Текст книги "Пожиратель женщин (Сборник)"

Автор книги: Филлис Дороти Джеймс

Соавторы: Дональд Эдвин Уэстлейк,Шарль Эксбрайя,
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Когда Нагль подошел, необходимо было сразу определить – что-то неладно. Нет, всегда помнить об осторожности – вот задача и путь к успеху! Он был наглым дьяволом, этот Нагль, но в клинике нашлись бы многие и похуже, консультанты знали это. Умелый портье был слишком нужен им, особенно потому, что способен и готов выполнять множество различных ремонтных работ. Ее поступок не способствовал популярности. Все понимали ценность Нагля каждый раз, когда приходилось ожидать кого-нибудь из технического отдела, если обрывался шнур на оконном переплете или необходимо заменить перегоревшие пробки. А тут под рукой отзывчивый мастер... Нагль, конечно, должен будет уйти, но, прежде чем предпринять нужные шаги, она постарается найти ему хорошую замену.

Главная забота в данное время должна состоять в том, чтобы добиться поддержки консультантов во время назначения на должность. Она могла быть уверена в докторе Этеридже, голос того – решающий. Смущало только одно. Он должен через шесть месяцев уйти в отставку, и его влияние будет слабеть. Если она попытается получить эту должность и все пойдет хорошо, Совет управления больницами не будет слишком торопиться с объявлением о замещении должности. Почти наверняка они будут выжидать, пока убийство раскроется или полиция отложит дело й долгий ящик. Ей надо стремиться укреплять свое положение в течение этих месяцев. Нельзя допускать никаких промахов. Надо все время беспокоиться о месте. И помнить, что Совет имеет склонность назначать на должности тех, кто не работает в данном учреждении. Здесь велико влияние секретаря правления. Умненько она поступила, встретившись с ним в прошлом месяце и попросив совета, что делать, чтобы получить диплом Института больничных администраторов. Он любил, когда его персонал повышал квалификацию, и ему, мужчине, была приятна просьба о консультации.

Но он не так глуп, следует иметь в виду. Она была, подходящим кандидатом, но лишь в случае, если Совет управления больницами найдет, что она подает надежды, и он знал это.

Миссис Восток лежала одна в кровати, расслабившись, на спине, ее ноги покоились на подушке, ум рисовал картину успеха. «Моя жена – администратор клиники Стина», – будет говорить Ральф. Так звучит намного внушительнее, чем: «Действительно, моя жена в данное время работает секретарем. Знаете клинику Стина?..»

На удалении двух миль, в морге северного Лондона, тело мисс Болам, лежащее в ледяном боксе, набитом, как бочка сельдью другими телами, медленно замерзало в эту осеннюю ночь.

  Глава пятая

Если уж произошло убийство в клинике Стина, то пятница – самый подходящий для этого день. Клиника в субботу была закрыта, так что полиция могла работать в здании без помех, создаваемых присутствием пациентов и сотрудников. Персонал, по-видимому, радовался двум дням передышки, во время которой можно оправиться от шока, решить, какой должна быть официальная реакция на преступление, найти у друзей утешение и вновь обрести смелость.

День Далглиша начался рано. Он запросил из местного управления полиции справку о краже в клинике Стина, и сведения, вместе с отпечатанными протоколами допросов предыдущего дня, ожидали его на письменном столе. Кража поставила местных детективов в тупик. Было несомненно, что кто-то в результате взлома проник в клинику и что исчезли пятнадцать фунтов стерлингов. Но не так уверенно можно было связать эти два факта. Сержант, производивший расследование, считал странным, что случайный вор вскрыл ящик письменного стола, похитил лежащие там деньги, но в то же время пренебрег сейфом и оставил нетронутым серебряный чернильный прибор в кабинете главного врача. С другой стороны, Калли, несомненно, видел человека, который покидал клинику, оба – он и Нагль – имели алиби на время вторжения. Местная полиция склонялась подозревать Нагля в том, что взял деньги он, когда находился один в здании, но это не находило подтверждений и было явно нереальным. Кроме того, портье имел много благоприятных возможностей для проявления нечестности в клинике, если бы был к ней склонен, но ничего подобного не наблюдалось. Дело зашло в тупик. Работа продолжалась, но дело считали безнадежным. Далглиш попросил, чтобы его информировали, если появится что-нибудь новое, и отправился с сержантом Мартином осматривать квартиру мисс Болам.

