Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Филипп Александр

Соавторы: Беатрис де л’Онуа
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

Его брат Сандро привез болгарского слугу, которого Виктория нашла «великолепным». Королева всегда благосклонно относилась к любви болгарского принца и Моретгы, дочери Вики, хотя все прусское семейство возражало против их помолвки. В Софии Сандро проводил независимую антирусскую политику, а Бисмарк вместе с германским императором Вильгельмом и Вилли не хотели идти против русского царя. Третий брат, Генрих Баттенбергский, заглядывался на Беатрису, и та не устояла перед его шармом. Королева, которая постоянно видела их вместе, страшилась этой зарождающейся любви. Она с тревогой делилась со своим врачом, что после смерти Брауна и Леопольда совсем не хотела бы, чтобы Беатриса «покинула ее».

Но эту немецкую свадьбу словно закружило в вихре любовного безумия. Сестра новобрачной Элла объявила на ней о своей помолвке с великим князем Сергеем. Что до отца новобрачной, великого герцога Гессенского, которого королева считала «безутешным» вдовцом, до сих пор оплакивающим Алису, то он решил сочетаться браком со своей любовницей сразу же после свадьбы дочери, прямо в тот же вечер. Его новой супругой стала прелестная польская графиня Александрина, ей было тридцать лет, и она недавно развелась с мужем. Дети Алисы обожали ее. Но как было выдержать вспышку ганноверского гнева? Чтобы избежать прямого столкновения с тещей, Людвиг трусливо сбежал на два дня на охоту со всеми остальными принцами. Вики взялась ему помочь и рассказала обо всем Берти и леди Эли, придворной даме своей матери, которая была единственным человеком, умеющим разговаривать с королевой.

Виктория была разъярена так же, как и Берти. Она поручила сыну заставить Александрину подписать бумагу о признании ее брака недействительным. Графиня пролила море слез, но подчинилась, получив в качестве компенсации 5 тысяч марок, тайно переданных ей Викторией. Германский император потребовал от Вики и Фрица немедленно собрать вещи и вернуться в Берлин, чтобы не иметь отношения к этим безобразиям.

7 мая королева вернулась в Виндзор и привезла с собой великого герцога Гессенского, которого она простила. «Наш дорогой Людвиг относился слишком по-рыцарски к своей графине, но мы открыли ему глаза. Теперь он знает, как и все остальные, что от нее можно ожидать самого худшего. Но он не выносит, когда кто-то начинает резко критиковать ее, ибо мужчина, увлеченный женщиной и считающий себя любимым ею, не может в один день вдруг возненавидеть ее», – писала она Вики.

Между тем ей так и не удалось обрести мир и покой у себя в доме. Предчувствие, посетившее ее в Дармштадте, не обмануло ее. Беатриса объявила ей о своем желании выйти замуж за Генриха Баттенбергского.

В этот миг королеве показалось, что кровь отхлынула от ее сердца. У рта ее образовалась горькая складка. Бросить мать после всех тех жертв, на которые она шла ради своей семьи! И они еще хотят, чтобы она выполняла свою работу, одна, без всякой помощи! Она пронзила дочь испепеляющим взглядом. Этот беспощадный взгляд ее голубых глаз приводил к подчинению Веллингтона, Пиля, Пальмерстона. Но Беатриса, кроткая, скромная Беатриса, которой в ее двадцать семь лет едва хватало смелости заговорить с соседями по столу или поднять глаза на мужчину, не собиралась уступать матери. И никакие жалобы, никакие стенания, никакие угрозы не способны были заставить ее изменить принятое решение! Она не хотела больше оставаться рабыней своей матери. Никогда еще королева не видела ее в подобном мятежном состоянии. Душераздирающие сцены, свидетельницей которых она стала в Дармштадте, видимо, заставили ее потерять голову! Виктория надеялась, что пройдет немного времени и ее младшая дочь образумится и вспомнит о своем долге. В течение полугода мать и дочь общались друг с другом лишь с помощью записок, которые они клали на середину стола во время завтрака.

