Текст книги "Мое обретение полюса"

Автор книги: Фредерик Кук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Итак, я был сбит с толку хаосом суждений, высказываемых как моими друзьями, так и противниками, и в течение трех месяцев боролся с ураганом событий, пережить которые смог бы не всякий смертный. Перед возвращением на родину я чувствовал себя уставшим – сказались перенесенные лишения, когда в течение года я боролся с голодной смертью. Теперь же меня закружил вихрь событий: ежедневно я читал лекции перед многотысячными аудиториями, мне приходилось встречаться с толпами благожелательно настроенных людей, посещать обеды и приемы, число которых за два месяца перевалило за двести; одновременно в моих ушах засвистел ветер гнусных обвинений, который налетал на меня со всех сторон. Я оказался в одиночестве, лишенный помощи мудрого советчика, который стал бы рядом со мной под огнем прессы, служившей моим противникам. Словно заряженные грязью ружья стреляли в меня отовсюду. На жернова мельницы подкупа текли неограниченные средства.

Мне недоставало ни денег, ни духа для участия в подобном сражении – и я отступил. Сразу же омерзительные вопли ликования раздались в стане моих врагов. Мой уход был с восторгом истолкован как признание в обмане. Моим отсутствием воспользовались – новые ложные обвинения были пущены в ход, чтобы очернить мое имя. Находясь вдали от родины, не имея возможности защищаться, я узнал, что Данкл и Луз[44]Note44
  Лица, проводившие обработку астрономических наблюдений Ф. Кука, выполненных им в походе на Северный полюс, а затем обвинившие его в подтасовке результатов наблюдений.


[Закрыть] присягнули в том, что под моим руководством сфабриковали расчеты обсерваций. Несмотря на причиненную мне боль, я верил, что отчет, который я отослал в Копенгаген, каждой своей цифрой разоблачит ту фальшивку, которая была опубликована в «Нью-Йорк таймс». Однако вердикт, вынесенный Копенгагенским университетом (вердикт нейтральный), ни единым намеком не отрицавший, что я покорил Северный полюс, истолковали как отказ датчан признать мое достижение. Это также способствовало внедрению в сознание публики представления обо мне как о самом великом обманщике, когда-либо известном людям.

Я целиком и полностью сознавал, что при сложившихся обстоятельствах только решение какой-либо беспристрастной организации, решение, основанное на приемлемых для меня доказательствах, может быть вынесено в мою пользу или оказаться нейтральным. Члены Копенгагенского университета, которые рассматривали мои документы, не были ни моими друзьями, ни лицами, заинтересованными с финансовой точки зрения в подобном дознании. Их решение было беспристрастным. Решение по делу мистера Пири, вынесенное в Вашингтоне, было нечестным, и годом позже, под давлением присяжных, два члена вашингтонского комитета были вынуждены признать, что данные Пири также не заключали в себе абсолютных доказательств.

К тому времени, когда я решил вернуться на родину, чтобы защищать свое дело, я попал в положение (я в этом уверен) беспрецедентной в истории, незаслуженной дискредитации. Ни один дурной эпитет не был плох, когда он ставился рядом с моим именем. Меня объявили бесстыдным мошенником, состряпавшим самую колоссальную ложь в истории человечества, при помощи которой ради материальной выгоды я пытался мистифицировать мир. Я сделался объектом дешевых шуток. Во враждебных газетах мое имя стало синонимом мелкого плута. Я был вынужден смотреть на самого себя как на мошенника, лжеца, пытавшегося украсть у другого человека славу, в собственных глазах я стал беспринципным негодяем, который для того, чтобы избежать разоблачения, скрылся в неизвестном направлении.

Проделанная мной научная работа, которую оценили ученые, перенесенные мной тяготы и лишения – все было забыто. Пресса ставила меня в один ряд со знаменитыми на весь мир чудаками, та самая пресса, которая потворствует проявлению самых низменных человеческих страстей и находит удовольствие в выставлении напоказ человеческого позора. Когда я окончательно понял, каким вопиющим безобразием все это было, – душа моя содрогнулась. Отчетливо увидев все это в перспективе, которую может прояснить только время, я понял, что сам, отступив по ошибке в сторону, способствовал своему падению. Только тогда я ощутил болезненные укусы позора, способного разбить куда более стойкое сердце.

