Текст книги "Шепчущий мрак"

Автор книги: Филлис Уитни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Лора ничего не заметила. Не думаю, чтобы она воспринимала меня как личность. Она слишком была поглощена своим спектаклем.

– Прошу тебя, передай мне это пресс-папье, – обратилась она ко мне, удобно располагаясь в кресле.

Не дожидаясь моих вопросов, она полностью завладела ситуацией. Мне не хотелось говорить о пресс-папье, но у меня не было выбора. Я взяла с низкого столика прозрачный округлый предмет и отнесла его Лоре. Она подняла его к свету, и крошечные стеклянные цветочки внутри заискрились, переливаясь разными красками.

– Я хочу рассказать тебе о том, как я подарила это пресс-папье Виктору Холлинзу, – помолчав, заговорила она.

Положив карандаш на раскрытый блокнот, где почти не было записей, я старалась внутренне собраться, взять себя в руки. Меньше всего мне хотелось касаться в своем очерке о Лоре Уорт этого эпизода. Я не желала ничего об этом знать, и мое сердце решительно выразило свой протест сильными толчками. Исчезло желание взять у нее интервью. Всего несколькими словами она расправилась со мной, уничтожив меня как писателя.

– Мы только что закончили "Мэгги Торнтон", – увлеченно рассказывала она. – Картина получилась отличная, и мы это знали. Виктор уверял меня, что я получу награду за свою игру, а я утверждала, что успеха мы добились благодаря ему – его книге и сценарию. Ах, мы были безумно влюблены друг в друга!

– Перестань, прошу тебя, – пробормотала я в отчаянии, отказываясь это слышать.

Но Лора пропустила мои слова мимо ушей. Я была для нее не более чем зритель где-то в последнем ряду. Она играла для меня, но забывала о моем присутствии.

– Он был удивительно хорош собой в те дни – мягок, добр, снисходителен…

У меня вырвался протестующий возглас. Я видела отца таким, каким я его себе представляла. Другим я не хотела его видеть. Но Лора не обратила внимания.

– Картина была закончена, и мы были уверены, что никаких поправок больше не будет. Тогда он предложил мне уехать вместе. Я даже не спросила – куда, мне было все равно. Мы отправились в Скандинавию, Виктор зная, что там мои корни. В Копенгагене мы сидели в садах Тиволи, наблюдая, как мир течет мимо нас. Мы что-то покупали, поднимались на Круглую башню. Там побывала когда-то сама Екатерина Великая. Сидя в карете, запряженной Лошадьми, она поднималась все выше и выше по наклонным тропам до самой вершины. С Круглой башни мы смотрели ночью На город с его ярко освещенными прямыми улицами, расходившимися от нас подобно радиусам.

На следующий день мы приехали в Берген. Я помнила его ребенком. Но взрослой увидела впервые. Вскоре мы поехали в Фантофт осматривать деревянную церковь. Виктор был очарован. Это место притягивало его, будило воображение. Он говорил, что испытывает здесь какое-то мистическое чувство – сопричастности к борьбе между Добром и Злом, твердил, что вся литература посвящена этому вечному противостоянию. В своих книгах он хотел, чтобы Добро побеждало Зло. Возможно, поэтому его считают сегодня старомодным.

Я была поражена. Ведь и я, побывав в Фантофте, испытала то же ощущение сопричастности к вечному жестокому противоборству добрых и злых начал. Поистине, я была дочерью своего отца, вероятно, даже больше, чем сама предполагала.

После некоторой паузы Лора продолжила:

– Мы сели на поезд, который шел через горы, в Осло, смотрели из окон вагона на горные склоны и долины, заглядывали в глубокие фиорды. Из весны мы переехали в зиму, поднявшись вверх, туда, где улицы крошечных городков утопают в сугробах. Все было чудесно, потому что мы были вместе, – она покрутила в пальцах пресс-папье, словно это был магический кристалл, в котором ей виделось прошлое. – А в Стокгольме наше совместное путешествие закончилось. Истекло отведенное нам время. Мы нашли приют в одном из чудесных старых отелей девятнадцатого века. Он был расположен возле того места, где под мостом воды озера Меларен сливаются с водами Балтики. Ближе к вечеру мы поехали в старую часть города. Пошел дождь, но мы, как ни в чем не бывало, гуляли рука об руку по узким мощенным булыжником улочкам вдоль медно-красных башен, высившихся над нами. Мне хотелось, чтобы так было всегда.