Дети Виктории объединили свои усилия, чтобы восстановить мир в семье. Берти встал на защиту сестры. Как и Вики, которая в своих письмах напоминала матери о том, как «любил их всех их дорогой папа и как всегда хотел, чтобы его дети были счастливы». Но Виктория уступит лишь при одном условии: ее дочь никогда не должна покидать ее, должна оставаться ее личным секретарем, ее доверенным лицом и первой среди ее фрейлин. Своему врачу она объясняла, что боится не того, что ее дочь выйдет замуж, а того, что ее будущий зять, Генрих Баттенбергский, который собирался сделать карьеру на военном поприще, останется в Потсдаме и Беатриса уедет к нему туда. Людвиг и Виктория Баттенбергские, недавно сочетавшиеся браком в Дармштадте и обосновавшиеся в Чичестере, взяли на себя роль посредников. Людвиг уговорил своего юного брата отказаться от военной карьеры и поселиться рядом с королевой. 3 декабря 1884 года было официально объявлено о помолвке Беатрисы и Генриха Баттенбергского.

Английская пресса яростно обрушилась на этого, которого уже по счету, немецкого принца «без гроша в кармане», собиравшегося жить за счет британских налогоплательщиков. Все братья Баттенбергские имели великолепную военную выправку, но не могли похвастаться своей родословной – она начиналась с них самих. Их отец, принц Александр Гессенский, был женат морганатическим браком на некой польке, внучке кондитера, ставшей после свадьбы принцессой Баттенбергской. Сыновья получили при рождении фамилию матери. В Берлине Гогенцоллерны уже начали возмущаться по поводу этого мезальянса, который собиралась совершить дочь английской королевы.

А Викторию возмущали претензии прусского семейства. Она назвала сыновей Вики «недалекими и плохо воспитанными». И повторила фразу лорда Грэнвилла: «Если английская королева считает кого-то достойным своей дочери, что могут возразить ей другие?» Она пригрозила «распахнуть шкафы» и выставить напоказ скандальные секреты семейств, правящих в Берлине, Вене и Санкт-Петербурге. Сколько оскорблений пришлось пережить ее Альберту лишь за то, что он был младшим сыном в семье: «Я не могу забыть, как невежливо порой обходились с папой... и как мне это было горько».

Генрих, которого все звали Лико, был очень веселым молодым человеком, любил рассказывать забавные истории и обожал театр. Он был идеальным зятем. Жених с невестой не позволяли себе целоваться в присутствии королевы, и она радовалась этому в письме к Вики: «Никаких поцелуев и т. д. (Беатриса этого не выносит), что так утомляло меня в случае с нашим дорогим Фрицем». Правда, она даже не догадывалась, что втайне от нее они дымили как паровозы: Генрих курил сигары, а Беатриса – сигареты.

Помимо свадеб и похорон ее неукротимую энергию подпитывали многочисленные прибавления семейства. В Дармштадте на одной фотографии впервые были запечатлены сразу четыре поколения: Виктория снялась вместе с Вики, своей внучкой Шарлоттой и правнучкой Феодорой. 25 февраля в Виндзоре ее любимая внучка Виктория Баттенбергская разрешилась своим первенцем, и взволнованная королева повторила рядом с ней те же жесты, какие делала перед этой кроватью, когда двадцать два года назад на ней рожала Алиса. На свет появилась новая Алиса, которую растроганная Виктория крепко прижала к себе.

Бракосочетание Беатрисы состоялось в июле в Осборне, в Уиппингемской церкви, построенной недалеко от их дома Альбертом и заваленной в этот день цветами. И вновь отъезд молодоженов заставил сжаться сердце Виктории, она даже уши себе заткнула, чтобы не слышать прощальной музыки: «Я нахожу этот отъезд ужасным – словно речь идет о каком-то наказании или экзекуции...»