Меня не слишком интересует та слава, которую мир приписывает человеку за такое достижение, как покорение Северного полюса, однако, когда результатом победы пользуются словно хлыстом, чтобы нанести неизгладимые шрамы, которые отметят судьбу человека, я вправе требовать прекращения безобразия. Я не домогался почестей у государства, не требовал ни орденов, ни денег. Я ступал по полярной пустыне, сжигаемый личным честолюбием, желая лишь преуспеть в деле, в котором проверке подверглись все физические возможности человека, а также его силы высшего порядка. Победа была честно завоевана мной. Все, что когда-либо значило для меня, – это достижение (оно неумолимо влекло меня, пока я не добился своего). Единственное удовлетворение, которое оно мне доставило, – это ощущение торжества сил человеческих, их победы над считавшимися до сих пор неодолимыми силами природы. Это наполняет меня ощущением гордости. Меня совершенно не тронули оглушительные овации, которыми я был встречен по возвращении к цивилизации. И все же мое сердце трепещет при воспоминании о рукопожатиях, которыми я обменивался с людьми сильными, великодушными. Я все еще способен испытывать волнение, когда мне протягивает руку мои соотечественник.

Что же касается славы земной и оваций, я был бы только рад разделить их, так же как и прочие материальные награды, с любым честным и мужественным соперником, существуй такой человек в прошлом или появись таковой в будущем. Я буду бороться с несправедливыми обвинениями, с клеветой, направленной против чистоты моей репутации, с бесчестьем, которым было испачкано мое имя, я буду бороться до тех пор, пока общественность не увидит объективную картину.

Я никого не мистифицировал своим якобы мифическим достижением. За все то, о чем я когда-либо заявлял, мной уплачено тяжким трудом, невероятными физическими усилиями, твердостью духа, выносливостью и терпением, такими жертвами в личной жизни, о которых знают только члены моей семьи.

По этой причине во второй половине 1910 г., после годичного отдыха, я, как и намеревался, вернулся на родину. Я предполагал, что к этому времени мои враги успеют высказать обо мне все, что только возможно, полемика уляжется и у меня появится возможность высказаться, то есть последнее слово останется за мной.

Ранее, в разгар полемики, когда я вернулся на родину после утомительного путешествия на Север, я оказался совершенно неподготовленным к неожиданному вихрю событий, и надо признать, что не справился с теми обвинениями, глупыми и преступными, которые были мне предъявлены. Что бы я ни сказал – каждое мое слово искажалось и извращалось жаждущей сенсации прессой, которая, подливая масла в огонь, извлекает из подобного выгоду. Иногда мне кажется, что ни одному человеку, родившемуся под Солнцем, еще не приходилось подвергаться такому изощренному, настойчивому преследованию, никого так не оболгали, превратно не истолковывали, не превращали в мишень для насмешек, ни о ком не распространяли такого количества небылиц, как обо мне. Когда я перечитываю ту ложь, малую и великую, которую в течение почти года печатали обо мне по всему свету, меня охватывает чувство безнадежности. Порой, когда я вспоминаю о том, как мне присвоили титул самого чудовищного в истории лжеца, мне хочется разразиться сардоническим смехом.

Вернувшись на родину, чтобы защищаться открыто и честно, я сказал, что любое заявление о достижении Северного полюса с абсолютной точностью, то есть математически точное определение того острия иголки, вокруг которой вращается земной шар, должно приниматься с некоторыми оговорками ввиду невозможности произвести безупречную обсервацию. (Пири тоже вынужден был признать это перед комиссией конгресса.) Я узнал, что мои слова были истолкованы и широко разрекламированы как «признание»; я узнал также, что в газетах и журналах печатались специально подобранные искаженные выдержки из моего рассказа. В сотнях газет меня изображали человеком, признавшимся в подлоге, либо безумцем, объяснившим свое поведение приступом сумасшествия. Полные ответы на предъявленные мне обвинения (поскольку некоторые мои полемические замечания затрагивали интересы мистера Пири) были запрещены для публикации согласно контракту, который я счел необходимым подписать ради того, чтобы представить на рассмотрение публики свое хотя бы сравнительно не искаженное заявление; публика к тому времени успела ознакомиться с отчетом Пири о его путешествии.

Я нашел страницы газет моей родины закрытыми для публикации своих заявлений, в которых упоминались бы имена моих врагов; все это происходило из-за предубеждения, сложившегося против меня во время моего отсутствия не без помощи влиятельных друзей мистера Пири. В американской прессе вообще невозможно добиться публикации опровержения на клевету. Я был почти в безнадежном положении, потому что вся пресса страны занималась печатанием неверных сведений обо мне. Однако справедливость, доброта и душевная щедрость американского народа, присущий ему дух честного соревнования были готовы прийти мне на помощь. Я понял, что мой народ был бы только рад, я сказал бы, страстно желал узнать правду.

