Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Филипп Александр

Соавторы: Беатрис де л’Онуа
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

Королеве представили двадцатитрехлетнего монаха-англичанина. «Он был очень красив и уверял меня, что ему очень счастливо живется в этом монастыре, где он находится уже пять лет», – рассказывала она в письме к Вики. Тишина, безмятежное спокойствие монахов, прохлада их келий и внушающая уважение строгость картезианского монастыря произвели на Викторию неизгладимое впечатление. Она даже почти забыла там о своей антипатии к католикам, которую она переняла у Альберта. Ничто не тронуло ее так, как комплимент кюре из Экс-ле-Бэна: «Вы, Ваше Величество, королева строгих моральных правил». Она даже решила приобрести имение где-нибудь в этой округе.

А юбилей между тем приближался. 28 апреля она села в свой поезд, держа в руках огромную охапку цветов: «Покой и свежий воздух оказали на меня самое благотворное влияние». Она была готова к длинной череде торжественных церемоний и празднеств.

4 мая Виктория приняла делегатов конференции по проблемам колоний. Из бесед с ними она узнала, что число ее подданных азиатского происхождения с девяноста шести миллионов выросло до двухсот пятидесяти четырех, а число англичан, проживающих в колониях, – с двух до девяти миллионов. Что в Канаде десятки городов, озер и мостов носят ее имя: «Ничто не могло заставить меня испытать большую гордость и большее счастье, нежели сведения о том, что лояльность моих подданных, проживающих на отдаленных территориях, выросла пропорционально их успехам и процветанию». Все британцы мечтали сколотить себе состояние в каком-нибудь уголке империи.

10    мая королева устроила большой прием в Тронном зале Букингемского дворца. В платье со шлейфом, бриллиантовой короне, с бусами, брошью и серьгами с аметистами и бриллиантами, а также с лентой, усыпанной орденами, среди которых были орден Подвязки, орден Виктории и Альберта, орден Индийской короны, орден Королевского Красного Креста и орден Саксен-Кобурга и Готы, она сияла и демонстрировала прекрасное расположение духа. Целый час провела она на ногах, пока ей представляли юных барышень, дам и даже «несчастных разведенных женщин», которых Альберт в свое время не желал видеть в Букингемском дворце, но она теперь считала, что это несправедливо по отношению к тем женщинам, чьи мужья были признаны виновными в «жестоком обращении с женами, уходе из семьи и адюльтере».

11    мая она держала с Солсбери «военный совет», на котором они в последний раз обсудили все детали этих празднеств, во время которых она станет центром мира. Огромный, тучный маркиз был самым деликатным из ее премьер-министров. Он никогда ничего ей не навязывал, а она никогда с ним не спорила. Время капризов и мнимых болезней миновало.

14 мая Виктория торжественно открыла «Народный дворец» – комплекс учебных и культурно-просветительных учреждений, о котором когда-то мечтал Альберт. В этот день королева проехала по Лондону десять километров. Шесть тысяч пятьсот восемьдесят один полицейский обеспечивал в городе порядок. Впервые в истории английский монарх совершал столь длительную прогулку по своей столице. И впервые же Виктория посетила рабочие кварталы Ист Энда. Была суббота. Погода стояла прекрасная. Сотни тысяч горожан вышли на улицы, чтобы поприветствовать свою королеву, удивленную и обрадованную тем, что так велика ее популярность. На фасаде лондонской богадельни висел плакат, на котором гигантскими буквами было написано: «Боже, благослови королеву! Пусть она почаще приезжает в восточные кварталы».

Со времени ее восшествия на престол Лондон удвоил число своих жителей, их стало четыре миллиона, и превратился в огромный современный столичный город. В нем больше не осталось старинных зданий за исключением Тауэра, где была выставлена диадема, в которой Виктория короновалась. Не войны разрушили старые дома, а архитекторы. На их месте выросли двух– и трехэтажные кирпичные здания, как две капли воды похожие друг на друга своими белыми портиками и опускными окнами. Лондонский порт растянулся на десяток километров вдоль берегов Темзы. Сто пятьдесят судов ежедневно причаливали там или отчаливали оттуда. Каждый из девяти вокзалов имел свою большую гостиницу, в которой постоянно не хватало мест для все возрастающего количества приезжих. А лондонское метро, поезда которого ходили с интервалом в четыре минуты, перевозило более пятидесяти миллионов человек в год.