Малые размеры церкви стали прекрасным предлогом, чтобы не звать на торжество нежелательных лиц. Гладстон не получил на нее приглашения и почувствовал себя обиженным. Он уже месяц, к великому облегчению Виктории, не являлся премьер-министром. В течение всей зимы королева регулярно бывала в Голубой комнате в надежде вызвать дух Альберта и в беседах с ним почерпнуть сил, чтобы противостоять политике этого «предателя».

Несколько месяцев назад в Судане была уничтожена британская военная колонна, это сделали мятежники по приказу новоявленного пророка по имени Махди. Судан находился во владении Египта, против которого и восстал Махди. Под нажимом прессы Гладстон отправил в Африку генерала Гордона с единственной целью – вывезти оттуда оказавшихся в опасности подданных ее величества.

Гордон был национальным героем. Он покрыл себя славой в Китае, спасая императора от мятежников, что коренным образом изменило отношения между Китаем и Англией. Император выразил желание прочитать написанные Викторией книги, и королева отправила ему свои «Шотландские страницы» и восемь томов «Жизнеописания Его Королевского Высочества принца-консорта», которые были торжественно доставлены на носилках в «Запретный город» в Пекине и положены на стол перед императором, что было неслыханной честью.

Овеянный славой Гордон был, подобно Махди, мистиком, который помимо приказов правительства Гладстона получал еще приказы и от самого Господа Бога. Причем небеса, с которыми он общался день и ночь, были для него большим авторитетом, нежели премьер-министр. По прибытии в Хартум Гордон забыл все инструкции Лондона. Он открыл двери тюрем и приказал сжечь на площади орудия пыток, с помощью которых банды Махди терроризировали суданцев. Он решил помочь египтянам восстановить их власть в Судане. Чего Гладстон ему вовсе не поручал.

Вскоре Гордон был взят в окружение бандами Махди, а премьер-министр, проводивший антиимпериалистическую политику, не спешил отправлять войска ему на помощь, поскольку партизаны Махди, по его словам, «вели законную борьбу за свою свободу».

Мажордомом королевы в Виндзорском дворце был лорд Коуэлл, он вместе с Гордоном воевал когда-то на Дальнем Востоке. Этот старый вояка был страшно возмущен бездействием правительства. И королева разделяла его чувства. Она направила депешу лидеру либеральной партии Хартингтону: «Гордон в опасности, вы обязаны попытаться спасти его». Но для проведения операции спасения соотечественников в Судане, охваченном гражданской войной, требовалось отправить туда десять тысяч человек, а для их транспортировки нужны либо тысяча кораблей, чтобы подняться вверх по Нилу, либо пятьдесят тысяч верблюдов, чтобы пересечь пустыню. Гладстон заявил, что он не может «пойти на подобные расходы».

Общественное мнение и пресса, согласные со своей государыней, подняли кампанию протеста против этого правительства, неспособного помочь Египту, а главное – спасти жизнь своему национальному герою. Полгода Гордон просидел в осажденном Хартуме, на берегу Нила. Но Гладстон оставался непреклонным. «Вторжение в Судан стало бы не чем иным, как развязыванием захватнической войны против народа, борющегося за свою независимость», – возмущался в палате общин этот высоченный старик.

14 декабря, в этот святой день памяти Альберта, отчаявшаяся Виктория вновь искала утешения в Голубой комнате. А в этот самый момент Гордон, чьи волосы поседели за одну ночь, писал в Хартуме в своем дневнике: «А ТЕПЕРЬ ВНИМАНИЕ: если экспедиционный корпус – а я не прошу ничего более, кроме двух сотен человек – не прибудет сюда в течение десяти дней, скорее всего город падет, но я сделал все возможное, чтобы не посрамить чести своей родины. Прощайте. К. Г. Гордон».

Кроме того, генерал отправил Гладстону телеграмму с проклятием: если Англия не спасет его, на это ее правительство навсегда ляжет «несмываемое пятно». Читая эту телеграмму, Гладстон изменился в лице. Он побледнел так, «словно эти слова прожгли ему душу».

