Текст книги "Замок (другой перевод)"

Автор книги: Франц Кафка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Такая отговорка отпадает, – заявила хозяйка, – староста – ничего не значащая личность. Вы этого разве не заметили? Он бы и одного дня не оставался на своей должности, если бы не его жена, которая ведет все дела.

– Мицци? – спросил К.

Хозяйка кивнула.

– Она была там, – подтвердил К.

– Она высказала свое мнение? – спросила хозяйка.

– Нет, – ответил К., – но у меня и не создалось впечатления, что она могла это сделать.

– Ну да, – сказала хозяйка, – вот так же ошибочно вы здесь на все смотрите. Как бы то ни было, то, что решил о вас староста, не имеет никакого значения, а с его женой я при случае поговорю. И если я вам теперь еще пообещаю, что ответ Кламма придет самое позднее через неделю, то у вас, наверное, не будет больше причин не соглашаться со мной.

– Все это еще ничего не решает, – уперся К. – Мое намерение твердо, и я бы все равно попытался его осуществить, даже если бы пришел отрицательный ответ. Но раз я заранее имею такое намерение, то я уже не могу начинать с просьб о беседе. То, что без просьб остается пусть дерзкой, но все же допустимой попыткой, после отрицательного ответа становится открытым неподчинением. Это было бы, разумеется, куда хуже.

– Хуже? – спросила хозяйка. – Это неподчинение в любом случае. А в общем, делайте как знаете. Подайте мне юбку.

Не обращая внимания на К., она натянула юбку и побежала в кухню. Из залы давно уже доносился беспокойный шум. В кухонное окошко стучали. Один раз помощники распахнули его и крикнули, что они голодные. Потом там появились и другие лица. Слышалось даже какое-то тихое, но многоголосое пение.

Разговор К. с хозяйкой, впрочем, сильно задержал приготовление обеда – он был еще не готов, а посетители собрались. Тем не менее никто не отважился нарушить запрет хозяйки и зайти в кухню. Но теперь, когда наблюдатели у окошка сообщили, что хозяйка уже идет, служанки сразу побежали в кухню, и когда К. вошел в залу, все на удивление многочисленное общество – более двадцати человек, мужчины и женщины, одетые провинциально, но не по-крестьянски, – устремились от окошка, возле которого они толпились, к столам, занимать места. Только у маленького столика в углу уже сидела супружеская пара с несколькими детьми; муж, симпатичный голубоглазый господин с растрепанной седой шевелюрой и бородой, стоял, наклонившись к детям, и отбивал ножом такт: они пели, и он все время старался убедить их петь потише; возможно, они были голодны, и он хотел отвлечь их пением. Хозяйка равнодушно произнесла несколько слов, извиняясь перед обществом, никто не сделал ей упрека. Она оглянулась по сторонам в поисках мужа, но тот, осознав затруднительность положения, очевидно, давно уже сбежал. Тогда она медленно пошла на кухню; на К., поспешившего в свою комнату к Фриде, она больше не обращала внимания.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Наверху К. нашел учителя. Комнату, к удовольствию К., почти нельзя было узнать, так потрудилась над ней Фрида. Воздух был свежий, печь основательно натоплена, пол вымыт, кровать прибрана, вещи служанок – весь этот омерзительный хлам – исчезли вместе с фотографиями, стол, который раньше, куда бы ты ни повернулся, прямо-таки таращился тебе вслед своей усеянной грязными пятнами доской, был покрыт белой вязаной скатертью. Теперь уже можно было и гостей принимать; то, что маленький запас белья К. был развешан около печки на просушку – Фрида, очевидно, выстирала его рано утром, – мешало мало. Учитель и Фрида сидели у стола и встали, когда К. вошел. Фрида встретила К. поцелуем, учитель слегка поклонился. К., в рассеянности и все еще переживая разговор с хозяйкой, начал извиняться за то, что он до сих пор все не мог посетить учителя; получалось, будто он считает, что учитель, потеряв терпение из-за того, что К. не идет, пришел к нему сам. Но учитель, с его солидной манерой, казалось, вообще теперь только начинал медленно припоминать, что когда-то они с К. договорились о чем-то вроде визита.

