Текст книги "Пожиратель женщин (Сборник)"

Автор книги: Филлис Дороти Джеймс

Соавторы: Дональд Эдвин Уэстлейк,Шарль Эксбрайя,
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

– Значит, вы считаете, что мисс Болам могла оставить им деньги, свои кровные, – сказала мисс Шарп. Хотя она усиленно критиковала своих племянников и племянниц, но свой маленький и с трудом накопленный капитал хотела заботливо разделить между всеми. То, что деньги могут уйти из семьи, было выше ее понимания.

Они потягивали шерри в молчании. Две полосы электрического света отгоняли темноту, синтетические угольки горели и мерцали, словно маленький фонарь, вращающийся за спиной.

Старшая сестра Амброуз осматривала гостиную и находила ее прекрасной. Торшер отбрасывал свет на хороший ковер, удобный диван и стулья. В углу стоял телевизор, две маленькие антенны с ножками казались похожими на цветы. Телефон уютно устроился у кринолиновой юбки пластмассовой куклы. На противоположной стене, над пианино, висела тростниковая корзина, из Которой от комнатного растения вниз каскадом ниспадали потоки зелени, почти что прикрывающие свадебный снимок старшей племянницы мисс Шарп, который с гордостью поставили на пианино. Старшая сестра Амброуз получала успокоение от неизменного домашнего уюта, созданного этими интимными вещами. Они, по крайней мере, оставались теми же самыми. Теперь, после волнений, вызванных пересказом новостей, она чувствовала себя страшно уставшей. Расставив полные ноги, она распустила свободно шнурки черных ботинок, слегка пыхтя от напряжения. Обычно она снимала униформу сразу же, как только приходила домой. Но сегодня вечером не могла позаботиться об этом.

– Нелегко решить, как поступить лучше, – вдруг сказала она. – Старший инспектор утверждал, что любая подробность, какой бы незначительной она ни казалась, может быть важной. Все это очень хорошо. Но если это важное направляет на ложный путь? Если оно подталкивает полицию к ошибочным выводам?.

Мисс Шарп не отличалась ни большим воображением, ни излишней чувствительностью, но она прожила с подругой двадцать лет в одном доме и не могла отказать ей в помощи.

– Вы мне лучше скажите, что вы имеете в виду, Дот.

– Хорошо. Это произошло в среду. Вы знаете, что женский гардероб в Стине пользуется успехом? Это находящаяся в стороне большая комната с умывальной раковиной, запирающимися шкафчиками и двумя туалетными комнатами. Клиника работала несколько дольше обычного. Думаю, было значительно больше семи, когда я пошла мыться. Значит, я находилась в туалетной комнате, когда мисс Болам вошла в комнату. С ней была медсестра Болам. Я думала, они обе уже собрались домой и считала, что мисс Болам хочет что-то взять в своем шкафчике, а медсестра Болам сопровождает ее. Должно быть, они находились вместе в кабинете администратора, потому что продолжали о чем-то говорить и спорить, Я не подслушивала. Вы знаете, как это бывает. Я могла кашлянуть или с шумом наполнить водой таз, чтобы они узнали о моем присутствии, но пока прикидывала, что именно предпринять, было уже поздно.

– О чем они спорили?, – спросила ее подруга. – О деньгах?

Ее жизненный опыт подсказывал, что деньги являются наиболее частым поводом для семейных разногласий.

– Было похоже на это. Они говорили негромко, а я, конечно, не старалась вслушиваться. Думаю, упомянули о матери медсестры Болам – она душевнобольная, вы знаете, и прикована к постели. Думаю так, потому что мисс Болам сказала, что очень сожалеет, но она сделала столько, сколько могла, и будет лучше, если Марион примирится с положением и внесет имя своей матери в список ожидающих госпитализации.

– Это достаточно разумно. В таких случаях невозможно ухаживать за больной неограниченное время. Для этого надо бросить работу и оставаться дома.