Он решил отправить в Судан требуемые десять тысяч человек. Лорд Уолсли, генерал-губернатор Египта, тщательно готовил экспедицию. Когда войска были наконец готовы погрузиться на корабли, Нил обмелел настолько, что судоходство по нему стало невозможным, а верблюдов не было. В результате помощь Гордону придет слишком поздно. За два дня до нее тело генерала, одетого в белый мундир, будет пронзено копьями противника на ступенях хартумского дворца, а голову его в какой-то тряпке доставят в лагерь Махди. Глава победителей прикажет повесить ее на ветвях дерева при въезде в Хартум, чтобы прохожие могли бросать в нее камни. Никогда еще британской короне не наносили подобного оскорбления.

Печальная весть пришла в Осборн спустя две недели после трагедии, и королева лично сообщила ее глубокой ночью своему двору, ее черный силуэт и срывающийся голос заставили содрогнуться собравшихся: «Гордон мертв». Ее врачи опасались, что она может впасть в депрессию. Вики она жаловалась, что Англия опоздала, «как всегда, и я, как глава нации, почувствовала себя страшно униженной». Сестре Гордона она писала: «... То, что обещания выслать подкрепление не были выполнены, обещания, о которых я лично так часто напоминала тем, кто просил вашего брата отправиться в поход, причинило мне невыразимое горе. Я даже заболела из-за этого». В знак благодарности мисс Гордон отправила в Виндзорский дворец дневник своего брата, который королева положила на подушку из белого атласа и поместила в витрину под стекло перед входом в свои апартаменты таким образом, что всякий, кто входил к ней, мог прочитать фразу Гордона: «Я ненавижу правительство».

Отныне британские газеты сопровождали любое упоминание имени Гордона добавлением «мученик борьбы за национальные интересы». Гладстона же называли не иначе как «предатель» и «убийца». Разве не он был в театре в тот вечер, когда их герой принял смерть?

«Моя деятельность закончится в 1885 году», – не раз повторял премьер-министр королеве и Понсонби. И вот в июне 1885 года его правительство пало из-за предложенного им проекта закона об увеличении налога на пиво и другие алкогольные напитки. Когда министры явились к ней подать прошение об отставке, королева, которой пришлось на два дня раньше вернуться из Бальморала, отказалась пожать руку Гладстону и скрепя сердце позволила ему поцеловать лишь кончики своих пальцев. Хотя после смерти Гордона прошло уже полгода, каждый раз при виде лидера либералов ее захлестывала волна гнева.

У нового главы правительства, пятидесятипятилетнего маркиза Солсбери, были окладистая борода и искренний интерес к научным открытиям. Его замок чуть было не взлетел на воздух из-за взрыва во время одного из экспериментов, а гости его часто путались ногами в телефонных проводах, тянущихся по полу из комнаты в комнату. Впервые премьер-министр королевы был моложе ее самой. В глазах Виктории он обладал одним неоспоримым достоинством: он возглавлял «Лигу примулы» поклонников Дизраэли, чью политику имперского могущества собирался продолжить.

Сидя на скамье оппозиции, Гладстон вел себя необычно тихо. У него болело горло. Виктория не удержалась и послала ему ехидную записку: «Королева полагает, что мистер Г излечится от своей хрипоты, которой страдает уже многие месяцы, и пользуется этой возможностью, чтобы выразить надежду, что он побережет себя еще некоторое время, воздержавшись от публичных выступлений».

Выборы, состоявшиеся в конце года, закончились с ничейным результатом: ни консерваторы, ни либералы не смогли одержать верх. Судьба правительства Солсбери зависела от депутатов от Ирландии. 17 декабря сын Гладстона заявил в прессе, что его отец собирается со всей решительностью защищать «Ноте Rule» [125]125
  Гомруль (англ., ист.)– буржуазно-либеральная программа самоуправления Ирландии в рамках Британской империи.