Именно этот дух честного соревнования ободрил меня после кампании посрамления, которая чуть было не сломила меня, это он подсказал мне поведать публике полную, непреложную правду о себе и о своем достижении, в которое я продолжаю верить, рассказать, глядя правде в глаза, чтобы истина об открытии Северного полюса стала известна всему народу, чтобы история вынесла свой приговор па основании полного, беспристрастного и честного изложения событий. Я вовсе не пытаюсь обратиться к какой-либо группе ученых-географов, я обращаюсь к людям всей планеты и впервые представляю самые неопровержимые доказательства своей победы, доказательства, какие могут только существовать. На этих записях зиждется моя убежденность.

Достиг ли я Северного полюса? Когда я вернулся в лоно цивилизации и объявил, что центр полярной области достигнут, я верил, что действительно побывал в точке, к которой в течение трех столетий стремились многие храбрецы. Я все еще верю, насколько позволительно человеку утверждать это, что стоял в самом центре полярной области. Если я ошибся, если находился лишь приблизительно в той точке (отчего и возникла полемика), я утверждаю: это была ошибка неизбежная, которую мог совершить каждый. Пребывание в той точке с абсолютной точностью было бы случайностью. Но я никогда не отрицал, что мистер Пири достиг полюса либо его окрестностей с достаточной точностью. Я отрицаю только то, чтобы кто-то другой мог определить местоположение полюса точнее. Я не согласен с тем, что мистер Пири был лучше меня экипирован для покорения полюса, лучше меня снабжен инструментами для того, чтобы определить местоположение этой магической точки. Ввиду того что по своей сути чисто научная проверка всегда объективна, я убежден, что у меня были более благоприятные, чем у Пири, шансы для более аккуратного, научного отыскания полюса. Я достиг цели, когда высота солнца над горизонтом была порядка 12°, и, следовательно, определил местоположение полюса математически точнее, чем мистер Пири, который мог наблюдать солнце при высоте менее 7 град. Его заявление основано на трех обсервациях солнца, находившегося на весьма малой высоте. Однако такое доказательство точности неубедительно.

Поскольку астрономическое определение местоположения не может считаться адекватным (я поясню это в должном месте моей книги), я каждые сутки контролировал свое местоположение (как в самом центре полярной области, так и в пути), каждый час измеряя длину тени на протяжении всего долгого полярного дня. Тень от любого предмета удлиняется или укорачивается по мере того, как солнце восходит к меридиану или опускается к горизонту, но в центральной точке, где в течение суток солнце совершает полный оборот над горизонтом, практически находись на одной высоте, длина тени от любого предмета остается неизменной. Пользуясь обсервациями такого типа, настолько простыми, что их суть понятна даже ребенку, я располагал достаточно надежным средством для отыскания приблизительного местоположения полюса. Этот метод, который, кажется, до сих пор не приходил в голову другим исследователям Арктики, помог мне обрести уверенность.

В своей книге я предлагаю читателям подробное описание моего путешествия – я расскажу о том, как достиг своей цели и почему верю, что совершил это. На основании этого рассказа мой народ вынесет мне приговор. Я поведаю также историю недостойного заговора, направленного на то, чтобы подорвать репутацию невинного человека, заговора, сложившегося оттого, что приоритета в достижении полюса домогался по-животному эгоистичный, неразборчивый в средствах соперник. Я расскажу о своей душевной трагедии, перед которой бледнеет радость покорения полюса, меркнет на фоне трагедии надломленной души человека, чьи гордость и честь втоптали в грязь.

Только после того, как вы, дорогие читатели, прочтете эту книгу, я прошу вас, честно заглянув в душу мне и самим себе, вынести свое решение. Ведь только прочитав книгу, вы узнаете всю правду обо мне и о том, на что я претендую, о заговоре, направленном на мою дискредитацию, об обвинениях, выдвинутых против меня, о мотивах моего поведения. Настолько настойчивой, широко организованной была враждебная мне кампания прессы, кампания, развернутая моими врагами, настолько вопиюще несправедливыми были обвинения, выдвинутые против меня, настолько обильно распространялась ложь, сфабрикованные истории, фальшивые признания людей, настолько громкими были вопли лжецов, мошенников и обманщиков, что оправдаться, вывести истину па свет белого дня оказалось колоссально трудной задачей.