– Я не считаю, что Марион Болам могла себе позволить это. Во всяком случае, она начала спорить и говорила, что ее мать только закончила курс гериатрического лечения вместе со многими больными женщинами и Энид обязана им помочь, так как этого хотела ее, Энид, мать. Затем она что-то сказала о деньгах, которые перейдут к ней, если Энид умрет, и насколько важнее иметь в наличии некоторую сумму теперь, когда между ними возникли такие разногласия.

– Что мисс Болам ответила на это?

– Это как раз и обеспокоило меня, – сказала старшая сестра Амброуз.—Я не могу вспомнить точно слова, но смысл был таков: Марион не должна рассчитывать на получение каких-либо денег, так как она вроде бы решила изменить завещание. Она сказала, что собиралась сообщить все кузине, после того как решилась на это. И добавила, что деньги налагают на человека большие обязательства и что она молится об указании свыше, как правильно распорядиться ими.

Мисс Шарп фыркнула. Она сочла невозможным поверить, что Бог может посоветовать оставить деньги кому-то вне семьи. Мисс Болам намеренно неверно трактует божественные предписания: Мисс Шарп была далеко не уверена, что одобряет молитву по такому поводу. Несомненно, имеются дела, которые необходимо решать по собственному разумению. Данное дело в их числе. Но она видела затруднения подруги.

Это будет выглядеть плохо, если обнаружится, – согласилась она. – Не сомневаюсь.

– Я думаю, что знаю Марион очень хорошо, Беа, и что девушка не способна совершить такое злодеяние. Мысль о том, что она совершила убийство, нелепа. Вы знаете мое мнение о ней в делом. Жаль, не смогу присматривать за Марион, когда уйду в отставку в будущем году, но я ей полностью доверяю.'

Может быть, вы правы. Однако полиция вряд ли разделяет такую точку зрения. Почему они должны ей доверять? Наоборот, для них, вероятно, девушка уже стала подозреваемой номер один. Она была на своем месте, но у нее нет алиби, кроме того, у нее есть медицинский опыт и она могла знать, в какой части череп наиболее уязвим и куда вонзить стамеску. Она знала, что Типпетта не могло быть в клинике. А теперь вот спор из-за денег.

И это не такая маленькая сумма. – Старшая сестра Амброуз наклонилась вперед и понизила голос. – Я думаю, что расслышала хорошо. Мисс Болам упомянула о тридцати тысячах фунтов. Тридцать тысяч, Беа! С такой ставкой можно пойти ва-банк!

Мисс Шарп, несмотря на то, что сумма потрясла ее, заметила просто: люди, которые ходят на работу, имея тридцать тысяч, нуждаются в проверке мозгов.

Что бы вы сделали, Беа? Думаете, я должна что-нибудь сказать?

Старшая сестра Амброуз, обладавшая устойчивым состоянием и использовавшая накопления по собственному усмотрению, хорошо понимала, что такое решение выше ее сил и перекладывала половину груза на плечи подруги. Обе знали, что момент был кульминационным. Никогда подруги не были более требовательными друг к другу. Мисс Шарп помолчала мгновение или два, потом сказала: Нет. И еще раз – нет. Кроме всего прочего, она ваш коллега, и вы доверяете ей. Вы не виноваты в том, что случайно услышали разговор, ведь это было только случайностью. Такие же шансы, как выигрыш в карты. Я постараюсь забыть об этом. Полиция наверняка узнает, как Болам распорядилась своими деньгами и не изменяла ли завещание. Медсестра Болам в любом случае окажется под подозрением. И если проведут судебное разбирательство, я подчеркиваю «если», запомните это, – вам не нужно впутываться в него. Вспомните тех медсестер в истбурнском деле, сколько времени они провели в камере. Вы ведь не хотите публичной огласки?

В самом деле, я не хочу этого, думала старшая сестра Амброуз. Ее воображение нарисовало крайне яркую сцену. Сэр Важная Персона или Кто-то Другой, выступающий обвинителем, высокий, вынюхивающий похожим на птичий клюв носом, вперивающий в нее внушающий ужас пристальный взгляд, большие пальцы рук изогнуты на белых полосках, спускающихся с воротника его мантии.

