Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Филипп Александр

Соавторы: Беатрис де л’Онуа
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

«Королева не потерпит, чтобы ей диктовали, как ей себя вести», – писала Виктория своему конюшему лорду Фицрою. Точно так же она упрямо отказывалась, несмотря на настояния своих министров, пригласить в Англию русского царя Александра II, которого с блеском принимал в Париже Наполеон III по случаю Всемирной выставки. Никто и ничто не могли ее заставить изменить принятое решение.

По приказу королевы доктор Дженнер направил лорду Дерби коммюнике, которое было зачитано на заседании Совета министров: «Любое волнение вызывает у Ее Величества нарушение функции желчного пузыря, провоцирующее рвоту, и мы опасаемся, как бы эти проблемы не сказались на работе мозга». Так что царю пришлось удовольствоваться орденом Подвязки, который она послала ему.

После долгих споров ока согласилась на три дня отложить свой отъезд в Осборн, чтобы оказать прием важному для Англии союзнику – турецкому султану, «но без его гарема». Экзотический правитель развеял ее меланхолию. С юмором описывала она Вики визит этого «восточного брата с дивными глазами» и радовалась, что по случаю его приезда в Виндзоре вновь выставили на стол парадный золотой сервиз. «Впервые за эти шесть грустных лет» во дворце играл оркестр. Во время морского парада в Спитхеде султан, страдавший морской болезнью, не выходил из своей каюты. А Виктория, прекрасно переносившая качку, лишь посмеивалась над ним.

В Осборне неугомонная Луиза решила спеть и уговорила мать подыграть ей на фортепьяно, и «я даже сама попыталась тоже что-то спеть». Со своим неподражаемым чувством юмора лорд Кларендон заметил, что «Ее Величество прекрасно умеет уклоняться от того, что ей не нравится, и соглашается делать то, что доставляет ей удовольствие».

В салонах на все лады злословили по поводу ее нежелания исполнять свои официальные обязанности и ее жалких попыток оправдать такое поведение. В начале ее царствования Викторию называли «миссис Мельбурн». Теперь она стала «миссис Браун». Подобные оскорбления вызывали у нее возмущение. Ах, как презирала она это «добропорядочное общество», праздное и не приносящее никакой пользы, которое высмеивали в своих произведениях все романисты от Теккерея до Диккенса. Это «добропорядочное общество», о котором Мельбурн еще на заре ее правления говорил: «Здесь едва ли найдется хотя бы одна леди, чье поведение можно было бы назвать безупречным. Что до мужчин... то с ними дела обстоят еще хуже!» И эта аристократия, такая богатая, такая снобистская и такая распутная, все эти пэры, заседающие в палате лордов, словно какие-то царьки, не приняли ее добродетельного Альберта, заставив его так страдать! Она никогда не простит им этого. И в каком же таком качестве они хотели бы сегодня давать ей уроки добродетели и отваги?

Викторию коробило, что бедняки часто несли наказание за провинности в десятки раз менее серьезные, чем те, что совершали представители благородного сословия, оставаясь при этом безнаказанными. Напрасно в своих письмах она просила Берти «подавать хороший пример и не оказывать покровительства никому из этих одиозных персонажей!».

Мэри Понсонби признается позже, что Виктория и Альберт были куда ближе к простым людям, чем к собственным придворным. Королева требовала от всех своих внуков, как прежде от своих девятерых детей, чтобы они за руку здоровались со слугами. В своем Бальморальском замке она устраивала ежегодный бал гилли, который обычно заканчивался всеобщей попойкой. Ужин там подавали через два часа после начала праздника, и к этому времени многие слуги уже едва держались на ногах. То тут, то там слышался звон разбитой посуды, часть блюд с трудом добиралась до стола, а сомелье [100]100
   Сомелье – здесь: слуга, ведающий спиртными напитками и обносящий гостей вином. (Прим. пер.)


