Текст книги "Замок (другой перевод)"

Автор книги: Франц Кафка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Франц Кафка
ЗАМОК

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Был уже поздний вечер, когда К. добрался до места. Деревня утопала в глубоком снегу. Гор ы , на которой стоял Замок, словно и не бывало, туман и темнота скрывали ее, и нигде ни пятнышка света, ни малейшего намека на присутствие большого замка. Долго стоял К. на деревянном мосту, через который шла дорога от тракта к деревне, и, подняв голову, вглядывался в обманчивую пустоту.

Потом пошел отыскивать ночлег. В деревенском трактире еще не спали, и хотя свободных комнат у хозяина не оказалось, но появление позднего гостя так его поразило и привело в такое замешательство, что он предложил К. лечь в общей зале на мешке соломы. К. не имел ничего против. Несколько крестьян еще сидели за пивом, но ему не хотелось ни с кем разговаривать, он сам принес с чердака мешок соломы и улегся около печки. В зале было тепло, крестьяне сидели молча, некоторое время он еще следил за ними сонными глазами, потом заснул.

Однако вскоре он уже был разбужен. Над ним стоял какой-то молодой, по-городскому одетый человек с актерским лицом, узкими глазами и густыми бровями; рядом стоял хозяин. Крестьяне тоже еще были здесь, некоторые из них, чтобы лучше видеть и слышать, повернули свои стулья. Молодой человек очень вежливо извинился за то, что разбудил К., представился сыном кастеляна Замка и затем сказал:

– Эта деревня является собственностью Замка; тот, кто в ней живет или ночует, – в известном смысле живет или ночует в Замке. Никто не имеет на это права без соответствующего графского разрешения. Вы, однако, такового разрешения не имеете или, по крайней мере, вы его не предъявили.

К. приподнялся на мешке, пригладил растрепавшиеся волосы, посмотрел снизу на стоявших и сказал:

– В какую это деревню я попал? Здесь что, какой-то замок?

– Разумеется, – медленно произнес молодой человек, а кое-кто из зрителей удивленно покачал головой. – Замок графа Вествеста.

– И для того, чтобы переночевать, нужно иметь разрешение? – спросил К., словно не был уверен, не приснились ли ему предыдущие сообщения, и хотел удостовериться.

– Разрешение нужно иметь, – был ответ, и когда вслед за тем молодой человек, обведя рукой присутствующих, обратился к ним с вопросом: – Или, может быть, разрешение иметь не нужно? – это прозвучало едкой насмешкой.

– Ну, значит, придется получить разрешение, – сказал К. зевая и скинул с себя одеяло, как будто собирался встать.

– Вот как, от кого же? – спросил молодой человек.

– От графа, – сказал К., – ничего другого не остается.

– Сейчас, среди ночи, получать разрешение от господина графа? – воскликнул молодой человек и отступил на шаг назад.

– А что, это невозможно? – равнодушно спросил К. – Зачем же вы тогда меня разбудили?

Но тут уже молодой человек вышел из себя.

– Вы ведете себя как проходимец! – закричал он. – Я требую уважения к графской власти! Я разбудил вас для того, чтобы сообщить вам, что вы должны немедленно покинуть графские владения.

– Эта комедия мне надоела, – произнес К. подчеркнуто тихо, лег и натянул на себя одеяло. – Вы, молодой человек, многовато себе позволяете, и завтра мы еще вернемся к вашему поведению. Хозяин и те господа будут свидетелями – если мне вообще понадобятся свидетели. А пока да будет вам известно, что я – землемер, приглашенный сюда графом. Мои помощники с аппаратурой отстали и приедут завтра на телеге. Я не хотел отказывать себе в удовольствии пройтись по снежку, но, к сожалению, несколько раз сбивался с дороги и поэтому прибыл так поздно. А что сейчас уже слишком поздно докладывать о себе в Замке, я знал сам и без ваших поучений. Поэтому-то, кстати, я и удовольствовался этой постелью для своего ночного отдыха, которому вы так, мягко говоря, невежливо помешали. На этом объяснения мои закончены. Спокойной ночи, господа.