Мне хотелось купить Виктору какую-нибудь вещицу, которая всегда напоминала бы ему об этом счастливом дне. Пресс-папье «Милльфлёр» в маленькой лавчонке словно поджидало меня. Виктор отошел и склонился над другим прилавком. Улучив момент, я попросила девушку завернуть для меня «Милльфлёр», и, когда мы возвращались по улицам, поливаемым дождем, подарок лежал в моей сумочке.

Нам попался по дороге небольшой уютный ресторанчик, приткнувшийся у тротуара. Дождь полил как из ведра, и мы нырнули туда. Было еще рано, и ресторан пустовал. Не помню, что мы ели в тот вечер, но на столах стояли свечи. Когда официант, приняв у нас заказ, удалился, я вручила Виктору пресс-папье. Протянув друг другу руки через стол, мы соединили их в рукопожатии. Он мечтал о будущем, говорил, что мы поженимся и что нам всегда будет хорошо вместе – вот как сейчас. Я верила каждому его слову – ведь это был Виктор, – хотя и понимала, что жизнь не состоит из одних радостей. Я улыбалась ему и помалкивала, а он говорил, что видит огоньки свечей в моих глазах.

Лицо Лоры находилось в тени, я едва различала его, но голос ее не дрожал. Он звучал твердо, с легкой хрипотцой, сообщавшей ему непередаваемую эмоциональную выразительность.

– Нам нужно было уезжать на следующий день. Она перестала вертеть пресс-папье и сжимала его в ладонях. – Мы вернулись в Голливуд, и только тогда я сказала ему, что не могу выйти за него замуж. Он был страшно зол, но понимал, что стоит за моим отказом. Виктор вылетел в Нью-Йорк, даже не известив меня об отъезде. Через месяц я заподозрила, что у меня будет ребенок но не сказала ему. Тогда, во всяком случае, не сказала. Он мог бы попытаться использовать это, чтобы заставить меня принять его предложение. Конечно, я не ожидала, что он так рассердится на меня. Не предвидела также его скоропалительной женитьбы на Рут. Через несколько месяцев я сообщила ему, что жду ребенка. А что мне делать с ребенком в Голливуде?

Действительно, что? Я как можно ниже нагнула голову над пустыми страницами блокнота. Пусть она не видит моего лица, не заметит, какое оно истерзанное, жалкое.

– Виктор поступил разумно, – заключила она. – Он ответил, что заберет малютку. Поэтому я отдала ему его дочь. Это был единственный выход.

Малютка, ребенок, его дочь! Вот слова, которые она употребляла, избегая прямой ссылки на меня, свою собственную дочь, сидевшую напротив нее!

– Я думала, тебе будет интересно узнать историю этого пресс-папье, – мягко добавила она.

При этом у нее был такой вид, словно она одарила меня бесценным подарком. По-видимому, той ночи в Стокгольме я обязана своим рождением, а она, видите ли, рассказывает мне трогательную историю о пресс-папье!

И тут я сорвалась.

– Пресс-папье?! – яростно огрызнулась я. – А как насчет растоптанной любви моего отца? А я? Тебя нисколько не тревожила мысль о том, что я вырасту без матери?

Лора осталась невозмутимой, но взгляд ее выражал сочувствие. Этого требовала роль, которую она сейчас разыгрывала передо мной.

– От меня все равно не было бы толку. Рут прекрасно заменила меня. Иногда я получала весточки от Виктора. Он писал мне о тебе время от времени, пока ты не выросла, а затем оборвал переписку. Он никогда не присылал мне твоих статей, не присылал фотографий. Рут воспитала тебя, дала вам обоим счастье, которое вы заслужили. Вы оба были вполне довольны жизнью, чего я не смогла бы вам обеспечить, как не смогла этого сделать для самой себя – иметь спокойную и счастливую жизнь.

– Это просто отговорка! Ищешь предлог для самооправдания?! – в бешенстве кричала я, чувствуя, как слезы текут по моим щекам. – Защищаешь свою безответственность? Ею оплачена твоя свободная и красивая жизнь!