[Закрыть]лили вино мимо стаканов. Виктория делала вид, что ничего не замечает.

В этом, 1868 году она опубликовала «Страницы из дневника о нашей жизни в горах Шотландии», иллюстрированных ее собственными рисунками, это был тот самый дневник, который она вела во время своих экспедиций по краю, где они были так счастливы. Книга изобиловала смешными рассказами о бальморальской прислуге, о ее достоинствах и недостатках, в том числе и о пристрастии к виски, над которым королева слегка подтрунивала. Общество борьбы за трезвость, своего рода архипуританская секта, выразила свое возмущение по этому поводу и потребовала убрать из книги все упоминания об употреблении спиртного. Королева категорически отказалась это сделать. Она наоборот собиралась показать всем, что английская государыня разделяет и любит простую жизнь своих подданных, принадлежащих к самым низам общества.

Силой и бодростью своего духа скромные шотландцы выгодно отличались от знати, думающей лишь о развлечениях. И первым среди них, естественно, был Джон Браун, несравненный и благородный гилли, которого приблизил к себе еще Альберт. Она уподобилась писателю Томасу Хьюзу, который в своей книге «Том Браун» на четырех страницах восхвалял всех безвестных Браунов, составивших славу Великобритании. Она пошла даже дальше, противопоставляя «Джон-Браунизм» «Джон-Булизму» [101]101
   Джон Буль– прозвище англичан, которое появилось в конце XVIII в. (Прим. пер.)


[Закрыть], доброту первых – высокомерию вторых.

Пятьдесят тысяч экземпляров «Страниц» разошлись в две недели, желающие приобрести книгу буквально рвали ее друг у друга из рук. В США количество проданных экземпляров было в два раза больше. Успех ее книги, наивность которой вызывала улыбку у аристократов и возмущение у ее детей, укрепил Викторию в собственной правоте.

В конце февраля 1868 года лорд Дерби, с трудом передвигавший ноги, ушел в отставку. Дизраэли был приглашен в Осборн и получил предложение занять освободившееся место главы правительства. Леди Пальмерстон и салоны вигов кипели от возмущения: «Идея назначить премьер-министром еврея вызывает у нас невыразимое отвращение». А королеве эта идея пришлась по вкусу. В отличие от Альберта у нее не было ни религиозных, ни расовых предрассудков: «Он поэт, романтик и рыцарь. Когда он преклонил колено, чтобы поцеловать мне руку, которую нежно взял в свои, он произнес: со всей силой моей верности и преданности». Популярный писатель, он осыпал королеву литературными гиперболами и вел себя с ней, как с коллегой по творческому цеху. «Мы, писатели», – бросал он ей, сопровождая эти слова своей восточной улыбкой. Но у него практически не было времени на то, чтобы предаваться сладостному заигрыванию с государыней. Гладстон внес на рассмотрение парламента проект закона об автономии англиканской церкви в Ирландии.

Увы, лидер вигов был совершенно не похож на обаятельного Дизраэли. Он мнил себя посланником Бога, подвергал себя самобичеванию за греховные мысли, а к политике постоянно примешивал религию. Одной из идей тщеславного Гладстона было наставить на путь истинный проституток, наводнивших Лондон. Каждый вечер, выйдя из здания парламента, он направлялся в пользующиеся дурной славой городские кварталы и читал бесконечные нравоучения несчастным полуголым женщинам. Порой демон одолевал его, и этот колосс поддавался искушению плоти. Но, последовав за женщиной в ее каморку, он вдвойне начинал мучиться угрызениями совести. Маленький крестик, нарисованный в его дневнике, означал, что он испытал искушение, кнут – что поддался этому искушению, а затем в наказание подвергал себя более жестокому, чем обычно, самобичеванию.

Виктория терпеть не могла это лицемерное пуританство. Ее возмущало, что Гладстон пытается «разжечь старые сектантские распри». У лидера вигов была амбициозная цель положить конец неравенству в Ирландии между англиканской церковью, которая объединяла меньшую часть местного населения, но пользовалась поддержкой центральной власти, и католической церковью, которая имела многочисленную паству, но не признавалась английской короной и отвергалась ею как папистская.