– А теперь, старшая сестра Амброуз, вы, видимо, хотите сказать его светлости и присяжным заседателям, что узнали из разговора между обвиняемой и ее кузиной, который вы слышали.

Смешки в зале. Судья, выглядящий, ужасающе в одежде алого цвета и белом парике, наклоняется вперед и смотрит из кресла вниз.

– Если прекратится смех, я расскажу это суду.

Молчание. Сэр Важная Персона снова наносит удар по мячу:

– Итак, старшая сестра Амброуз...

Нет, она никоим образом не хотела такой огласки.

– Думаю, вы правы, Беа, – сказала она. – В конце концов старший инспектор не спрашивал меня, слышала ли я случайно их ссору.

Конечно, он не знает об этом и, если ей повезет, никогда не узнает.

Мисс Шарп почувствовала, что наступило время изменить направление беседы.

– Как воспринял известие о смерти доктор Штайнер? – спросила она. – Вы всегда говорили, что он старался, чтобы Болам ушла в другую больницу.

– Это другая чрезвычайная неожиданность! Он был ужасно расстроен. Я ведь сказала вам, что он был с нами, когда мы обнаружили тело? Знаете, он потерял контроль над собой. Повернулся к нам спиной, и я видела, как вздрагивали его плечи. Он плакал, я думаю. Я никогда не видела его таким расстроенным. Не правда ли, странный народ, а, Беа?

Это был страстный крик негодования и протеста. Люди настолько экстраординарны! А вы думали, что знаете их. Вы работали с ними целые годы, проводили больше времени, чем с семьей или близкими друзьями, знали каждую черточку их лица. И все время они оставались скрыты в себе. Скрытыми, как доктор Штайнер, который плакал над телом мертвой женщины, никогда не нравившейся ему. Такими скрытыми, как доктор Багли, который крутил любовные дела с Фредерикой Саксон, о чем долгое время никто не догадывался, до тех пор, пока мисс Болам не обнаружила их и не рассказала его жене. Такими же скрытыми, как мисс Болам, забравшая с собой в могилу Бог знает какие секреты. Мисс Болам, скучная, заурядная, ничем не выдающаяся Энид Болам, которая вызвала в ком-то столько ненависти, что закончила жизнь со стамеской в сердце. Такими же скрытыми, как этот неизвестный сотрудник, который появится в клинике утром в понедельник, одетый как обычно, выглядящий как обычно, разговаривающий и улыбающийся как обычно, – и этот... тот, кто окажется убийцей.

– Будь проклят улыбающийся негодяй! – внезапно воскликнула сестра Амброуз. Она подумала, что эта фраза взята ею из какой-то пьесы. Вероятно, Шекспир. Большинство цитат она черпала из его пьес. А сейчас его выразительный, злорадный стиль наиболее соответствовал ее настроению.

– Вам надо поесть, – решительно сказала мисс Шарп. – Что-нибудь легкое и питательное. Думаю, запеканку мы оставим до завтрашнего дня, а сейчас возьмемся за вареные яйца?

* * *

Она ожидала у входа в парк святого Иакова, как раз там, где он и рассчитывал, ее найти. Пересекая площадку для гуляний и увидев хрупкую фигурку, грустно стоявшую у памятника погибшим во время войны, Нагль почувствовал себя почти виноватым. Настоящий ад находиться здесь сырым вечером. Но ее первые слова убили порыв сострадания:

Нам надо было встретиться в другом месте. Это хорошо для тебя. Конечно, по пути к дому.

Она вела себя, словно сварливая и невнимательная жена.

– Тогда возвратимся назад, в квартиру, – насмешливо предложил он. – Мы можем сесть в автобус.

– Нет. Не в квартиру. Не в этот вечер.

Он улыбнулся в темноте, и они направились вместе в черную тень деревьев. Брели порознь по маленькой дорожке, и она не предпринимала попыток приблизиться к нему. Он спокойно смотрел на ее профиль, на лицо, лишенное теперь следов переживаний, хотя выглядела девушка совершенно разбитой. Внезапно она сказала:

– Этот старший инспектор очень сильно все высматривает? Не так ли? Как ты думаешь, он подозревает нас?