От меня потребовалось немало выдержки, чтобы вернуться на родину и смотреть людям в глаза после всего того, что было сказано обо мне. Когда неистовствовали враги, когда крайне враждебно настроенные репортеры травили меня словно редкого зверя, травили для того, чтобы сожрать, мне пришлось обуздывать самого себя, чтобы не ввергнуться в недостойную драку, хотя сама природа оправдывает применение тактики тигра в подобных случаях… Я встретился со своим народом и нашел его честным и понимающим, Я обвинил врагов во лжи – и они замолчали. Какой бы титанической ни казалась задача предложить честную игру там, где так долго царили предубеждения, я уверен в успехе. Я верю в беспристрастность и справедливость своего народа, всегда склоняющегося в пользу здравого смысла, желающего распознать черты истинного намерения, достойного похвалы честолюбия и подлинного достижения.

2 В ГЛУБЬ ПОЛЯРНОЙ ГЛУШИ

Яхта «Брэдли» покидает Глостер. Магические просторы арктических морей. Воспоминания о честолюбивых мечтаниях детства. За полярным кругом. В плену полярных чар.

3 июля 1907 г., часов в семь-восемь вечера, яхта «Джон Р. Брэдли» тихо отошла от причала в Глостере[45]Note45
  Небольшой порт в заливе Массачусетс, неподалеку от Бостона (США)


[Закрыть] и, развернувшись форштевнем в сторону океана, отправилась в историческое плавание поарктическим морям. Распустив новенькие паруса сверкая безупречной белизной корпуса, вкоричневатом отсвете заката яхта казалась большой серебряной птицей, опустившейся на залитые солнцем воды гавани. На борту все было спокойно. Я стоял в одиночестве, пристально всматриваясь в даль, разглядывая рыбачью деревушку на берегу, и чувствовал, как сильно билось мое сердце. Это было последнее виденное мной селение родины, которую я покидал на долгие годы, а может быть, навсегда.

Вдоль берега, у самой воды, были беспорядочно разбросаны ветхие, побуревшие от непогоды сарайчики для лодок, коптильни и скромные, миниатюрные домишки рыбаков, в окнах которых зажигались огоньки. В бухте вокруг нас лениво покачивались на волнах рыбачьи лодки. Бородатые люди в широкополых шляпах, покуривая глиняные или кукурузные трубки, сушили снасти.

Другие лодки, нагруженные трепещущей, отливающей серебром треской, проходили мимо. Повсюду на берегу разгружали рыбу. Сквозь розовые лучи заката оттуда доносились голоса людей, а с моря – какие-то крики, брань рыбаков. Готовясь к предстоящему празднику,[46]Note46
  4 июля – День независимости, национальный праздник США.


[Закрыть] деревенские мальчишки опробовали петарды, и взрывы, сопровождаемые шипением, сотрясали воздух. Время от времени по небу проносилась бледная ракета. Однако наше отплытие не было отмечено ни единым свистком. Толпы любопытных не собрались на причале, чтобы проводить нас.

Наша арктическая экспедиция родилась без обычной шумихи. Она была подготовлена за один месяц и финансировалась спортсменом, которому хотелось всего-навсего поохотиться на Севере. Пресса безмолвствовала. Мы не обращались за помощью к правительству, даже не пытались собрать средства у частных лиц – средства, необходимые для того, чтобы в пульмановском вагоне с помпой отпраздновать наше отплытие. Хотя втайне я лелеял в душе честолюбивую надежду покорить Северный полюс, у нас не было какого-либо четко разработанного плана.

Господин Джон Р. Брэдли и я, встретившись в «Холанд-Хаузе» в Нью-Йорке, просто договорились организовать арктическую экспедицию. Полагаясь на мой опыт, мистер Брэдли поручил мне экипировку экспедиции и снабдил достаточными средствами на необходимые расходы. Я купил глостерскую рыболовную шхуну. Мы переоборудовали судно, перестелили палубу, подкрепили корпус для плавания во льдах. Чтобы уменьшить пространство, занимаемое обычно угольным бункером, и одновременно добиться преимуществ самоходного судна, я решил установить на судне бензиновый двигатель. Итак, на борту было собрано все, что могло оказаться полезным во время путешествия на Крайнем Севере. Поскольку для плавания в полярных водах, где вообще можно потерять судно, характерны всяческие отсрочки вплоть до года, здравый смысл подсказал мне приготовиться ко всяким неожиданностям.

