Текст книги "Мое обретение полюса"

Автор книги: Фредерик Кук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Мы взяли еще на один румб ближе к берегу. Ветер оставался попутным и сильным. Шхуна, неся всю, до последнего квадратного дюйма,[57]Note57
  Мера длины, принятая в англосаксонских странах. Дюйм = 2,54 см.


[Закрыть] парусину, летела вперед.

Затем перед нами предстали скалистые острова, орошаемые облаками брызг, избитые дрейфующими ледяными полями. Там в изобилии гнездятся гаги, которые проводят короткое лето в Арктике. Мы увидели внушающие ужасы утесы цвета терракоты и кордовской кожи, где устроили себе жилища мириады птиц. Шумным облаком они вились над этими утесами, оглашая окрестности хриплыми криками. В бинокль нам удалось рассмотреть, сколь характерны для этой земли крошечные пятна растительности цвета тюленьей кожи и изумруда. Эти пятна были настолько крошечными, что пришлось только удивляться капризу Эрика Рыжего,[58]Note58
  Викинг, якобы первый высадившийся в 982 г. в Гренландии и давший название острову («Зеленая земля») с целью привлечь колонистов. Ранее, около 875 г., Гренландию видел с моря другой викинг – Гунбьерн.


[Закрыть] заставившему его назвать это побережье Гренландией, что рисует воображению роскошные деревья и кустарники и вообще буйную растительность. Ни одна земля на свете, наверное, не была названа так неверно, конечно, если только этот Эрик не был любителем грубых шуток.

Промеж высоких мысов вглубь уходили фьорды – извилистые отроги, рукава моря, тянущиеся на многие мили. Эти спокойные, запертые берегами воды – излюбленные охотничьи и рыболовные угодья эскимосов. В наши дни они охотятся и ловят рыбу так же, как это делали столетия назад их предки. Эскимосы одеваются в шкуры животных, и лишь иногда на ком-либо мелькнет пестрая датская тряпка. Большинство эскимосов все еще пользуются копьями и острогами и, таким образом, хотя бы внешне, остаются в жизни такими же, какими их видел сам Эрик.

Это изрезанное фьордами побережье, низкие острова, айсберги, плавучие ледяные поля, избитые непогодой мысы в красочные картины животной жизни доставляют наблюдателю огромное удовольствие, но в то же время эти края сулят самые страшные опасности для мореплавания. Дело не только во множестве подводных камней и льдин – там нет маяков, которые отмечали бы эти опасности, а на горизонте всегда маячат признаки неумолимо надвигающихся штормов. Покуда мы шли вдоль берега, наши штурманы проводили ночи, полные тревог и волнений. Чем дальше на север мы продвигались, тем короче становились ночи, ярче дни, и это в сочетании с эпизодически возникающим сиянием несколько разряжало напряженную обстановку.

В должное время из глубины этой северной синевы вынырнул во всем великолепии остров Диско – мы пересекли Северный полярный круг. Теперь нечто вроде небесного маяка непрерывно освещало путь шхуне. Стоя на палубе далеко за полночь, мы наслаждались зрелищем увеличенного в несколько раз солнца, сияющего низко над кромкой студеного моря. С берега веял ветерок, море словно струилось золотистой зыбью, а небо прорезали топазовые и малиновые полосы. Купаясь в этом неописуемом сиянии, громоздящиеся высокими стенами бока одних айсбергов выставляли напоказ богатую палитру постоянно сменяющих друг друга радужных красок, остроконечные вершины иных казались минаретами из позолоченного алебастра. То тут то там, словно распущенные из-под зенита чьей-то невидимой рукой, в небе протянулись длинные ленты шелковистых малиновых и серебряных облаков.

Медленно, неуклонно солнце поднималось все выше, заливая небо и море глубоким, переходящим в малиновый, оранжевым сиянием; айсберги искрились яркими рубинами, халцедонами и хризопразами. Этот вихрь красок достиг еще большего эффекта, когда в самой его середине вздыбил к небу свои нахмуренные утесы остров Диско – огромное черное пятно на фоне ярких цветовых контрастов. Пелена жемчужного цвета, словно крадучись, застилала горизонт и, постепенно обволакивая эти воды, придавала окружающему мягкие, спокойные синие оттенки. Все завернулось в тени, приняло искаженные формы, великолепные краски растаяли. Мы ушли на покой с таким ощущением, будто плавание в сторону полюса было обыкновенным развлекательным путешествием по волшебным, магическим водам. Первое настоящее видение Арктики – полуночное солнце – сопровождало меня в сновидениях, словно предсказывая мне успех, по которому истосковалось мое сердце.