Это была детская потребность в защите. И в то же время она говорила почти беззаботно.

– Ради Бога, что выпытывал старший инспектор? – грубо спросил Нагль. – Меня не было в клинике, когда она умерла. Ты хорошо знаешь, что я делал.

– Но я не была с тобой. Я была там, на своем месте.

– Никто тебя долго не будет подозревать. Врачи видели, это. Мы все оговорили раньше. Ничего плохого не может произойти, если ты будешь быстро соображать и слушаться меня. Вот все, что я хочу от тебя»

Она слушала его кротко, как ребенок, но наблюдая ее усталое, невыразительное лицо, он чувствовал, что находится в обществе незнакомки. Лениво подумал, не хотели ли они когда-либо освободиться друг от друга. И вдруг почувствовал, что она не была жертвой.

Когда они пришли к озеру, девушка остановилась у воды и пристально посмотрела на ее поверхность. Из темноты доносился далекий собачий лай и кряканье уток, Нагль чувствовал запах вечернего ветерка, соленого, как морской бриз, и дрожал. Повернувшись, изучал ее лицо, опустошенное усталостью, а перед внутренним взором стояла другая картина: широкая бровь под белой шапочкой медсестры, локон золотистых волос, громадные серые глаза, в которых не было ничего, уменьшающего их красоту. Попытался обдумать новую идею. Могло, конечно, ничего не получиться. Легко могло не получиться ничего. Но картина скоро будет закончена, и он сможет избавиться от Дженни. Через месяц он в Париже, но Париж удален только на часы полета, и он будет часто возвращаться назад. А с Дженни пути разойдутся, и он попытается схватить своими руками новую, полноценную жизнь. Иначе его ждет более худший удел, нежели женитьба на наследнице тридцати тысяч фунтов.

* * *

 Медсестра Болам жила в узком, окруженном верандами доме на Семнадцатой Реттингер-стрит, Н-В, 1. На хорошо знакомом нижнем этаже ее встретила смесь запахов жареного сала, полированной мебели и застоявшейся мочи. За дверью стояла детская коляска для близнецов с переброшенным через ручку пятнистым пододеяльником. Запах стряпни чувствовался менее сильно, чем обычно. Она очень задержалась сегодня вечером, и жильцы нижнего этажа давно закончили ужин. С тыльной части дома слабо доносился плач ребенка, почти заглушенный звуками телевизора. Она услышала государственный гимн. Передачи Би-Би-Си закончились до следующего дня.

Поднялась на первый этаж. Здесь запах пищи был еще слабее, его перебивал специфический запах домашнего дезинфицирующего средства. Жилец первого этажа был помешан на чистоплотности, как жилец подвального этажа на выпивке. Обычно там .на подоконнике лежала записка. Сегодня вечером в ней значилось: «Не ставьте здесь грязные бутылки из-под молока. Этот подоконник личный. Имейте в виду». Из-за коричневой полированной двери, несмотря на поздний час, доносились звуки пылесоса, ревущего во всю глотку.

Теперь третий этаж, здесь их собственная квартира. Она остановилась на ступеньке последнего марша лестницы и оглядела результаты трогательной попытки улучшить внешний вид жилища. Стены были покрашены белой масляной краской. Ступени покрыты половиками из серого драгета. Дверь окрашена в яркий желто-лимонный цвет, веселил глаз медный дверной молоток в виде лягушачьей головы. На стене, старательно расположенные одна над другой, висели три гравюры с изображением цветов, которые она купила в маркете на Бервик-стрит. До сегодняшнего вечера ей нравились результаты ее труда. Действительно, вход приобрел вполне приличный внешний вид. Она почувствовала, что появилась возможность приглашать на чашку кофе гостей, например миссис Босток из клиники или даже старшую сестру Амброуз, не извиняясь и не оправдываясь при этом.