– Ты плачешь? – тихо сказала Лора, удивленно глядя на меня. – Но теперь эти давние истории не должны тебя задевать. Ты сама себе хозяйка так же, как и я. Мы ведь, кажется, договорились, что ничем не связаны друг с другом, кроме чисто деловых отношений. Ты берешь у меня интервью – только и всего. И плакать совершенно незачем.

– Ты чудовище! – Я захлебывалась рыданиями. – Я плачу из-за того, что мой отец недавно умер, а ты заставила меня понять, какую боль ты ему причинила и как мало тебя это волнует.

У меня начиналась истерика. Она доконала меня своей насмешливой снисходительностью. Вскинув голову, я гневно уставилась на нее, не стыдясь более залитого слезами лица.

– Теперь до меня дошло! – выкрикнула я. – Теперь мне понятно, что побудило тебя спуститься этой ночью вниз по лестнице и изуродовать свой портрет. И если бы ты этого не сделала, я сама бы сделала это с радостью. Не могу представить себе ничего более желанного, чем ножницы в моих руках, которыми я наношу удары – еще и еще раз, крест-накрест!

Ее глаза стали огромными, неподвижными, и без того бледное лицо побледнело еще больше и приняло какой-то свинцовый оттенок.

– О чем это ты?

– Могла бы и догадаться! – На этот раз я не собиралась щадить ее. – Ты ходишь во сне – такая у тебя привычка. Этой ночью Майлз нашел тебя в моей комнате после того, как ты изувечила картину, и увел наверх, Спускайся вниз – сама убедишься в том, что ты натворила.

Уже не бледная, а белая, с застывшим стеклянным взглядом, она походила на привидение. И я вдруг пришла в ужас от своих слов и поступков. Что я наделала? Как могла я так напугать ее! Как бы ни была я разгневана, результат превзошел все мои ожидания. Мне хотелось утешить ее как-нибудь, успокоить. Но прежде чем я открыла рот, она вскочила, размахнулась и швырнула пресс-папье, зажатое в ее ладони, прямо в окно. Раздался звон разбитого стекла, а затем – слабое потренькивание разлетающихся осколков.

– Вон! – отчетливо произнесла она. – Убирайся с глаз моих! Не хочу тебя больше видеть. Никогда.

– Разумеется, – любезно согласилась я. – Вот только упакую вещи и исчезну. Нам просто нечего сказать друг другу. Ни сейчас, ни в будущем.

С не меньшей яростью, чем та, которую продемонстрировала она, я хлопнула дверью и сломя голову бросилась вниз по лестнице. К счастью, никто не попался мне навстречу. Ворвавшись в комнату Лоры, забитую картинами и костюмами, я закрыла за собой дверь и постояла немного, приводя в порядок взбаламученные нервы. Напротив висел изуродованный портрет, повернутый, как хотела этого Ирена, лицом к стене.

Я была слишком возбуждена, чтобы упаковывать вещи или заниматься чем-нибудь дельным. Злость и ярость душили меня. Глоток свежего воздуха – вот что мне было нужно. Я выбежала в сад и пошла вокруг дома к его парадному входу.

Возле какой-то клумбы, где еще ничего не расцвело, стояла Дони с пресс-папье в руках У нее дрожали руки, когда она протянула мне злополучный сувенир.

– Она пыталась убить меня, – пролепетала Дони, почти такая же бледная, как Лора. Ее испуганные темные глаза, смотрели на разбитое окно в комнате наверху. – Я чудом осталась жива. Этот метательный снаряд едва не угодил мне в голову.

Отобрав у нее пресс-папье, я разглядывала его с таким интересом, словно это была самая важная вещь на свете. Чудесным образом оно не разбилось, ударившись о стекло, а потом упало на мягкую землю, что спасло его. Прежде чем заговорить, я несколько раз глубоко вздохнула, задерживая выдох и стараясь, чтобы голос мой не прерывался.

– Лора метила не в вас. Она разозлилась на меня и просто швырнула его в ярости.