Мисс Болам жила на пятом этаже солидного здания из красного кирпича вблизи Кенсингтон-Хай-стрит. Достать ключи оказалось нетрудно. Постоянно живущая здесь вахтерша вручила их, одновременно формально и поверхностно выразив сожаление о смерти мисс Болам. Казалось, она чувствовала необходимость какого-нибудь личного восприятия убийства, но создавала впечатление человека, полагающего, что обычно жильцы этого дома имеют хорошую склонность обставлять смерть более благопристойным образом.

– Надеюсь, нежелательной огласки не будет, – бормотала она, когда сопровождала Далглиша и сержанта Мартина к лифту. – Эти квартиры дорогие и доступны только избранным, поэтому компания в высшей степени хорошо заботится о жильцах. Прежде у нас никогда не было такого беспокойства.

Далглиш устоял против соблазна сказать, что убийца мисс Болам, очевидно, не признается, что является одним из жильцов компании.

– Огласка не отразится на сдаче квартиры внаем, —заметил Далглиш. – Тем более убийство произошло не здесь.

Вахтерша выслушала и пробормотала, что надеется на это.

Втроем они поднялись на пятый этаж в медленном, старомодном, обшитом панелями лифте. Атмосфера оставалась натянутой.

– Вы хорошо знали мисс Болам? – спросил Далглиш. – Я думаю, она прожила здесь долго?

– Да. Но я знала ее настолько, чтобы только здороваться, и не больше. Она была очень спокойной квартиросъемщицей. Но у нас все жильцы такие. Мне кажется, она жила здесь лет пятнадцать. До этого ответственной квартиросъемщицей была ее мать, и они проживали здесь вместе. Когда миссис Болам умерла, квартиросъемщицей стала дочь. Это было до моего поступления сюда на работу.

– Ее мать умерла здесь?

Вахтерша сдержанно сжала губы:

– Миссис Болам умерла в частной лечебнице за городом. Я считаю, там случилась какая-то неприятность.

– Думаете, покончила с собой?

– Да, я имела в виду именно это. Как я уже сказала, события произошли раньше, чем я поступила на работу. Разумеется, я никогда не упоминала об этом факте ни мисс Болам, ни кому-нибудь из других жильцов. О таких вещах говорить нежелательно. Они фактически оказались очень несчастной семьей.

– Сколько платила мисс Болам за квартиру?

Прежде чем ответить, вахтерша сделала паузу. Это, очевидно, самый главный вопрос среди списка вопросов, на которые не принято отвечать. Потом, неохотно подчиняясь полицейским властям, ответила:

– Квартиры с двумя спальнями на пятом и шестом этажах сдаются по четыреста девяносто фунтов стерлингов без процентов.

Это составляло около половины жалованья мисс Болам, – подумал Далглиш. Слишком резкое соотношение для любого, у кого нет личных средств. Он должен будет еще увидеться с поверенным умершей женщины, но, исходя из осведомленности медсестры Болам о доходах своей кузины, уверен, расхождение будет небольшим.

Он отпустил вахтершу у двери квартиры и вместе с Мартином вошел в нее.

Внимательно разглядеть все, что осталось от закончившейся жизни, часть его работы, часть, к которой он питал некоторое отвращение. Всегда обнаруживалось много такого, что выставляло, покойного в невыгодном свете. В течение всей карьеры полицейского Далглиш с любопытством и огорчением изучал много таких оставленных мелочей.