В начале мая правительство Дизраэли оказалось в меньшинстве при голосовании по этому ирландскому вопросу. Вместо того чтобы самому уйти в отставку, премьер-министр распустил палату общин, как глава правительства он имел право назначить досрочные выборы. И состояться они должны были в ноябре, после парламентских каникул.

А королева проводила свои «весенние каникулы» в Бальморале, она использовала эти последние недели, чтобы сполна насладиться общением с Дизраэли. Она послала своему премьер-министру в подарок примулы и получила от него в ответ письмо с благодарностью, которое он продиктовал своей жене Мэри-Энн, та была старше него на двенадцать лет, и он женился на ней, богатой вдовушке, из-за ее денег. У Мэри-Энн был красивый дом рядом с Гайд-парком, она, не моргнув глазом, гасила все долги своего «героя» и до трех часов ночи ждала его возвращения из клуба или парламента. А когда обессиленный премьер-министр появлялся наконец дома, его ждали ярко освещенные комнаты, разожженный камин в гостиной и графинчик хереса на серебряном подносе. «Господин Дизраэли страстно любит цветы. А полученные им примулы показались ему вдвойне ярче и благоуханнее благодаря той благословенной руке, что осыпала его дождем всех этих весенних сокровищ», – написала Мэри-Энн королеве, которая тут же узнала цветистый стиль своего премьер-министра, чья супруга скорее славилась глупой болтовней.

В июле в Англии установилась невыносимая жара. За лето она унесла более двадцати тысяч жизней. Виктория проинформировала Дизраэли, что собирается отправиться в длительное путешествие. Она уже три года готовилась к поездке в Швейцарию, в горы с их покрытыми вечными снегами вершинами, которые ей восторженно описывал еще Альберт и которые она давно мечтала увидеть собственными глазами. Сейчас там находился ее сын, принц Артур, со своим гувернером майором Элфинстоном. Еще в июне в одном из своих писем Вики интересовалась у матери, верен ли слух о ее предстоящей поездке. Та ответила: «Доктор Дженнер порекомендовал мне ее. Я сказала об этом лишь двум или трем людям. Я не собираюсь никого принимать, чтобы не переутомиться и не расстроить себе нервы, как это было во время моего пребывания в Розенау».

В официальном коммюнике об этой поездке подчеркивался ее сугубо частный характер. Британский консул в Женеве прислал министру иностранных дел лорду Стэнли письмо с просьбой выделить ему дополнительные средства на приобретение нового парадного мундира. Министр ответил отказом, сочтя этот расход бесполезным: «В новом мундире нет никакой необходимости, поскольку Ее Величество все равно вас не примет».

В начале августа, все в такую же жуткую жару, Виктория погрузилась на корабль, чтобы отплыть на континент вместе с тремя младшими детьми: Луизой, Леопольдом и Беатрисой. С собой она взяла лишь двух придворных дам. Но ее свита, сокращенная до предела, все равно насчитывала сорок человек, среди которых были ее личный секретарь, костюмеры, врач, Браун, а также брат Брауна Арчи, приставленный к Леопольду. Кроме них в свиту входили еще трое шотландских горцев. Три кареты были отправлены на континент заблаговременно, как и дюжина лошадей, две из которых – Флора и Султан – были любимыми лошадьми ее величества. Королева путешествовала инкогнито под именем «графини Кентской», выдумщица Луиза пришла от этого в восторг и всем представлялась «Луизой Кентской».