Лондонские пробки со всеми их двухэтажными трамваями, омнибусами и кебами вошли в поговорку. Велосипеды сновали туда-сюда в клубах пыли между лошадьми. Миллион англичан пользовался этим средством передвижения несмотря на туман вперемешку с угольной пылью, облаком накрывающий столицу, тот самый «смог», про который Виктор Гюго написал четверостишие:

 
Ты в Лондоне, ты хочешь высморкаться,
Достаешь из кармана свой абсолютно черный носовой платок,
Сморкаешься и приходишь в ужас от этой английской копоти,
Что въелась в тебя до самой печенки.
 

На тротуарах мальчишки бойко торговали самой популярной газетой в Англии – «Дейли телеграф», первой ежедневной газетой ценой в пенни, которая расходилась по двести пятьдесят тысяч экземпляров в день. Реклама еще только зарождалась, и крупные фирмы для продвижения своей продукции использовали имена своих венценосных клиентов, называя себя «эксклюзивными поставщиками королевского двора». Помимо всего прочего Виктория дала свое имя какао, Альберт – крему для бритья, а Берти – ... виски. «Увенчанные короной головы украшают все этикетки соусов, соперничая с головами коров», – писал коммунар Жюль Валлес, нашедший убежище в Лондоне.

«Harrod’s» и «Liberty’s» [129]129
  Крупные лондонские магазины (Прим. пер.).


[Закрыть]распахнули свои двери для покупателей еще два десятилетия назад и с тех пор все разрастались и приукрашивались. Крупные магазины, шикарные бутики, дорогие частные гостиницы – вся роскошь Лондона – по-прежнему концентрировались в западной части английской столицы. Там же в определенные часы прогулок всадники назначали друг другу встречи на Роттен Роу, одной из аллей Гайд-парка, по которой лишь королева имела право ездить в карете.

Пятитысячной толпе, приветствовавшей ее внутри «Народного дворца», Виктория отвечала с непринужденностью, удивлявшей ее саму: «Мой горячо любимый супруг с безграничным удовольствием отметил бы все те усилия, что были предприняты здесь для удовлетворения потребностей и развлечения трудящихся...» Кивком головы она подала знак Берти, чтобы тот предложил ей руку, и они прошли на закладку первого камня в фундамент Куинс-Холла. Тут в толпе кто-то засвистел, производя «ужасный шум», как скажет она Солсбери. Ей объяснят, что это всего лишь социалисты и ирландцы.

20 мая после еще нескольких официальных церемоний, стоивших ей много сил, королева вместе с Беатрисой отбыла на отдых в Бальморал. Там она отпраздновала свой день рождения, оделив персональными подарками каждого из своих слуг и членов королевского дома.

17 июня она вернулась в Виндзорский дворец, где ее ждали все съехавшиеся туда ее дети и внуки. Приехал даже Фриц, доставив ей тем самым огромную радость. У ее зятя была опухоль на голосовых связках, которая мешала ему говорить.

В Берлине болезнь наследника престола стала государственным делом. Месяц назад два немецких хирурга приняли решение произвести Фрицу трахеотомию, чтобы удалить опухоль. Вики, напуганная тем, что мужу собираются делать столь рискованную операцию, послала матери шифрованную телеграмму с просьбой срочно прислать к ней Макензи, знаменитого английского ларинголога. Макензи приехал вместе с Дженнером и с помощью акушерских щипцов, специально изготовленных по его инструкциям, извлек половину опухоли. Анализ ее клеток не подтвердил поставленного ранее диагноза – рака. Вилли же начал поговаривать о том, что будет представлять отца на юбилее своей бабки. Но теперь уже королева направила шифрованную телеграмму Дженнеру, написав в ней, что «по соображениям политического и семейного характера крайне важно, чтобы наследный принц смог приехать в Англию, даже если он и не будет участвовать в празднествах». Она не желала, чтобы молодой и спесивый Вилли заменял своего отца, столь любимого ею Фрица, который так трогательно относился к ней после смерти Альберта.