Но сегодня вечером, освободившись, чудесно освободившись навсегда от самообмана бедности, Марион Болам увидела квартиру такой, какой та была, – низкой, темной, душной, зловонной и жалкой. Сегодня вечером она впервые осознала, как ненавидит каждый кирпич дома на Реттингер-стрит.

Нерешительно переминаясь, она собиралась с духом, прежде чем войти в квартиру. Было так мало времени подумать, наметить планы. Она отчетливо представила, что увидит, когда откроет дверь комнаты матери. Кровать сто– ' яла у окна. Летними вечерами миссис Болам лежала и наблюдала заход солнца за зубчатыми скатами крыш и трубами, изогнутыми расстоянием; башенки вокзала святого Панкратия темнели на пламенеющем небе. Сегодня вечером шторы были задернуты. Патронажная сестра уложила мать в постель, оставила на столике у кровати телефон и портативный радиоприемник, а рядом колокольчик, которым можно в случае необходимости вызвать жильца из квартиры ниже. Лампа у изголовья включена, маленький оазис света в окружении тьмы. В другом конце комнаты тянулась полоса света от электрического камина, только одна полоса, рассчитанная создать впечатление уюта в октябрьский вечер. Сразу же после того, как она откроет дверь, мать встретит ее взглядом глаз, блестящих от удовольствия и ожидания. И нестерпимо радостное приветствие и такие же нестерпимые вопросы о том, как прошел день.

– Хорошо ли прошел день в клинике, дорогая? Почему ты так поздно? Ничего не случилось?

Что ответить на это?

– Ничего значительного, мамочка, за исключением того, что кто-то пронзил сердце кузины Энид и мы в конечном счете стали богатыми.

А что это значит? Милостивый Боже, что это значит.. Нет больше запахов полироля и пеленок. Не надо унижаться перед соседом со второго этажа, которою мать в случае необходимости вызывает колокольчиком. Не надо следить за электросчетчиком и удивляться, как это приходится приплачивать за камин, когда в комнате достаточно холодно. Не надо благодарить кузину Энид за, щедрые чеки дважды в год, один в декабре, приуроченный к Рождеству, другой в июле, чтобы оплатить наем машины, дорогостоящий отель, где обслуживают инвалидов, способных возместить причиняемое беспокойство необходимой суммой. Не надо больше считать дни, следить за календарем, опасаться, не откажет ли Энид в одолжении в этом году. Не надо больше будет брать чек с выражением благодарности, скрывая в глубине души ненависть и обиду за то, что этим латаешь свои прорехи, и делать чопорным, жалобным и униженным лицо. Не надо больше подниматься по этим ступенькам. Они смогут приобрести дом в пригороде, о нем ее мать говорила. Конечно, в первоклассном пригороде, достаточно близко расположенном от Лондона, чтобы можно было ездить в клинику, – глупо оставлять работу прежде, чем станет совершенно ясно, что она не нужна, – но на достаточном удалении, чтобы иметь маленький садик, может, даже похожий на деревенский. Они могли бы даже купить маленький автомобиль. Она научилась бы водить. И тогда, когда матери станет невозможно оставаться одной, они будут вместе. Это означало бы конец раздражающей тревоги о будущем. Нет причины теперь объявлять матери о ее положении хронически больного человека, требующего ухода переутомленных посторонних людей, которые обслуживают дряхлых, страдающих недержанием стариков, безнадежно ожидающих конца. На деньги можно приобрести менее жизненно необходимые, но важные удовольствия. У нее появится одежда. Не надо будет неизбежно ждать распродажи по сниженным ценам, которая происходит раз в два года, чтобы купить приличного вида костюм.. Появилась возможность хорошо одеваться, действительно хорошо, на половину той суммы, которую Энид тратила на такие непривлекательные юбки и костюмы,' Ими должны быть наполнены платяные шкафы квартиры в Кенсингтоне. Необходимо, чтобы кто-нибудь разобрал их. А кому они нужны? Кому нужно что-нибудь принадлежащее кузине? За исключением денег. За исключением ее денег. А вдруг она уже написала своему поверенному об изменении завещания? Конечно, это невозможно! Медсестра Болам подавила страх и заставила себя снова углубиться в возможное будущее. Она много времени думала об этом раньше. Допустим, Энид написала поверенному вечером в среду. Допустим. Но было поздно отправлять письмо по почте в тот же вечер, оно должно ждать утра.