Что касается нужд моей собственной экспедиции, то я имел на борту яхты большой запас древесины гикори[47]Note47
  Американский дуб, отличающийся прочной древесиной. Использовался в кораблестроении.


[Закрыть] для изготовления нарт, инструменты, одежду и прочее снаряжение, накопленное мной за годы участия в предыдущих экспедициях. Кроме всего прочего у меня была тысяча фунтов пеммикана.[48]Note48
  Легкая и высококалорийная пища, приготовленная из высушенного мяса и животного жира, заимствованная полярными исследователями у североамериканских индейцев. Джордж Де-Лонг, например, в условиях тяжелого перехода по дрейфующим льдам особо отметил: «Мы не съедаем нашей дневной порции – 400 граммов пеммикана, и странно, что и собаки не справляются со своей порцией. Пеммикан нам очень нравится, едим его три раза в сутки, и все-таки 400 граммов в день для нас слишком много» (Длс. Де-Лонг. Плавание «Жаннетты». Л., 1936, с. 318). Примерно такое же количество пеммикана входило в дневной рацион Ф. Кука и его спутников (см. ниже, с. 148 и далее) при походе на полюс.


[Закрыть] Эти запасы, предусмотренные на случай кораблекрушения или зимовки, одновременно были необходимым снаряжением для моего путешествия на полюс. Когда позднее я все же решился на покорение полюса, с судна мне выделили дополнительные запасы, которые были выгружены в Анноатоке.[49]Note49
  Самое северное поселение эскимосов на берегу пролива Смит. Было выбрано Ф. Куком в качестве зимовочной базы из-за удобства местоположения, наличия эскимосов, согласившихся участвовать в его походе на полюс, и хорошей охоты.


[Закрыть] Запас пеммикана, доставленный на берег там же, позже пополнился мясом моржей и жиром, которые я приготовил во время долгой зимовки вместе с Рудольфом Франке[50]Note50
  Рудольф Франке – американец немецкого происхождения, зимовавший вместе с Ф. Куком в Анноатоке в 1907–1908 гг., а позднее сопровождавший его к исходному рубежу маршрута к полюсу – мысу Свартенвог (Столуэрти на современных картах) на острове Аксель-Хейберг.


[Закрыть] и эскимосами.

По мере того как яхта, словно паря в воздухе, уходила в океан и ночь опускалась над рыбачьей деревушкой с ее теплыми домашними огоньками, подобными мигающим звездам на небосклоне, я почувствовал, что наконец-то пустился в путь, указанный мне судьбой. Я еще не знал, сумею ли пройти по этому пути желания своего сердца; я не осмеливался ни о чем загадывать. Я покидал родину накануне празднования ее освобождения, я решился жить в мире, где хозяйничают голод и смерть, чьи владения лежали в тысяче миль к северу от меня.

Дни проходили однообразно, лишь изредка наблюдались смутные очертания земли к западу от нас, вокруг расстилалось море. Меня почти не волновало ощущение того, что я отправился в путешествие, которое может обернуться походом на Северный полюс. Эта главная цель, питавшая меня надеждой, казалось, существовала помимо меня. На переходе до Сиднея я был занят собственными мыслями. Мне вспомнились дни раннего детства, то странное честолюбие, которое снедало меня уже тогда, преодоленные трудности в жизни, все благоприятные обстоятельства, которые сопутствовали мне в этой экспедиции.

Из раннего детства – о нем у меня сохранились лишь смутные, легкие, словно всплески воды, воспоминания – я унес беспокойство, которое терзало мою неокрепшую душу, – стремление к чему-то неясному, неосознанному, к какой-то неведомой цели. Я полагаю, это было одним из проявлений мечтаний «туманной юности», что позднее преображается в стремление к достижению какой-нибудь эффектной цели. Мое детство не было счастливым. Еще ребенком я чувствовал какое-то неудовлетворение собой, и, как только во мне пробудилось сознание, я стал ощущать на себе давление словно удвоенного бремени: меня одолевали страсть к исследованиям (что позднее проявилось в странствиях) и нужда, необходимость сводить концы с концами. Я постоянно ощущал уколы жала бедности, которая мало того что мучает человека, словно перемалывая его своими неумолимыми жерновами, но может порой подстегнуть его – заставить поверить в собственные силы, толкнуть вперед, к достижению какой-нибудь удивительной цели.