На следующее утро, когда мы вышли на палубу, то увидели, что шхуна стремительно мчится вперед по огромным волнам. Террасы утесов острова Диско, монотонность которых скрашивал только что выпавший снег, были всего в нескольких милях от нас. Крики чаек и кайр разносились эхом от скалы к скале. Картина были лишена того великолепия красок, что мы наблюдали накануне. Солнце медленно выплывало из-за облаков мышиного цвета. Айсберги отливали ядовито-синим, а море катило гряды темных, цвета черного дерева, валов. Хотя почти не ощущалось ветра, разыгралось волнение. Мы почувствовали, что надвигается шторм, и поспешили укрыться в гавани Годхавна.[59]Note59
  Хорошая (добрая) гавань.


[Закрыть] Это название красноречиво говорит о тех опасностях, которыми изобилует побережье, – настолько необходима эта гавань для моряков.

Когда мы вошли в узкий пролив, который извивается между низкими, словно полированными скалами, а затем вводит в гавань, двое эскимосов на каяках вышли навстречу, чтобы служить нам лоцманами. Приняв их на борт, мы вскоре отыскали удобную якорную стоянку, укрытую от ветра и волнения. Мы спустили на воду вельбот и отправились на берег, чтобы нанести визит губернатору.

Губернатор Фенкер сердечно приветствовал нас на небольшом

пирсе и пригласил к себе домой, где нас радушно встретила его жена – молодая, хорошо воспитанная датчанка.

Жизнь в городке била ключом. Все жители, включая собак, сбежались на прибрежные скалы и во все глаза смотрели на шхуну. Дома губернатора и его помощника – инспектора, самые примечательные в городе, были выстроены из дерева, привезенного из Дании, и покрыты толем. Хотя они и были скромных размеров, но казались слишком большими и как-то не гармонировали с отполированными льдом скалами. Рядом ютилось около двадцати эскимосских хибар, почти квадратных, построенных из дерева и камней, щели между которыми были туго законопачены.

Мы отложили визит в хижины аборигенов и пригласили губернатора вместе с супругой отобедать на шхуне. Мелодии, которые воспроизводил наш фонограф, стали сюрпризом для гостей и вызвали слезы ностальгии у кроткой женщины.

На всем побережье Гренландии прибытие судна – большое событие. Жизнь в этих отдаленных местах настолько бедна ими, что появление судна всегда вызывает оживление. Как только мы появились на берегу, девушки-эскимоски – эти крошки в странных штанишках – решили устроить танцы и всех пригласили принять в них участие. Моряки восприняли это известие с радостью и, получив разрешение капитана, вразвалку отправились на берег, оставив на борту только вахтенных. Это были не совсем обычные, полуночные танцы, ведь ярко светило солнце и ночь сверкала броскими красками.

Прежде чем выбрать якорь, мы выполнили необходимые ремонтные работы на шхуне и наполнили танки пресной водой. Подгоняемые беззаботным ветром, который словно торопился обогнать нас западнее Диско, на следующее утро мы прошли узкий пролив, известный под названием Вайгат. Когда я стоял на палубе, разглядывая проплывающие мимо айсберги, сверкающие подобно гигантским бриллиантам в прозрачном, серебристом свете утра, в моей душе стало расти некое чувство – оно пульсировало в такт движению судна, – подсказывавшее мне, что каждая отсчитанная минута, каждая пройденная миля приближает меня к таинственному центру Земли, к достижению которого я внутренне приготовился, но который все еще казался мне нереальным, недостижимым. Я содрогнулся от собственных мыслей.