– Так это вы, господин землемер, – медленно произнес он, – тот приезжий, с которым я несколько дней назад разговаривал на площади перед церковью?

– Да, – коротко ответил К.; то, что по своей тогдашней беспомощности он в тот раз стерпел, здесь, в своей комнате, он не обязан был терпеть.

Он повернулся к Фриде и стал советоваться с ней по поводу одного важного визита, который он должен немедленно сделать и при котором ему нужно быть одетым как можно лучше. Фрида тут же, ни о чем не расспрашивая К., подозвала помощников – они как раз были заняты исследованием новой скатерти на столе – и приказала им как следует вычистить во дворе одежду К. и его сапоги, которые он тут же начал стаскивать. Сама она схватила с веревки одну рубашку и побежала на кухню гладить ее.

К. остался наедине с учителем, который уже снова молча сидел у стола; он заставил его еще немного подождать, стащил с себя рубашку и начал мыться под умывальником. Только теперь, стоя к учителю спиной, К. спросил о причине его прихода.

– Я пришел по поручению господина старосты общины, – сказал тот.

К. был готов выслушать поручение. Но так как сквозь плеск воды слова К. было трудно разобрать, учителю пришлось подойти ближе – и он встал рядом с К., прислонясь к стене. К. извинил свое умывание и свои хлопоты настоятельностью намеченного визита. Учитель не обратил на это внимания и сказал:

– Вы были невежливы с господином старостой общины, со старым, заслуженным, многоопытным, почтенным человеком.

– Чтобы я был невежлив, этого я не заметил, – проговорил, тщательно вытираясь, К., – а что у меня было о чем думать, кроме изящных манер, это верно, потому что речь шла о моем существовании, которому угрожает ваша позорная служебная неразбериха, мне нет нужды рассказывать вам о ней в подробностях, поскольку вы сами являетесь деятельным членом этих служб. Что, староста общины жаловался на меня?

– На кого ему тут жаловаться? – сказал учитель. – И даже если бы было на кого, разве он стал бы жаловаться? Я просто составил под его диктовку маленький протокол о вашей беседе и из него узнал достаточно о доброте господина старосты и о характере ваших ответов.

Разыскивая свою расческу, которую, должно быть, Фрида куда-то убрала, К. переспросил:

– Что? Протокол? Составленный задним числом в мое отсутствие кем-то, кто вообще не был при разговоре? Так не делается. И почему вообще протокол? Это что, была официальная процедура?

– Нет, – сказал учитель, – полуофициальная, и протокол – тоже полуофициальный; это было сделано только потому, что у нас во всем должен быть строгий порядок. Как бы там ни было, протокол теперь существует и служит не к вашей чести.

К., который нашел наконец расческу – она завалилась в кровать, – ответил уже спокойнее:

– Пусть существует. Вы пришли для того, чтобы сообщить мне это?

– Нет, – сказал учитель, – но я не автомат и должен был высказать вам свое мнение. Данное мне поручение, напротив, является еще одним доказательством доброты господина старосты; я подчеркиваю, что мне эта доброта абсолютно непонятна и что я исполняю это поручение только по долгу службы и из уважения к господину старосте.

К., умытый и причесанный, сидел теперь в ожидании рубашки и остальной одежды у стола; его мало интересовало, с чем пришел к нему учитель, к тому же на него подействовало то, что хозяйка была о старосте столь невысокого мнения.

– Обед, наверное, уже кончился? – спросил он, задумавшись о дороге, которая ему предстояла, затем, поправляясь, добавил: – Вы хотели мне передать что-то от старосты.