Когда я был совсем маленьким, меня неумолимо манил к себе запретный для меня плавательный бассейн. Однажды, когда мне едва исполнилось пять лет, я почувствовал сильное искушение измерить глубину бассейна – и я бросился в воду, на самую середину, туда, где не мог уже достать дна, и чуть было не расстался с жизнью. Никогда не забуду этого. Я почти выбился из сил, зато научился плавать. С тех пор мне кажется, что я только тем и занимаюсь в жизни, что пытаюсь выплыть, борясь за свою жизнь.

Жалкая нищета и непосильный труд отметили мои школьные годы. После смерти отца я, совсем еще мальчишка, приехал в Нью-Йорк. Я торговал фруктами на рынке, копил деньги и не знал, что такое радости жизни. Те дни отчетливо встают в моей памяти.

Позднее я занялся бизнесом в Бруклине – продавал молочные продукты и на жалкие вырученные гроши изучал медицину.

В то время честолюбие, которое одолевало меня, не имело определенного направления. Только позднее, совершенно случайно, я нашел то, на чем оно сфокусировалось. В 1890 г. я закончил Нью-йоркский университет и был уверен (кто в молодости чувствует себя иначе?), что обладаю незаурядными качествами и исключительными способностями. Кабинет-приемная был должным образом оборудован, и мое беспокойство, связанное с быстрым исчезновением денег, улетучилось: стоит лишь обзавестись вывеской – и толпы пациентов наводнят приемную. Прошло шесть месяцев – ко мне обратились только трое.

Я вспоминаю, как просиживал в одиночестве длинными зимними вечерами. И вдруг, развернув однажды газету, я прочитал, что Пири готовит свою экспедицию 1891 г. в Арктику. Не могу объяснить своих ощущений – передо мной словно распахнулась дверь тюремной камеры. Я почувствовал первый, неумолимый зов Севера. Победить неизведанное, бросить вызов ледяной твердыне – вот что предназначалось мне, вот когда но-настоящему взыграл во мне тот самый импульс честолюбия, родившийся во мне еще в детстве, а может быть, еще до моего появления на свет, импульс, который так долго подавлялся, когда я умирал с голоду. Теперь страсти вздымались в моей груди неудержимой волной.

Я вызвался добровольцем сопровождать Пири в экспедиции 1891–1892 гг. в качестве хирурга. Принес ли я какую-либо ощутимую пользу – об этом сказано другими.[51]Note51
  Об отзыве Р. Пири по поводу деятельности Ф. Кука в его экспедиции 1891–1892 гг. см. Предисловие, а также кн. Пири Р. По большому льду к северу. Спб., 1906, с. 405–406.


[Закрыть]

Только побывав в Арктике, можно понять ее очарование, то очарование, которое заставляет людей рисковать жизнью и, как я понимаю это сейчас, переносить неслыханные невзгоды вовсе не ради материальной выгоды. Арктика очаровала и меня. Когда «Брэдли» пробирался на север, я по-прежнему испытывал это чувство, а теперь, как это ни горько, расстался с ним.

В экспедиции Пири и последующих экспедициях, в которых мне довелось служить, я не получал ни цента.

Вернувшись из первой экспедиции, я все же умудрялся сводить концы с концами врачебной практикой, хотя нуждался всегда. Несколько раз я пытался организовать на компанейских началах экспедиции в Арктику. Эти попытки провалились. Тогда я постарался вызвать интерес общественности к исследованиям в Антарктиде; это также не увенчалось успехом. Затем у меня появилась возможность присоединиться к бельгийской антарктической экспедиции,[52]Note52
  Имеется в виду экспедиция Андреа-на де Жерлаша на «Бельжике» в 1897–1899 гг. с первой зимовкой в водах Антарктики. Старпомом этой экспедиции был молодой Р. Амундсен, с которым Ф. Кук подружился. Р. Амундсен остался верен этой дружбе, несмотря на самые тяжкие обвинения в адрес Ф. Кука (см.: Амундсен Р. Моя жизнь, т. V. М.-Л., 1937, с. 26)


[Закрыть] и снова я работал без денежного вознаграждения.

По возвращении из Антарктиды я вынашивал планы покорения Южного полюса и долгое время работал над созданием устройства для достижения этой цели – автомобиля, способного передвигаться по льду. И снова меня поджидала финансовая неудача. Разочарование разжигало мое честолюбие, терзало душу, подталкивало к решительным действиям. Мне хотелось бы, дорогие читатели, чтобы вы не забывали о том психическом настрое, в котором я пребывал, который питал мою решимость: я должен, обязан был добиться успеха. К свершению подвига людей подводит внутренняя убежденность, однако она может привести и к поражению.