К полудню мы дошли до устья Уманак-фьорда, испытывая сильное искушение зайти в его восхитительного спокойные воды. Зов Крайнего Севера не разрешил нам сделать это, и вскоре хорошо приметный Свартенхук (Черный крюк) – огромный скалистый утес замаячил на горизонте. За ним постепенно прорисовывалась длинная цепочка тех самых островов, в гуще которых затерялся Упернавик – место, где можно встретить последние следы цивилизации или хотя бы напоминание о ней. Ветер усилился, однако горизонт оставался чистым. Мы неслись на запад по крутым волнам в лабиринте островов, рассеянных вдоль южного побережья залива Мелвилл.[60]Note60
  Северные берега залива Мелвилл были исследованы Айвиндом Аструпом. когда тот был членом экспедиции Пирн 1894–1895 гг. Аструп был также н в первой экспедиции Пири в 1892 г. и служил бесплатно. Он зарекомендовал себя преданным делу человеком, поддерживал во всем Пири и помогал ему, когда тот в 1892 г. совершил переход через ледники внутренней Гренландии. В 1893 г. Аструп серьезно отравился пеммиканом двадцатилетней давности. Это произошло оттого, что Пири совершенно беззаботно поставил ему негодное для употребления продовольствие. Оправившись, Аструп в сопровождении надежного проводника-эскимоса двинулся на юг. В невероятно сложных условиях он исследовал и нанес на карту контуры ледяных барьеров, ледники, горы и прибрежные острова в заливе Мелвилл. Это была серьезная работа, настоящее исследование. Вернувшись, он обработал собранные материалы и опубликовал их, принеся известность и славу экспедиции, которая в остальном окончилась неудачей. Эта публикация вызвала гнев Пири, и он публично оскорбил Аструпа. Тот, совсем еще молодой человек с чувствительным сердцем, сильно страдал от такой несправедливости и едва не лишился рассудка. Аналогичные оскорбления Пири обрушивал и на головы других, и в конечном счете на меня самого, например в своей клеветнической, «липовой» телеграмме. Неделями Аструп отказывался говорить о чем-либо, кроме как о низости Пири по отношению к нему и его спутникам, которых Пирн обвинил в позорном дезертирстве. Затем совершенно неожиданно Аструп вернулся в Норвегию, и мы узнали о его самоубийстве. Так из-за узколобости, несносной жестокости Пири была загублена человеческая жизнь. Это не прямое убийство, однако случившееся ужасно, так как жизнь молодого, благородного человека была погублена по милости трусливого и ревнивого эгоиста.


[Закрыть]

Далее нам предстояло окунуться в настоящее царство льдов, единственными обитателями которых были немногочисленные эскимосы.

На следующий день, сняв часть парусов и работая двигателем, мы зашли глубоко в залив Мелвилл и там столкнулись с полями пакового[61]Note61
  Пак – эскимосское название льда с учетом местной специфики, как правило, многолетнего. Именно в этом значении, как термин, вошел в научную литературу.


[Закрыть] льда. Мы решили поохотиться. Для этого надо было прижаться ближе к земле. Там-то впервые нам и напомнили о себе великие силы Севера – молодой лед сцементировал плавающие вокруг нас поля, и на несколько дней мы оказались запертыми в замерзшем море.

Дни вынужденного бездействия все же доставили нам огромное удовольствие, потому что медведи и тюлени на льду позволили нам прекрасно на них поохотиться. Однако постоянно грозившая опасность заставила нас пристально наблюдать за поведением шхуны. Чертов Палец – высокая скала, похожая на палец человеческой руки, указывающий в небо, маячил перед нами, будто подзывая к себе. Пронизывающий ветер налетал с берега.

Лед стонал. Гаги, кайры и чайки издавали резкие, тревожные крики – по-видимому, они предчувствовали наступление шторма.

Трое суток паковый лед сжимал нас в своих объятиях. Затеи мерцание льда на берегу прекратилось, он стал безобразно серого цвета. Пак, окружавший судно, начал угрожающе потрескивать, небо на юго-западе потемнело.

Ветер зловеще замер. Воздух словно сделался гуще. Все мы ощутили какое-то непонятное беспокойство. Я, хорошо знакомый со штормами на Севере, мог предсказать, что крупного волнения не будет. Среди пакового льда это явление редкое, так как айсберги, плоские льдины и небольшие плавающие обломки их сглаживают волны. Даже когда пак вскрывается и на поверхности моря образуются водные прогалины, вода в них как бы густеет под воздействием низких температур и остается спокойной. Я знал наверняка, что свирепый ветер освободит шхуну, и тогда в открытом море придется уповать лишь на ее прочность.

Не успели мы отобедать, как услышали свист ветра в снастях. Выскочив на палубу, мы увидели, что на юге над морем клубится облако, напоминающее пар или дым, как при извержении вулкана. Сумрак на горизонте быстро сгущался. Ветер завыл угрожающе, зловеще: это завывание сопровождалось шипением. При сером, стального цвета освещении мы увидели, как вокруг на почерневшей воде вздымается и опускается лед. Это вселило в нас ужас. Подобные горам айсберги дрожали и раскачивались, а льдины издавали странные, неслыханные звуки.