Но Дони, не сводя взгляда с разбитого окна, возмущенно бормотала:

– Она больна и опасна. И нервы у нее ни к черту. Так и ждешь, что, она выкинет какой-нибудь номер. Вот уж двадцать лет, как она мучает моего брата, не принося ему ничего, кроме горя и страданий. Она все время пережевывает то, что тогда случилось в Голливуде. Никак не может распрощаться со своими воспоминаниями. И это вечно будет на ее совести. Она покончит с этим, только когда умрет. Ее следовало бы упрятать куда-нибудь, чтобы она не была опасна для других.

По какой-то непостижимой причине я обратила остатки гнева против Дони, бросившись на защиту Лоры:

– Если вы хотите сказать, что она ненормальная, то это неправда! И она не представляет никакой опасности для окружающих, иначе бросила бы пресс-папье в меня, а не в окно. Я сама довела ее до этого. Она меня рассердила, обидела, я вспылила, наговорила ей чего не следует, вот она и не сдержалась. Актеры вообще чрезвычайно возбудимы.

– От тебя одни неприятности, – проскрипела Дони, не слушая меня. – Я предвидела это. И мой брат был против твоего приезда сюда. Она была спокойна, и у нас не возникало никаких проблем с ней. Но тут явилась ты, и все пошло кувырком.

– По крайней мере, она ожила, – вызывающе бросила я. – В том состоянии, которое вы называете спокойным, она была полумертвой.

– И только в том состоянии она забывает о призраках, которые ее преследуют.

Трудно сказать, сколько времени мы мерили друг друга яростными взглядами, но тут перед нами возник Гуннар Торесен собственной персоной.

– Доброе утро! – весело произнес он. – Я услышал голоса и прошел через сад вокруг дома.

Я так обрадовалась его появлению, что едва не бросилась ему на шею. Мне казалось, что пришел добрый старый друг, у которого я смогу найти поддержку и утешение. Вовремя вспомнив, что это не так, я усмирил свой порыв, но все-таки не сумела скрыть радости.

– Рада тебя видеть, – призналась я, задержав свою руку в его, ладони дольше, чем полагается, и твердо переходя на ты.

– Что-то стряслось? – заметил он. Это была констатация факта.

– Ты попал в точку. После того как Гуннар коротко кивнул Дони, здороваясь с ней, он смотрел только на меня.

Она же, пыхтя от раздражения, направилась к дому.

– Пусть только вернется мой брат! Я ему все скажу, ничего не скрою, – доносилось до нас. – Ты пытаешься оправдать Лору, но меня не проведешь! Я знаю, что она только что попыталась сделать;

Гуннар проводил ее озабоченным взглядом.

– Да, что-то стряслось, – задумчиво повторил он. – Может быть, поделишься со мной?

Он показался мне удивительно привлекательным: худощавое волевое лицо и проницательные глаза. Так и хотелось обвить его шею руками и прильнуть к нему, такому сильному и уравновешенному. Вместо этого, я предъявила Гуннару пресс-папье, указав жестом на разбитое окно. Он взглянул наверх и слегка улыбнулся, сразу все поняв.

– Мне следовало бы предупредить тебя, что Лора очень вспыльчива. Боюсь, она не, получила подлинного норвежского воспитания. Мы любим своих детей и терпимы к детским проказам, но мы приучаем их держать себя в руках. Во всяком случае опасаясь, что не все пойдет гладко на первых порах, я приехал сюда пораньше, чтобы проверить – не могу ли быть чем-нибудь полезен.

– Она велела мне убираться, – снова вспылила я. – Поэтому мне лучше пойти и упаковать мои вещи. А ты можешь отвезти меня в отель, где я побуду, пока не забронирую билет на самолет, чтобы улететь домой.

Он покачал головой, и в глазах его сверкнул тот насмешливый огонек, который я замечала и прежде…

– Она отойдет. Ты должна дать ей время успокоиться. Она пожалеет о своей вспышке и захочет, чтобы ты осталась. Поедем сейчас со мной, а там будет видно. Успеется собрать вещи.

У меня не было ни малейшего желания улетать домой. Наоборот, мне хотелось как можно дольше оставаться в обществе Гуннара Торесена. Я сгорала от нетерпения откровенно рассказать ему все, что случилось с тех пор, как я в последний раз видела его. Останусь я в этом доме или нет – я хотела, чтобы он знал все, что здесь произошло.