В Шербуре ее ждал личный поезд Наполеона III, который за ночь доставил Викторию в Париж, где она остановилась в своем посольстве в приготовленной для нее комнате: «У меня разыгралась сильнейшая диарея». Императора в столице не было, он находился на водах в Пломбьере, где пытался избавиться от камней в почках и мочевом пузыре. Во второй половине дня его супруга Евгения заглянула в английское посольство с кратким официальным визитом, чтобы поприветствовать Викторию. Согласно дипломатическому протоколу королева должна была нанести императрице ответный визит, прибыв к ней в Елисейский дворец, который находился по соседству с ее посольством. Путь до дворца занял бы не более двух минут, но Виктория плохо переносила жару и приказала везти себя прямо на вокзал, а по дороге из своей кареты посмотрела на новый Париж барона Османна, где «больше не было дыма. Но, увы, на месте живописных старых улочек выросли новые кварталы!». На следующий день французские газеты подняли шум, что их императрице нанесено оскорбление. Лорд Стэнли, прибывший в Париж обычным поездом, получил от Дизраэли указание никак не реагировать на эти выпады.

В Люцерне Элфинстон снял пансион «Уоллис», построенный двумя годами ранее английским художником-лито-графом Робертом Уоллисом, женившимся на швейцарке, которая превратила дом в гостиницу. Это была просторная вилла, стоящая на берегу Фирвальдштедтского озера с его зеленой водой, и оттуда открывался самый замечательный вид во всей округе на снежные шапки гор.

В первый же день Виктория отправилась на экскурсию к овеянному романтикой озеру Ренглох, а назавтра каталась по нему на новом пароходике при стечении огромной толпы любопытных. Инкогнито ей сохранить не удалось. «Наплыв иностранцев за последние две недели вырос до такой степени, что все гостиницы и пансионы оказались переполненными. Но мы ожидаем еще большего притока туристов, главным образом сыновей и дочерей Альбиона, поскольку они привыкли всюду следовать за своей высокочтимой государыней, словно цыплята за курицей», – писала «Газет де Лозанн». На конюшне их пансиона, которую Виктория пожелала осмотреть, один из конюхов приветствовал ее низким поклоном и словами: «Добрый день, госпожа королева!» – чем сильно насмешил ее. В Энгельберге она посетила местный монастырь: «Впервые в истории католические монахи принимали у себя британского монарха». А Виктория впервые в жизни побывала на мессе.

Сидевший рядом с кучером Браун защищал королеву от назойливого любопытства прохожих. Своим килтом, размашистыми жестами и грубыми окриками он сразу же привлекал к себе всеобщее внимание. «ДБ ведет себя здесь так же по-хозяйски, как и в Виндзорском дворце. Если чего-то не хватает, он настойчиво требует этого и обязательно получает», – отмечал Понсонби.

Несмотря на постоянную заботу своего гилли, королева и здесь страдала от жары и фена, сухого и резкого ветра сродни мистралю. «Твоя бедная старая мамочка чувствует себя далеко не лучшим образом. Я совсем пала духом, у меня подавленное настроение, и я думаю, что самое лучшее для моего здоровья – сидеть дома, и предпочтительнее всего – в Шотландии», – писала она Вики. В воскресенье она даже заплатила 2 тысячи швейцарских франков, чтобы удалить из пансиона любителей боулинга, которые досаждали ей своими криками. Английские газеты рекомендовали своим читателям не нарушать отдых ее величества: «Они должны вести себя так, словно не знают, кто она такая. Верноподданному англичанину запрещаются любые слова, жесты или взгляды, позволяющие допустить, что они предназначены оказавшейся в людном месте королеве, подобное поведение будет расцениваться как невоспитанность». Прячась от нескромных взглядов, Виктория пила свой чай на уединенных лужайках. Она ставила там свой мольберт и на пару с Луизой, самой талантливой художницей в их семье, писала акварели. Мать и дочь состязались в изображении одних и тех же пейзажей.