Внезапно впереди начал открываться проход. Быстро поставив косой парус – остальные паруса были туго укатаны, мы под двигателем стали продвигаться к нему. Мы перевели дух, когда нам удалось продвинуться еще западнее, но настоящее облегчение почувствовали, оказавшись на открытой воде.

Стоило нам выбраться из ледяного плена, как вокруг с головокружительной быстротой стали вздыматься волны. Черные, как сама ночь, они казались нам опаснее льда, потому что были повсюду и злобно разбивались о ледяные стены. Ветер зашел по часовой стрелке и усилился до свирепого, неумолимого урагана. Словно резиновые мячики, раскачивались и подпрыгивали в море айсберги. Шторм грохотал так, что казалось, будто стреляли из орудий. К счастью, мы были в безопасности на борту судна и, взяв курс на запад, вскоре оказались далеко от ловушки, в которую нас заманил лед.

Шторм продолжал бушевать, но мы уже ничего не опасались, потому что верили в свое судно, которое выдерживало штормы даже на Большой Ньюфаундлендской банке.

Судно черпало носом воду, раскачивалось с борта на борт с такой силой, что реи едва не касались воды. Ледяная вода гуляла по палубе. Пошел дождь. Вскоре мачты и снасти покрылись ледяной коркой. Затем повалил снег, превратив скользкую, покрытую льдом палубу в поверхность, напоминающую наждачную бумагу. Температура воздуха была не слишком низкой, но ветер пронизывал до костей. Наши матросы вымокли до нитки, и их одежда по-

крылась ледяной коркой. Однако, несмотря на физические страдания, они держались молодцами и выглядели как-то неестественно бодро. Постепенно мы выходили в открытое море. Часа через четыре шторм начал сдавать, и под дважды зарифленным фоком мы с ликованием наконец-то вошли в безопасные воды.

3 Что подстегивало претендентов на покорение полюса

На тернистом пути мучеников Севера. Встреча с жителями Крайнего Севера. Жизнь в каменном веке. Совместная охота. Спартанское мужество эскимоски Мане.

Последнее время я много размышлял о том, в чем же заключается очарование ослепительно белого, сурового Севера. Я не видел края более странного – восхитительного и печального одновременно. Когда мы шли по заливу Мелвилл, я чувствовал, как Север завлекает меня в свои магические объятия. Часами простаивал я на палубе в одиночестве, и солнце, этот чудовищный, вечный источник света, ослепительно сияло на горизонте, словно поджигая волны, озаряя своими лучами некое невидимое божество Севера с заледенелым сердцем. Краски и позолота словно обволакивали мой разум, и мне казалось, что я плыву по морю расплавленного солнечного света.

Часами меня снедало единственное желание – оно переполняло, пьянило меня – желание идти вперед и только вперед, туда, где не ступала нога человека. Возможно, только благодаря этому желанию человеческому существу присуще стремление превзойти других, доказать, что оно обладает физическими и умственными способностями, не имеющими себе равных, возможно, именно это желание заставляло людей отваживаться на самое трудное в мире предприятие, подвергать себя самым тяжким испытаниям. Этого не объяснить словами.

Во время моего бдения на палубе я часто думал о своих предшественниках, о тех героях, которые, сменяя друг друга на протяжении трех столетий, терпели холод и голод, пренебрегали комфортом цивилизованного мира, оставляли родных и близких, жертвовали собой ради достижения какой-то таинственной, бесплодной цели. Я с волнением перечитывал рассказы тех, кто вернулся, – рассказы, которые жгли мою душу огнем, пробуждая во мне прямо-таки сумасшедшее честолюбие. Я думал о неустанных усилиях этих благородных людей, об их разбивающих сердца неудачах, и неукротимая, стремительная волна решимости, присущая моим предшественникам, вздымалась в моей груди: я должен победить силы природы, преодолеть ледяные просторы – подобно Икару, покорившему небо, я обязан достичь той сверкающей серебром пустыни, которую люди назвали Северным полюсом.

