Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Филипп Александр

Соавторы: Беатрис де л’Онуа
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

Глава 22

В июле из Абердина прибыл новый врач, доктор Рид, он сменил при королеве сговорчивого Дженнера. Она настаивала на том, чтобы ее личный врач непременно был шотландцем и знал немецкий язык, что было необходимо для того, чтобы он мог лечить членов ее семьи, часто приезжающих к ней в гости.

Тридцатидвухлетнего Рида, уже имевшего в этом возрасте несколько университетских дипломов, было не так просто заставить подчиняться капризам ее величества. Он считал, что его пациентка пребывает в «отличном состоянии здоровья». Она больше ни на что не жаловалась, хотя время от времени ссылалась на расстроенные нервы, дабы избежать исполнения обязанностей, которые пытался навязать ей неуступчивый Гладстон.

На самом же деле больше всего она страдала от приступов ревматизма да еще от метеоризма, что было совсем не удивительно, поскольку у нее была привычка, унаследованная ею от ее деда Георга III, очень быстро поглощать пищу, особенно столь любимые ею пудинги. Она по-прежнему верила в благотворное действие свежего воздуха, что внушил ей доктор Кларк. Даже когда в Бальморале шел снег, она каждый день выезжала на прогулку в своей открытой коляске, запряженной пони, в сопровождении Беатрисы, у которой вскоре тоже начался ревматизм. Ее дочь считала сущим наказанием пребывание в этом сером ледяном тумане, окутывающем долину реки Ди.

У бедняжки Лео был собственный врач. Когда принцу стало настолько, плохо, что он не мог больше ходить самостоятельно, он стал передвигаться в шезлонге специальной конструкции, на трех колесах, которым очень ловко сам управлял. Несмотря на болезнь, он достойно исполнял все обязанности, положенные ему по рангу. Он был президентом Литературного общества и вице-президентом Художественного. Удобно расположившись среди мягких подушек на своей кровати, он запоем читал книги и журналы, а потом рассказывал о прочитанном матери. Когда он чувствовал себя немного лучше, то отправлялся в путешествия. Он уже давно мечтал побывать в Канаде и в конце мая поехал туда навестить Луизу, которая за два месяца до этого серьезно пострадала в аварии, в которую попал на улице Оттавы ее экипаж, когда она направлялась в нем на заседание местного парламента. У принцессы было порвано ухо. И с тех пор она жаловалась на сильные головные боли. Леопольд был младше Луизы всего на пять лет, брата и сестру объединяла любовь к живописи, опере и театру, а кроме того, им обоим нравилось проводить время в компании артистов. Они обожали друг друга.

Они предприняли поездку инкогнито по северу Соединенных Штатов, начав с посещения Ниагарского водопада и закончив Чикаго, где американский президент Гарфилд уже развернул свою избирательную кампанию. Нью-йоркская пресса не преминула заметить, что у Леопольда появилась новая собака по кличке Вик, и детей английской королевы стала именовать не иначе как «Vic’s Chicks» [124]124
  Выводок Вик[тории] (англ.).


[Закрыть]. «Вульгарность американских газет превосходит всякое воображение», – писал де Лорн отцу. Брат с сестрой присоединились к нему в Квебеке, прелестном французском городке. После чего целый месяц они все вместе провели в просторном деревянном доме на берегу реки Каскапедия, где, по словам де Лорна, «ловился самый лучший в мире лосось». Каждое утро на рассвете Леопольд с де Лорном на каноэ поднимались вверх по реке, а Луиза вставала за мольберт, пытаясь запечатлеть на холсте первые лучи солнца, озаряющего дикие берега Нового Света.

Она постоянно жаловалась на невралгию, и в конце июля Леопольд забрал ее с собой в Англию, чтобы она могла пройти дома курс лечения. Оттуда она уехала в Мариенбад, любимое место отдыха венценосных особ, Рождество отпраздновала в кругу семьи в Осборне, а на Пасху отбыла в Италию... Как и ее мать, она любила путешествовать инкогнито и повсюду разъезжала под именем графини Сандриджской, как во время своего свадебного путешествия. В Лондоне она

возобновила общение со своими любимыми художниками, среди которых был и скульптор Бем, а также часто бывала у Берти, принимая участие в его веселых вечеринках в Мальборо-хаусе. Какой же контраст составляли они с провинциальными приемами в Оттаве! Она никогда не была такой красивой, такой жизнерадостной. А оставшийся в Канаде де Лорн носился там по прерии, вел переговоры с индейцами и приглашал британских журналистов сопровождать его в организуемых им экспедициях, чтобы с помощью их репортажей привлечь в эти места иммигрантов, а также капиталы, необходимые для завершения строительства тихоокеанской железной дороги. Через тринадцать месяцев, в ноябре, супруги увидятся в Ливерпуле, куда Луиза приедет, чтобы встретить мужа.

Лео объявил им о своей помолвке с Еленой Вальдек, юной немецкой принцессой, прекрасно осознававшей, на какие трудности она обрекает себя, вступая в этот брак. Она осмелилась открыто заговорить о них и обсудить условия своей будущей жизни во время беседы тет-а-тет с королевой, которая поначалу отнеслась к этому настороженно, но затем оценила ту зрелость, которую ее будущая невестка демонстрировала в двадцать один год.