– Н-да, – сказал учитель и пожал плечами, как бы снимая с себя всякую личную ответственность. – Господин староста опасается, что в случае, если решение вашего вопроса слишком надолго затянется, вы предпримете что-нибудь необдуманное на свой страх и риск. Я, со своей стороны, не знаю, почему он этого опасается; на мой взгляд, самое лучшее, чтобы вы именно делали все, что захотите. Мы не ваши ангелы-хранители и не обязаны бегать за вами повсюду. Ну хорошо. Господин староста иного мнения. Само решение, являющееся делом графских инстанций, он, разумеется, ускорить не может, однако же в пределах своей компетенции он хочет принять одно предварительное, поистине великодушное решение – только от вас зависит согласиться на него или нет: он предлагает вам пока что место школьного сторожа.

На то, что ему было предложено, К. сначала почти не обратил внимания, но сам факт, что ему было что-то предложено, показался ему немаловажным. Это говорило о том, что, с точки зрения старосты, К., обороняясь, был в состоянии проделать такие вещи, защита от которых оправдывала для общины даже некоторые издержки. И как серьезно к этому отнеслись! Ведь учителя, который уже порядочно здесь ждал, а до этого еще составлял протокол, староста, должно быть, попросту пригнал сюда. Учитель, заметив, что он все-таки заставил К. задуматься, продолжил:

– Я представил свои возражения. Я указал на то, что до сих пор никакого школьного сторожа не требовалось, жена церковного сторожа время от времени убирает, а фрейлейн Гиза, учительница, за этим следит. У меня достаточно мороки с детьми, я не хочу вешать себе на шею еще какого-то школьного сторожа. Господин староста возражал, что тем не менее в школе очень грязно. Я отвечал в соответствии с истиной, что это не так уж страшно. И, добавил я, разве с этим станет лучше, если в качестве школьного сторожа мы возьмем мужчину? Совершенно ясно, что нет. Помимо того, что он в такой работе ничего не смыслит, в школьном здании ведь только две большие классные комнаты без вспомогательных помещений, значит, этот школьный сторож должен жить со своей семьей в одной из классных комнат: спать, может быть, даже готовить – что, естественно, чистоты не прибавит. Но господин староста указал на то, что эта должность является для вас спасением в вашей нужде и что вы поэтому приложите все свои силы, чтобы хорошо ее исполнять; далее господин староста полагал, что вместе с вами мы приобретаем руки вашей жены и ваших помощников, так что не только школу, но и школьный сад можно будет содержать в образцовом порядке. Все это я с легкостью опроверг. В конце концов господин староста не мог уже больше решительно ничего привести в вашу пользу, засмеялся и сказал только, что вы все-таки землемер и поэтому сможете с особенно красивой прямизной разбить в школьном саду клумбы. Ну, на шутки возражать невозможно, и я отправился к вам с этим поручением.

– Напрасные хлопоты, господин учитель, – сказал К. – Я не собираюсь принимать это место.

– Превосходно, – сказал учитель, – превосходно, вы его отклоняете без всяких оговорок, – и взяв шляпу, он поклонился и вышел.