Каждый знает, как долго затягивают дела поверенные. Даже если Энид поторопилась и сумела отправить письмо вечером, завещание, вероятно, еще не было готово для подписи. А если даже было готово, если оно ожидало, прибыв назад по почте в официальном конверте, что из этого? Кузина Энид не подпишет его теперь своим круглым, прямым, чистым росчерком, таким характерным для нее. Кузина Энид больше не подпишет ничего.

Медсестра Болам снова подумала о деньгах. Не о своей личной части. Деньги едва ли принесут ей теперь счастье. Но, даже если ее и арестуют за убийство, они не смогут помешать мамочке унаследовать ее часть. Они не смогут помешать этому. Она должна будет получить какие-нибудь необходимые деньги. Каждый знал, что завещание проверяется месяцами. Будет ли выглядеть слишком подозрительно или бессердечно, если она придет к поверенному Энид, объяснит, как они бедны, и попросит ускорить решение дела? Или более предусмотрительно начать переговоры с банком? Может быть, поверенный пошлет за ней? Да, конечно, пошлет. Она и ее мать ближайшие родственники покойной, А поскольку завещание прочитано, она могла бы тактично поднять вопрос об авансе. Наверно, этого было бы достаточно; Аванс в одну сотню фунтов не так уж много для того, кто унаследовал сумму в тридцать, тысяч фунтов.

Вдруг она поняла, что не может больше выдержать всего. Долгое напряжение рассеялось. Она не помнила, как преодолела последние несколько ступенек, как вставила ключ в замочную скважину, быстро вошла в квартиру и направилась в комнату матери. Охваченная страхом, заплакав так, как не плакала с детства, она бросилась на грудь матери и почувствовала ее несущие утешение и ставшие неожиданно сильными хрупкие, трясущиеся руки. Руки, укачивающие ее, как ребенка. Любимый голос ворковал ей что-то, успокаивая. Под дешевой ночной рубашкой чувствовался мягкий запах родной плоти.

Медсестра Болам рассказала ей все.

* * *

После того как два года назад он развелся, доктор Штайнер жил в Хэмпстеде, в доме, занимаемом вдвоем с овдовевшей сестрой. У него была личная гостиная и кухня, что позволяло Розе и ему мало видеть друг .друга, таким образом создавая иллюзию, будто вместе им хорошо. Роза была культурным снобом. Ее дом являлся центром скопления бывших актеров, издавших одну книжку поэтов, эстетов, принимающих эффектную позу на окраине балетного мира, и писателей, более озабоченных тем, чтобы поговорить о своем таланте в обстановке приятного понимания, чем проявить его на практике. Доктора Штайнера они не возмущали. Единственное, о чем он беспокоился, так это о том, чтобы те ели и пили за счет Розы, а не на его деньги.. Он прекрасно понимал, что его профессия в глазах сестры имеет определенный отпечаток и что его представление гостям – «мой брат Пауль, знаменитый психоаналитик» – было в некоторой степени компенсацией за ту низкую плату, которую он вносил периодически; Он придерживался твердого правила жить так же бережливо и уютно, как управляющий банком.

Сегодня вечером Розы не было дома. Возмутительно отсутствовать в единственный вечер, когда он нуждался в ее обществе, но это так типично для Розы. Служанки-немки не было дома, что являлось, по-видимому, нарушением, так как в пятницу она работала целый день. Для него на кухне был приготовлен суп и салат, но даже попытка разогреть суп казалась выше его сил. Сандвичи он без удовольствия ел в клинике, утоляя аппетит, но оставляя голод по протеину, предпочтительно горячему и должным образом зажаренному. Но он не хотел есть один. Налив бокал шерри, осознал свою потребность поговорить с кем-нибудь, с кем угодно, об убийстве. Эта потребность была властной. Он подумал о Валде.