Покуда мы резали форштевнем колышущиеся воды, я словно ощущал таинственное присутствие тех, кто остался здесь навсегда и умер страшной смертью, тех, чья плоть смерзлась в порывах леденящего ветра, иссохла от голода, тех, кто, возможно, лишь продлил агонию, питаясь плотью своих уже обреченных товарищей.[62]Note62
  Намек на случаи каннибализма в экспедиции Джона Франклина, отправившейся в 1845 г. на поиски Северо-Западного прохода и позднее пропавшей без вести, а также в экспедиции А. Грили, работавшей по программе 1-го Международного полярного года 1882–1883 гг. на острове Элсмир (см.: Арктические походы Джона Франклина. Л., 1937, с. 465; Моуэт Фарли. Испытание льдом. М., 1966, с. 283; Райт Т. Большой гвоздь. Л., 1973, с. 35, и др.).


[Закрыть] Я думал и о тех, кого не стало в мгновение ока, о тех, кого внезапно поглотила пасть вечно голодного до человеческих жертв ледяного моря. Кто-то сказал, что души бессмертны благодаря энергии великих страстей, таких, как любовь или честолюбие, которая копится в течение всей человеческой жизни. В те пьянящие, проведенные на палубе часы мне показалось, что я ощутил в себе неукротимые, неисполнившиеся желания павших, их душ, которые некогда трепетали в груди и сейчас домогаются уже невозможного, чего не сумели достичь при жизни. Я словно горел в том же огне честолюбия, который пожрал тех людей; биение моего сердца, полного любви к тем людям, будто усиливалось биением их уже мертвых сердец. Я чувствовал, как во мне (я не осмеливался доверить эти мысли даже Брэдли) неумолимо растет решимость, невзирая на все преграды, попытаться покорить полюс!

С этого времени до той самой минуты, когда я повернулся спиной к той бесплотной, отливающей серебром точке отчаяния на вершине мира, я чувствовал опьянение, неосязаемый соблазн, который воодушевлял меня, наполняя радостью, отзывавшейся в моем сердце ритмичной мелодией. Сейчас я с удивлением вспоминаю тогдашнее патетическое состояние моей души. Несмотря на все пережитое, я не жалею о волнующих часах, наполненных вечным сиянием полуночного солнца.

Мы достигли северного берега залива Мелвилл утром, и в дымке перед нами предстали крутые утесы мыса Йорк. Сильные южные ветры прибили к побережью большие ледяные поля, крупная зыбь разбивалась о колышущуюся кромку льдов, и пробиваться к берегу было опасно. Нам очень хотелось повидаться с жителя-

ми мыса Йорк, однако ледовая обстановка вынудила следовать дальше, и мы проложили курс к поселению Норт-Стар-Бей. К полудню дымка растаяла, и мы увидели вздымавшиеся из воды крутые утесы теплого малинового оттенка. Берег здесь достигает двух тысяч футов высоты. По-видимому, это остаток древнего плато, которое простирается на значительное расстояние к северу. Повсюду были небольшие ледники, которые в своем стремлении к морю сгладили утесы. В воздухе было бессчетное количество чаек, кайр, гагарок и гаг. Наши взгляды скользили по гряде высоких малиновых утесов, а затем нам открылась высокая коническая скала – ориентир, хорошо известный всем штурманам. Далее мы увидели длинную стену ледника Петовик, а за ним – простирающиеся далеко на восток искрящиеся белые просторы материкового льда, который, словно одеялом, покрывает внутренние районы Гренландии.

Небольшие, разбросанные далеко друг от друга поселения эскимосов жмутся к ледяным стенам залива Мелвилл; они были к югу от нас; массивные утесы ледника Гумбольдта – к северу; морская ширь – к западу; безжизненные внутренние районы Гренландии – к востоку.

Что же препятствует эскимосам селиться в этих местах? Здесь словно царит само изобилие, как в море, так и в воздухе и на суше. Повсюду встречаются голубые и белые песцы, есть тюлени, моржи, нарвалы, белухи, царь ледяных просторов – полярный медведь. Основная причина малочисленности здешнего населения заключается в очень тяжелых условиях существования. Здесь дорожат детьми, и женщины, замужние или нет, у которых есть хотя бы один ребенок, ценятся выше, чем бездетные.

Береговая линия в этих местах необычайно сильно изрезана. С севера на юг по прямой она простирается миль на двести, не более, а ее полная протяженность с учетом береговой ливни в проливе Вольстенхольм, заливе Инглфилд, в других бухтах, проливах и фьордах составляет четыре тысячи миль.