И К. отвернулся к печке.

«Землемер?» – услышал он за спиной недоуменный вопрос, затем наступила полная тишина. Но молодой человек быстро опомнился и голосом, достаточно приглушенным, чтобы могло считаться, что он уважает покой К., и достаточно громким, чтобы К. мог услышать, сказал хозяину: «Я запрошу по телефону». Как, в этом деревенском трактире есть даже телефон? Отменно устроились. Как частность, это было для К. поразительно, но в общем он чего-то такого и ожидал. Оказалось, что телефон висит почти над его головой: ложась спать, он от усталости его не заметил. Но теперь – если молодому человеку звонить, то он при всем желании не сможет сделать это, не разбудив К.; вопрос заключался только в том, должен ли К. позволить ему звонить. К. решил позволить. Но тогда уже и не имело смысла разыгрывать из себя спящего, и К., повернувшись, снова лег на спину. Он заметил, что крестьяне, пугливо сбившись в кучу, тихо переговариваются: приезд землемера – дело нешуточное. Отворилась дверь кухни, и в проеме, заполнив его, возникла мощная фигура хозяйки; хозяин, ступая на цыпочках, подошел к ней рассказать, что тут происходит. И вот начался телефонный разговор. Кастелян спал, но младший кастелян – один из младших кастелянов, некий господин Фриц – был на месте. Молодой человек, назвавшийся Шварцером, рассказал, как он нашел К.: мужчина лет тридцати с лишним, весьма оборванный с виду, преспокойно спит на мешке соломы, вместо подушки – тощий заплечный мешок, а рядом под рукой – суковатая палка. Ну, естественно, он показался ему подозрительным, и поскольку хозяин явно пренебрег своими обязанностями, то он, Шварцер, посчитал выяснение этого дела своей обязанностью. К тому, что его разбудили – равно как и к допросу, и к продиктованной служебным долгом угрозе высылки из графства, – К. отнесся с крайним раздражением, быть может, как это выяснилось позже, – по праву, ибо он утверждает, что является землемером, которого выписал господин граф. Само собой разумеется, что они даже и просто формально обязаны проверить это утверждение, поэтому Шварцер просит господина Фрица справиться в центральной канцелярии, действительно ли ожидается такого рода землемер, и по получении ответа незамедлительно ему телефонировать.

После этого наступила тишина: Фриц там наводил справки, а здесь ждали ответа. К. продолжал все так же лежать, даже не повернулся, казалось, что все происходящее его совершенно не интересует, он безучастно смотрел в потолок. Рассказ Шварцера, в котором смешались злость и осторожность, дал ему некоторое представление о той в определенной мере дипломатической подготовке, которую в Замке имели даже такие маленькие люди, как Шварцер. И в усердии им там не откажешь, в центральной канцелярии – ночное дежурство. И справки выдают, очевидно, очень быстро: Фриц уже звонил. Правда, сообщение его, по-видимому, было очень коротким, потому что Шварцер тут же яростно швырнул трубку.

– Что я говорил! – закричал он. – Никакого намека на землемера, обычный проходимец, шарлатан, а может быть, и кое-что похуже.

На какое-то мгновение К. показалось, что все они – Шварцер, крестьяне, хозяин с хозяйкой – все сейчас бросятся на него, и, чтобы избежать хотя бы первой атаки, он с головой спрятался под одеяло. Но тут телефон зазвонил снова, и как показалось К., особенно громко. Он потихоньку высунул голову наружу. Хотя было маловероятно, что это опять касается К., все застыли, а Шварцер вернулся к аппарату. На этот раз он слушал дольше и потом тихо сказал: «Значит, ошибка? Это ставит меня в крайне неприятное положение. Сам начальник бюро звонил? Весьма странно, весьма. Как я объясню это господину землемеру?»