Сразу вслед за тем наверх пришла Фрида; в лице ее была растерянность, рубашку она принесла невыглаженной, на вопросы не отвечала. Чтобы развлечь ее, К. стал рассказывать об учителе и его предложении, едва услышав это, она бросила рубашку на кровать и снова выбежала из комнаты. Вскоре она вернулась, но не одна, а с учителем, который выглядел раздосадованным и даже не кивнул. Фрида попросила его проявить немного терпения – она явно уже несколько раз делала это, пока они поднимались, – потом потащила К. через какую-то боковую дверь, о существовании которой он даже не подозревал, на соседний чердак и там, задыхаясь от волнения, рассказала наконец что с ней произошло. Хозяйка, возмущенная тем, что она унизилась перед К. до признаний и, что ей еще досаднее, до уступок в отношении беседы Кламма с К. и не добилась этим ничего, кроме, как она сказала, холодного и вдобавок неискреннего отказа, не намерена больше терпеть К. в своем доме; если у него есть связи в Замке, пусть он их использует, но только побыстрее, потому что уже сегодня, уже сейчас он должен оставить этот дом, и только по прямому приказу и настоянию инстанций она примет его снова, однако она надеется, что до этого не дойдет, потому что и у нее есть связи в Замке, и она сумеет ими воспользоваться. К тому же он и попал-то в этот трактир только вследствие небрежности хозяина, да и вообще он ведь ни в чем не нуждается, потому что еще сегодня утром хвастался, что есть такое место, где для него готов ночлег. Фрида, разумеется, остается, если бы Фрида выехала вместе с К., то она, хозяйка, была бы глубоко несчастна; при одной только мысли об этом она прямо в кухне, рыдая, рухнула на пол возле плиты, бедная женщина с больным сердцем! Она просто не могла поступить иначе, ведь задета – в ее представлении, по крайней мере, – просто-таки честь сувениров Кламма! Вот какие теперь дела с хозяйкой. Конечно, Фрида пойдет вслед за ним, К., куда он захочет, через снега и льды, об этом, разумеется, нечего больше и говорить, но все равно положение их обоих все-таки очень плохое, поэтому она предложение старосты приветствует с большой радостью, пусть даже это для К. неподходящее место, но ведь – это надо будет определенно подчеркнуть – это ненадолго, можно будет выиграть время и легко найти другие варианты, даже если окончательное решение окажется неблагоприятным.

– В крайнем случае, – воскликнула под конец Фрида, уже обхватив шею К. руками, – мы уйдем отсюда, что нас держит тут, в деревне? А пока – ведь правда, миленький? – мы примем это предложение. Я привела обратно учителя, ты скажешь ему: «Принято», больше ничего, и мы переселимся в школу.

– Худо дело, – сказал К., хотя вполне всерьез он так не думал, ибо квартира его беспокоила мало; впрочем, он очень замерз, стоя в одном белье на этом чердаке, где с двух сторон не было ни стен, ни стекол и насквозь продувало холодным ветром, – ты уже комнату так хорошо прибрала, а нам теперь выезжать! Не хотелось бы, не хотелось бы мне принимать это место, для меня неприятно даже секундное унижение перед этим плюгавым учителем, а тут он еще будет моим начальником. Если б хоть ненадолго можно было остаться здесь; быть может, уже сегодня к вечеру мое положение изменится. Если б хоть ты здесь осталась, можно было бы выждать и дать учителю только какой-нибудь неопределенный ответ. Для себя-то я всегда найду ночлег, если на то пошло, так действительно у Бар…

Фрида закрыла ему ладонью рот.

– Только не это, – испуганно сказала она, – пожалуйста, не говори так больше. А в остальном все будет, как ты скажешь. Если хочешь, я останусь здесь одна, как бы это ни было для меня печально. Если хочешь, мы отклоним это предложение, как бы это ни было, по-моему, неправильно. Потому что смотри, если ты найдешь какую-то другую возможность, хоть даже и сегодня вечером, ну тогда, само собой разумеется, мы от этого места в школе сразу откажемся, никто нам не помешает это сделать. А что касается унижения перед учителем, то предоставь это мне, я позабочусь, чтобы унижения не было; я сама буду говорить с ним, ты просто молча постоишь рядом, и дальше будет так же, тебе никогда не придется говорить с ним, если ты этого не захочешь, на самом деле только я буду его подчиненной, и даже я не буду, потому что знаю его слабости. Так что мы ничего не потеряем, если примем это место, а вот если от него откажемся, то – много; а главное, ты действительно даже для одного себя нигде, нигде в деревне не найдешь ночлега, если еще сегодня не добьешься чего-нибудь от Замка, – то есть такого ночлега, за который мне как твоей будущей жене не придется краснеть. А если ты не найдешь ночлега, тогда ведь ты, пожалуй, потребуешь от меня, чтобы я спала здесь, в теплой комнате, зная, что в это время ты там, в снегу, бредешь сквозь холод и ночь.

К., который все это время стоял, обхватив себя руками и хлопая ладонями по спине, чтобы немного согреться, проговорил:

– Тогда ничего не остается, как принять. Пошли!

