Текст книги "Оковы прошлого"
Автор книги: Франсуаза Бурден
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Вы с ума сошли?! – взорвалась их мамаша. – Сейчас же успокойтесь и перестаньте вопить. Предупреждаю вас, отец только что приехал!
Вместо того чтобы умолкнуть, дети с радостными криками, толкаясь, вылетели в коридор. Уже на пороге Луи притормозил и повернул назад.
Вот, держи, – сказал он, подходя к Альбану. – Мы нашли это.
У него в руке был бумажник из зернистой кожи, старый и потрепанный. Альбан взял бумажник, повертел в руке и увидел инициалы – «Ф. Э.».
Где ты его взял? – с интересом спросил он у Луи.
Я его не брал! – стал оправдываться мальчик.
Ладно. Спрошу по-другому: откуда он у тебя?
Мы играли в прятки. Я помогал Анне залезть в шкаф в большой комнате, знаешь, в той, что в конце коридора, там еще шторы с птицами, а окна выходят...
–Я понял.
Ну, Анна дрыгала в шкафу ногами, чтобы забраться поглубже, и задела эту штуку. Она там застряла между рейками.
Спасибо, Луи, – сказал Альбан, ероша волосы мальчика. – Полагаю, ты проверил, что в бумажнике?
Ребенок смутился и, краснея, кивнул.
Только скверные дети бывают такими любопытными, – напомнила ему Софи.
Там были лишь обрывки старой бумаги, – не глядя на мать, пояснил Луи. – Ни монет, ни бумажных денег, ничего!
Да, тебе не повезло, – улыбнулся Альбан. – Ведь тому, кто нашел клад, полагается компенсация. Ладно, беги!
Луи не заставил себя просить дважды, а Софи потянулась к бумажнику.
В те времена кожаные изделия были отменного качества!
Она протянула руку, чтобы взять его и как следует рассмотреть, но Альбан спрятал бумажник в карман джинсов.
Это бумажник моего отца. Я прекрасно его помню, потому что Феликс торжественно клал его на стол перед собой, а потом выдавал нам деньги на карманные расходы. Это ценная вещь, я рад, что дети его нашли.
Альбан ни разу не заходил в родительскую спальню, и, естественно, ему даже в голову не приходило открыть шкаф.
Я считаю, что им нельзя позволять рыться, где вздумается. Просто дьяволята, а не дети!
На то они и дети!
Альбан ласково улыбнулся Софи, но этого явно было недостаточно, чтобы ее задобрить.
Ты такой терпеливый, такой великодушный! Браво! Однако ответственность за их воспитание лежит на мне, а я, хоть и ломака, но стараюсь все и всегда делать правильно!
Она с насмешливой улыбкой повернулась к Валентине, с нетерпением ожидая реакции.
Ну, это ведь шутка. – Альбан решил отвлечь внимание на себя.
С ловкостью прирожденного оратора Софи сменила тон.
Может, и так, – промурлыкала она, – но мне было очень больно это слышать.
С обиженной миной она крутнулась и вышла из кухни, даже не хлопнув за собой дверью.
Вот незадача! – вздохнул Альбан.
Отныне о надежде на улучшение отношений между Валентиной и Софи можно было забыть.
–Хочешь, я пойду попрошу прощения? – неохотно предложила Валентина.
Он с удивлением взглянул на нее и пожал плечами.
Шутишь?
Если Софи намеревается злиться все выходные, будет лучше, если она выпустит пар прямо сейчас.
Ну подуется немного, и что? Все женщины обожают дуться!
Его замечание застало Валентину врасплох. Неужели он считает, что они с Софи похожи? Хотя может статься, это всего лишь шутка, цель которой – разрядить обстановку. Но в любом случае Валентине было неприятно, что Альбан отнес ее к расплывчатой категории «все женщины».
Здравствуйте, прекрасная дама! – громко приветствовал ее Жиль, входя. – Я умираю с голоду. Скоро за стол?
Он расцеловал Валентину в обе щеки, воспользовавшись моментом, чтобы шепнуть:
Так это вы назвали мою супругу ломакой? Наша вам благодарность...