К. насторожился. Значит, Замок пожаловал его в землемеры. С одной стороны, это было ему невыгодно, ибо означало, что в Замке о нем все, что нужно, знали, сопоставили силы и, усмехаясь, вступили в борьбу. Но, с другой стороны, это было и выгодно, так как, по его мнению, доказывало, что его недооценивают, и, значит, он будет иметь больше свободы, чем поначалу мог надеяться. А если они думали, что этим уверенно-пренебрежительным признанием его землемерства будут держать его в постоянном страхе, то они ошиблись: его слегка перетряхнуло, но не больше.

От робко приблизившегося Шварцера К. отмахнулся, переселяться в комнату хозяина, к чему его настойчиво склоняли, он отказался, принял только стаканчик, предложенный хозяином «на сон грядущий», а от хозяйки – умывальный таз, мыло и полотенце, – и ему даже не пришлось требовать, чтобы очистили залу, потому что все затеснились к выходу, отворачивая на всякий случай лица, чтобы завтра он не смог их опознать. Лампу потушили, и К. мог наконец отдохнуть. Он спал глубоким сном до самого утра – разве что временами его слегка тревожили шнырявшие вокруг крысы.

После завтрака, за который – как и за весь постой К. – заплатить, по словам хозяина, должен был Замок, он хотел сразу же идти в деревню. Но хозяин, с которым он, помня его вчерашнее поведение, разговаривал только о самом необходимом, все крутился около него с немой просьбой в глазах, и К. сжалился над ним и позволил ему подсесть на минутку к столу.

– Я еще не знаю графа, – сказал К., – он ведь за хорошую работу должен хорошо заплатить, верно? Когда уезжаешь так далеко от жены и детей, как я, так не с пустыми же руками возвращаться.

– Насчет этого господин может не беспокоиться, на плохую оплату жалоб никогда не слыхали.

– Ну, – сказал К., – я-то не из робких, я и графу могу сказать все, что думаю, но если можно мирно с господами разобраться – это, конечно, куда лучше.

Хозяин сидел напротив К. на краешке подоконника – удобнее сесть он не решался – и все смотрел на К. большими карими испуганными глазами. Только что он сам навязывался К., а теперь, казалось, с радостью убежал бы прочь. Боится, что его станут расспрашивать о графе? Боится, что «господин» – он относил К. к господам – неблагонадежен? Нужно было его отвлечь. К. взглянул на часы и сказал:

– Ну, скоро прибудут мои помощники – сможешь разместить их здесь?

– Конечно, господин, – ответил тот, – но разве они не будут жить с тобой в Замке?

Так легко и охотно отказываться от постояльцев, в особенности от К., которого он безоговорочно определял в Замок?

– Это еще не решено, – сказал К., – сначала я должен узнать, что за работу мне там приготовили. Если мне, к примеру, придется работать здесь, внизу, то разумнее будет здесь же, внизу, и жить. И потом, я боюсь, что эта жизнь там у них, наверху, в Замке, мне не подойдет. Я хочу всегда быть свободным.

– Ты не знаешь Замка, – тихо проговорил хозяин.

– Само собой, – сказал К., – не следует судить раньше времени. Пока что я действительно знаю о Замке только то, что они умеют подыскать настоящего землемера. Но, быть может, у них найдутся и другие достоинства.

И он поднялся, чтобы освободить от своего присутствия беспокойно кусавшего губы хозяина. Завоевать доверие этого человека было непростым делом.

К. уже уходил, когда его внимание привлек висевший на стене темный портрет в темной раме. Он заметил его, еще лежа на мешке, но тогда издали не различил деталей и решил, что сам портрет вынут из рамы и видна только черная задняя доска. Теперь оказалось, что это все-таки был портрет, – поясной портрет мужчины примерно лет пятидесяти. Голова его так низко склонялась на грудь, что уже почти не видно было глаз; казалось, что решающая роль в наклоне головы принадлежит высокому массивному лбу и мясистому крючковатому носу. Окладистая борода, из-за наклона головы вдавленная у подбородка, ниже начинала топорщиться; левая рука с широко расставленными пальцами утонула в ее густом волосе, но поднять голову все-таки не могла.

– Кто это? – спросил К. – Граф?

К. стоял перед портретом и даже не обернулся к хозяину.

– Нет, – ответил хозяин. – Кастелян.