[Закрыть].

Чтобы поддержать Солсбери, который вел себя по отношению к ней столь же предупредительно, что и Диззи, королева приняла решение открыть очередную сессию парламента. Церемония была обставлена с большой помпой. Викторию в черном платье, отороченном горностаем, и в маленькой бриллиантовой короне сопровождали трое ее сыновей: Берти, Аффи и Артур в военной форме. Справа ее поддерживала Беатриса в красном бархатном платье, а слева – наследный принц Эдди, они помогли ей в последний раз подняться и спуститься по ступеням трона. Никогда больше она не станет открывать парламентские сессии. Ее тронная речь длилась пять минут. Но читала ее не она.

Через пять дней Солсбери подал ей прошение об отставке. Депутаты-ирландцы во главе с Парнеллом решили поддержать Гладстона, чье возвращение стало неизбежным. Виктория скрепя сердце вынуждена была согласиться на него. Уже за полночь либерал Понсонби был отправлен в качестве эмиссара к Гладстону, чтобы предложить ему от имени королевы сформировать правительство. Она не обратилась к нему раньше, объяснял он, потому что «Great Old Man» [126]126
  Великий старик (англ.).


[Закрыть]без конца повторял, что «хочет уйти в отставку», чтобы посвятить себя изучению Священного Писания.

Пока шла избирательная кампания, Гладстон воздерживался от каких бы то ни было разговоров о своих планах в отношении Ирландии. Вся Англия с нетерпением ждала его речь, которую он должен был произнести в палате общин

8 апреля. Парламентарии начали съезжаться туда с самого раннего утра, чтобы занять места, а на галерке цена за аренду кресла поднялась до тысячи фунтов стерлингов. Премьер-министр, которому было почти восемьдесят лет, уже плохо видел, но не утратил своих пророческих интонаций. Его речь длилась три часа двадцать минут – настоящий подвиг, восхитивший весь мир.

«Ирландия не может больше подчиняться закону, навязанному ей другим государством. Как только закон станет ирландским, Ирландия вновь начнет ему подчиняться!» – чуть ли не в трансе прокричал он. Гомруль предусматривал создание в Ирландии независимого двухпалатного парламента и независимого правительства. В компетенции Великобритании оставались вопросы внешней политики, внешней торговли и обороны.

Неделю спустя появился проект следующего закона, согласно которому английским землевладельцам предлагалось вернуть принадлежащие им ирландские земли за соответствующую компенсацию. Этот документ вызвал такое негодование в парламенте, что Гладстону пришлось тут же отозвать его. Через три месяца при голосовании по гомрулю во втором чтении премьер-министр превзошел самого себя: «Ирландия ждет вашего вердикта, ждет, надеясь, почти моля... Подумайте, прошу вас, подумайте как следует, подумайте спокойно, подумайте о том, что ваше решение имеет не сиюминутное значение, от него зависит будущее». Но даже внутри его правительства не было единства по этому вопросу. В результате он проиграл.

Не собирающийся сдаваться прорицатель распустил парламент. Во время избирательной кампании он критиковал систему распределения мест в палате общин между правящими классами и «народными массами», существовавшую уже полвека. Его собственные друзья считали, что он заходит слишком далеко и требует слишком многого. А он собственноручно писал письма тем из них, кто сомневался, стоит ли принимать его сторону.

В Тауэре и Вестминстере кто-то взорвал по бомбе. И избиратели стали винить в этом поборников демократии. На выборах консерваторы одержали внушительную победу. Королева была в Осборне. Гладстон прислал ей лаконичную телеграмму: «Ваш смиренный слуга и его кабинет просят отставку».