19    июня она позавтракала во Фрогморе и прослушала воскресную службу в мавзолее Альберта.

20    июня «Таймс» в своей передовой статье одним росчерком пера перечеркнула все те черные годы, на протяжении которых королева игнорировала свой народ и пренебрегала своими обязанностями: «Ни один конституционный монарх не относился с таким уважением к общественным свободам и не осознавал так ясно свой долг. Благодаря поведению самой королевы и благодаря тем мудрым советам, которые так часто помогали ей, монархия и сама государыня стали восприниматься в стране по-новому».

Вечером, в прохладе Букингемского сада Виктория писала: «Великий день настал, а я одна...»

В этот вечер она ужинала в компании всех коронованных особ Европы: король Дании сидел по ее правую руку, король Греции по левую, а бельгийский король напротив. Начиная с немецкого кронпринца и кончая великим герцогом Гессенским и королем Саксонии, у нее собрались все те, чьи имена перечислялись в Готском альманахе, который она столько раз листала, подбирая женихов и невест своим детям. «Сегодня у нас большой семейный праздник», – гордо заметила она, перебирая своими пухлыми ручками в бриллиантах над уставленным золотой посудой столом.

21    июня в Вестминстерском аббатстве она слушала «Те Dеum» [130]130
  «Тебя, Боrа, хвалим» (лат.).


[Закрыть]. Возбуждение, радость и гордость толпы вызвали у нее воспоминания о другом торжественном событии – открытии Всемирной выставки 1851 года, ставшей триумфом ее дорогого Альберта: «Я сидела совсем одна (да, без моего горячо любимого мужа, у которого был бы такой повод для гордости в этот день), но все присутствующие благодарили Бога под музыку “Тедеума”, которую сочинил он, а хор исполнил его гимн “Гота”».

Она отказалась от кареты с застекленными окнами и поехала в открытом экипаже, который тянула за собой шестерка лошадей светлой масти, и впервые в ее эскорте были индийские конники. Перед ее каретой гарцевала кавалькада принцев, среди которых были три ее сына, пять зятьев, девять внуков и двадцать других родственников. Полмиллиона зрителей провожали восторженными взглядами этот кортеж, словно сошедший со страниц волшебной сказки. Самым красивым, самым внушительным и снискавшим больше всего восторгов был возглавлявший кортеж Фриц в своем белом мундире и серебряной кирасе. В своей каске с имперским орлом он возвышался над остальными принцами, скрывая свои ужасные страдания за безупречной выправкой, полной невыразимой грации.

Никогда еще мир не видел подобного праздника. Никогда еще ни у одной страны не было такого повода продемонстрировать свое богатство, свою мощь и свою национальную гордость. И никогда со времен Рима сокровища со всех концов империи не стекались в таком количестве в столицу.

И королева была первой, кто извлекал из этого пользу. Ее состояние, самое крупное в мире, невозможно было выразить в точных цифрах. Его оценивали примерно в 5 миллионов фунтов стерлингов. Она содержала всех своих детей, кроме Вики и Фрица, но никогда не допускала бесполезных трат.

Вернувшись во дворец, она оделила всех своих дочерей брошками, а сыновей булавками для галстука. Обед начался в четыре часа дня, за ним последовал парад ее моряков, который она наблюдала с балкона дворца. В бальной зале дети преподнесли ей в подарок серебряный сервиз, а также она получила множество других, весьма экстравагантных подарков. Гавайская королева, например, прислала ей ее монограмму, изготовленную из перьев редких птиц: «Я совершенно без сил... Просто валюсь с ног». В спальню ее привезли в кресле-каталке.