Грязное нижнее белье, поспешно втиснутое в ящики, личные письма, написанные с осторожностью, сведенной к нулю, полусъеденные блюда, неоплаченные счета, старые фотографии, картины и книги, которые покойные не выбирали, чтобы выражать свое представление о странном и грубом мире, семейные секреты, несвежая косметика в неочищенной от жира банке, неразбериха плохо устроенных и несчастливых жизней. Дело не в том, что многие не боялись конца без отпущения грехов, просто большинство людей надеялись со временем очистить свои дебри. Он с – детства помнил голос старой тети, уговаривающей его сменить жилет. «А вдруг с тобой что-нибудь случится, Адам?. Что подумают люди?» Вопрос теперь казался менее абсурдным, чем в десятилетнем возрасте. Время научило его, что это прямо выражало одну из наиболее важных забот человеческого рода, заботу о том, чтобы не потерять свое лицо.

Но Энид Болам, видимо, заканчивала каждый день так, будто ожидала внезапной смерти. Он никогда не осматривал квартиры более, аккуратной и опрятной. Каждый флакон и баночка ее косметики, каждая щетка и гребень находились на туалетном столике в образцовом порядке. Тяжелая двуспальная кровать оказалась тщательно застлана. Пятница, очевидно, для нее была днем смены постельного белья. Использованные простыни и наволочки лежали стопкой в открытом ящике для белья, предназначенного к стирке. На столике рядом с кроватью не было ничего, кроме будильника, графина с водой и Библии, около которой лежала книжечка – специально для чтения каждый день – отрывков из Святого Писания и их толкования. В ящике столика также не оказалось ничего, кроме флакончика с аспирином и сложенных салфеток. Пустой номер в гостинице имел бы большую индивидуальность.

Вся мебель оказалась старой и тяжелой. Богато украшенная дверь платяного шкафа из красного дерева распахнулась бесшумно, показывая кипу аккуратно уложенного белья. Белье выглядело дорого, но не привлекательно. Мисс Болам покупала белье и одежду в таком большом количестве, как вдовы в помещичьих усадьбах. Здесь были хорошо скроенные юбки неопределенного цвета, прочные пальто, сшитые в течение последней дюжины английских зим, шерстяные платья, от которых бы никто не отказался. Закрыв, платяной шкаф, было невозможно воскресить в памяти какие-то предметы одежды. Повсюду стояли заботливо укрытые от света вазы из фибры с посаженными в них луковицами цветов, цветения которых на рождественские дни мисс Болам, без сомнения, уже не увидит.

Далглиш и Мартин работали вместе слишком долго, чтобы им нужно было много переговариваться, и сейчас они передвигались по квартире почти без слов. Везде стояла одинаково тяжелая старомодная мебель, одинаково аккуратно выглядевшая. Трудно себе представить, что в этих комнатах совсем недавно жили, что кто-то готовил еду в безликой кухне. Все выглядело как-то очень спокойно. За высокими и не пропускающими звуки викторианскими стенами гул движения транспорта на Кенсингтон-Хай-стрит был слабым, пульсирующим где-то далеко. Только настойчивое тиканье дедовских часов в холле нарушало тишину. Воздух был холодным и почти без запаха, за исключением запаха цветов. Цветы стояли всюду. На столике в холле – ваза с хризантемами, другая ваза находилась в гостиной. На камине в спальне привлекал внимание маленький кувшин е анемонами. Кухонный стол с полками для посуды украшал более высокий кувшин из желтой меди с осенними листьями, собранными, видимо, во время нескольких загородных прогулок.

Далглиш не любил осенние цветы: хризантемы, которые упрямо отказывались умирать, выставляя напоказ лохматые голОвки, даже когда ослабели стебли, георгины, эти цветы без запаха, годные только на то, чтобы расти аккуратными рядами в муниципальных парках. Его жена умерла в октябре, и он долго сохранял грусть тяжелой утраты, сопровождающую смерть сердца. Осень не длиннее курортного времени года. Для него цветы в квартире мисс Болам придавали всему окружению унылость, как венки на похоронах.