Через три недели королева собрала свой новый Тайный совет. Она была «цветущей и веселой». 23 ноября Беатриса произвела на свет своего первенца, мальчика. Как это было с другими ее дочерьми, а теперь и внучками, Виктория все время находилась рядом с роженицей, чтобы подбодрить ее и подержать за руку: «Всю ночь провела у постели дорогой Беатрисы». Она сильно переживала и замучила врачей советами. В пять часов утра ей подали новорожденного внука, завернутого во фланелевую пеленку: Александра, которого будут звать Дрино, чтобы не путать с его дядей Сандро, и который был вылитым Баттенбергом. Вернувшись в свою спальню, Виктория залюбовалась «великолепным восходом солнца». Она была счастлива. Когда она была еще совсем юной королевой, ничто не доставляло ей большую радость после бала в Букингемском дворце, нежели картина восходящего солнца, отбрасывающего на Темзу свои первые золотые лучи.

Глава 23

В детской в Осборне стояло в ряд сразу несколько колыбелей. Они никогда не пустовали. После рождения своего последнего ребенка, новой маленькой Виктории, прозванной Патси, жена Артура Луизхен уехала к мужу в Индию, оставив своих троих детей на попечение «бабули». Самые старшие во время обеда сидели на маленьких стульчиках с высокими спинками, с написанными на них именами их родителей и разрисованными Альбертом в немецком стиле.

В свои шестьдесят восемь лет королева «забавлялась», наблюдая за играми внуков, слушая их смех и забавные словечки. Она даже не думала жаловаться, когда двое детей покойного Леопольда, Алиса и Чарли, возводили вокруг ее ног картонные стены, пока она сидела за своим письменным столом. Ей нужно было попросить у них разрешения, чтобы встать. После смерти Брауна дисциплина при дворе упала. Дети Виктории стали охотнее приходить к матери на обед, а внуки, избавленные от традиционного: «Дорогой, поздоровайся с Брауном», безбоязненно входили в рабочий кабинет королевы.

Особенно она отличала старшую дочь Артура Маргарет: в свои четыре года девочка была страшно непослушной, но очень забавной. Ее кузины Шлезвиг-Гольштейнские, наоборот, были образцовыми юными леди. Их отец, принц Кристиан, не имевший никаких официальных обязанностей, занимался с ними немецким языком. Гувернантка-францу-женка учила их французскому языку, а мадам де Гонкур приходила два раза в неделю, чтобы давать им уроки французской литературы и французской истории. Они сами убирали свои постели и носили простые и строгие платьица из темно-синей саржи.

Дочерям Алисы Виктория почти ежедневно писала письма, полные нежности, но также советов, а порой и упреков. Ей не нравилось, что Элла вышла замуж за великого князя Сергея, брата царя Александра III. Но та была очень счастлива со своим русским мужем. На ее свадьбе малышка Алики, которой было всего двенадцать лет, привлекла к себе внимание шестнадцатилетнего царевича Николая. Что до Ирены, то она собиралась замуж за своего немецкого кузена Генриха Прусского, сына Вики. В день их свадьбы на всех принцессах были бусы от их щедрой бабушки, которая на каждый день рождения дарила каждой внучке по крупной жемчужине, как раньше поступала со своими дочерьми.

Лишь у Луизы не было детей. После двухлетнего пребывания на американском континенте они с супругом вернулись в Англию. На поезде они проехали через все Соединенные Штаты до Сан-Франциско с его Чайна-тауном и поднялись вдоль западного побережья до Канады, где им устроили триумфальную встречу в городе Виктория. Пока де Лорн наблюдал за тем, как продвигается строительство тихоокеанской железной дороги, принцесса посещала школы и матчи по крикету и рисовала пурпурные деревья этой великолепной Британской Колумбии. Отпраздновав Рождество в Калифорнии, они вновь расстались. Луиза отправилась на Бермуды, а де Лорн в Вашингтон. Вернувшись в Европу, Луиза возобновила свои занятия живописью и скульптурой и путешествовала по Италии, а ее муж писал «Историю Канады». Ходили слухи, что де Лорн гомосексуалист, и этим никого нельзя было удивить. В 1872 году самый знаменитый преподаватель Итона Уильям Кори был со скандалом выдворен из этого престижного учебного заведения. Поэт и автор гимна «Eton Boating Song» [127]127
  Мышь (англ.).