– У тебя мокрые глаза. Ты плакала? – спросил он. – Из-за того, что Лора швырнула в окно пресс-папье?

– Нет, не из-за этого. Мы поссорились. Она обидела меня.

– Ладно, поговорим потом. А сейчас иди умойся, приведи себя в порядок, подкрась губы. Ты женщина и должна хорошо выглядеть. Затем возьми пальто и поедем. Лучше мне не входить в дом, пока все не придет в норму. Я подожду тебя в машине.

Я помчалась выполнять его распоряжения. "Если я когда-нибудь влюблюсь, – ни с того ни с сего подумала я, – то моим избранником будет мужчина, похожий на Гуннара".

Плеснув в лицо холодной водой, подмазав губы и накинув пальто на плечи, я вышла в холл и наткнулась на Ирену Варос, поджидавшую меня на площадке у подножия лестницы.

– Лора снова швыряет вещи? – спросила Ирена.

– Она часто это делает?

– В последнее время не так уж часто.

– Вы были наверху? Видели ее?

– Нет еще. Лучше дать ей сначала успокоиться. Тогда ей не захочется швырнуть что-нибудь в меня.

– Лора знает о картине, – объявила я. – Я сказала ей об этом. Не скрыла от нее, что она ходит ночью во сне. Обошлась с ней жестоко. К вашему сведению, миссис Жаффе считает, что Лора бросила пресс-папье в нее и сделала это намеренно. Конечно, это не так. Лора не запустила им даже в меня, хотя я вывела ее из себя. Но на миссис Жаффе никакие доводы не действуют. Она твердит, что Лора больна, неуравновешенна и ее следовало бы поместить куда-нибудь, где она не доставляла бы окружающим столько хлопот.

Глаза Ирены сверкнули ненавистью.

– Миссис Жаффе саму следовало бы заточить куда-нибудь! Но спасибо, мисс Холлинз, что рассказали мне. Никто не решится на такой шаг, пока мы с вами находимся здесь и готовы защищать мисс Уорт.

– На меня можете не рассчитывать. Вряд ли я застряну здесь надолго, – возразила я и вышла через парадную дверь.

Господи! Бывают же в жизни счастливые минуты. Как чудесно было оставить этот дом и подняться вверх, в горы, на «мерседесе» Гуннара!

Глава 7

Мы ехали по дороге, петлявшей среди холмов, минуя нарядные, ярко окрашенные жилые дома. После одного или двух поворотов я смогла увидеть сверху знакомую темно-голубую черепицу дома, где я временно нашла себе пристанище. Повсюду встречались ухоженные сады, разбитые вокруг жилых строений и готовые вот-вот расцвести; из многих окон уже выглядывали цветущие растения.

– Какой красивый город! – вздохнула я. – Божественный!

Гуннар, очень довольный, кивнул:

– Согласен. Нам, бергенцам, трудно понять, как можно жить где-нибудь еще. Мы привязаны к своему городу. Впрочем, жители Осло считают нас, бергенцев, деревенщиной. Разумеется, они ошибаются, ведь Берген – ворота на Запад.

Он говорил, пытаясь развлечь меня и приободрить. Я позволила ему продолжать, не желая начинать свой рассказ, пока он ехал по горной дороге. Кроме того, я наслаждалась отдыхом, бездельем.

Когда мы поднялись на самую большую высоту, доступную для автомобиля, Гуннар остановил мерседес возле дорожного знака, который предупреждал водителей, что дальше проезда нет. Мы вылезли из машины и пошли по дороге.

Мы были не одни. Солнце вывело людей на воздух. Часть жителей Бергена предпочла провести воскресенье в горах.

Через некоторое время, осилив подъем, мы добрались до скамьи, которая была поставлена на обзорной площадке. Оттуда открывалась великолепная панорама.

– Прошлой ночью я слышала звуки волынки, – сказала я Гуннару – Такое возможно в Бергене?

Он улыбнулся:

– Вряд ли. То, что ты слышала, – это, без сомнения, одна из наших хардангеровских скрипок. И хотя волынка – духовой инструмент, а скрипка – струнный, их звуки схожи. У меня у самого такая скрипка. Когда-нибудь я сыграю на ней для тебя. Эта музыка специфически норвежская.