Сбитая с толку, Валентина уставилась на Жиля, но не успела ответить, потому что в кухню вернулась Софи с детьми. Они принесли пирог и кексы, которые Жозефина приготовила к обеду и ужину.
–Жо никогда не устает, честное слово! Она все утро возилась с тестом! – объявила Софи.
Казалось, ее настроение улучшилось, она даже улыбалась всем без исключения.
После полудня, – добавила она, – мы с детьми пойдем гулять к морю. Кто меня любит, тот идет со мной!
Жиль заявил, что с удовольствием составит им компанию, а Альбан вопросительно посмотрел на Валентину.
Хорошая мысль, – с энтузиазмом откликнулась она.
Чтобы не усложнять ситуацию, лучше было пойти вместе со всеми. В любом случае прогуляться по пляжу рука об руку с Альбаном ей будет очень приятно. Валентина подошла к Софи и предложила помочь с приготовлением обеда.
* * *
Об отцовском бумажнике Альбан вспомнил вечером, когда снимал джинсы, совсем мокрые, потому что они с Жилем и детьми играли в догонялки у самой кромки пенного прибоя. Они резвились на пляже до захода солнца назло холодному ветру, от которого слезились глаза и хлюпали носы. Валентина и Софи поджидали их в тепле, укрывшись в блинной, где каждую угостили бокалом сидра.
Подобрав бумажник с кафельного пола ванной, Альбан осознал, что мог запросто уронить его в песок. Надо же было умудриться забыть о находке, которая лежит у него в кармане с самого утра! Старина Фрейд называл это ошибочным действием... Альбана интересовало все, что касалось отца, и, тем не менее, любая информация о нем приводила его в смущение, заставляла чувствовать себя неловко, хотя он сам не мог понять почему. Потерять в один день обоих родителей при столь драматических обстоятельствах – для подростка тяжелая психологическая травма. Альбан похоронил ее в глубинах сознания и ни за что не хотел вспоминать о ней.
Как и говорил Луи, в отделении для хранения купюр не было ничего, кроме двух пожелтевших листочков бумаги. Альбан присел на край ванны и развернул первый лист. Чтобы разобраться в терминах и понять, наконец, о чем идет речь, ему пришлось перечитать бумагу несколько раз. Это была рекомендация добровольно поместить больного в психиатрическую клинику. В дом умалишенных! Поразительно было и то, что документ был датирован тысяча девятьсот восемьдесят первым годом. Значит, за два года до самоубийства Маргариты семья хотела отправить ее в сумасшедший дом? Ошибки быть не могло: имя пациента – Маргарита Эсперандъе, урожденная Гамийи. Рекомендации врача были категоричны. Недоставало только подписи супруга. В отведенном для этого месте чернильной ручкой было начертано: «Не разрешаю! Клянусь тебе, этому не бывать!»
Что бы это могло значить? – пробормотал Альбан.
Никто и никогда на его памяти не упоминал о душевной болезни матери. Они с братьями привыкли думать, что причиной самоубийства была депрессия, временное помутнение рассудка. Им так было сказано, и они поверили.
Потрясенный этим открытием, он торопливо развернул второй документ. Это был фирменный бланк фарфоровой фабрики, исписанный отцовским почерком, испещренный помарками. «Бедные мои родители, – прочел Альбан, – вы должны меня простить... но дальше так продолжаться не может... скоро случится несчастье... я не могу расстаться с ней несмотря на все то, что она нам... ничего не говорите мальчикам, Коляʹ ничего об этом не помнит...»
Это путаное, бессвязное, малопонятное письмо, судя по всему, осталось незаконченным. Вероятнее всего, оно так и не попало в руки Антуана и Жозефины.
Что они должны простить?
По телу Альбана прошла дрожь. Он аккуратно свернул оба документа и положил назад в бумажник. Прежде чем подступать с расспросами к Жо, он поговорит с Жилем и Коляʹ.
Альбан принял обжигающе-горячий душ, ополоснулся холодной водой и оделся. Большинство ванных комнат «Парохода», как и эта, были просторными, с множеством шкафчиков, зеркал в человеческий рост и украшенных трафаретной росписью комодов. Альбан как раз натягивал толстый ирландский свитер, когда вошла Валентина. Было очевидно, что она удивилась, застав его здесь.