Обследовав за две недели Люцерн и его окрестности с его крепостными стенами, башнями и другими достопримечательностями, Виктория отправилась на экскурсию в высокогорные Альпы. Сидя на спине своего пони, она поднималась все выше в горы: преодолела перевал Сен-Готард и добралась до перевала Фурка, где остановилась на три дня и три ночи в маленьком горном приюте, обставленном более чем скромно, что привело ее в полный восторг. Ей предложили пересечь Ронский ледник в портшезе, но она предпочла идти пешком, опираясь одной рукой о палку, а другой – о «крепкое плечо Брауна». Ночью шел снег, было холодно, и она чувствовала себя просто великолепно.

По возвращении в Люцерн она, в восхищении от первой экскурсии, попросила организовать ей еще два восхождения – на величественную гору Риги и на Пилат, зубчатые вершины которого отражались в спокойных водах озера.

Первой фрейлине королевы, импозантной леди Эли, было поручено регулярно посылать Дизраэли отчеты о времяпрепровождении ее величества. Премьер-министр и посол Англии в Париже лорд Лайонс обменивались бесконечными депешами, пытаясь найти способ замять дипломатический инцидент с Францией. Они поручили леди Эли убедить Викторию в необходимости нанести императрице Евгении ответный визит на обратном пути через Париж. Виктория согласилась при условии, что ей придется ехать не в Фонтенбло, а всего лишь в Елисейский дворец.

За четыре дня до отъезда леди Эли отправила лорду Стэнли паническое сообщение: Виктория собирается встретиться со своей подругой Августой, королевой Пруссии, которая должна приехать в Люцерн с частным визитом. В тот момент, когда французская и немецкая армии готовы были двинуться друг на друга, такая встреча представлялась крайне несвоевременной. В результате всё закончится десятиминутным свиданием двух королев на люцернском вокзале.

В Париже Викторию ждала записка от Евгении, которая извинялась за свое отсутствие. Воспользовавшись случаем, королева решила посетить вместе с детьми замок Сен-Клу, в котором тринадцать лет назад она останавливалась вместе с Альбертом и о котором сохранила волшебные воспоминания. Но ставни в доме были закрыты, сады пусты, и она уехала оттуда, охваченная ностальгией.

В пятницу, прибыв в Портсмут, она нашла там письмо Дизраэли, изобилующее комплиментами, в котором премьер-министр просил ее об аудиенции в воскресенье. А в понедельник королева уже была на пути в Бальморал. В Англии полным ходом шла избирательная кампания. Но Виктория, едва вернувшись из Швейцарии, уже опять мечтала о новых путешествиях инкогнито вдали от официальных церемоний, политических кризисов и нескромных взглядов.

Глава 18

«Глассалт Шил» – так назывался серый охотничий домик на берегу дикого озера Муик. Это было первое жили-ще, появившееся у нее после того, как она овдовела, жилище, которое не было создано воображением Альберта, и в этом уединенном уголке Шотландии она отныне будет чувствовать себя совершенно счастливой.

Добраться туда можно было по кружной дороге через ланды [102]102
  Л а н д ы – песчаные равнины. (Прим. пер.)


[Закрыть]. Или более коротким путем – по горам верхом на пони. Лужайка, раскинувшаяся под ее окнами, полого спускалась к самому озеру, где у берега всегда была привязана лодка. На закате этот пейзаж окрашивался в огненные тона, таким его особенно любила Виктория и не раз запечатлевала в своих акварелях.

Ничто не действовало так умиротворяюще на ее «бедные нервы», как нарушаемая лишь шумом водопада тишина, густые заросли вереска и даже туман, окутывающий окрестные ланды. Опираясь на предупредительно подставленную руку Брауна, она гуляла вдоль озера, а вечером, сидя у камина с тарелкой бисквитов и стаканчиком виски, вдали от журналистов и требований этикета, довлеющего над ней в Виндзоре, она забывала наконец о бремени королевской власти.