Гостиная оказалась самой большой комнатой в квартире, здесь стоял письменный стол мисс Болам. Мартин оценивающе провел по его поверхности пальцами.

– Добротный материал, сэр, не так ли? Мы получили в наследство стол, похожий на этот. Нам его оставила мать моей жены. Представляете, в настоящее время не хотят делать мебель, похожую на эту. Конечно, вы ничего подобного доставать не станете.– Считаю, что такая мебель слишком велика для современных квартир. Но зато как она сделана!

– Не теряйте надежды, вы что-нибудь непременно достанете, – сказал Далглиш.

– Я тоже так считаю, сэр. Добротные, солидные вещи. Но странно, как она крепко держалась за такую старину.

– В общем-то молодая, благоразумная женщина, я так считаю, и уже знала, как устроить все поуютней.

Он придвинул второй стул к столу, за которым сидел Далглиш, устроившись поудобней, как дома.

Письменный стол не был заперт. Столешница без труда откатилась назад. В стороне стояла портативная пишущая машинка и металлическая коробка с папками бумаг, каждая папка снабжена аккуратной этикеткой. Ящики и отделения стола заполняла писчая бумага, конверты и корреспонденция. Как и предполагали детективы, все было разложено в строгом порядке. Они просматривали папки вместе. Мисс Болам оплачивала свои счета должным образом и сохраняла текущие счета по всем хозяйственным расходам. Там имелось много использованных документов. Подробности вложения ею денег были зарегистрированы под соответствующими рубриками. После смерти ее матери попечитель оплатил ценные бумаги и поместил капитал в акции. Операции были так искусно сбалансированы, что не возникало сомнений – мисс Болам хорошо разбирается в делах и значительно увеличила ценные вклады в течение последних пяти лет.

Далглиш записал фамилии ее биржевого маклера и поверенного. С обоими надо увидеться прежде, чем расследование будет закончено.

Умершая женщина хранила несколько личных писем, возможно, они представляли некоторую ценность. Среди них было одно, лежавшее в документах под рубрикой «П>, оно было любопытным. Написанное аккуратным почерком на дешевой линованной бумаге, письмо гласило:

«Дорогая, мисс Болам!

Посылаю Вам несколько строк благодарности за все, что Вы сделали для Дженни. Не передать словами, как мы хотели и молились, но верили и будем верить в скорое доброе время и в Его намерение ниспослать это время нам. Я чувствую, что мы сделали правильно, разрешив им пожениться. Не буду останавливаться на том, чем это кончилось. Подробности вы знаете. Он ушел по-хорошему. Ее отцу и мне неизвестно, что между ними произошло. Она мало говорит нам, но мы терпеливо ждем, и, может .быть, в один прекрасный день она снова захочет быть нашей девочкой. Она стала очень скрытной и не хочет говорить о причинах, и мы не знаем, огорчается ли она. Я стараюсь не чувствовать против него озлобления. Мой муж и я думаем, что это хорошая мысль, если Вы устроите девочку в службе здоровья. В самом деле, хорошо то, что Вы предлагаете. И хорошо, что интересуетесь нашими делами, несмотря на происшедшее. Вы знаете, что мы думаем о разводе, и она должна смотреть сейчас на свою работу как на счастье. Мы молимся каждую ночь, чтобы она получила ее.

Благодарим еще раз за Ваше сочувствие и помощь. Если Вы устроите Дженни на должность, она, я думаю, не подведет Вас. Этот урок будет горьким не только для нее, но и для всех нас. Но Его воля исполнится.

С уважением, Эмили Придди, миссис».

«Удивительно – думал Далглиш, – что до сих пор живут люди, которые могут писать письма, похожие на это, с его архаичной смесью раболепия и собственною достоинства, с его наглостью, еще более странной, чем душевное волнение». История, рассказанная в письме, была достаточно обыденной, но Далглиш чувствовал в ней расхождение с реальностью. Письмо могло быть написано и пять лет назад, он представил себе клочок бумаги с указанием даты и почуял запах следа, ведущего к отгадке. Да, да, несомненно, этот прелестный и неудачливый ребенок находится в клинике Стина.