Ты замерз? – спросила она, указывая на осевший на окнах пар. – Принимал теплую ванну?
Нет, просто освежился, – рассеянно ответил Альбан.
Он думал о своем и смотрел на нее невидящими глазами.
Жиль внизу? – нервно спросил Альбан. – Мне нужно с ним поговорить.
Он смотрит телевизор с детьми.
Валентина стала стягивать с себя одежду – решила переодеться к ужину. Оставшись в нижнем белье, она с улыбкой открыла дверцу одного из шкафчиков, уверенная в том, что сейчас Альбан подойдет и обнимет ее. Ее нагота никогда не оставляла его равнодушным: стоило ей расстегнуть блузку или снять футболку, и Альбан терял голову. Но, к своему огромному удивлению, она услышала:
До скорого, дорогая.
Когда Валентина обернулась, Альбана в ванной уже не было. Разочарованная, она покопалась в своих вещах и выбрала короткое узорчатое трикотажное платье. Сколько пройдет времени, прежде чем очертания ее тела начнут меняться? Ведь наступит день, когда скрывать беременность станет невозможно... Это случится через два месяца? Или через три?
Она посмотрела на себя в зеркало: сначала анфас, потом сбоку. Альбан без ума от ее плоского животика, узких бедер и длинных ног. Но пройдет совсем немного времени, и будет ли он желать ее так же неистово, как сейчас?
Неистово? О сегодняшнем вечере этого не скажешь. А раз так...
V-образное декольте на платье было очень глубоким, но Валентина намеренно не стала скреплять его брошью. Она надела оригинальную цепочку, сережки, аккуратно подкрасила глаза и завершила свой туалет каплей духов. Женщина, которая отразилась в зеркале, показалась ей весьма соблазнительной, и все же на пороге Валентина на мгновение остановилась. Как и все женщины, она была кокетливой, старалась нравиться Альбану, возбуждать в нем желание и (когда ей этого хотелось) заставляла его терять голову. Однако, помимо этой вечной игры в «кошки-мышки», она испытывала отчаянную потребность в его любви. Любви настоящей, долгой, плодотворной. Любви, которая ведет к браку, рождению детей и счастливой совместной старости.
Пора перестать бояться. Я должна ему сказать.
Ну почему ей так тяжело признаться в том, что она беременна и для нее это – счастье? Валентина дала себе обещание поговорить с Альбаном сегодня же, когда они будут лежать, прижавшись друг к другу, в тихой и темной спальне.
Что ж, спустимся в ров со львами!
Хотят того родственники Альбана или нет, ей придется занять место в семье Эсперандье.
* * *
Было два часа ночи, но братья все еще беседовали в кухне. Первой, ближе к полуночи, ушла спать Малори – субботний день в магазине выдался суматошным. Чуть позже ее примеру последовала Софи, следом за ней, засыпая на ходу, ушла Валентина. Жиль и Коляʹ послушно остались «пропустить по последнему стаканчику» – Альбан еще до начала ужина попросил их задержаться.
После прочтения найденных в отцовском бумажнике документов они оба пребывали в состоянии шока. Ни один из братьев не мог дать находке хоть сколько-нибудь логичного или правдоподобного объяснения. Сравнив детские воспоминания, они пришли к выводу, что им мало что известно о родителях, хотя далеко не все можно объяснить длительным пребыванием в пансионах.
Мне кажется, что я куда лучше знаю Антуана и Жо. Они были ближе к нам несмотря на разницу в возрасте, больше занимались нами, больше...
Жиль в раздумье замолчал. Он пытался понять, почему дед и бабушка стали для них роднее отца и матери, словно поменялись с ними местами.
Папа много работал, – напомнил Коля. – Он всегда был на фабрике, даже по субботам.
Но в будние дни мы тоже не бывали дома, – вставил Альбан.
Это правда, но были же каникулы и выходные!
Вспомни, Жиль, нам всегда хотелось побыть втроем, чтобы всласть поболтать. Эти бесконечные истории про учителей и девчонок... Когда я перебрался в комнату на третьем этаже, мы проводили там каждую свободную минуту!
Ты говоришь о времени, когда мы были подростками. А я спрашиваю, как все было, когда мы были маленькими!