– Там, кажется, гуляли допоздна, – рассеянно заметила я.

– А так у нас принято, в Норвегии. Прежде чем ты уедешь, мы должны устроить вечеринку в твою честь.

Слушая рассказ Гуннара о том, что такое норвежский праздник, я полностью успокоилась и могла теперь передать ему, не обливаясь слезами, стокгольмскую историю любви, которую мне поведала Лора. Но когда умолкла, он меня совершенно обескуражил:

– Какой чудесный подарок она тебе преподнесла!

– Подарок? – изумилась я.

– Как хорошо узнать, что ты был зачат в любви и нежности.

Что-то внутри меня ожесточилось против него.

– Не думаю, что Лора Уорт когда-нибудь испытала что-то похожее на любовь. Или нежность. Она только изображает их.

– Тем не менее ты появилась на свет, – возразил Гуннар. – И она даже помнит оттенок неба над Стокгольмом. Такое помнится, только когда переживаешь очень важный момент в своей жизни.

Он спокойно увел меня от споров и возражений, лишая возможности нападать на него. И тогда, ничего не утаивая, я рассказала ему все, что происходило в доме Лоры.

– Ты действительно считаешь ее способной на такое – обезобразить свой портрет во сне? – спросил он, когда я закончила рассказ.

– Но я застала ее с ножницами в руке!

Гуннар покачал головой, между темными бровями обозначилась глубокая складка.

– Мне это не нравится. Она проснулась? Узнала, что она сделала?

– Тогда не узнала. Доктор Флетчер увел ее в спальню не разбудив. Как утверждает Ирена, он ничего не сказал ей. Но теперь она знает.

– Откуда?

Мне было стыдно поднять на него глаза.

– Я вышла из себя, когда мы разговаривали утром. Так рассвирепела, что выложила ей все о ее подвигах. Вот тогда она и швырнула в окно пресс-папье.

Длинные, узкие кисти рук Гуннара лежали на коленях. Я заметила, как его пальцы согнулись, сжались в кулаки. Я поняла, что он сердится на меня. Вся его доброта и терпимость улетучились без следа. Я ничем не могла оправдаться, чтобы уменьшить его негодование по поводу моего поступка, и лишь внутренне вся ощетинилась. Он же не знал, как вела себя Лора, какой она была холодной, далекой, абсолютно безразличной ко мне и к тому, что я чувствовала. Гуннар не слышал, как она тогда сказала, что мы ничем не связаны друг с другом, каждый из нас сам по себе. Это был конец, и меня прорвало.

Молчание удручало меня. Но вот Гуннар наконец заговорил, и в голосе его прозвучало такое холодное осуждение, какого я еще не слышала.

– Итак, ты добилась своего, преуспела в достижении своей цели – и даже больше, чем ожидала. Мне не следовало позволять тебе увидеться с ней. Я должен был порвать письмо твоего отца и немедленно отослать тебя домой, в Штаты.

Я с трудом сглотнула, потрясенная его словами, но ответила ударом на удар:

– А почему ты этого не сделал? Кстати, неплохо было бы узнать, что написал тебе мой отец. Можешь мне рассказать? Теперь уже скрывать ни к чему.

– Пожалуй. Письмо хорошее, доброе. В нем гораздо больше доброты, чем ты, по-видимому, заслуживаешь. Твой отец беспокоится о тебе. Он пишет, что, даже если ты способна была бы исцелить старые раны Лоры, мысли его не о ней. Лора, как считает Виктор, жила своей жизнью и сделала свой выбор. И если сейчас ей нелегко, то это не так уж важно. Но то, что происходит с тобой, важно. Так думал твой отец. Он чувствовал, что ты не сможешь жить нормально и счастливо, если не избавишься от пожирающей тебя ненависти. Сам он ничего не мог с этим поделать, хотя и пытался. Он чувствовал свою вину, переживал, что так случилось с тобой, но не знал лекарства. Он надеялся на встречу с Лорой, которая могла бы помочь тебе так, как ничто другое не поможет. Ты слишком много значила для него. Слезы обожгли мне веки, но я свирепо заморгала, чтобы их унять.

– Глупо с его стороны было надеяться на это, – еле слышно пробормотала я.