– Основательный у них в Замке кастелян, что да, то да, – сказал К., – жаль, что у него такой непутевый сын.

– Нет, – сказал хозяин и, тихонько потянув К. за рукав, чтобы К. к нему наклонился, прошептал ему на ухо: – Шварцер вчера хвастался. Его отец всего лишь младший кастелян, да и то – из последних.

К. в этот момент почудилось, что с ним разговаривает ребенок.

– Вот негодяй! – воскликнул К. смеясь, но хозяин не засмеялся вместе с ним, а сказал:

– Его отец – тоже могущественный человек.

– А! – отмахнулся К. – Для тебя все могущественные. Я, наверное, тоже?

– Ты, – робко, но с серьезностью в голосе ответил хозяин, – для меня не могущественный.

– В таком случае ты просто отменно наблюдателен, – сказал К., – да, по правде говоря, могущественным меня действительно не назовешь. И по этой причине я питаю к могущественным, пожалуй, не меньше почтения, чем ты, только я не так откровенен, как ты, и не всякий раз готов в этом признаваться.

И чтобы утешить его и расположить к себе, К. потрепал хозяина по щеке. Тот наконец слегка улыбнулся. Он действительно был еще мальчик, с нежной кожей, с едва пробивающимися усиками. Откуда взялась у него эта тучная, старообразная жена? Сквозь маленькое окошко в стене было видно, как она, растопырив локти, возится там, на кухне. Но сейчас К. побоялся продолжать расспросы, побоялся спугнуть добытую наконец улыбку. Поэтому он только кивнул, чтобы тот открыл ему дверь, и вышел в яркое зимнее утро.

Теперь он видел вверху Замок, его контуры отчетливо рисовались в ясном воздухе, подчеркивала их и тонкая кайма лежавшего везде и повторявшего все очертания снега. Впрочем, кажется, наверху, на горе, снега было намного меньше, чем в деревне, где К. пробивался вперед почти с таким же трудом, как вчера на тракте. Здесь снег поднимался под самые окна хижин – и тут же снова наваливался на низкие крыши, а вверху, на горе, все было высоким, свободным и легким, по крайней мере, так это выглядело отсюда.

В целом Замок – весь его вид, открывавшийся отсюда, издали, – соответствовал ожиданиям К. Это был не древний рыцарский замок и не современное роскошное здание, а некое вытянутое сооружение, состоявшее из нескольких двухэтажных и множества низких, тесно прижатых друг к другу построек; не зная, что это Замок, его можно было принять за маленький городок. К. увидел только одну башню; принадлежала ли она жилому дому или церкви, различить было невозможно. Вокруг нее летали тучи ворон.

К. шагал не отрывая глаз от Замка, ничто другое его не интересовало. Но по мере приближения Замок все более разочаровывал его: это был просто какой-то убогий городишко, слепленный из деревенских домов и отличавшийся только тем, что все, по-видимому, было каменное, хотя краска давно облезла и камень, похоже, крошился. На миг К. вспомнил свой родной городок, едва ли в чем-то уступавший этому так называемому Замку. Если бы К. пришел сюда только посмотреть, было бы жаль долгого пути, и он поступил бы разумнее, снова посетив родные свои места, где так давно не бывал. И он мысленно сравнил колокольню церкви у себя на родине с этой замковой башней. Та колокольня, прямо и твердо, без колебаний сужавшаяся к вершине, увенчанная широкой красной черепичной крышей, была земной постройкой (что же другое можем мы построить?), но предназначением своим была выше толпы низких домишек, и ясным обликом – светлее хмурых рабочих дней. А эта башня наверху – только ее и было видно, – башня жилого, как теперь выяснялось, дома, возможно – центрального в Замке, была однообразным круглым сооружением, отчасти милостиво прикрытым плющом, с маленькими окнами, которые вдруг (в этом было что-то сумасшедшее) вспыхнули на солнце, и с чем-то вроде огражденной стеной площадки на самом верху; зубцы стены, неуверенные, неравные, шаткие, тянулись в голубое небо, будто нарисованные пугливой или небрежной детской рукой. Казалось, какой-то мрачный жилец, которого по заслугам следовало держать взаперти в самой дальней комнате дома, проломил крышу и поднялся, чтобы показать себя миру.