Но на этом день ее славы для нее не закончился.

На торжественном ужине она появилась в затканном серебром платье, на котором сплелись воедино английская роза, шотландский чертополох и ирландский клевер, три главных символа ее королевства. Длинной вереницей прошли перед ней дипломаты со всего мира, индийские магараджи и бесчисленное множество других достойных особ, увешанных золотом, которые съехались сюда, чтобы пасть ниц перед английской королевой, а в это время ночное небо Лондона полыхало огнями бесчисленных фейерверков, а воздух содрогался от звуков фанфар, волынок и скрипок.

На следующий день состоялся большой детский праздник. В Виндзоре сотни учащихся Итона, переодетых тамплиерами, устроили факельное шествие и шли, распевая гимн своей школы. Ранним утром в Гайд-парке разбили палатки, в которых тридцать тысяч детей бедняков под музыку военных оркестров получили по кружке молока, по булочке и по маленькому сувениру на память о юбилее. А когда с лужайки запустили в небо огромный шар, одна маленькая девочка закричала: «Смотрите! Это королева Виктория поднимается в небо!»

Глава 24

Никто больше не думал каким бы то ни было образом отравлять ей жизнь. Отныне никакие сплетни, критические выпады или скандалы никак не касались Виктории. Став императрицей Индии, она пожелала иметь у себя в услужении помимо шотландцев в килтах еще и индийцев в тюрбанах. Их экзотический вид вызывал у нее восхищение. Но ни в газетах, ни в клубах никто не высмеивал эти ее индийские фантазии. Красочная форма бенгальских конников, равно как и изящество и богатство украшений индийских магараджей, демонстрируемые ими во время праздничных шествий, распаляли воображение англичан и вызывали у них чувство гордости. Индия была самой крупной жемчужиной английской короны, являвшейся предметом зависти всего мира и обогатившей множество младших отпрысков английских семейств.

Абдулу Кариму было двадцать четыре года. Он был стройным и красивым в отличие от толстого Магомета Букша, зато с лица этого последнего никогда не сходила улыбка. Виктория наняла их прислуживать себе за столом в июне, сразу после юбилейных торжеств, исключительно из-за их живописной внешности. Всего у нее будет семь индийских слуг, и начиная с 1893 года во время всех ее официальных передвижений по Лондону ее будет сопровождать эскорт из всадников в тюрбанах.

Красавец Абдул станет ее любимцем. Чтобы иметь возможность общаться с ним, она наняла ему преподавателя английского языка, а сама стала брать у Абдула уроки его родного языка. «Я выучила несколько слов на хиндустани, чтобы разговаривать с моими слугами», – записала она 3 августа в своем дневнике с энтузиазмом, вызывающим недоумение у ее неисправимо снобистского двора. «Я не понимаю, почему мы должны так носиться с этими индийцами», – недовольно ворчал Понсонби, которому королева также рекомендовала выучить их язык.

Ухудшившееся зрение не позволяло ей читать записки ее министров, зато она научилась рисовать буквы из алфавита хинди. Этот восточный язык заставлял так разыгрываться ее воображение, что она начала мечтать о поездке в Калькутту и Дели. Она коллекционировала индийскую мебель, разные безделушки и ткани.

Впервые она решилась изменить в Осборне то, что было возведено по плану, который когда-то начертал на бумаге карандаш Альберта. Она пристроила к дому новое крыло, в котором собиралась разместить большой зал для приемов, отделанный под мрамор и украшенный резным деревом, его оформление она поручила выходцу из Индии, ученику отца Редьярда Киплинга, состоявшего хранителем музея в Лахоре. Эта гостиная, получившая название «Durbar» [131]131
  Это индийское слово обозначало зал для приемов.


[Закрыть], будет освещаться с помощью электричества. Там Виктория станет устраивать банкеты для своих венценосных гостей и будет встречать их, увешанная словно магарани драгоценностями, среди всех этих символов викторианской империи.