Тогда мы держались за юбку Жо, а не за мамочкину.
Альбан встал, чтобы подбросить в печь полено.
Нужен приток воздуха, или начнет дымить, – дал совет Жиль.
Альбан сел на корточки перед печью и слегка отодвинул заслонку. Старший и младший братья между тем погрузились в размышления. Наконец заговорил Коляʹ:
Ну что, выпьем по последнему? Нужно взбодриться. Мне противно говорить об этом.
Альбан обернулся и посмотрел на Жиля, который, нахмурив брови, откликнулся:
Тебе противно? Почему?
Не знаю. Я чувствую себя виноватым, поскольку не очень сожалел о том, что родители умерли. Я только притворялся огорченным. Наверное, был еще слишком глупым, чтобы осознать случившееся. Но на кладбище я так и не смог заплакать, и мне было ужасно стыдно. Вот это я прекрасно помню!
Жиль приблизился к Коляʹ и ласково потрепал его по плечу.
Не злись на себя. Тебе тогда было тринадцать, все подростки такие. Кстати, ты не припоминаешь ничего, что могло бы объяснить слова «Коля ничего об этом не помнит»?
Если бы я хоть что-то вспомнил, то не стал бы тянуть до утра, чтобы тебе признаться, – ответил Коляʹ, подавляя зевок.
Жиль, который любое дело привык доводить до конца, снова взял в руки письмо. Он один смог расшифровать большую его часть несмотря на помарки, и все же суть ускользала от понимания.
За что он просил прощения? Ведь очевидно, что все неприятности были из-за нашей матери, он тут ни при чем. Я старше вас, но не помню ничего примечательного. Если у нашей семьи и есть какая-то тайна, то ее тщательно оберегают.
И снова мы возвращаемся туда, откуда начали, – вздохнул Альбан. – Давайте спросим у Жо, прямо, без обиняков.
Ну уж нет, Жо мы оставим в покое! – взорвался Коляʹ. – Вы думаете, ей приятно будет вспоминать о тех временах? Думаете, она мало страдала? Потерять сына, невестку, мужа! Да она сбежала из дома, только бы пореже вспоминать о тех, кого ей пришлось хоронить. И теперь вы хотите пристать к ней с расспросами – «почему?», «да как же так!», «а ну-ка вспомни!»? Оставьте мертвых в покое! Если они унесли свои тайны с собой, тем лучше для нас!
Ошеломленные этой неожиданной вспышкой, Жиль и Альбан растерянно переглянулись. Милашка Коляʹ, мечтатель и фантазер, которого ничто не могло вывести из равновесия, и вдруг такой взрыв гнева! Жиль откинулся на спинку стула и, тщательно выбирая слова, наставительным тоном обратился к младшему брату:
Не думаю, что Жо любила свою невестку. По-моему, мы не сделаем ей больно, если спросим о Маргарите.
Ты сам слышишь, что говоришь? – крикнул Коляʹ. – О Маргарите! А ведь она – твоя мать! Между прочим, ни один из нас до сих пор не назвал ее в разговоре матерью...
Его гнев внезапно утих. Он опустил голову, словно хотел спрятаться от любопытных взглядов братьев.
Извините, что накричал на вас. Неделя выдалась тяжелой, мне нужно отдохнуть. Я иду спать.
Чокнемся, и иди, – примирительно предложил Альбан.
Он только что налил кальвадос в три граненых хрустальных стакана, которые в свое время предпочитал их дед Антуан. Этот почтенный господин приобщил внуков к традиции праздничными вечерами дегустировать знаменитую яблочную водку, но каждому из братьев прежде пришлось дождаться своего пятнадцатилетия.
Давайте подведем итог, – сказал Жиль, который без конца ерошил рукой волосы, что свидетельствовало об интенсивных размышлениях. – Возможно... мама была душевно больна. Врачи рекомендовали отправить ее в больницу, но отец так и не смог на это решиться. И все члены семьи сошлись во мнении, что не следует рассказывать об этом детям, что, должен согласиться, очень разумно. Думаю, нам действительно не стоит расстраивать Жо, вспоминая эту старую историю. Единственное, что меня по-настоящему беспокоит, – не сочтите меня эгоистом, – это передаются ли душевные болезни по наследству.