[Закрыть], он не любил женщин, а приглашал на пикники на природе своих самых блестящих учеников. Среди его любимцев были лорд Галифакс и его брат по прозвищу «Mouse» [128]128
  «Гимн гребцов Итона» (англ.).


[Закрыть], лорд Роузбери, будущий премьер-министр и поклонник Оскара Уайльда, а также белокурый и утонченный маркиз де Лорн, все это были достойные джентльмены, ни одному из которых не суждено было составить счастье женщины.

Но королева, верная принципам Альберта и англиканской церкви, даже слышать не хотела о разводе. Она поселила молодую пару в Кенсингтоне. Луиза сопровождала Викторию в художественные мастерские, где та заказывала статуи Брауна и Леопольда или очередной портрет кого-нибудь из внуков.

Королевская коллекция неуклонно пополнялась. Виктория завесила все стены портретами и пейзажами, заставила каминные доски фигурками из бронзы и фарфора, а покрытые скатертями столы – шкатулками и статуэтками собак и лошадей. К многочисленным подаркам, которые ей присылали к праздникам, дню рождения и Рождеству, добавлялись всевозможные трофеи, свозимые со всех уголков империи. Как и во времена Альберта, каждую вещь снабжали ярлычком, описывали и вносили в каталог. В Виндзорском дворце десятки шкафов ломились от ее сокровищ, большинство из которых были произведениями того стиля, который не отличался тонким вкусом и который навсегда станет символом эпохи, получившей название «викторианской».

На улицах выросли ряды похожих друг на друга домов из кирпича, более комфортабельных, но менее красивых, чем старинные особняки из тесаного камня, которые методично сносили. В моду вошла дубовая мебель, и в каждом доме непременно стоял столик, уставленный драгоценными вещицами в подражание королевским дворцам. И как в Бальморале, в интерьере домов для создания уюта стали использовать ковры с цветочным рисунком и шторы из «шотландки». На кресла начали надевать чехлы, а столы покрывать тяжелыми скатертями темных расцветок, ниспадавшими до самого пола. Стены, оклеенные обоями, тесно увешивали картинами поучительного содержания и семейными фотографиями. Королева проявляла к фотографии особый интерес. Она сильно изменилась со дней своей юности. Когда-то она вскрикивала от ужаса при взгляде на первые дагеротипы, на которых она выглядела совсем не так, как на портретах придворных художников, изображавших ее красавицей. Артур и Лео учились искусству фотографии у лучших мастеров этого дела. Она привыкла к своему «гнусному старому лицу» и не позволяла детям рвать фотографии, на которых она выходила не слишком привлекательно. «Я здесь такая, как есть на самом деле», – говорила она. Кстати сказать, она считала, что с возрастом ее лицо даже похорошело, что отметила и газета «Фигаро» во время ее визита в Париж в августе 1868 года: «Внешне королева выглядит гораздо симпатичнее, чем в молодости. У нее полное, слегка красноватое лицо. Ее нижняя губа, когда-то некрасиво оттопыренная, сейчас подобралась и стала изящнее. Она часто улыбается, хотя и сохраняет серьезный взгляд».

Ровно пятьдесят лет назад она взошла на английский престол, и у Берти появилась идея устроить по случаю юбилея пышные торжества, как недавно сделал его тесть, датский король. Мысль проехать в карете через Лондон сквозь шумную толпу пришлась королеве не по вкусу. Но маркиз Солсбери также считал, что монархии необходимо восстановить свой престиж, пошатнувшийся после поражения английских войск в Африке и Афганистане и беспорядков в Ирландии. А что можно придумать лучше, чем вид королевы-императрицы в кругу своего многочисленного семейства! Королева ни в чем не могла отказать своему верному премьер-министру, наследнику одного из самых древних и богатых родов королевства. На ее коронации пятьдесят лет назад Солсбери выступал в роли юного пажа.