Маловероятно, что здесь есть что-то важное,– сказал он Мартину. – Но я хочу, чтобы вы съездили в Кланам и перебросились парой слов с этими людьми. Мы должны узнать, кто ее муж. Но я почему-то не думаю, что он окажется таинственным мародером доктора Этериджа. Убийца мисс Болам – мужчина он или женщина, —когда мы прибыли на место преступления, находился в здании. И мы говорили с ним.

Раздался телефонный звонок, он со зловещей резкостью прозвучал в тишине квартиры, словно знали, что звонят покойной.

 – Я возьму трубку, – сказал Далглиш. – Это должен быть доктор Китинг со своим отчетом. Я попросил его позвонить мне сюда, если он закончит в это время.

Старший инспектор вернулся к Мартину через пару минут. Отчет оказался коротким.

– Никаких сюрпризов, – сказал он. – Она была здоровой женщиной. Убита ударом холодного оружия: в сердце, перед этим ее оглушили. Что мы видели сами, то и показали результаты вскрытия, в правильности которых не приходится сомневаться. А как тут у вас?

– Вот ее альбом с фотографиями, сэр. Преимущественно снимки, сделанные в лагере скаутов. Похоже, что она выезжала туда с девочками каждый год.

Вероятно, проводила там ежегодный отпуск, подумал Далглиш, Он с особым уважением относился к тем, кто добровольно отдавал свое свободное время детям других людей. Он не был человеком, любящим детей, и в их обществе через короткий промежуток времени находил их нестерпимыми. Далглиш взял у сержанта Мартина альбом: фотоснимки маленькие и в техническом отношении небезупречные, очевидно, их делали любительским аппаратом. Но снимки заботливо располагались на страницах альбома, каждый был снабжен подписью, аккуратно сделанной печатными буквами на белой полоске бумаги. На снимках запечатлены скауты в походе, скауты за приготовлением обеда на примусах, разбивающие палатки, скауты, сидящие Вокруг лагерного костра с наброшенными на плечи одеялами, скауты, выстроившиеся в шеренгу на линейке. На большинстве снимков присутствовал капитан скаутов – полная, улыбающаяся, похожая на мать. Трудно было сравнить эту веселую, выглядевшую счастливо женщину с жалким трупом, лежащим на полу регистратуры, или с одержимым стремлением к порядку, властным администратором, находящимся среди сотрудников клиники Стина. Подписи под некоторыми фотографиями казались навеянными трогательными воспоминаниями о счастливых днях.

«Ласточки, накрывайте на стол! Перед глазами Ширли лакомые блюда».

«Валерия "улетает" от младших членов женского отряда скаутов».

«Снаряжение королевских рыболовов приводится в порядок. Пример берите с Сюзанны!»

«Капитан помогает переправиться через речку. Она взяла с собой Джин».

На последнем снимке мисс Болам была запечатлена во время купания, ее округлые плечи выступали из набежавшей волны в окружении полудюжины девочек. Волосы спадали вниз по обеим сторонам смеющегося лица, мокрые, как морские водоросли. Оба детектива молча смотрели на фотографию.

– О ней прольют немного слез, не так ли? – наконец сказал Далглиш. – Только ее кузина, да , и то больше от потрясения, чем жалея ее. Хотел бы я знать, будут ли оплакивать ее «ласточки» и «королевские рыболовы».

Они закрыли альбом и снова вернулись к поискам. Из обнаруженного интерес вызывала только одна находка, казавшаяся очень интересной. Это была сделанная под копирку копия письма мисс Болам поверенному, помеченная числом, предшествовавшим дню ее смерти, и содержащая просьбу о свидании с ним «в связи с предложением изменить мое завещание, которое мы вкратце обсудили по телефону вчера вечером».

