из-за недостатка в добровольцах – совсем напротив: когда я объявил команде о своем намерении, многие пожелали сопровождать меня. Сам капитан Бартлетт[74]Note74
  Мозес Бартлетт не путать с Робертом (Бобом) Бартлеттом по кличке Ледовый Боб, капитаном экспедиционного судна Р. Пири «Рузвельт» в полюсной экспедиции 1908–1909 гг., ярым противником Ф. Кука, сыгравшим в его судьбе не последнюю роль.


[Закрыть] великодушно заявил, что он хотел бы пойти со мной, но поскольку ему необходимо возвращаться со шхуной, то готов идти в море с коком и механиком, а остальных членов экипажа предоставить в мое распоряжение.

Мне нужен был всего один спутник, так как я знал, что в этой стихии белый человек не идет ни в какое сравнение с эскимосом. Эскимосы помогали мне добровольно. Большего не стоило и желать. Я договорился с ними о том, что они помогут мне за зиму завершить все приготовления, а затем те, кого я выберу, отправятся со мной на Крайний Север. Из экипажа шхуны я выбрал себе в спутники Рудольфа Франке – одного из энтузиастов Арктики, которые были на борту судна. Он пошел с нами, чтобы испытать себя в арктическом путешествии. Это был образованный молодой немец с хорошей научной подготовкой, сильный, добродушный, всем сердцем стремившийся к настоящей работе. Такие качества были очень полезны для моего единственного спутника.

Рано утром 3 сентября я распрощался с мистером Брэдли. Вскоре шхуна медленно двинулась на юг и постепенно растаяла в дали. Я остался один на один с судьбой в семистах милях от полюса.