Он какое-то время не решался продолжать, но все же сказал с виноватой улыбкой:
Я не хочу каждый раз, когда кто-то из моих детей вдруг засмеется или заплачет, спрашивать себя, все ли в порядке у него с головой.
Не говори глупостей, Жиль, – воздев очи к небу, проворчал Альбан.
Я адвокат, а не врач, и тем более не психиатр! – возразил Жиль. – Но если есть хоть минимальный шанс, самый ничтожный, я должен об этом знать.
Он снова взял бумагу, в которой шла речь о помещении матери в психиатрическую больницу, и стал ее перечитывать.
Подпись врача неразборчива... И все-таки его можно найти.
При условии, что он практикует, не уехал в другой конец страны и вообще еще жив, – возразил Альбан. – Эта бумажка была написана двадцать семь лет назад!
Коляʹ залпом выпил свой кальвадос и протянул стакан Альбану.
Еще пару капель, будь добр. Послушайте, я все равно думаю, что лучше забыть эту историю. Твои дети, Жиль, абсолютно нормальны, и ты это прекрасно знаешь.
Как знать... Думается, мать тоже была нормальной, когда отец сделал ей предложение. Симптомы появляются со временем, я где-то об этом читал... Я все выясню, можете на меня рассчитывать!
Прислонившись к стене у печки, Альбан переводил взгляд с одного брата на другого, размышляя о том, что они по-разному отреагировали на новость. Жиль был решительно настроен разузнать побольше, организовать настоящее расследование, а Коля явно желал только одного – поскорее захлопнуть этот ящик Пандоры. А что же он сам? Хочет ли он сам узнать, что произошло много лет назад в стенах этого дома? Узнать, что на самом деле случилось с его родителями?
–Ладно, – поднимаясь, сказал Коля. – Мы решили, что Жо оставим в покое, верно? И не будем рассказывать женам, оставим это между нами.
Неопределенно махнув братьям рукой, он, покачиваясь от выпитого алкоголя, а может, и от усталости, вышел.
Жиль дождался, пока шум шагов в коридоре затихнет, и сделал Альбану знак присесть рядом с ним.
Почему Коляʹ так к этому отнесся? – спросил он.
Потому что он любит, чтобы все было хорошо, без намеков и недомолвок. Ты его знаешь, ему нравится, когда все гладко.
Счастливчик! – усмехнулся Жиль. – Но я, в отличие от него, не витаю в облаках. Меня эта история беспокоит. А тебя?
Да. А точнее, и да и нет. Меня разбирает любопытство, и в то же время я боюсь. Я бы не хотел узнать что-нибудь ужасное о своей семье, понимаешь?
Ужасное? Ты преувеличиваешь! А пока, если ты не против, я заберу эти бумаги с собой. Если хочешь, оставь бумажник у себя.
Я положу его туда, где Луи его нашел.
Зачем? «Пароход» не музей, Альбан, в котором вещи нельзя перекладывать с места на место. Тем более что скоро ты приведешь рабочих и все здесь разломаешь!
Я не стану ломать, я буду ремонтировать.
Они обменялись улыбками, испытывая удовольствие от того, что так хорошо понимают друг друга. Потом решили, что и им уже пора спать. На площадке второго этажа братья пожелали друг другу доброй ночи, и Альбан поднялся выше. На «свой этаж», как он привык говорить.
Валентина уже крепко спала, но она оставила ему записку на подушке.
«Разбуди меня, когда придешь. Я тебя люблю».