В комнате он сразу поспешил к печи, не обращая внимания на учителя; тот, сидя у стола, достал часы и сказал:

– Время уже позднее.

– Но зато теперь мы уже полностью пришли к одному мнению, господин учитель, – объявила Фрида. – Мы принимаем место.

– Хорошо, – отозвался учитель, – но место предложено господину землемеру. Он должен высказаться сам.

Фрида пришла К. на помощь:

– Разумеется, – сказала она, – он принимает это место, не правда ли. К.?

Так что К. мог свести свое заявление к простому «да», обращенному даже не к учителю, а к Фриде.

– Тогда, – сказал учитель, – мне только остается довести до вас ваши служебные обязанности, чтобы в этом отношении мы с вами раз и навсегда договорились; вам надлежит, господин землемер, ежедневно убирать и протапливать обе классные комнаты, самостоятельно производить мелкий ремонт как учебных пособий и спортивных снарядов, так и вообще в доме, регулярно расчищать от снега дорожку через сад, выполнять отдельные поручения, мои и фрейлейн учительницы, и в более теплое время года производить все садовые работы. За это вы имеете право жить в одной из классных комнат по выбору; однако в том случае, когда занятия не проводятся одновременно в обеих комнатах, а вы живете как раз в той, где проводятся занятия, вы, естественно, должны переселяться в другую комнату. Готовить в школе вам не разрешается, взамен вас и всех ваших будут за счет общины обслуживать здесь, в трактире. О том, что вы должны вести себя так, как подобает в школе, и что, в частности, дети – особенно во время занятий – не должны становиться свидетелями, ну, скажем, непривлекательных сцен вашего семейного быта, я упоминаю лишь между прочим, поскольку вы как образованный человек должны это понимать. Замечу еще в связи с этим, что мы вынуждены настаивать, чтобы вы в самый кратчайший срок узаконили ваши отношения с фрейлейн Фридой. Все это и еще кое-какие мелочи будет внесено в договор о найме, который вы, если вы вселитесь в здание школы, должны будете сразу же подписать.

К. все это показалось неважным – так, словно бы это его не касалось или, во всяком случае, не связывало; его только разозлила напыщенность учителя, и он небрежно бросил:

– Да-да, все это обычные обязанности.

Чтобы как-то загладить это, Фрида спросила про содержание.

– Вопрос о выплате содержания, – сказал учитель, – будет рассматриваться только после месячного испытательного срока.

– Но это жестоко по отношению к нам, – сказала Фрида. – Мы должны жениться почти без денег и создавать наше домашнее хозяйство из ничего. Нельзя ли нам все-таки, господин учитель, подать прошение в общину, чтобы назначили какое-нибудь маленькое содержание сразу? Вы бы рекомендовали так сделать?

– Нет, – сказал учитель, как и прежде обращаясь к К. – Подобное прошение было бы сочувственно встречено только в том случае, если бы я его поддержал, а я этого делать не стану. Предоставление места является ведь только любезностью по отношению к вам, а с любезностями – если сохраняешь сознание своей ответственности перед обществом – не следует заходить слишком далеко.

Но тут почти против своей воли вмешался К.

– Что касается любезности, господин учитель, – заявил он, – то, я полагаю, вы ошибаетесь. Скорей, может быть, это любезность с моей стороны.

– Нет, – сказал учитель, усмехаясь, все-таки он заставил К. заговорить. – На этот счет я точно информирован. Школьный сторож нужен нам примерно так же, как землемер. Школьный сторож, как и землемер, – только лишний груз на нашей шее. Мне еще будет стоить немалых раздумий вопрос, как я должен обосновать перед общиной расходы. Лучше и честнее всего было бы просто кинуть счет на стол и вообще никак не обосновывать.

– Именно это я и имею в виду, – кивнул К., – вы обязаны принять меня против своей воли. Вы обязаны принять меня, хотя это и наводит вас на тяжелые раздумья. Но если кто-то вынужден принять кого-то другого и этот другой позволяет себя принять, так, значит, именно он оказывает любезность.