К. снова остановился, как будто, стоя неподвижно, обладал большей способностью рассуждать. Но ему помешали. За деревенской церковью, возле которой он стоял, – это была, собственно, всего лишь часовня, расширенная амбарного вида пристройкой, чтобы вместить всю общину, – находилась школа. Низкое вытянутое здание, в облике которого удивительным образом сочетались черты старинного строения и времянки, стояло в глубине обнесенного решетчатой изгородью сада, теперь превратившегося в заснеженное поле. Только что оттуда вышла группа детей с учителем, дети окружали его со всех сторон, смотрели на него во все глаза и беспрерывно болтали; в их скороговорке К. не мог понять ни единого слова. Учитель, молодой низкорослый, узкоплечий человечек, державшийся чрезвычайно прямо, однако так, что это не вызывало усмешки, высмотрел К. еще издали, – правда, кроме К., вокруг, не считая детей, не было ни одной живой души. К. как приезжий поздоровался первым – тем более что маленький человечек имел такой начальственный вид.

– Добрый день, господин учитель, – сказал он.

Дети разом умолкли, эта внезапная тишина, как бы подготавливавшая слова учителя, должна была, наверное, ему понравиться.

– Рассматриваете Замок? – спросил он благодушнее, чем К. ожидал, но таким тоном, словно не одобрял того, что делает К.

– Да, – сказал К., – я приезжий, только со вчерашнего вечера здесь.

– Не нравится Замок? – быстро спросил учитель.

– Что? – переспросил К., несколько озадаченный, и повторил в смягченной форме вопрос учителя: – Нравится ли мне Замок? Почему вы считаете, что он мне не нравится?

– Он никому из приезжих не нравится, – ответил учитель.

Чтобы не сказать тут что-нибудь неудачное, К. повернул разговор и спросил:

– Вы, наверное, знаете графа?

– Нет, – сказал учитель и хотел отвернуться, но К. не отставал.

– Как? Вы не знаете графа? – снова спросил он.

– Как я могу его знать? – тихо сказал учитель и громко прибавил по-французски: – Примите во внимание, что здесь присутствуют невинные дети.

К. решил, что это дает ему право спросить:

– Могу я, господин учитель, как-нибудь навестить вас? Мне придется здесь задержаться, а я уже сейчас чувствую себя несколько одиноко: к крестьянам я не принадлежу и к Замку, пожалуй, тоже нет.

– Между крестьянами и Замком не такая уж большая разница, – сказал учитель.

– Возможно, – согласился К., – но в моем положении это ничего не меняет. Могу я как-нибудь навестить вас?

– Я живу на Лебединой улице в доме мясника.

Это было скорее адресной справкой, чем приглашением, тем не менее К. сказал:

– Хорошо, я зайду.

Учитель кивнул и вместе с толпой снова затараторивших детей двинулся дальше. Вскоре они исчезли в какой-то круто уходившей под гору улочке, а К., раздраженный разговором, все не мог собраться с мыслями.

Впервые со времени своего прихода сюда он почувствовал настоящую усталость. Долгий путь вначале как будто совсем не утомлял его – как он шагал тогда, спокойно, день за днем, шаг за шагом! Но теперь последствия огромного перенапряжения все-таки сказались, и, конечно, не вовремя. Его непреодолимо тянуло к новым знакомствам, но каждое новое знакомство увеличивало усталость. Если он в своем теперешнем состоянии заставит себя доплестись хотя бы до входа в Замок, будет сделано более чем достаточно.