Его брачный союз с Валдой был обречен с самого начала, как любой брак, когда муж и жена в основном игнорируют потребности друг друга, заменяя их иллюзией того, что вполне друг другу подходят. Доктор Штайнер остался одиноким после своего развода, но он чувствовал неудобства и страдал, а впоследствии явилась опустошенность иррациональными ощущениями неудачи и вины. Валда, со своей стороны, получив свободу, явно расцвела. Когда они встречались, он всегда зажигался от ее жара физического благополучия. Они не избегали друг друга, как не избегали после женитьбы ее бывшего мужа и оставленных ею любовников. Общение с ними проходило с проявлением величайшего дружелюбия и доброго юмора. Это было именно то, что подразумевала Валда, говоря о поведении цивилизованных людей.

Доктор Штайнер не любил ее и не восхищался ею. Ему нравилось общество женщин, которые были хорошо образованы, хорошо воспитаны, умны и фундаментально серьезны. Но это был не тот тип женщин, с которыми ему нравилось ложиться в постель. Он знал все об этой неудобной дихотомии. Как психоаналитик, он посвятил относящимся к ней случаям много дорогостоящих часов. От добра добра искать – счастья не видать. Так говорили некоторые его пациенты. А у него самого, когда он был с Валдой (Милицентой при крещении), порой в самом деле не возникало влечения к другой женщине.

Минуту в телефонной трубке слышались длинные гудки, потом раздался ее голос, и доктор под аккомпанемент звуков музыки и звона бокалов рассказал ей о мисс Болам. Квартира, видимо, была полна людей. Он даже не был уверен, что на другом конце Валда слышит его.

– Что там у тебя происходит? – спросил он раздраженно. – Вечеринка в разгаре?

– Собралось несколько приятелей. Подожди, я уменьшу звук проигрывателя. Ну вот так лучше. Что ты хотел сказать?

Доктор Штайнер повторил рассказ снова. Ответная реакция Валды вполне удовлетворила его.

– Убита! Нет! Милый, какой это ужасный удар для тебя! Мисс Болам... Это не та отчаянно скучная старая администраторша, которую ты так сильно ненавидел? Та, которая предъявляла тебе претензии за перерасход денег на разъезды?

– Я не ненавидел ее, Валда. По-своему даже уважал. Она отличалась большой честностью. Конечно, слишком одержима, иногда пугающе агрессивна, возможно, в сексуальном отношении холодна...

– Это то, что я тебе сказала, милый. Я всегда знала, что ты не выносишь ее. Ох, Полли, они не подумают, что это твоих рук дело? Нет?

– Конечно нет, – сказал доктор Штайнер, начиная жалеть о порыве откровенности.

– Но ты всегда говорил, что кто-нибудь в конце концов отделается от нее.

Разговор начинал приобретать кошмарный оттенок. Проигрыватель глушил настойчивым басом какофонический дискант вечеринки, в унисон бился пульс на виске доктора Штайнера. У него началась головная боль.

– Я считал, что ее надо перевести в другую клинику, а не бить по голове тупым предметом.

Банальная фраза обострила любопытство. Насилие всегда привлекало ее. Он знал, что Валда представила брызги крови и мозга.

– Милый, я должна услышать об этом все-все. Почему бы тебе не приехать?

– Я думал об этом, – сказал доктор Штайнер. И изобретательно добавил: – Есть одна-две детали, которые не могу передать по телефону. Но раз у тебя вечеринка, приехать трудно. Честно говоря, Валда, сейчас я не способен к общению. Необходимо собраться с мыслями. Ведь это такое ужасное потрясение. В конце концов, так или иначе, но это я обнаружил тело.

– Милый мой бедняга! Дай мне полчаса, и я избавлюсь от своих приятелей.

Приятели шумели так, что доктору Штайнеру показалось, будто они окопались навсегда, и он сказал об этом.

– Ты не угадал. Мы все собирались к Тони. Они обойдутся и без меня. Я выпровожу их, а ты доберешься ко мне за полчаса. Подходит?