Пройдет шестьдесят лет, и молодой английский писатель Д. Г. Лоуренс, только что вернувшийся из США, находясь под впечатлением от рассказов об этом уединении и отрешенности королевы от суетного мира, напишет свой знаменитый роман «Любовник леди Чаттерлей». Летом 1926 года он подружился с Эдит Ситуэлл, будущим биографом Виктории; ее отец был частым гостем в Виндзорском дворце, именно он и стал прототипом отца леди Чаттерлей.

Торжественное открытие охотничьего домика «Глассалт Шил» состоялось в октябре 1868 года. Вместе с королевой на этом мероприятии присутствовали лишь Джейн Черчилль, Луиза и Артур, как раз вернувшийся из Женевы. «Без двадцати десять мы вошли в маленькую столовую, из которой была вынесена мебель. Там собрались все слуги, включая конюхов и полицейского. Всего нас было девятнадцать человек. Все (кроме меня) пять раз станцевали reel ,очень быстрый и веселый танец. После первого танца всем подали toddy-whisky(горячий грог), и Браун уговорил меня выпить стаканчик, дабы разжечь в груди огонь радости. Затем Грант произнес небольшую речь, которая заканчивалась пожеланием долгих лет жизни нашей доброй королеве. Потом Росс поднял тост в традиционном стиле шотландских горцев, и все выпили за мое здоровье. Этот прелестный маленький праздник закончился в четверть двенадцатого. Но мужчины продолжили петь свои песни в помещении для охраны», – записала в своей комнате Виктория. В таком же маленьком домике неподалеку отсюда, в местечке под названием Альтнагиутасак, вместе с Альбертом они провели множество незабываемых, поистине идиллических минут, она никогда не решится побывать там вновь, чтобы не бередить себе душу.

В Лондоне ее странное поведение по-прежнему оставалось главной темой всех разговоров. В октябре такой серьезный журнал, как «Тинслейз мэгэзин», напечатал на своих страницах рассказ одного заезжего американца: «Спустя некоторое время после моего приезда в Англию я ужинал в компании нескольких джентльменов, разговоры за столом крутились исключительно вокруг некой миссис Браун. Сосед по столу любезно объяснил мне, что так англичане называют свою королеву... Говорили, что королева совсем выжила из ума, а Джон Браун состоит при ней в качестве брата милосердия... Говорили, что он ее медиум. Словом, я услышал массу историй, одна абсурднее другой, но все они исходили от людей, занимающих высокое положение в обществе и наделенных большой властью». В палате общин и в прессе звучали одни и те же вопросы, и депутаты, и журналисты были возмущены. Очень респектабельная «Санди тайме», подсчитав, во что обходится налогоплательщикам содержание королевских дворцов и яхт, написала жирными буквами: «Пора положить конец этому мерзкому попрошайничеству и отвратительной скандальной истории».

Новый сатирический журнал «Томагавк» устроил настоящую сенсацию: в своем первом номере под картинкой, на которой была изображена подбитая горностаем королевская мантия, лежащая в свернутом виде на пустующем английском троне, он поместил следующую подпись: «Принц Уэльский вот-вот будет назначен регентом в связи с плачевным физическим и моральным состоянием здоровья, в каковом пребывает наша несчастная королева». В августе «Томагавк» вновь взбудоражил общество очередной карикатурой под названием «А Brown Study» («Уроки Брауна»): на ней был изображен британский лев, которого дрессировал укротитель Браун. Берти отправился в Осборн, чтобы попытаться поговорить с матерью.

Виктория как никогда часто прикрывалась медицинскими бюллетенями, услужливо составляемыми ее личными врачами, чтобы избегать выполнения королевских обязанностей, но при этом не желала уступать сыну ни крупицы своей власти. «Скандальная история» с Брауном еще больше осложнила их отношения. Берти отказывался принимать у себя шотландца. И королева никогда не бывала ни в Мальборо-хаусе, ни в Сандрингеме – загородной резиденции принца и принцессы Уэльских в старинном замке Тюдоров из красного кирпича, который Альберт перед самой смертью приобрел для своего старшего сына. Виктория не посвящала Берти ни в какие дела и запретила министрам информировать его о больших или малых государственных проблемах. «Принц Уэльский излишне болтлив», – любила повторять она, ведь самой ей дядюшка Леопольд еще в детстве привил, что государь никогда не бывает чрезмерно «discreet» [103]103
  Сдержанный, неболтливый (англ.).