Зачем будить ее среди ночи? Валентина была так красива во сне, что Альбан ненадолго замер у кровати – блестящие волосы разметались по подушке, тонкая золотая цепочка сползла на щеку. В этой непринужденной позе Валентина казалась очень молодой и очень ранимой. Альбаннаклонился, погладил ее лоб, поправил цепочку. Подобрал с паркетного пола книгу на английском, закрыл ее и положил на стол. Никогда в жизни он не испытывал к женщине такого сильного чувства. Валентина стала ему необходима, он не представлял свое будущее без нее. Но он боялся спугнуть ее, не хотел, чтобы у нее создалось впечатление, будто он решил запереться с ней в этом доме, поэтому избегал серьезных разговоров, страшился произнести главные слова. Если он так скоро снова заговорит с ней о браке, не захочется ли ей бросить все и убежать? Он старше ее, у него нет профессии, он заставил ее уехать из Парижа... Конечно, Валентина уверяет, что ей очень нравится вилла, но он прекрасно видит, что здесь она чувствует себя... потерянной, что ли? Если ты не родился в этих стенах, легко ли привыкнуть жить в таком огромном здании? Тем более что этой зимой придется померзнуть... А может, ей будет страшно, если он станет отлучаться из дома? Положа руку на сердце приходилось признать, что желание вернуть «Пароходу» былое великолепие – идея эгоистичная и неразумная...
Альбан обошел кровать и лег на своей половине. Трещина на стене, казалось, стала еще больше.
«Ты смотришь на нее вот уже тридцать лет. Вы росли вместе».
А сколько еще найдется таких трещин, если обойти все комнаты? Может, в болезни матери сыграло свою роль постепенное разрушение дома – осыпалась штукатурка, блекли обои, растрескивались оконные и дверные проемы... Если верить Жо, Маргарита медленно чахла, ожидая, когда ее Феликс вернется с работы, но почти никогда не выходила на улицу.
«Я сам расспрошу Жо. Потихоньку, издалека, не задавая прямых вопросов...»
Как и Жилю, ему хотелось знать. Неожиданно Альбан вспомнил признание стюарда, которое тот сделал ночью во время одного из дальних перелетов: «Худшие сюрпризы преподносят нам близкие. Люди, которых мы, как нам кажется, знаем как облупленных, оказываются чужаками, способными на все, в том числе на самое страшное». Стюард тогда был в депрессивном состоянии – жена недавно ушла от него к другому, но в его словах была немалая доля истины. Что мы знаем о наших близких помимо того, что они хотят нам открыть?
Альбан погасил ночник и удивился, какой глубокой вдруг показалась ему темнота. Небо, должно быть, сплошь затянуло тучами, не пропускающими лунного света, даже самого тоненького лучика. Лежа в чернильной тьме с открытыми глазами, Альбан представлял себе дом со всеми его комнатами. Под длинным скатом крыши приютились самый верхний, четвертый, этаж и чердак. Не так давно Альбан поднимался туда, чтобы проверить состояние остова, и вспомнил о матери и ее трагической смерти, но это воспоминание было мимолетным. «Забудьте об этом, мальчики», – повторяла Жо на тысячи ладов. Братья так и сделали, потому что это было самым легким решением. Антуан и Жо оплакивали смерть их родителей, сами они – нет.
Альбан закрыл глаза и попытался думать о чем-нибудь другом. Например, о кабине пилотов в «Боинге» или в «Аэробусе». .. Интересно, какая она в легендарном А380[8], недавно вышедшем с заводов Тулузы? И что чувствует пилот, садясь за штурвал такого самолета?
«Господи, только не об этом!»
Что успокоит его разум, поможет заснуть? Альбан тихонько придвинулся к Валентине, обнял, не потревожив ее сон. Неужели он стал настолько уязвимым, что для того, чтобы успокоиться, ему нужно ощущать живое тепло лежащей рядом женщины? Куда подевались его любовь к независимости, упорное нежелание связывать себя сентиментальными чувствами, умение получать удовольствие от того, что спишь один, растянувшись поперек кровати? Перестав быть командиром экипажа, он превратился в робкого влюбленного?
«Нет, все не так. Я любил Валентину и до аварии. Любил по-настоящему. Думаю, с самого первого дня я знал, что полюблю ее».
Безотчетным движением он прижал ее к себе еще сильней, и Валентина что-то пробормотала, не просыпаясь. Альбан ослабил объятия и сделал глубокий вдох. Будущее представлялось ему в виде вопросительного знака, а с сегодняшнего дня – и прошлое тоже. Если время безмятежности и покоя и придет, то не скоро. Хотя именно здесь, в недрах «Парохода», он надеялся найти убежище.
4
Ну, пожалуйста, Жо, не будь злюкой! – настойчиво просил Давид.
Не хочу!
–Даже ради меня?