20 августа она составила пространный меморандум, подробно описав в нем, как ее индийские слуги должны одеваться: «Утром, во время завтрака на свежем воздухе они должны быть в новой тунике темно-синего цвета, а на время обеда надевать еще и Pageri(тюрбан) и пояс по своему усмотрению, но не золотой. Красную с золотом тунику, белый тюрбан и белый пояс следует надевать на время ужина. Если на улице холодно или идет дождь, завтрак следует накрывать в помещении. Кроме того, я могу пить чай во дворце, и они должны мне его подавать. Пока дни не стали слишком короткими, я часто беру чай с собой в карету, и в этом случае они должны дополнительно прислуживать мне еще и на прогулке. Идеальным было бы, чтобы они в течение получаса стояли наверху лестницы до того, как я выйду, чтобы вовремя отозваться на мой звонок. Они должны будут приносить мне письма и ящики с депешами, а также подавать мне чай вместо моих горничных. Если завтрак будет накрываться в помещении, они могут надевать какую-нибудь свою теплую одежду. Они не обязаны делать этого сразу, но постепенно должны будут привыкнуть к теплой твидовой куртке и брюкам, которые сошьют им в Бальморале, чтобы они могли выходить в этом костюме, когда не находятся на службе. Но индийскую моду им следует соблюдать. Они должны всегда носить свои тюрбаны. Чулки, носки, шерстяные перчатки и хорошую обувь для ходьбы им выдадут в Бальморале».

Она написала все это, потому что знала, что ее «честные» гилли во главе с Фрэнсисом Кларком не были лишены, впрочем как и все остальные ее придворные, расистских «предрассудков». В Осборне и Виндзоре она приказала отвести индийским слугам комнаты вдоль коридора, ведшего в ее покои. И очень переживала, что для них ничего не предусмотрели в Шотландии. Вскоре она отдала Абдулу комнату Брауна, что повергло старого доктора Дженнера в недоумение: «Я не верю в привидения умерших людей, но если бы верил, то вполне мог бы допустить, что в этой комнате живет одно такое привидение».

После двухмесячного отдыха в гостинице «Fife Arms» [132]132
  «Герб Файфа» (англ.).


[Закрыть]по соседству с Бальморальским замком Фриц почувствовал себя лучше. «Дорогая моя, любимая мамочка... Вы, кто прекрасно знает, как я люблю Англию и Шотландию, вы можете представить себе мое счастье от того, что я поправил свое здоровье именно в вашей стране», – писал он теще накануне отъезда.

3 сентября вместе с Вики он отправился в Тироль, а затем в Венецию и Сан-Ремо, проигнорировав давление, которое на него оказывали, чтобы заставить вернуться в Берлин, где умирал его отец. Виктория писала дочери: «Чем хуже чувствует себя император, тем важнее, чтобы пошло на поправку здоровье Фрица».

Кроме немецких врачей в поездке его сопровождал и Макензи, которого королева, по просьбе Фрица, отрядила с ним. Между тем вновь подтвердился страшный диагноз – рак. В Берлине император настаивал на том, чтобы Фрицу сделали рекомендованную немецкими хирургами операцию. Пресса, подстегиваемая Бисмарком, не прекращала своих нападок на Вики, которая после своих первых родов доверяла лишь английским медикам. В ноябре Вилли прибыл в Сан-Ремо вместе с хирургом, которому его дед поручил уговорить Фрица на операцию. «Когда он только приехал, он вел себя со мной настолько грубо, неприятно и дерзко, насколько это вообще было возможно, но я проявила твердость, и он стал милым, нежным и любезным», – писала Вики матери. В конце концов 9 февраля Фрица прооперировали. А спустя месяц, 9 марта 1888 года, его отец, император Вильгельм I, умер.