После антарктических приключений последовало лето в Арктике,[53]Note53
  В 1901 г. Ф. Кук плавал в Арктику на «Эрике» для медицинского обследования Р. Пири по заданию Арктического клуба – полуофициальной организации, финансировавшей и поддерживавшей все экспедиции Р. Пири начиная с 1898 г.


[Закрыть] откуда я вернулся лишь для того, чтобы отправиться в глубину Аляски. Мне удалось покорить вершину Мак-Кинли. После возвращения из аляскинской экспедиции однообразные дни, проведенные мной в бруклинской конторе, показались мне тюремным заключением, мысли мучили и терзали меня. Подвернись случай, думалось мне, и я добьюсь успеха. Эта мысль преследовала меня неотступно. Я убедил себя в том, что покорение полюса (предприятие, на выполнение которого я затратил шестнадцать лет[54]Note54
  Видимо, Ф. Кук считает от 1891 г., когда он участвовал в Северо-Гренландской экспедиции Р. Пири (1891–1892), в ходе которой, однако, не планировалось достижения полюса.


[Закрыть]) вполне реально.

У меня не было средств. Работа в экспедициях не принесла ничего, а весь мой доход от врачебной практики был вскоре истрачен. Если вам не приходилось испытывать дьявольские объятия бедности, которая мучает человека, преследует его по пятам, то вы не поймете того состояния раздражения и озлобленности, в котором я пребывал.

Мне оставалось только ждать, и судьба была благосклонна ко мне – я познакомился с мистером Джоном Р. Брэдли. Мы задумали осуществить арктическую экспедицию, в которую я в должное время и отправился. Путешествие привлекало мистера Брэдли как заядлого спортсмена; он надеялся на большую охоту в Арктике. Моим желанием в то время было возвращение к морозным просторам Севера, и эта экспедиция предоставляла мне возможность завершить работу по изучению эскимосов, начатую еще в 1891 г.

Конечно, я и мистер Брэдли обсуждали проблему покорения Северного полюса, однако это не было решающей предпосылкой моего предстоящего тогда путешествия. Однако чисто подсознательно эта мысль словно витала над всеми остальными – я чувствовал, что это путешествие может привести меня к окончательному решению. Вот почему, словно не сознавая, для чего это делаю, я выложил из собственного кармана все до последнего цента, приобретая дополнительные запасы на случай, если решусь оставить судно.[55]Note55
  Когда меня называют самым великим лжецом в истории, иногда я сознаю, что обо мне было сказано больше лжи, чем о ком-либо из смертных. Я совершил много ошибок. Те, кто не привык кривить душой, согласятся со мной. Мое заявление о том, что я первым достиг Северного полюса, может оспариваться вечно. Однако, когда я вспоминаю всю ложь, малую и великую, которая словно прилипла ко мне, мной овладевает безразличие ко всему на свете. В качестве иллюстрации к расхожим анекдотам обо мне позвольте сослаться на глупую историю с леденцами. Кто-то распустил слух о том, что я собирался достичь полюса, подкупая эскимосов этими сластями. После моего возвращения с Севера, во время лекционного турне по Соединенным Штатам, я с вящим раздражением замечал повсюду коробки с «леденцами Кука», выставленные напоказ в витринах кондитерских магазинов. На мое имя в отели доставлялись сотни фунтов этих конфет с благодарственными записками от их изготовителей. Повсюду мне приходилось выслушивать и читать почти в каждой газете, как я завлекал эскимосов к полюсу конфетами, подвешенными у тех на веревочке веред носом. Я никогда не реагировал на это, как и на многое другое, что печаталось обо мне. Насколько мне известно, мы не брали с собой никаких леденцов, ни одному из моих эскимосов не довелось отведать этих злополучных конфет. В числе многого из того, во что заставили поверить публику, было, мнение, будто мистер Брэдли и я – оба замыслили это путешествие с целью покорения Северного полюса. На самом деле только в Анноатоке, убедившись, что складываются благоприятные обстоятельства, я окончательно решил идти к полюсу и сообщил о своем намерении мистеру Брэдли. Общественность была введена в заблуждение, будто мое предприятие щедро финансировалось. Действительно, первоначально запланированная охотничья экспедиция стоила немало. Расходы мистера Брэдли составили 50 тысяч долларов, но мое путешествие дальше на север, которое стало продолжением похода на яхте, стоило сравнительно недорого.