Мы осторожно огибали мыс Атолл. На поверхности воды лежал густой туман, почти напрочь скрывавший бесчисленные скалы и айсберги, что сильно затрудняло выбор курса. Обогнув мыс Атолл, мы вошли в Вольстенхольм-фьорд и взяли курс на поселение эскимосов в Норт-Стар-Бей.

Норт-Стар-Бей словно находился под охраной мыса, который довольно выразительно называется Столовой горой – Уманак. Когда мы подошли к этому мысу, эскимосы вышли навстречу на каяках. Я был лично знаком со многими из них, поэтому мне доставило большое удовольствие снова увидеть их лица. На борт судна поднялся и приплывший в одной из лодок Кнуд Расмуссен,[63]Note63
  Известный датский исследователь (1879–1933), участник и руководитель многих полярных экспедиций, книги которого неоднократно переводились на русский язык. Первоначально К. Расмуссен поддерживал Ф. Кука, однако позднее изменил к нему отношение.


[Закрыть] датский писатель, который жил среди эскимосов, по-видимому, для того, чтобы набраться местного колорита.

Поскольку возникла необходимость кое-что подремонтировать на шхуне, нам пришлось прибегнуть к примитивному способу докования судна, и мы вытащили его на берег. Это было сделано с наступлением полной воды. У нас погнулась лопасть винта – это было основное повреждение, – и мы выправили ее. Мы осмотрели все судно и устранили также неисправность двигателя.

Тем временем наш вельбот не стоял без дела, и наши усилия увенчались успехом – мы пополнили запасы богатой добычей – гагами и прочей дичью. Поздно вечером мы нанесли визит в Умануи. Это поселение едва ли можно назвать деревней, так как там стоят семь самых обыкновенных палаток из тюленьих шкур, живописно раскинувшихся на прибрежных скалах. Около них, дрожа от полуночного холода, собрались все мужчины, женщины и дети.

Здешние эскимосы – странные образчики человечества. Средний рост мужчины – примерно пять футов[64]Note64
  Мера длины, принятая в то время в англосаксонских странах. Фут = 30,5 см.


[Закрыть] и два дюйма, женьщины – четыре фута десять дюймов. У всех широкие, скуластые лица, неуклюжие туловища, кривые ноги, короткие и толстые руки. Кожа слегка отливает бронзой. Как у мужчин, так и у женщин угольного цвета волосы, карие глаза и короткие носы.

У каждой палатки стояла сияющая хозяйка, готовая как подобает встретить гостей, и мы ни одну из них не обошли коротким визитом. Темы разговоров были, естественно, ограниченны, как в таких случаях бывает и в цивилизованном мире. Мы справлялись друг у друга о здоровье, обменивались новостями, вспоминали умерших, говорили о родившихся детях, о заключенных браках. Затем – об удачной охоте, от которой зависело процветание или нужда. Если бы мы оказались в обществе цивилизованных людей, скорее всего завязался бы разговор о политике – здесь таких тем не касаются: эскимосам нет до этого дела и здесь не читают газет.

Самой важной новостью было то, что известный всем Миа освободился от лишних жен, чтобы добыть средства для покупки собак. Мне доверительно сообщили, что в настоящее время кроме него в поселке остался только один многоженец, у которого две жены.

Казалось бы, здесь могло процветать большое население, потому что в среднем трое пухлых смышленых ребятишек приходятся на каждую семью (младший, как правило, живописно выглядывает из кармана на спине матери). Однако условия существования в этом районе таковы, что несчастные случаи и высокая смертность снижают плотность населения.

В каждой палатке имеется приподнятая вроде платформы площадка, на которой все спят. На краю этого возвышения сидят, а по обе стороны от него располагаются каменные светильники, в которых сжигают ворвань, используя мох вместо фитиля. Над спальным местом устроено нечто вроде вешалки для просушки одежды, там также торчат несколько колышков – вот и вся мебель. Меховые одежды придают эскимосам свирепый вид, не вяжущийся с их добродушными физиономиями и сговорчивым нравом.

Пока мы наносили визиты, на борту яхты шла азартная меновая торговля. Там скопились груды мехов и моржовых бивней, которые предназначались в обмен на ружья, ножи и иголки. Все моряки, начиная с мальчишки-уборщика и кончая капитаном, внезапно разбогатели, сделавшись обладателями ценных песцовых шкур и бивней нарвала.