И он снова двинулся вперед, но дорога оказалась какой-то очень длинной. Потому что улица, по которой он шел, главная улица деревни, не вела к замковой горе, она только приближалась к ней, но затем, как нарочно, отворачивала в сторону, и если и не удалялась от Замка, то и ближе к нему тоже не подходила. К. все ждал, что вот уже эта улица должна наконец свернуть к Замку, – и только потому, что он этого ждал, шел дальше; видимо, из-за своей усталости он не решался покинуть эту улицу; удивлялся он и длине деревни, которая никак не кончалась: все одни и те же маленькие домики, и замерзшие окна, и снег, и безлюдье; в конце концов он вырвался из этой цепкой улицы, его приняла какая-то узкая улочка, снег – еще глубже, вытаскивать увязающие ноги стало тяжелой работой, его прошиб пот, неожиданно он остановился и идти дальше уже не мог.

Ну, он ведь не в пустыне, справа и слева стоят крестьянские домишки. Он слепил снежок и швырнул в какое-то окно. Сразу же открылась дверь – первая за все время его пути по деревне; в дверном проеме стоял старый крестьянин в бурой меховой тужурке, голова его дружелюбно и немощно склонялась набок.

– Можно зайти к вам на минутку? – спросил К. – Я очень устал.

Он даже не услышал, что сказал старик, и только с благодарностью понял, что к нему подтолкнули какую-то доску, что его спасают из этого снега, и, сделав несколько шагов, очутился в комнате.

Большая комната, тусклый сумрачный свет. Вошедшему с улицы сначала вообще ничего не видно. Пошатнувшись, К. налетел на какое-то корыто с бельем, женская рука удержала его. Откуда-то из угла неслись детские крики. Из другого угла валил пар, превращая сумерки в непроглядный мрак. К. стоял словно окутанный облаками. «Да он пьяный», – сказал кто-то.

– Кто вы? – крикнул повелительный голос, потом, очевидно обращаясь к старику, спросил: – Зачем ты его впустил? Мало ли кто там по улицам шатается – всех впускать?

– Я графский землемер, – сказал К., пытаясь таким образом оправдаться перед все еще невидимым хозяином.

– Так это землемер, – произнес женский голос, и наступила полная тишина.

– Вы меня знаете? – спросил К.

– Конечно, – коротко отозвался тот же голос. Кажется, то, что К. знали, говорило не в его пользу.

Пар наконец немного рассеялся, и К. постепенно смог оглядеться. Был, по-видимому, всеобщий банный день. Около дверей стирали белье. Пар, однако, шел из другого угла, где в деревянном чане (таких К. еще не видел: он был размером почти с две кровати) в клубящейся воде купались двое мужчин. Но еще большее изумление – хотя и трудно было бы сказать, что именно изумляло, – вызывал правый угол. Там из большого отверстия, единственного в правой стене, лился, очевидно, со двора белесый от снега свет, и в этом свете платье женщины, которая устало полулежала в высоком, стоявшем в самом углу кресле, мерцало, как шелк. На руках у женщины лежал грудной ребенок. Вокруг нее на полу играло несколько детей, явно крестьянских, но она, казалось, принадлежала к другому миру, впрочем, болезнь и усталость делают утонченными и крестьянские лица.

– Садитесь! – сказал один из мужчин, бородатый и к тому же с большими усами над пыхтящим ртом, который он все время держал раскрытым, показал рукой через край бадьи – забавно выглядело – на какой-то сундук и при этом забрызгал К. все лицо теплой водой.

На сундуке уже сидел, погрузившись в полузабытье, впустивший К. старик. К. испытывал благодарность за то, что смог наконец сесть. Никто уже не обращал на него внимания. Женщина у корыта, светловолосая, молодая и крепкая, тихо напевала за работой; мужчины в чане топтались и ворочались, дети пытались к ним подобраться, но их каждый раз отгоняли мощными снопами брызг, не щадившими и К.; женщина в кресле лежала словно неживая, и даже взгляд ее был устремлен не на ребенка у ее груди, а куда-то вверх.

По-видимому, К. долго смотрел на эту неменяющуюся, прекрасную, печальную картину, но потом, должно быть, заснул, потому что, когда он вздрогнул от испуга при звуке окликнувшего его громкого голоса, голова его лежала на плече старика. Мужчины закончили купание (в чане теперь под присмотром светловолосой женщины возились дети) и стояли одетые перед К. Оказалось, что крикливый бородач был помельче второго. Этот второй – не выше бородатого и с бородой намного меньшей – был молчаливый, медленно соображавший, широкий в плечах мужчина (и лицо тоже было широкое), голову он держал опущенной.