[Закрыть].

А Берти действительно предпочитал жить в окружении красивых женщин, партнеров по карточному столу и любителей охоты, которые, дабы завоевать его расположение, пересказывали ему все последние сплетни. Приглашение в Мальборо-хаус являлось пропуском в высшее общество, а круг его веселых друзей-космополитов и блестящие вечеринки, душой которых он был, уже давно затмили скучный двор его матери. Берти водил компанию с бакалейщиком-миллиардером Липтоном, торговцем мебелью Маплом, банкирами-евреями Ротшильдами, Сассуном, Бишофеймом и даже с венгерским богачом по фамилии Херш, чего королева никак не могла одобрить: «Если ты когда-нибудь станешь королем, все эти друзья превратятся для тебя в тяжелую обузу и ты должен будешь порвать с ними».

Ему было двадцать восемь лет, а она не выпускала его из-под своей опеки и не показывала ему ни одной депеши. А он между тем интересовался международной политикой и лучше многих министров знал иностранных государственных деятелей, особенно французских, ибо чувствовал себя во Франции как дома. Он проводил там довольно много времени, убегая туда от лондонского пуританства, виндзорского траура и встреч с Джоном Брауном, все это он оставлял своим бедным сестрам.

В Париже он чувствовал себя вольной птицей. Ездил он туда без супруги и, будучи не обременен никакими официальными обязанностями, проводил вечера, наслаждаясь всеми прелестями парижской жизни: ходил в театр, рукоплескал исполнительницам французского канкана в трусиках с разрезом на самом пикантном месте и ужинал в «Английском кафе» в своем личном кабинете – «большом шестнадцатом номере», оклеенном красными обоями в золотых иероглифах, в котором однажды вечером друзья устроили ему сюрприз, заказав для него «блюдо-искушение». После консоме из спаржи, заливного из дичи, запеченного в тесте омара, дроздов и волована с телятиной четверо официантов внесли огромный серебряный поднос, на котором возлежала известная дама полусвета Кора Перл, из одежды на ней было лишь жемчужное ожерелье, а в зубах – веточка петрушки. Поскольку мужчиной Берти был весьма дородным, во всех самых шикарных закрытых заведениях французской столицы вроде тех, что находятся на улице Шабанэ, у него имелось личное кресло. От Виктории он унаследовал глаза навыкате, гурманство и, главное, ее необъятную талию. У него даже было прозвище «Тит-Тит», то есть «Пузан». Гортензия Шнайдер с успехом выступала в парижском «Варьете» в оперетте Оффенбаха «Великая герцогиня Геролыитайн», и принца Уэльского часто видели там в его ложе в компании приятелей по Жокей-клубу. В каждый свой приезд в Париж он непременно ужинал с Сарой Бернар [104]104
  Сара Бернар(1844—1923) – знаменитая французская актриса.


[Закрыть], которая звала его не «принцем Уэльским», а «принцем Парижским». Единственное, от чего он отказывался, несмотря на свою неистребимую страсть к азартным играм, так это от посещения воскресных скачек: его мать и британская общественность ни за что бы ему этого не простили.

Он обожал Францию и ненавидел Пруссию – в отличие от своего отца. На торжествах по случаю Всемирной выставки 1867 года он встретился в Париже с Бисмарком, который держал себя с ним исключительно холодно. Русский царь, Вики с Фрицем и Алиса с Людвигом также прибыли на выставку. Его старшую сестру, еще не оправившуюся после смерти ее сына Зигмунда, упрекали в том, что она привезла с собой лишь «три уродливых платья» и покинула большой бал, который давали в мэрии, едва показавшись на нем. За исключением Алисы все остальные дочери Виктории унаследовали от своего отца патологическую застенчивость и, в отличие от Берти, находили мало удовольствия в светских развлечениях и восторженном приеме толпы.