Ради тебя, говоришь... – вздохнула она.
Жо ласково взглянула на Давида и открыла-таки ящичек стола. В ее руках появилась колода карт – стертых, выцветших, с загнутыми уголками.
–Хочешь, я подарю тебе новую? – широко улыбаясь, предложил он. – И не одну, а десять, если это тебя порадует!
Шутишь? Это мои любимые карты, они говорят со мной.
Перетасовав колоду, она раскинула ее перед Давидом веером, рубашками кверху.
Выбери семь.
Он повиновался и одну за другой протянул Жозефине семь карт.
Накрой эту и эту.
Склонив голову, Жо внимательно рассматривала комбинацию карт на столе.
Еще одну сюда... Что ж, мой милый, карты не обещают тебе перемен. Ты ведь ищешь любовь, я права? Ждешь встречи? Мне очень жаль, но время еще не пришло.
Какая несправедливость! Почему Альбану повстречалась замечательная девушка, а мне не везет?
Смеясь, он погрозил ей пальцем.
Я догадываюсь о твоих проделках, Жо! Ты тратишь все свои флюиды на Альбана и ничего не оставляешь мне.
Думаешь, все так просто, а, Давид? – хитро прищурив глаза, спросила пожилая дама. – В далеком прошлом, скажи ты такое вслух, меня бы арестовали за колдовство и сожгли на городской площади!
Разложи еще раз. Еще только один раз!
Нет. Карты сказали, что думают, и не станут говорить снова. Твой вопрос мы зададим им через месяц. В любом случае на твоем небе нет туч, считай, что тебе повезло. Погоди-ка... Это уже интересно... Накрой вот эту десятку бубен! Ага! На днях должно решиться какое-то важное дело, верно?
Назревает крупная сделка, но обстоятельства складываются не в мою пользу.
Не беспокойся, все выйдет по-твоему.
Гениально! Жо, я тебя обожаю.
Кто-то тихо постучал, и они оба подпрыгнули от неожиданности. Вошел Альбан. Он снял мокрый плащ и пристроился у стола.
Ты гадаешь Давиду? – в голосе Альбана послышалась досада. – А когда я тебя прошу, ты всегда отказываешься!
Родственникам не могу, – торжественно ответствовала Жозефина. – Я ничего не вижу, если дело касается вас.
Скажи лучше, что ты не хочешь ничего видеть!
Если такой ответ тебе больше по душе, пусть будет так.
Быстрым движением она собрала карты и, скрестив руки, улыбнулась Альбану.
Не дуйся на меня. Предсказание будущего – это забава, игра.
–Хотя твои предсказания всегда сбываются, – вмешался в разговор Давид.
Это совпадение.
Ты слишком скромна, Жо. Гадай ты на картах за деньги, давно бы уже разбогатела!
–Хочешь пристроить меня на какую-нибудь ярмарку, а, Давид?
Они засмеялись, но Альбан даже не улыбнулся. Его лучший друг и бабушка всегда прекрасно ладили, и ему это нравилось, но сейчас он почему-то почувствовал себя третьим лишним.
Если я что-то... – начал было он ворчливым тоном, но Жо его перебила:
Лучше сядь и не говори глупостей. Ну как прошли выходные?
Сама все увидишь за ужином. Софи и Валентина все никак не могут поладить.
Чему удивляться? Тут и карты не нужны.
Это пройдет?
Гадать на кофейной гуще я не умею, – ответила Жо.
Увидев недовольную мину Альбана, она потрепала его по руке.
Не волнуйся зря, Валентина – замечательная девушка.
Я постоянно говорю тебе то же самое, – отозвался Давид. – А ты, надо признать, ее не заслуживаешь!
Ну конечно заслуживает, – ласково проговорила Жо. – Этот парень заслуживает всего самого лучшего в мире.
Ага, я так и знал, что он твой любимчик! Ты любишь его больше, чем меня, потому что он – твой внук! Кровь не водица, верно?
–Что ж, сейчас я и правда люблю его больше всех, потому что он чувствует себя несчастным.
Альбан растерянно и вопросительно посмотрел на бабушку.
Все забывается, дорогой, вот увидишь! – прошептала Жозефина. – И самолеты тоже.