Это, несомненно, подходило. Положив телефонную трубку, доктор Штайнер решил, что у него еще есть время принять ванну и спокойно переодеться. Он задумался над тем, какой выбрать галстук. Головная боль исчезла необъяснимым образом. Но прежде чем он вышел из дома, зазвонил телефон. Подступил невесть откуда спазм мрачного предчувствия. Возможно, Валда изменила намерение выпроводить приятелей и побыть с ним некоторое время наедине? В конце концов, это только вернувшаяся из прошлого модель семейной жизни. Его рассердило то, что рука, протянутая к телефонной трубке, была нетвердой. Но тревога оказалась напрасной. Звонил доктор Этеридж, который сообщил, что его вызывают на непредвиденное заседание медицинского совета клиники завтра вечером, в восемь часов. Облегченно вздохнув, доктор Штайнер, на мгновение забыв о мисс Болам, едва удержался, чтобы не задать глупый вопрос: чем вызвано срочное заседание?

 * * *

Если бы Ральф и Соня Восток жили в Клапэме, в доме у них имелся бы так называемый подвальный этаж. Однако с тех пор, как они обитали в Хэмпстеде, фактически в полумиле от дома доктора Штайнера, маленькая деревянная табличка с безупречным вкусом выгравированными буквами направляла к дому, стоявшему в саду. Здесь они платили около двенадцати фунтов в неделю за общественно приемлемый адрес и преимущество видеть из окна гостиной зеленый покатый газон. Они посадили на газоне крокусы и бледно-желтые нарциссы, и весной, когда эти растения ухитрялись цвести при почти полном отсутствии солнца, по крайней мере создавалась иллюзия, что дом находится в саду. Осенью вид становился менее приятным и сырость от почвы просачивалась в комнату. Дом был шумным. На нижнем этаже находился детский сад и жила молодая семья. Ральф Босток, распределяя питье среди тщательно выбранных друзей и повышая голос, чтобы быть услышанным в раздраженных криках, поднятых во время купанья детей внизу, говорил:

– Извините за шум. Я боюсь, что интеллигенция воспитывает своих отпрысков, но, увы, не управляет ими.

Ральф отпускал злые замечания, некоторые из них были умны, но как бы вымучены. Его жена пребывала в твердом убеждении, что он острит вдвое однообразнее других людей.

Сегодня вечером он побывал на политическом митинге.

Она одобряла митинг, который мог оказаться важным для него, и не боялась остаться одна. К тому же имелось время подумать. Миссис Босток прошла в спальню и сняла костюм, заботливо встряхнула его, повесила в платяной шкаф и надела домашний халат из коричневого вельвета. Затем села за туалетный столик. Закрепив на лбу креповую повязку, она принялась наносить на лицо крем. Она устала больше, чем казалось, и хотела выпить, но ничто не могло удержать ее от привычного вечернего ритуала. О многом следовало подумать, многое наметить. Серо-зеленые глаза, обведенные кремом, хладнокровно смотрели из зеркала. Наклонившись вперед, она изучала нежные складки кожи под каждым глазом, эти первые линии возраста. Но, в конце концов, ей всего только двадцать семь лет. Причин для беспокойства еще нет. Но Ральфу в этом году исполнялось тридцать. Время шло. Если они хотят чего-нибудь добиться, времени терять нельзя.

Миссис Восток обдумывала тактику. Ситуацию надо бережно держать в руках, места для ошибок не должно быть. Она уже допустила одну. Соблазн дать Наглю пощечину оказался непреодолимым, но это, безусловно, ошибка, возможно, скверная ошибка, слишком похожая на вульгарное самолюбование. Добивающийся должности администратора не должен давать пощечину портье далее в случае, когда чрезвычайно напряжены нервы, ведь надо создать впечатление спокойного, авторитетного руководителя. Она вспомнила выражение лица Фредерики Саксон. Ладно, Фредерика Саксон вообще не склонна осуждать. Гораздо хуже другое – там находился доктор Штайнер, правда, все произошло быстро, трудно самой поверить, будто он действительно видел. Эта девочка Придди была не в счет.