Эскимосы, получившие свою долю в этой игре, были тоже возбуждены. За великолепного песца, от которого эскимосу меньше пользы, чем от собачьей шкуры, он получал карманный нож, который прослужит ему полжизни! Какая-то женщина выменяла свои меховые штаны, стоившие не менее ста долларов, на красный носовой платок, которым она может повязать голову или украшать свое иглу еще долгие годы. Другая отдала свои рукавицы из медвежьей шкуры за несколько иголок и была чрезвычайно довольна такой сделкой. Толстый юноша радостно показывал всем две блестящие оловянные чашки – одну он приобрел для себя, другую – для своей будущей невесты. Он был в высшей степени счастлив оттого, что приобрел девятицентовую оловянную поделку всего за один бивень нарвала стоимостью девяносто долларов!

С наступлением полуночного прилива мы поставили шхуну на ровный киль в ее импровизированном доке на берегу. Затем с помощью вельбота и двух лодок-дори отбуксировали судно в бухту и там поставили его на якорь.

Первая встреча с моржами состоялась в Вольстенхольм-фьорде. Стояли великолепные, светлые дни, какие бывают в середине августа. Окрестности выглядели очаровательно. Шхуна стояла на якоре в Норт-Стар-Бей. Бухта казалась сверкающим озером, по водной глади его стрелами летали кожаные каяки туземцев, гоняющихся за тюленями и гагами. На низких травянистых берегах вокруг палаток из тюленьих шкур толпились женщины и дети, одетые в меха. Они спорили с собаками за обладание более удобным местом, чтобы наблюдать за странными деяниями белых людей.

Мыс был отмечен приметным ориентиром – огромной скалой с плоской словно стол вершиной, вздымавшейся к небу на высоту примерно шестисот футов. Вокруг этого гиганта со страшным го моном носились чайки, кайры и вороны. Эту скалу эскимосы с присущим им умением давать меткие названия окрестили Уманак, а свою деревушку – Умануи.

Вольсгенхольм-фьорд – обширное замкнутое водное пространство, уходящее в глубь побережья узкими рукавами – ущельями, забитыми сползающим в море материковым льдом, от которого

постоянно откалываются айсберги. В искрящейся воле отражались окрестные берега; эти отражения переливались всевозможными синими и бурыми красками, контрастируя с черными и белыми тонами земли. На западе, на фоне неба, вырисовывались, словно сработанные резцом, стены Акпони и другие острова, еще дальше стелилась серая, как сталь, дымка, которая окутывала море – эту дорогу, ведущую к полюсу.

Целые флотилии айсбергов крейсировали в разных направлениях, волоча за собой словно хвосты кильватерные струи, сверкающие подобно голубому хрусталю.

Еще дальше, милях в десяти от нашего наблюдательного пункта, в море противоборствовали течения. Небольшие льдины медленно кружились там, как в водовороте. На них расположились стада моржей. Нам не было видно самих зверей, но их резкие голоса, звенящие в холодном воздухе, как радиотелеграфные сообщения, словно призывали нас к действию. Мистер Брэдли не выдержал, и началась подготовка к сражению.

Мы располагали моторной лодкой (самое важное оружие в охоте на моржей), специально построенной для этой цели. Ее выкрашенный в белое, чтобы имитировать льдину, складной тент в собранном виде напоминает спину кита. Под таким истинно арктическим камуфляжем мы надеялись поохотиться на моржей.

Взяв на буксир окрашенные белой краской две лодки-дори, мы посадили туда двух приглашенных на охоту эскимосов-гарпунеров. Эскимосы в каяках вскоре изумились, увидев, что их скорость не шла ни в какое сравнение с нашей. Впервые в жизни они потерпели поражение в родной стихии. Столетиями эскимосы верили в то, что каяк – самое быстроходное судно в мире. Конечно, их обгоняли большие суда белых людей, но у тех, по представлениям эскимосов, были неземные крылья, и поэтому они в расчет не принимались. Однако обычный вельбот с двигателем внутреннего сгорания заставил эскимосов вытаращить от удивления глаза, как это делают любопытствующие тюлени. Все просились на борт нашего суденышка, чтобы посмотреть, как мы заставляем его двигаться: они считали, что мы кормим его ружейными патронами.