* * *

После визита в Балантайн Меншнс в расследовании возник пробел, одна из тех неизбежных задержек, которые Далглиш никогда не переносил, спокойно. Он всегда работал быстро. Его репутация покоилась на скорости, с которой он расследовал каждое преступление, так же как и на успехе. Он не задумывался слишком глубоко, как все это может отразиться на его служебном положении. Ему достаточно было знать, что задержка раздражает его.

Этой задержки, видимо, следовало ожидать. Предполагалось, что лондонский поверенный мисс Болам будет в своей конторе после полудня в субботу. И вдруг Далглишу сообщили по телефону, что мистер Бабкокк, из фирмы «Бабкокк и Гониуэлд», улетел с женой в Женеву на похороны друга после обеда в пятницу и не вернется в свою контору в Сити до следующего вторника. Мистера Гониуэлла также нет на месте, но главный клерк мистера Баб-кокка должен быть в конторе в понедельник утром, он, видимо, сможет помочь старшему инспектору. Это говорил сторож. Далглиш не представлял, насколько сможет помочь ему главный клерк. Он предпочитал видеть самого мистера Бабкокка. Поверенный, вероятно, сообщит большое количество информации о семье мисс Болам, состоянии ее финансовых дел, при этом он, по меньшей мере, сделает вид, что всячески сопротивлялся и уступил только проявлениям такта. Подвергать успех риску в результате предварительного обращения к клерку было бы глупо.

Пока среди деталей, поступивших в его распоряжение, имелась одна, требовавшая новой встречи с медсестрой Болам. Однако намеченный на ближайшее время план оказался сорван, поэтому Далглиш позвонил Питеру Наглю и поехал к нему один, без сержанта. У него не было определенной цели визита, но это не вызывало беспокойства. Время все равно не пропадет зря. Обычная работа предполагала такие незапланированные, почти случайные встречи, когда он говорил, слушал, наблюдал, изучал подозреваемого у него дома или тщательно собирал крохи непроизвольно появившейся информации о личности, которая была центральной в расследовании любого убийства, – о жертве.

Нагль жил в Пимлико на четвертом этаже большого белого оштукатуренного дома в викторианском стиле рядом с Экклестон-сквер. Далглиш был на этой улице в последний раз три года назад. Тогда ему показалось, что все здесь безвозвратно пришло в упадок. Но времена изменились. Волна моды и популярности, направление которых в Лондоне так необъяснимо, которые, порой минуя один район, налетают на расположенный в близком соседстве, захватила эту широкую улицу, принесла ей порядок и процветание, разбудила ее. Судя по количеству вывесок на домах, сообщавших об агентах правлений, спекулянты собственностью, первоначально вызывающие презрительное фырканье, вернули былое уважение и пожинали плоды своей деятельности, извлекая привычную прибыль. Дом на углу был заново покрашен, тяжелая парадная дверь открыта.

В подъезде висела доска с именами жильцов, но звонков не имелось. Далглиш сделал вывод, что квартиры были изолированными и что где-то рядом постоянно находился вахтер, который откликался на звонки в парадную дверь, когда ее запирали на ночь. Он не увидел лифта и пешком стал подниматься на четвертый этаж, где находилась квартира Нагля.

Это был светлый, веселый дом, очень спокойный. Далглиш не обнаружил никаких признаков жизни до третьего этажа, где за дверью играли на пианино, и играли хорошо, вероятно, упражнялся профессиональный музыкант. Тройной каскад звуков окатил Далглиша и отодвинулся вдаль, когда он достиг четвертого этажа. Здесь он увидел простую деревянную дверь с молотком из желтой меди, на табличке, прикрепленной вверху, было выгравированно только одно слово: «Нагль». Он постучал и услышал голос хозяина:

– Войдите!