– Да, глупо. Я совершенно не согласен с Виктором. Он пишет: то, что касается Лоры, не так уж важно. Виктор очень давно не видел ее и написал так, поскольку считал, что главное – это ты, поскольку ты молода. Но я живу здесь. Я знаю и уважаю Лору Уорт. Я испытываю к ней самые теплые чувства. Она вовсе не лицедействует, как ты, очевидно, думаешь! Это женщина с глубокими чувствами, которая заслуживает, чтобы ее вызволили из тюрьмы, куда она сама себя заточила. Именно ты могла бы ее освободить, ведь ты обладаешь такой привилегией. Но ты не воспользовалась ею?

Меня так и подмывало наброситься на него, наговорить в ответ таких же резких, беспощадных слов. Но колкости не шли с языка.

Я резко поднялась, и он поднялся вместе со мной.

– Если здесь есть еще какая-нибудь вершина, куда можно взобраться, давай поднимемся на нее.

– Найдется, – коротко ответил он.

Покинув обзорную площадку, мы стали подниматься выше. Гуннар шел впереди, не обращая на меня внимания, словно был один. Он, казалось, начисто забыл обо мне, от души наслаждаясь прогулкой на свежем воздухе в ясный солнечный день.

Не знаю, сколько так прошло времени, но неожиданно он сказал:

– Тебе не подобает завидовать ей. И не нужно обижаться на то, что ты внешне не похожа на Лору. Ты сама – предмет зависти для нее и даже страданий. Ты молода, привлекательна и талантлива. Ты обладаешь равными с ней достоинствами, а возможно, даже и превосходишь ее. У тебя жизнь на подъеме, а у нее – на склоне. И ей нелегко узнать тебя такой и сравнить с собой.

Он говорил холодно и бесстрастно, как бы издалека. Как я могла считать его отзывчивым и чутким? Он думал о Лоре Уорт, а не обо мне.

– Если ты считаешь, что я ей завидую, ты ничего не знаешь обо мне, – отрезала я и зашагала еще быстрее, чем раньше. Мне хотелось одного: уйти куда-нибудь, освободиться от его осуждающего присутствия.

Дорога в конце концов увела нас от озера. После небольшого перехода мы вышли на мощеную террасу перед низким зданием ресторанчика, приютившегося на вершине горы.

– Поищем столик на солнце? – вдруг предложил Гуннар.

Я кивнула, но прежде чем мы обосновались, к нам поспешно подошел официант в белой куртке.

– Внутри за столиком вас ожидает леди, – сообщил он.

Мы с Гуннаром переглянулись и поняли все.

На душе было тяжко. Она пришла сюда, чтобы обвинять меня, распекать перед Гуннаром. Предстоят дальнейшие ужасные сцены.

– Не хочу с нею завтракать, – отказалась я. – С меня хватит. Я спущусь на фуникулере, и ты можешь Не беспокоиться обо мне.

Он взял меня за руку, ласково, но твердо, не допуская сопротивления.

– Я настаиваю, – внушительно произнес Гуннар. – Будет лучше, если ты повидаешься с ней сейчас. После того что ты натворила, ты обязана пойти ей навстречу. – И он твердо взял меня за руку.

Длинная застекленная веранда, куда мы вошли, защищала обедающих от холодного ветра, предоставив им возможность любоваться тем же чарующим видом, которым наслаждались те, кто сидел снаружи. Нас встретил длинный ряд столиков, накрытых белыми скатертями. Где-то посреди сидела в ожидании нашего появления Лора Уорт.

На ней был серый шерстяной костюм, который очень шел ей, и крохотная серая шляпка, хотя и старомодная, но прелестная. Лора выглядела красивой, довольной и счастливой. Протянув обе руки Гуннару и получив от него поцелуй в щеку, она усадила меня рядом с собой на красный стул.

Совершенно не готовая к такой эмоциональной метаморфозе, я чувствовала себя очень скованно и никак не могла настроиться на легкую болтовню.

– Я знала, что смогу опередить вас на фуникулере, – оживленно заявила Лора. – Я видела, как вы подходили. Твои щечки порозовели, Ли. Воздух Норвегии тебе полезен.