Уже несколько месяцев Англия была занята шитьем флагов, обновлением фасадов зданий, чеканкой медалей и выпуском банкнот с изображением своей государыни. Чтобы быть в форме во время утомительных официальных мероприятий, Виктория решила поехать на отдых во Францию.

1 апреля 1887 года она вместе с Беатрисой и ее супругом Генрихом Баттенбергским села на корабль, взявший курс на Шербур. Перед отъездом она согласовала все детали предстоящего юбилея: указала, какие воинские подразделения будут воздавать ей почести, распределила места в каретах и даже оговорила формат официальных фотографий.

В Каннах ее ждал Аффи. Будучи назначенным главнокомандующим Средиземноморским флотом, он жил теперь на Мальте. Он прибыл на своем адмиральском корабле, который стоял на рейде в бухте. Джорджи, сын Берти, служил под его началом и сопровождал его в этой поездке. Оба они стояли на перроне у ландо королевы, которое пожарные не без труда смогли втащить на территорию вокзала, чтобы ее величеству не пришлось делать ни одного лишнего шага.

Канны еще не оправились окончательно после недавнего землетрясения. Хотя жертв в результате его не было, но произведенные разрушения отпугивали туристов. Визит Виктории вновь привлек их на Лазурный Берег. Огромная толпа восторженными криками встречала ее кортеж, проследовавший по улице Антиб и бульвару Каннэ до виллы «Эдельвейс», принадлежавшей Августу Сейвилу, дипломату и брату английского посла в Риме. Мария, жена Аффи, тоже приехала с Мальты, чтобы повидаться с родственниками.

Вилла «Эдельвейс» находилась по соседству с виллой «Невада», где три года назад умер Лео. Отдохнув один день, королева, несмотря на дождь, посетила в воскресенье службу в церкви Святого Георгия. В память о Лео там был установлен его портрет.

В понедельник небо прояснилось, и Виктория отправилась на прогулку по окрестным холмам, покрытым розами и мимозой в цвету. Во вторник вечером мать с дочерью отбыли в Экс-ле-Бэн, оставив Генриха Баттенбергского, большого любителя парусного спорта, в компании Аффи.

Беатриса принимала лечение одна, без королевы. Со времени смерти Брауна та с трудом ходила, но по-прежнему не выносила теплые ванны. Она посетила термальные источники лишь в последний день перед отъездом. А так предпочитала кататься по окрестностям в своем миланском ландо. Кучер в коротких штанах и шелковых чулках украсил хвосты двух своих лошадей маленькими английскими флажками. Виктория была на седьмом небе от счастья.

В какой-то из дней она увидела на берегу озера до ужаса тощего ослика, которого вел за собой какой-то крестьянин. Животное проводило проезжавшую мимо него королеву таким тоскливым взглядом, что сердце ее дрогнуло. Ослика звали Жако. Она спросила его хозяина, не согласится ли тот продать ей животное. Он утвердительно кивнул головой в ответ. Его ослик стоил 100 франков. Королева дала ему 200. На тучных пастбищах Виндзора Жако вновь обретет радость жизни и до самой смерти Виктории будет удостоен чести тянуть за собой королевскую коляску как в Англии, так и за ее пределами. Он стал талисманом двора и почти его членом, поэтому его брали с собой во все поездки.

22 апреля в восемь часов утра вилла «Моггэ» была разбужена серенадой, которую исполнял оркестр Тринадцатого полка альпийских егерей в честь дня рождения Беатрисы, праздновавшегося с недельной задержкой. Букеты цветов поступали в течение всего дня, некоторые были присланы из Ниццы.

На следующий день состоялась экскурсия в картезианский монастырь, расположенный в горах на высоте двух тысяч метров над уровнем моря. Ни один протестант не бывал там до них. Равно как и ни одна женщина, кроме императрицы Евгении, которая и посоветовала своей приятельнице Виктории посетить его.