Квартира поразила Далглиша. Он приблизительно представлял, как она выглядит, но не рассчитывал попасть в такую огромную, веселую, впечатляющую мастерскую. Она простиралась на всю длину внутренней части дома, большое, обращенное на север окно без штор открывало панораму изогнутых труб-цилиндров и покатых крыш. * Нагль был не один. Он сидел, расставив колени, на узкой кровати, стоявшей на поднятой платформе в восточной стороне комнаты. Наискосок от него, одетая только в халат, сидела Дженни Придди.. Они пили чай из голубых кружек. На подносе, стоявшем на маленьком столике рядом, виднелись чайник и бутылка молока. Картина, над которой Нагль недавно работал, возвышалась на мольберте посреди комнаты.

Девушка без смущения посмотрела на Далглиша, спустила ноги с кровати и улыбнулась ему с явным удовольствием, почти радушно, но без кокетства.

– Хотите выпить чаю? – спросила она.

– Полицейские никогда ничего не пьют на службе, включая чай, – сказал Нагль. – Ты, ребенок, лучше оденься. Мы не должны шокировать старшего инспектора.

Девушка снова улыбнулась, собрала одной рукой свою одежду, в другую взяла чайный поднос и направилась к двери в дальнем конце студии. Трудно было узнать в этой доверчивой чувственной фигурке заплаканного испуганного ребенка, каким Далглиш увидел ее впервые в клинике Стина. Он наблюдал за тем, как девушка шла. На ней не было совершенно ничего, кроме халата Нагля. Твердые соски виднелись через тонкую шерсть. Далглиш сделал вывод, что они занимались любовью. Когда Придди скрылась из виду, он повернулся к Наглю и увидел в его глазах мимолетный отблеск недавних развлечений. Но ни тот, ни другой ничего об этом не сказали.

Далглиш обошел студию, Нагль наблюдал за ним с кровати. В комнате не было беспорядка. При виде этой почти навязчивой аккуратности Далглиш почему-то вспомнил квартиру Энид Болам, с которой это жилище в других отношениях не имело ничего общего. Помост с простой деревянной кроватью, стул и маленький стол явно служили спальней. Остальная часть студии была занята принадлежностями художника, но это не было беспорядочной путаницей, с которой непосвященные ассоциируют жизнь художника. С полдюжины больших картин, написанных маслом, были расставлены у южной стены, и Далглиш поразился их выразительности. Здесь не было любительского любования доставшимся маленьким талантом. Мисс Придди, очевидно, служила Наглю только моделью. Ее девичье тело с тяжелой грудью предстало перед ним в разнообразных позах, здесь – в сокращенном ракурсе, там – необычайно растянутым, будто художник упивался своим техническим мастерством. Большинство недавно написанных картин стояли на мольбертах. На одной была изображена девушка, сидящая, расставив ноги, на табурете, с детскими руками, бесцеремонно висящими между бедер, груди выступают* вперед. В этом стремлении выставить напоказ технические ' возможности^ в дерзком использовании зеленых и розоволиловых цветов, в точной тональности было что-то родственное с тем, что удерживала память Далглиша.

– У кого вы учились? – спросил он. – У Сэджа?

– Совершенно верно. – Нагль, казалось, не удивился вопросу. – Вы знаете его работы?

– У меня есть одна из его ранних картин, написанная маслом. Обнаженная фигура.

– Вы сделали хорошее приобретение. Выставите ее.

– Я все намереваюсь это сделать, – сказал мягко Далглиш.—Надеюсь, что это произойдет. Вы долго у него занимались?

– Два года. Конечно, только часть времени проводил в мастерской. Хочу поучиться у него еще три года. Разумеется, если Он еще будет способен учить. Мэтр теперь одряхлел, как старая собака, и к тому же слишком любит собственные работы.

– Вы стараетесь немного подражать ему, – сказал Далглиш.

– Вы так считаете? – Нагль, казалось, не был оскорблен. – Это любопытно. Из этих пут надо выбираться. Самое позднее в конце месяца я отправляюсь в Париж. Я обратился к Боллинджеру с просьбой о стипендии. Старик замолвит за меня словечко, на этой неделе я получил письмо, где он говорит, что сделает это.