Гуннар сел напротив нас, и тут появился официант, который принес меню. Я уткнулась в него, радуясь этой передышке. У меня просто не находилось слов, чтобы заговорить с Лорой. Она выставила меня из своего дома. И так разъярилась, что разбила окно, швырнув в него пресс-папье. А теперь сидит улыбаясь, словно ее симпатия к Гуннару переходит и на меня. Такое неожиданное дружелюбие повергло меня в смятение и бессильное негодование.

– Мы должны познакомить тебя с нашими сандвичами, – обратилась она ко мне, – если только ты не захочешь чего-нибудь посущественнее. Гуннар, закажи, пожалуйста, для нас.

Официант ушел, забрав с собой меню, и мне некуда было смотреть, кроме как на Лору и Гуннара, откровенно наслаждавшихся обществом друг друга. Он был, совершенно очевидно, предан ей, и, несмотря на различие в возрасте, она все еще оставалась женщиной, способной создать острую ситуацию, очутившись в компании красивого мужчины.

Я чувствовала себя полностью выбитой из колеи. Смущение и неуверенность овладели мною. Лучезарная улыбка Лоры, ее сияющие глаза создавали иллюзию юности. Если я даже обидела ее, она не показала и виду, но я чувствовала, что это так. Гуннару не о чем было беспокоиться, но он беспокоился и не простил меня.

– Что ты думаешь по этому поводу? – весело спросила его между тем Лора. – Я о том, что так поздно обрела совсем взрослую дочь, девицу двадцати трех лет, которая так похожа на меня?

– Похожа на тебя? – эхом отозвалась я.

Она коснулась моей руки характерным для нее, обаятельным жестом.

– Ну конечно. Перед тем как ты вылетела из моей комнаты вне себя от негодования, я смотрела на тебя и видела себя. Мы зеркально воспроизводим друг друга, моя дорогая. Обе теряем выдержку, демонстрируем феерические реакции, приходим в бешенство. Но мы быстро отходим, не так ли?

Если она так изменчива в настроениях, то я не такая. Я не могу так легко распроститься с моими обидами и забыть о ее поступках.

– Я не умею быстро прощать, – угрюмо возразила я. Она не обратила внимания на мои слова.

– Я видела тебя в саду с пресс-папье в руках. Надеюсь, с ним ничего не случилось? Мне бы хотелось получить его назад.

– Оно осталось цело, – ответила я, еще не решив, вернуть его Лоре или нет. Пресс-папье лежало в моей сумочке, но я не собиралась извлекать его оттуда. – Миссис Жаффе, – усмехнувшись, добавила я, – убеждена, что ты швырнула пресс-папье в нее. Она считает, что ты пыталась ее убить.

Смех Лоры был таким восхитительным, каким я помнила его на экране, Исполненным искреннего веселья.

– Замечательно! А я и не подозревала, что могу напугать эту маленькую зверюшку. Непременно попробую как-нибудь еще раз сделать это.

Гуннара, наблюдавшего за нами обеими, история с Дони нисколько не позабавила. Он сдержанно спросил:

– Ты имеешь что-нибудь против сестры доктора Флетчера?

– Я ее терпеть не могу!

– Тогда зачем держишь в своем доме?

– Я бы с радостью распрощалась с ней, поверь мне. Но Майлз жалеет ее. Говорит, что ей некуда ехать, просит не обижать ее, не настаивать, чтобы она покинула нас. Иногда брат и сестра бывают очень привязаны друг к другу, особенно когда никого из родных не осталось. Возможно, это продлится не так уж долго.

Гуннар, видимо, удовлетворился этим объяснением.

– Скажи нам, – помолчав, спросил он, – ведь ты поднялась сюда не только для того, чтобы удивить нас?

– Нет, конечно нет. Просто у Майлза, как выяснилось, не было никаких планов насчет того, как провести этот свободный день. Поэтому я уехала. Вышла, поймала такси, добралась до фуникулера. Я приехала ради самой себя… Получить удовольствий, позавтракать вместе с вами На вершине горы.

Она все еще играла роль молодой, беззаботной женщины, но маска чуть-чуть сдвинулась, обнажив скрытое напряжение. Вся эта легкость и веселье, как я и подозревала, служили лишь прикрытием, а не выражением ее подлинных чувств.