В Берлине шел снег и было ужасно холодно. Виктория попросила Макензи отговорить нового императора от участия в похоронах в такую погоду, и Фриц наблюдал за траурным кортежем из окна своей спальни. Вот уже несколько недель он совсем не мог говорить. Берлинские газеты называли Макензи шарлатаном, ругали Вики и обвиняли английскую королеву во вмешательстве во внутренние дела немцев.

10 марта Берти и Алике отмечали свою серебряную свадьбу. Впервые королева переступила порог Мальборо-хауса, который она всегда считала гиблым местом. После праздничного обеда она осталась там еще и на ужин в узком семейном кругу и вернулась в Виндзорский дворец лишь около одиннадцати часов вечера. Она вдруг открыла для себя, что Берти очень мил и «забавен». Через три месяца она приедет к нему в Сандрингем, где проведет четыре дня. Принц Уэльский приказал переоборудовать там бальную залу в театр. Королеве показали мелодраму «Колокола», в которой было занято шестьдесят исполнителей, двое из них – Генри Ирвинг и Эллен Терри – были самыми знаменитыми комедийными актерами того времени. Спектакль шел в сопровождении маленького оркестра. Поставили пьесу по книге «Польский еврей» Эркмана-Шатриана, под этим литературным псевдонимом творили два писателя-эльзасца, чьи произведения расходились как бестселлеры. Двум главным исполнителям была оказана невиданная честь – их пригласили на ужин с королевской семьей. И Виктория весело болтала с ними за столом.

21 марта, как и планировалось, королева отбыла во Флоренцию, где поселилась на вилле «Пальмьери», предоставленной в ее распоряжение графиней Кроуфорд. К ее приезду виа Боккаччо – улица, которая вела к вилле, была расширена, и на ней установили уличные фонари, а саму виллу покрасили снаружи и полностью переделали внутри. В ней оборудовали ванные комнаты и установили телефон.

Всюду радостно приветствуемая толпой королева посетила палаццо Питти, парки Боболи, Понте Веккио, который привел ее в полный восторг, а также многочисленные соборы и галерею Уффици, откуда Альберт во время своего пребывания во Флоренции вместе со Штокмаром в 1838 году выходил «одурманенным удовольствием». Она проехала мимо Каза-Гверини, где останавливался ее ангел, и послушала музыку в церкви Бадиа, исполнявшуюся на органе, на котором когда-то играл ее Альберт. У Виктории разыгрался ревматизм, и ей было трудно ходить, поэтому она лишь из коляски полюбовалась на Дуомо, но зато каждый день выезжала за город и даже доехала до Фиезоле, а также повидалась с королем и королевой Италии, королевой Вюртембергской, королевой Сербии и императором и императрицей Бразилии, причем лицо последней «показалось ей слишком смуглым».

Новости о состоянии здоровья Фрица были удручающими, и Виктория решила на обратном пути проехать через Шарлоттенбург, чтобы увидеться с зятем. Сообщение об этом визите вызвало бурю в Берлине и волнение в Лондоне. Премьер-министр опасался стычки королевы с Бисмарком, который по-прежнему выступал против брака Моретты и Сандро. Солсбери умолял Викторию взять с собой кого-ни-будь из министров. Но она ответила, что речь идет всего лишь о частном визите, что, впрочем, не помешало ей встретиться по пути, в Инсбруке, с Францем-Иосифом по его просьбе. Они пообедали в маленьком ресторанчике на вокзале, зал которого был празднично украшен в честь высоких гостей. В Мюнхене королева Баварии, носившая траур по своему сыну Людвигу II, покончившему жизнь самоубийством, преподнесла ей букет белых роз, таких, какие кладут в гроб покойнику.

В девять часов тридцать восемь минут утра она прибыла в Берлин, где запретила устраивать в ее честь какие-либо официальные церемонии. Реакция немцев, которые встречались ей по дороге в Шарлоттенбург, была почти враждебной. Фриц принял ее, лежа в постели, и подарил ей букетик незабудок. Виктория прочла нотацию Вилли, которому следовало «добрее относиться к своей матери». И нанесла визит своей старой подруге, вдовствующей императрице Августе, превратившейся почти в приведение.