Как Далглиш ни старался, не смог уловить нотку триумфа в его голосе. Радость Нагля была прикрыта маской безразличия, хотя у него была причина любоваться собой. Стипендия Боллинджера – это не какой-то ординарный приз. Это, как знал Далглиш, два года в европейском городе с щедрым содержанием и свободная студенческая жизнь или работа, по усмотрению стипендиата. Путь к своему, теперь такому завидному положению Боллинджер начал как владелец фабрики, изготовлявшей патентованные медицинские препараты, это принесло ему богатство и успех, но не дало удовлетворения. Он получал деньги от продажи желудочных порошков, но сердце принадлежало живописи. Его собственный талант был небольшим, и, судя по коллекции полотен, которую он завещал растерянным попечителям местной картинной галереи, вкус равнялся его таланту. Но стипендия Боллинджера гарантировала, что художники будут вспоминать его с благодарностью. Боллинджер не верил в процветание настоящего искусства в бедности и в то, что художников стимулировали их напряженные усилия в холодной мансарде при пустом желудке. В молодости он сам был беден и не получал удовольствий от этого. Много путешествовал в старческом возрасте и за границей был счастлив. Стипендия Боллинджера давала возможность молодым художникам получать удовольствие от второго без претерпевания первого, и это было стоящим выигрышем. Если Наглю решили дать стипендию Боллинджера, едва ли его трогают теперешние тревоги клиники Стина.

– Когда вы должны отправиться в путь? – спросил Далглиш.

– Когда захочу. В конце месяца, скорее всего. Вообще-то, есть большое желание уехать пораньше, а не ждать, пока оформят увольнение. Нет никакого смысла задерживаться. – Говоря это, Нагль резко повернул голову к дальней двери и добавил: – Вот почему это убийство вызывает у меня такую досаду. Я боюсь, оно может стать причиной задержки. Ведь как-никак там была моя стамеска. И это не единственное, что впутывает меня в дело. Когда я находился в главной канцелярии, ожидая почту, кто-то позвонил и сказал, чтобы я спустился вниз за бельем для прачечной. Было похоже, что звонила женщина. Я уже был одет в пальто и собирался выходить, поэтому сказал, что заберу белье по возвращении.

– Вот почему вы зашли к медсестре Болам после вашего возвращения с почты и спросили ее, не готово ли белье?

– Совершенно верно.

– Почему вы не сказали ей о телефонном звонке перед вашим уходом?v

– Не знаю. Я не думал, что это имеет какое-то значение. Меня не очень привлекает болтаться около процедурной ЛСД. У меня по спине начинают бегать мурашки от стонов и ворчания больных. Когда медсестра Болам сказала, что белье не готово, я подумал, что звонила мне мисс Болам и просто не назвала себя. Она имела привычку вмешиваться в выполнение медсестрами своих обязанностей, по крайней мере, они так считали. Во всяком случае, я ничего не сказал о звонке. Мог это сделать, но не сделал.

– И вы не сказали об этом также мне, когда я допрашивал вас первый раз.

– Опять-таки совершенно верно. Истина в том, что все это обрушилось на меня и я хотел иметь время подумать! Но, пока я обдумывал, вы вызвали меня к себе, и это выскочило из головы, тем более что вы сочувственно восприняли мой рассказ. Вы можете верить мне или не верить, как вам угодно. Мне все равно.

– Вы, как ни странно, слишком спокойны для человека, который в самом деле верит, что кто-то пытался впутать его в дело с убийством.

– А что мне беспокоиться? Они не добились успеха ни в одном, ни в другом, и я верю, что шансы обвинить невиновного человека в этой стране практически равны нулю. Вам следовало бы считаться с этим. С другой стороны – взять систему присяжных, – шансы виновного избежать наказания высоки. Вот почему я не думаю, что вы раскроете убийство. Слишком много подозреваемых. Слишком много различных версий.