– Господин землемер, – начал он, – нельзя вам здесь оставаться. Простите за невежливость.

– Я и не собирался оставаться, – сказал К., – хотел только отдохнуть немного. Это мне удалось, и теперь я ухожу.

– Вы, наверное, удивляетесь, что мало гостеприимства, – продолжал этот человек, – но гостеприимство у нас не в обычае, нам гостей не требуется.

Несколько освеженный сном, несколько более восприимчивый, чем раньше, К. был обрадован этой прямотой. Двигаясь уже свободнее, он потыкал там и сям своей палкой, приблизился к женщине в кресле; впрочем, и сложением он был крупнее всех в комнате.

– Конечно, – сказал К., – на что вам гости? Но иногда все-таки бывает и нужен кто-нибудь, к примеру, – я, землемер.

– Этого я не знаю, – медленно проговорил человек, – если вас позвали, значит, вы, наверное, нужны, но это будет исключение, а мы – люди маленькие, мы правило соблюдаем, вы нас за это винить не можете.

– Нет-нет, – сказал К., – я должен только поблагодарить вас, – вас и всех здесь.

И неожиданно для всех, чуть ли не прыжком развернувшись, К. оказался перед той женщиной. На К. смотрели ее голубые усталые глаза, шелковая прозрачная косынка была спущена до середины лба, на руках у нее спал младенец.

– Кто ты? – спросил К.

Презрительно – было неясно, относилось ли это презрение к К. или к ее собственным словам, – она сказала:

– Девочка из Замка.

Все это продолжалось лишь одно мгновение – и вот уже один из мужчин был справа, второй – слева от К., и, словно нельзя было договориться иначе, его молча, но изо всех сил тащили к дверям. Старик вдруг чему-то обрадовался и захлопал в ладоши, засмеялась и прачка, смотревшая за детьми, которые вдруг подняли умопомрачительный шум. И вскоре К. уже стоял на улице, а двое мужчин с порога следили за ним. Опять шел снег, но, несмотря на это, казалось, что стало чуть светлее. Бородач нетерпеливо крикнул:

– Куда вы хотите идти? К Замку будет сюда, к деревне – сюда.

Ему К. не ответил, но другому, который, хоть и был сильнее, казался более обходительным, он сказал:

– Кто вы? Кого мне благодарить за приют?

– Я – кожевник Лаземан, – был ответ, – а благодарить вам тут некого.

– Ладно, – сказал К., – может быть, мы еще встретимся.

– Я думаю, нет, – сказал человек.

В этот момент бородач закричал, подняв руку:

– Добрый день, Артур! Добрый день, Иеремия!

К. обернулся – значит, все-таки люди в этой деревне еще появляются на улице! Со стороны Замка приближались двое молодых людей, оба среднего роста, очень гибкие, в облегающей одежде и внешне очень похожие друг на друга. Цвет лица у обоих был темно-коричневый, и тем не менее остренькая бородка выделялась на лице своей особенной чернотой. Они шагали в ногу, легко, пружинисто и удивительно быстро для такого состояния дороги.

– Чего вы? – крикнул бородач. Они не останавливались и шли так быстро, что объясняться с ними можно было только криком.

– Дела! – прокричали они, смеясь.

– Где?

– В трактире.

– Я туда тоже иду! – заорал вдруг громче их всех К., ему очень захотелось, чтобы эти двое взяли его с собой; хотя знакомство с ними не выглядело многообещающим, но то, что они хорошие, бодрые попутчики, было ясно. Они услышали слова К., но только кивнули – и уже исчезли.

К. по-прежнему стоял в снегу, не было никакого желания вытаскивать из снега ногу только для того, чтобы тут же снова утопить ее; кожевник и его товарищ, довольные тем, что наконец выпроводили К., медленно, все время оглядываясь на него, боком протиснулись через едва приоткрытую дверь в дом, и К. остался один среди окружавшего его снега. «Повод для некоторого отчаяния, – подумалось ему, – если бы только я оказался здесь случайно, а не намеренно».