– Своеобразно, – сказал учитель, – что же это нас заставляет принимать вас? – доброе, чересчур доброе сердце господина старосты заставляет нас. Вам, господин землемер, как я уже вижу, придется расстаться со многими фантазиями, прежде чем вы станете полноценным школьным сторожем. И возможному предоставлению какого-либо содержания такие высказывания тоже, разумеется, мало способствуют. Я также, к сожалению, замечаю, что ваше поведение еще доставит мне немало забот: вы же все это время беседуете со мной – я все смотрю и почти не верю своим глазам – в рубашке и кальсонах.

– Да, – воскликнул К., смеясь, и хлопнул в ладоши, – эти ужасные помощники! Где они там застряли?

Фрида побежала к дверям; учитель, поняв, что К. больше не намерен с ним разговаривать, спросил у Фриды, когда они вселяются в школу.

– Сегодня, – ответила Фрида.

– Тогда завтра утром я приду проконтролировать, – сказал учитель, попрощался взмахом руки, хотел выйти в дверь, открытую Фридой для себя, но столкнулся со служанками, которые уже пришли со своими вещами, чтобы снова занять комнату.

Ему пришлось между ними протискиваться, они никому не уступили бы дорогу; Фрида шла следом.

– Однако и спешите же вы, – усмехнулся К., который на этот раз был очень ими доволен, – мы еще здесь, а вам уже не терпится вернуться?

Они не отвечали и смущенно вертели свои узлы, из которых свисало хорошо знакомое К. грязное тряпье.

– Вы, наверное, ваши вещи еще ни разу не стирали, – беззлобно, с какой-то даже симпатией сказал К.

Те почувствовали это, одновременно раскрыли свои широкие рты, показали прекрасные, крепкие звериные зубы и беззвучно засмеялись.

– Ну, проходите, – пригласил К., – устраивайтесь, это же действительно ваша комната.

Но так как те все еще не решались (им, видимо, казалось, что их комната уж слишком преобразилась), К. взял одну из них за руку, чтобы ввести в комнату. Но он тут же отпустил ее, такими удивленными глазами смотрели на него обе; взаимопонимание уже установилось, и они больше не отводили глаз от К.

– Ну теперь вы уже достаточно меня рассмотрели, – сказал, защищаясь от какого-то неприятного чувства, К., взял одежду и сапоги, которые как раз принесла Фрида, – помощники робко следовали за ней – и оделся.

И снова, как и прежде, ему показалось непостижимым терпение, которое Фрида проявляла к помощникам. Вместо того чтобы чистить во дворе одежду, они преспокойно сидели внизу, где Фрида после долгих поисков их и обнаружила: они мирно обедали, держа на коленях невычищенную, скомканную одежду, которую ей пришлось затем всю чистить самой; и тем не менее она, хорошо зная, как управляться с этой подлой публикой, совершенно не ругалась с ними, более того, рассказывала в их присутствии об их чудовищной нерадивости как о какой-нибудь безобидной шутке и даже еще слегка похлопала, словно лаская, одного из них по щеке. К. решил впоследствии побеседовать с ней на эту тему. Но теперь давно уже пора было уходить.

– Помощники останутся здесь помогать тебе с переездом, – распорядился К.

Те, конечно, с этим не согласились, сытые и веселые, они бы теперь с удовольствием немного прогулялись. Только после того как Фрида сказала: «Само собой, вы остаетесь здесь», – они подчинились.

– Ты знаешь, куда я иду? – спросил К.

– Да, – ответила Фрида.

– И ты, значит, меня больше не удерживаешь? – спросил К.

– Ты встретишь столько препятствий, – сказала она, – что уж там какие-то мои слова!

Она поцеловала К. на прощание, дала ему, поскольку он не обедал, сверточек с хлебом и колбасой, который она принесла для него снизу, напомнила ему, что он должен потом идти уже не сюда, а прямо в школу, и проводила, положив ему руку на плечо, до самой двери.