Около часа мы мчались вперед, пока не заметили большой ледяной блин, усеянный черными бугорками. «Авек! Авек!» – закричали эскимосы. Такие же крики неслись над маслянистыми водами и с других лодок. Моржи расположились примерно в трех милях к юго-западу; малым ходом мы прошли еще две мили. Тем временем мистер Брэдли готовил суденышко к охоте. Руководство тактическими действиями было передано Миа. Помощник капитана сидел на руле. Я дергал за рычаги управления бензинового движка. Направление атаки было выбрано перпендикулярно к ветру; когда мы приблизились к «дичи», движок остановили.

Мы разглядывали стадо в бинокль, и наши сердца учащенно забились. Животные оказались огромными самцами с блестящими бивнями, которыми они разили друг друга в борьбе за место поудобнее. Одни из них нежились на солнце, лениво поворачивая головы то в одну, то в другую сторону, другие спали, время от времени тихо похрюкивая во сне. Пока их туши колыхались в сытой дремоте, их органы пищеварения, словно откладывая счет в банке, вырабатывали тот самый жир, которым им предстояло расплатиться с нами в этой азартной игре.

Осторожными гребками мы бесшумно продвигались вперед, а каяки подкрадывались к моржам, чтобы гарпуны вовремя вступили в дело. Эскимосская тактика охоты основана на тщательном изучении повадок моржей. Засыпая, зверь обязательно ложится носом к ветру. Он держит уши настороже и готов уловить любой шум с любого направления; глаза моржей во время краткого пробуждения немедленно осматривают горизонт. Однако поле зрения у моржа весьма ограниченно. Только слух и обоняние позволяют ему обнаружить опасность на большом расстоянии. Мы осторожно приближались, берясь за весла только тогда, когда все моржовые головы были опущены. Наконец мы подошли на триста ярдов[65]Note65
  Мера длины, принятая в то время в англосаксонских странах. Ярд = 0,91 м.


[Закрыть] Изготовив свои смертоносные приспособления, эскимосы в каяках сблизились ярдов на пятьдесят. Настал самый ответственный момент. Совершенно неожиданно раздался какой-то неясный тревожный звук. Твари проснулись и в испуге попрыгали в воду: Повернув каяки, эскимосы поспешно отступили, ища спасения рядом с вельботом. Это стадо было уже не про нашу честь. Моржи как стрелы пронеслись под водой и осмелились всплыть только на безопасном расстоянии от нас.

Обшарив в бинокль окрестности, мы приметили в двух милях от нас еще одну группу животных. На этот раз Брэдли, словно сам Нимрод,[66]Note66
  Великий охотник античных сказаний.


[Закрыть] принял командование. Каяки и самих эскимосов мы подняли на борт. Тактику изменили. Вместо того чтобы подкрадываться к животным, мы решили взять их внезапным броском и больше не заботились ни о направлении ветра, ни о шуме. Мы дали полный газ и понеслись словно миноносец. Приблизившись к стаду, мы сбросили на воду каяки с эскимосами, и они, не получив от нас никаких инструкций, решили держаться поодаль.

Подобравшись к животным на 200 ярдов, мы сорвали брезентовый тент и начали мощную бомбардировку. Моржи не успели даже проснуться, внезапное нападение ошеломило их. Чуть дернувшись всем туловищем, они один за другим роняли тяжелые головы, так как были удобной мишенью для снайперов с вельбота, который курсировал на малом ходу вокруг ледяного блина. Спаслись немногие. На льдине остались бивни, мясо, шкуры в количестве, достаточном для того, чтобы надолго удовлетворить наши нужды. Дело оказалось совсем не трудным – все преимущества современных методов охоты проявились с блеском.

Умануи – одна из шести деревень, в которых этим летом проживало племя из 250 человек. Для того чтобы ближе познакомиться с этим интересным народом, продолжить меновую торговлю и хоть немного развлечься необычной охотой, мы решили посетить большую часть их поселений.

Утром мы выбрали якорь и с легким попутным ветром направились дальше на север. День был серый, но море оставалось спокойным. Скорость яхты не слишком воодушевляла, и мистер Брэдли предложил спустить вельбот, чтобы пострелять уток, погоняться за моржом, если представится случай, или за чем угодно, что только плескалось в волнах. Мы взяли с собой гарпунное ружье, так как надеялись, что рано или поздно покажется кит, однако оно так и не порадовало нас, оказавшись малоэффективным оружием. На вельботе мы умудрились обойти вокруг шхуны – настолько неторопливо ползла она по Вольстенхольм-фьорду.