Бледный и больной Бисмарк прибыл к ней в полдень в закрытой карете несмотря на хорошую погоду. Он спросил у Понсонби, нельзя ли ему сесть в присутствии королевы. На сей раз уступить пришлось ей – она согласилась отговорить Моретгу от замужества с Александром Баттенбергским. Ей сообщили, что в Дармштадте Сандро влюбился в какую-то оперную певицу. Вытирая после их беседы лоб, Бисмарк воскликнул: «Какая женщина! Но с ней можно договориться!» Виктория попросила его представить ей свою жену, которую нашла «старой, мужеподобной и не очень симпатичной» (последнее слово она написала по-французски).

Вечером, во время торжественного ужина Бисмарк вновь целый час проговорил с королевой. В свои семьдесят три года он был как никогда огромным и толстым и как никогда ярым реакционером. Покидая Берлин, Виктория не смогла сдержать тяжкого вздоха при мысли о ее бедном Фрице: «Ну почему первыми всегда уходят самые лучшие...»

Она не поехала месяц спустя на свадьбу своих внука и внучки, Генриха Прусского и Ирены Гессенской. Фрицу хватило сил надеть в последний раз свою форму генерала померанских уланов, но из церкви его вывезли на кресле-каталке.

15 июня, после трех месяцев царствования, император Германии скончался в том самом замке, где он был так счастлив со своей Вики. Королева телеграфировала своему внуку Вилли, отныне императору Вильгельму II: «Мое сердце разбито... Помоги своей бедной матери и сделай все, что сможешь, для нее. Старайся следовать по пути, проложенному твоим отцом, самым лучшим и благородным из людей. Твоя бабушка К.И.В.».

Панцирь ее эгоизма дал трещину. Впервые со смерти Альберта на свете появилась женщина более несчастная, чем она сама! Едва его отец испустил дух, как Вилли приказал окружить родительский замок кольцом солдат, чтобы его мать не смогла вывезти никакие документы: «Дорогая моя, бедная моя девочка... На твою долю выпали еще более тяжкие испытания, чем на мою. Мне не пришлось увидеть, как другой занимает место моего любимого ангела. Думаю, что я не смогла бы этого перенести!»

Доктор Макензи выставил королеве счет в 12 тысяч фунтов стерлингов за те тринадцать месяцев, что он провел рядом с Фрицем, «пожертвовав ради этого всей своей клиентурой». Он навсегда будет вычеркнут из списка придворных врачей за то, что предаст клятву Гиппократа, опубликовав брошюру под названием «Роковая болезнь Фридриха Благородного», в которой он обвинял немецких врачей в некомпетентности. Он дал одной голландской газете интервью, попавшее затем в берлинскую прессу. Вилли скажет по этому поводу: «Английские врачи убили моего отца, мне их вмешательство стоило руки, и все это произошло по вине моей матери, которая не доверяет немецким врачам».

Викторию «тошнило» при виде того, как юный император спешил на своей яхте на встречу с русским царем на Балтике, даже не дождавшись конца траура по своему отцу.

Помчался Вилли и в Вену, где отказался пожать руку своему дяде Берти.

На похоронах Фрица принц Уэльский поинтересовался у сына Бисмарка, правда ли, что покойный император собирался вернуть Эльзас Франции, Шлезвиг – Дании, а Ганноверский замок – английской королевской семье, о чем прошел слух. По своему обыкновению Бисмарк раздул из этого вопроса дипломатический инцидент. В своей пространной речи Вилли счел возможным заявить следующее: «Мы скорее пожертвуем на поле боя своими восемнадцатью армейскими корпусами и сорока двумя миллионами человек, чем отдадим хотя бы один своей камень!»

Берти пришлось сократить свое пребывание в Вене и уступить занимаемую им гостиницу Вилли, который обвинял дядюшку в том, что тот обращается с ним как с мальчишкой, а не как с императором. Королева писала Солсбери: «Мы всегда были в очень близких отношениях с нашим внуком и племянником, и требовать, чтобы в семейном кругу к нему обращались, как на публике, называя Ваше Императорское Величество, по меньшей мере глупо!.. С подобными идеями ему лучше бы никогда не появляться здесь».