В этот момент в избе слева отворилось крошечное окошко; закрытое, оно казалось темно-синим, может быть, из-за отблесков снега, и было такое крохотное, что, когда оно теперь открылось, даже нельзя было увидеть все лицо выглядывавшего, – только глаза, старые карие глаза. «Стоит там», – услышал К. слова, сказанные дрожащим женским голосом. «Это землемер», – произнес мужской голос. Затем мужчина подошел к окну и спросил – не то чтобы враждебно, но все же так, словно для него было важно, чтобы на улице перед его домом был порядок:

– Вы кого ждете?

– Саней, которые бы меня подвезли, – ответил К.

– Здесь сани не ездят, – сказал мужчина, – здесь нет движения.

– Но ведь эта улица ведет к Замку, – возразил К.

– Все равно, – с какой-то непреклонностью в голосе сказал человек, – все равно здесь нет движения.

Оба помолчали. Но мужчина явно что-то обдумывал, потому что все не закрывал окошка, из которого валил дым.

– Плохая дорога, – заметил К., чтобы помочь ему.

Но тот сказал только:

– Да, конечно.

Однако, подождав еще, он все же прибавил:

– Если хотите, я вас отвезу на моих санях.

– Сделайте это, пожалуйста, – обрадовался К., – сколько вы за это возьмете?

– Ничего, – сказал мужчина.

К. очень удивился.

– Вы же землемер, – пояснил тот, – и принадлежите к Замку. Вы вообще-то куда хотите ехать?

– В Замок, – быстро сказал К.

– Тогда я не поеду, – тут же заявил мужчина.

– Я ведь принадлежу к Замку, – повторил К. мужчине его собственные слова.

– Может быть, – отозвался тот равнодушно.

– Ну тогда везите меня в трактир, – сказал К.

– Хорошо, – согласился мужчина, – я сейчас выйду с санями.

Во всем этом не ощущалось особого дружелюбия, напротив, скорее это было очень своекорыстное, опасливое, почти педантское стремление убрать куда-нибудь К., чтоб тот не стоял перед домом.

Открылись ворота, и выехали маленькие сани для легкой поклажи, совсем плоские, без какого бы то ни было сиденья, тянула их слабосильная лошаденка, а за санями шел сгорбленный, тщедушный, прихрамывающий человечек с худым болезненно-красным лицом, которое казалось совсем маленьким из-за туго обмотанного вокруг головы шерстяного платка. Он был явно болен и все-таки вылез из дому – только для того, чтобы спровадить отсюда К. К. вскользь высказал что-то в этом роде, но человек отрицательно покачал головой. К. узнал от него только, что он – возница Герштеккер и что взял он эти неудобные сани, потому что они как раз стояли наготове, а вытаскивать другие заняло бы слишком много времени.

– Садитесь, – сказал Герштеккер и указал кнутом назад, на сани.

– Я сяду рядом с вами, – ответил К.

– Я не буду садиться, – сказал Герштеккер.

– Но почему? – спросил К.

– Я не буду садиться, – повторил Герштеккер, и тут на него напал кашель, который так сотрясал его, что ему пришлось расставить для устойчивости ноги, а руками ухватиться за край саней.

К. больше ничего не сказал, сел сзади на сани, кашель понемногу утих, и они поехали.

Этот Замок там, наверху (удивительно уже потемневший), до которого К. надеялся добраться еще сегодня, вновь удалялся. И словно подавая ему какой-то знак к их временному расставанию, там зазвонил колокол – радостный, торопливый колокольный звон, от которого, пусть на одно только мгновение, так сжималось сердце, словно угрожало ему – ибо и боль была в этом звоне – исполнение того, о чем неясно оно тосковало. Но вскоре большой колокол умолк и его сменил маленький, звонивший слабо и однообразно, – может быть, еще наверху, а может быть, уже и в деревне. Этот перезвон, впрочем, больше подходил к медленному движению саней и к жалкому, но непреклонному вознице.