Когда парижские бульвары ненадолго отпускали его от себя, принц Уэльский ездил поиграть в баккара в Монте-Карло, Канны или Биарриц. Весной посещал скачки в Ньюмаркете, Эпсоме или Аскоте. В июле – регату в Каусе. В начале августа он был на открытии охоты на куропаток в Шотландии. Сентябрь проводил на курортах Баден-Бадена, Хомбурга или Мариенбада и за покрытыми зеленым сукном столами казино вновь сходился со своими обычными партнерами по Мальборо-хаусу, представителями той самой загнивающей английской аристократии, которую Виктория винила в том, что она ведет монархию к гибели, а королевство – к республике. Она говорила доктору Дженнеру, что стоит ей подумать о разгульной жизни принца Уэльского, как она сразу же начинает нервничать, и просила не произносить при ней его имени.

Увы, поселившийся в Кларенс-хаусе Аффи пошел по стопам своего старшего брата. Теперь он задумал жениться на Марии, дочери царя Александра II, с которой он познакомился в Дармштадте, куда она приехала навестить родственников своей матери. Аффи встретился с ней в доме Алисы. Этот союз позволил бы молодому человеку разделаться с долгами, но был совсем не по вкусу королеве, которая люто ненавидела этих русских «варваров». «Что до Гессенских, то слишком уж они любят светские развлечения!» – возмущалась она. Артуру, которому только что исполнилось восемнадцать лет, запрещалось ходить вместе с этим «беднягой Аффи» за театральные кулисы и ездить на скачки. Королева приказала наставнику Артура майору Элфинстону поддерживать в спальне юного принца температуру в пятнадцать градусов, не позволять ему причесываться на прямой пробор и держать руки в карманах, что всегда делал Берти, и эта его отвратительная привычка крайне раздражала Альберта.

«Малыш Лео» мог бы стать для нее утешением, если бы не его гемофилия, мешавшая ему вести нормальный образ жизни. Он унаследовал от отца ум и серьезность, но в 1868 году у него начались кровотечения, заставлявшие опасаться самого худшего. Его болезнь требовала ежеминутной осторожности. Когда в 1873 году умрет его племянник, сын Алисы, страдавший той же болезнью, Леопольд напишет своей сестре: «Не могу отделаться от мысли, что, возможно, нашему дорогому малышу повезло, ибо он не познает всех тех испытаний и страданий, которые выпадают на долю таких людей, как я». Виктория, способная жалеть лишь себя, тем не менее с большой нежностью относилась к своему несчастному сыну. Целые дни Лео проводил за книгами, зная, что любое падение может стоить ему жизни. Она наградила его орденом Подвязки на год раньше других братьев, поскольку «он намного образованнее их, и я хочу подбодрить его и сделать ему приятное, ведь ему приходится терпеть такие лишения».

Весной 1868 года палата общин все еще не могла решить проблему англиканской церкви в Ирландии. Премьер-министр предложил отправить Берти с официальным визитом в Дублин, чтобы подчеркнуть интерес британской короны к этому острову: «Господин Дизраэли позволил себе заметить, что за два века английские государи провели на земле Ирландии всего двадцать один день. Его Королевское Высочество сможет там поохотиться. Это позволит ему в какой-то мере совместить выполнение государственного долга с приятным времяпрепровождением, а это, насколько всем известно, вполне соответствует образу жизни принца Уэльского». Виктория поначалу противилась: ее сын и так достаточно путешествует, чтобы еще и в Дублине развлекаться. Но в конце концов она дала согласие на эту поездку при условии, что все расходы будут оплачены правительством, а ноги Берти не будет на скачках в Панчестауне. При одном лишь упоминании о Панчестауне кровь бросалась ей в голову!