19 ноября вместе с герцогом Кембриджским и немецким послом она встречала пароход, на котором прибыла в Англию ее старшая дочь, в трауре, с непросыхающими от слез глазами. Через день вся семья отмечала сорок восьмой день рождения Вики, и впервые за долгие месяцы окружающие увидели, как она улыбнулась.

Гладстон погрузился в свою Библию, королевство находилось в руках деликатного и предупредительного маркиза Солсбери. Англия и королева чувствовали бы себя мирно и спокойно, если бы не начавшийся кошмар. В течение сентября и октября в одном из рабочих кварталов Лондона, Уайтчепеле, была зарегистрирована серия жестоких преступлений: кто-то убивал и расчленял тела местных проституток. Ответственность за каждое из этих преступлений брал на себя некий Джек Потрошитель, который хвастался перед журналистами и полицией очередным убийством и объявлял о следующем. Люди на улицах ждали выхода свежих номеров газет, в которых ежедневно печатались жуткие подробности.

Англичанам пришлось смириться с очевидным: их общество отнюдь не отличалось строгими моральными принципами и благопристойностью, которые старались привить ему пасторы после воцарения на престоле Виктории. Секс, кровь, нищета и тысячи проституток на улицах прекрасно уживались с пуританскими проповедями, женщинами в черных глухих платьях и изысканными джентльменами, лицемерно маскирующими свое развратное поведение и гомосексуализм хорошими манерами. Во всех душах поселился страх. Потрошитель, который бродил по ночам, крался по улочкам с блестящими от дождя мостовыми под тусклым светом фонарей, пряча под черным плащом запятнанные кровью ножи, мог оказаться соседом, придворным врачом или даже наследным принцем Эдди, посещавшим оргии в доме 19 по Кливленд-стрит и бордель гомосексуалистов, который содержал мистер Хаммонд. В пабах и клубах каждый выдвигал самые невероятные гипотезы. Серьезная газета «Нью-Йорк тайме» без обиняков нападала на Эдди: «Общественное мнение начало осознавать, что этот испорченный и недалекий юноша превратился в мужчину, которого отделяют от английского трона всего две жизни, и что это дебошир и темная личность». Годом ранее в книжных магазинах появились первые рассказы о Шерлоке Холмсе. И доморощенные детективы, вызывавшие восхищение обывателей, стали вскрывать ошибки, допускаемые профессиональными полицейскими. 10 ноября начальник лондонской полиции Чарльз Уоррен подал в отставку. Виктория выразила свое беспокойство по этому поводу в письме к Солсбери:

«Королева считает, что в тот маленький район, где были совершены все эти ужасные преступления, следует направить большое количество полицейских инспекторов, что каждую версию следует тщательно проанализировать и, если она окажется перспективной, начать по ней работать.

Обследованы ли грузовые суда, перевозящие скот, а также пассажирские пароходы?

Изучено ли огромное количество мужчин, живущих по одиночке в своих комнатах? Убийца ведь должен же где-то прятать свою одежду, испачканную кровью.

Достаточно ли бдительны ночные патрульные?

Вот несколько вопросов, что пришли на ум королеве, когда она читала отчеты об этих ужасных преступлениях».

К счастью, в начале марта 1889 года, накануне ее отъезда в Биарриц, лондонский корреспондент «Фигаро» написал: «По всей видимости, Джек Потрошитель на некоторое время прекратил свои операции». Граф Ларошфуко предоставил в полное распоряжение королевы свой огромный дом на баскском побережье Франции, который перед ее приездом приказал заново покрасить. Королева уже останавливалась на вилле этого французского дипломата в Баден-Бадене, когда еще была жива Феодора. Над входом в дом, по просьбе Виктории, были подняты французский и английский флаги».