Давид тотчас же перестал шутить и стал внимательно рассматривать стол, не желая встречаться с Альбаном взглядом. Несколькими простыми словами Жозефина выразила чувство, от которого у него ком подкатывал к горлу. Бесспорно, у Альбана есть Валентина и «Пароход», но он не знал, на каком он свете, лишился самого важного, что было у него в жизни. Давид понимал это лучше, чем кто бы то ни было: в детстве он сначала завидовал другу, но потом зависть превратилась в восхищение. Альбан – представитель класса, защищающий своих товарищей на совещаниях в учительской... Альбан – капитан команды регбистов пансиона... Бесстрашный Альбан втягивает друзей в сумасшедшие истории и с гордо поднятой головой признается, что это он – зачинщик... Альбан и его необыкновенная бабушка, Альбан и его братья, к чьей компании Давид присоединился, став четвертым мушкетером, хотя роль д’Артаньяна была уже занята... Их дружба родилась, когда они были подростками, стала крепче, когда они повзрослели, и никогда не ослабевала, несмотря на разлуки и расстояния. Десять лет назад Давид, впервые войдя в салон самолета, экипажем которого командовал Альбан (это был «Аэробус», летевший в Бангкок), и услышав «Первый пилот Альбан Эсперандье и его экипаж желает вам приятного полета!», преисполнился гордости и восторга. Ему хотелось крикнуть, что командир экипажа – его лучший друг, друг детства!
Мечтаешь о выгодной сделке, Давид?
Он тряхнул головой и улыбнулся Жозефине.
Я долго тебе надоедал, – решительно сказал он. – Ты должна отдохнуть перед ужином.
–Я приду к семи: пообещала Валентине показать, как готовится соус с каперсами к мерлузе.
Вы с ней что-то замышляете! – расхохотался Альбан.
Иногда после обеда она заходит ко мне на чашку чая, – кивнула пожилая дама. – Говорит, что ей приятно на время оторваться от работы, хотя на самом деле единственное, чего она хочет, – это послушать мои рассказы о тебе.
–Так расскажи ей, как он приклеивал жвачку к мебели! – смеясь, предложил Давид.
Мне тогда было десять, – возразил Альбан. – Папа терпеть не мог, когда мы жуем жвачку! Говорил, что с ней мы становимся похожи на нормандских коров!
Давид, улыбаясь, подтолкнул Альбана к двери. Он прекрасно помнил, что Феликсу не нравилась масса других пустяков. Впрочем, его чаще всего не было дома. А от Маргариты не дождешься ни слова, ни улыбки... Вот чему Давид не завидовал, так это отношениям между тремя братьями Эсперандье и их родителями. Но отец и мать Альбана погибли при таких таинственных и трагических обстоятельствах, что все предпочли об этом поскорее забыть. И все же...
–Черт побери, Давид, в каких облаках витает сегодня твоя голова? Похоже, гадание не идет тебе на пользу!
Я знал, что ты так скажешь. Ты мне просто завидуешь!
Шел сильный дождь, поэтому от флигеля к вилле им пришлось бежать. Альбан расправил свой плащ у них над головами, как зонтик. В холле они столкнулись с Жилем и Коля, которые как раз закончили партию в шахматы.
Вы пришли вовремя! – сказал Жиль. – Идемте в кабинет. Надо посоветоваться.
Альбан нахмурился, но Жиль жестом успокоил его. При Давиде он не станет говорить о вчерашнем открытии и о прошлом семьи.
Я долго думал о будущем «Парохода», – объявил он, когда все четверо устроились поудобнее. – И у меня появилась идея – так называемое долевое владение. Мы можем организовать гражданское товарищество по операциям с недвижимостью, не ущемляя ничьих интересов. Определенный пай достанется Жо, остальное мы разделим между собой. Делая инвестиции, мы будем видеть все в процентном соотношении. Опускаю детали, потому что для этого пришлось бы исписать стопку бумаги. Оформлением документов я займусь, когда получу ваше согласие. Давид, раз уж он тут, мог бы высказать свое мнение, ведь он – эксперт в вопросах недвижимости!
Весьма довольный собой, Жиль внимательно посмотрел на Альбана и Коля, потом повернулся к Давиду.