[Закрыть]

На борту «Брэдли», уже идущего на север, мои планы все еще не сложились окончательно. Даже если бы я, прежде чем мы покинули Нью-Йорк, твердо намеревался достичь полюса, то и тогда я не стал бы испрашивать какого-то разрешения на это от каких-то неведомых мне властей, о которых имел весьма смутное представление. Хотя впоследствии нас сильно критиковали за такое незаметное отплытие, я всегда считал, что полюс взывал лишь к моему личному самолюбию. Этот зов был для меня тем голодом сумасшедшего, который я должен был удовлетворить.

Ясная погода сопровождала нас вплоть до Сиднея на мысе Бретон. От этой точки мы пересекли залив Святого Лаврентия, затем хорошим ходом вошли в пролив Белл-Айл. В середине июля, холодным безрадостным днем, мы прибыли в Батл-Харбор – городишко на юго-восточной оконечности Лабрадора, где к нам присоединился мистер Брэдли. Он опередил нас по железной дороге и на каботажных судах после того, как в Нью-Йорке принял кое-какое участие в подготовке шхуны к плаванию.

Утром 16 июля мы покинули скалистые берега Северной Америки и направились в Гренландию. В этом районе над морем почти постоянно висит густой туман. Взор застилает медленно колышущаяся серая масса, которая, словно вуалью, призрачным саваном скорби, покрывает все вокруг. В этом тумане слышны звуки сигнальных рожков рыболовных суденышек и очень часто – голоса самих невидимых рыбаков. Однако на этот раз пласты тумана время от времени медленно приподнимались над морем, и мы видели выступающие из серой пелены мрачные, иссеченные непогодой острова и полосы открытой воды, усеянные десятками ньюфаундлендских лодок, с которых ловили треску. Лодки прочно оккупировали эти воды.

Мы вошли в струю арктического течения, и, покуда судно встречало форштевнем этот поток, я подумал, что, может быть, это течение пришло сюда от некоего таинственного источника на самом полюсе.

Продолжая путь, мы вошли в Дэвисов пролив. Там мы встретили противные ветры, которые громоздили огромные волны. Это послужило хорошим испытанием мореходных качеств нашего «Брэдли». Судно в самом деле держалось молодцом.

Задолго до того как показались берега Гренландии, мы стали свидетелями тех красот, которые может предложить путешественнику только Север. Подобно огромным сапфирам, в золотом море плавали айсберги. Громоздящиеся массы льда величественно вздымались, ослепляя и радуя своим великолепием. Шхуна вошла в удивительно желтое море, поверхность которого вскоре словно покрылась расплавленным серебром. Поразительно яркие краски Севера не уступают цветовой гамме тропических морей, однако здесь они поражают неким стальным налетом, напоминая о суровом сердце своего края. Так или иначе иногда мне казалось, что все это великолепие – мерцающее в воде отражение еще не видимых нам ледяных гор Гренландии.

Мы перекладывали руль с борта на борт, обходя айсберги, огибали плоские массы плавающего льда, чтобы не напороться на предательские подводные «шпоры». Мы медленно продвигались по этой волшебной водной стране в районы, богатые животными. Это было поразительное зрелище: под лучами солнца в воде плескались тюлени, они дремали на ледяных полях, будто хотели показать нам, что на Севере тоже существуют контрасты холода и тепла. Часто взмахивая крыльями, чайки стрелами проносились во всех направлениях. Резвились дельфины, демонстрируя свои быстрые, плавные прыжки, а несколько китов дополнили эту магически притягательную, будто нереальную картину.

Наконец на горизонте смутно обозначился берег, окутанный сияющей пурпурно-золотистой пеленой. Посвежело, паруса наполнились ветром, скорость шхуны увеличилась. Мы постепенно приближались к Хольстейнсборгу и взяли на один румб ближе к берегу. Ярко освещенная, с четкими тенями земля вырисовывалась подобно барельефу, и нам казалось, что ее можно достичь за какой-то час. Но то был оптический обман, какой наблюдается в прозрачном воздухе в Скалистых горах. На самом деле земля, кажущаяся совсем близко, была от нас на расстоянии по меньшей мере 40 миль.[56]Note56
  Мера длины, принятая в то время в англосаксонских странах. Различают милю морскую и сухопутную. Ф. Кук в книге приводит длины в морских милях. 1 морская миля = 1,852 км.


[Закрыть] На фоне морозной синевы виднелись глубокие долины, покрытые медлительными, столетиями ползущими ледниками. обрывающимися в море, иссеченные ветрами мысы. Это была земля горделивого отчаяния.