В марте Виктория присутствовала на крестинах дочери Артура, а затем она и Беатриса отправились в их последнюю поездку на континент вместе с Леопольдом. Из Шербура в Ментону они ехали поездом в течение тридцати часов. Все начальники железнодорожных вокзалов были поставлены в известность о прохождении специального состава «графини Бальморальской» и обязаны были обеспечить его беспрепятственное движение. Чтобы создавать пассажирам как можно меньше неудобств, королевский поезд шел со скоростью не выше пятидесяти километров в час. Между восемью и девятью часами утра он делал остановку, чтобы королева могла спокойно умыться и одеться. Желавшие побриться мужчины могли заказать для себя кувшин с горячей водой, который доставляли им уже на ближайшей станции. Кроме того, поезд делал остановки на время еды. Все необходимые съестные припасы были взяты из Виндзора, но настоящие гурманы предпочитали им блюда французской кухни. .

Из окна своего вагона-гостиной Виктория смотрела на проплывающие мимо пейзажи и сразу же влюбилась в этот Лазурный Берег, пока еще нетронутый, с серебристой зеленью его олив, густой синью Средиземного моря, яркими бугенвилиями и чудесными белыми розами. «Я могла бы написать целые тома о волшебной роскоши средиземноморской растительности!» – воскликнула в восхищении королева.

Она поселилась в другом доме, принадлежавшем Чарльзу Хенфри, владельцу виллы «Клара» на итальянских озерах. У подножия альпийских отрогов, поросших оливковыми деревьями, расположилось шале «Розьер» в швейцарском стиле вроде того, в каком она жила в Баден-Бадене. Но стояло оно на самом берегу моря недалеко от прелестного городка Ментона, куда только что прибыл король Саксонии со своей свитой. Вечером городок расцветился праздничной иллюминацией в честь Виктории. Все суда, стоящие на рейде в бухте, были украшены китайскими фонариками, а военный корабль «Инфлексибль» сиял электрическим светом.

Мужская часть виндзорской свиты поселилась в гостинице по соседству, которую держали англичане, оттуда джентльмены вместе с Лео ездили в Монте-Карло, где с удивлением обнаружили, что половину игроков всех национальностей, теснившихся вокруг столов, покрытых зеленым сукном, составляют женщины.

На Ривьере Лео, казалось, ожил. Его мать тоже. Разгуливая с парасолькой в руке, она расхваливала благотворное действие солнца на ее моральное и физическое состояние. Доктор Рид понадобился ей лишь для того, чтобы вылечить больной зуб и простуженное горло. Как никогда полная энергии Виктория разъезжала по горным дорогам в итальянской коляске, доставленной ей из Милана, она посетила все окрестные деревни, монастырь, гончарную мастерскую. Остановившись выпить чаю на обочине дороги, она беседовала с женщинами, проезжавшими мимо верхом на своих осликах, и с бродячими музыкантами. Прачка из шале «Розьер» так расчувствовалась, увидев королеву, запросто сидевшую у дороги, что упала перед ней на колени.

Одному бедняге Джону приходилось несладко. Он сильно располнел, совсем поседел и в свои пятьдесят четыре года выглядел гораздо старше своих лет. В своей шляпе и килте он был объектом насмешек всей окрестной ребятни. Ему не нравились ни климат, ни еда, ни итальянские обычаи: «Браун все больше и больше ненавидит эти поездки за границу, поскольку ни с кем не может там общаться». Подозрительный и острый взгляд его голубых глаз постоянно шарил вокруг.

За две недели до этого на виндзорском вокзале у выхода ко дворцу в карету королевы стрелял какой-то шотландец. Виктория решила, что это загудел паровоз, но Браун, услышавший, как пуля просвистела у него над ухом, заявил королеве, открывая ей с перекошенным лицом дверцу кареты, что она только что счастливо отделалась – на нее было совершено покушение. Беатриса видела нацеленный в их сторону пистолет и двух учеников Итона, бросившихся, размахивая черным зонтиком, на убийцу, но не стала поднимать крик, чтобы не испугать мать. Родерик МакЛин, полубезумный молодой человек, был начинающим поэтом, не пользовавшимся успехом у публики. На следующий день Браун принес орудие убийства с наполовину расстрелянным магазином. Заваленная телеграммами с соболезнованиями, поступавшими со всех концов света, Виктория воскликнула: «Столько свидетельств любви с лихвой окупают один выстрел из пистолета!»

В десяти минутах езды от шале «Розьер» находился тенистый парк сэра Томаса Хенбери, который он предоставил в распоряжение ее величества, чтобы она могла гулять там вместе с Беатрисой и спокойно писать свои картины. С белым портиком, стенами цвета охры и зелеными ставнями вилла Хенбери «Мортола» очень нравилась Виктории, которая находила в ней шарм «старого итальянского палаццо». Оттуда открывался великолепный вид на море. Сэр Томас сколотил свое состояние на Дальнем Востоке, и вот уже более пятнадцати лет ему присылали оттуда разные редкие растения. Вдоволь налюбовавшись на закат солнца, мать и дочь возвращались к себе в своей коляске. По вечерам они играли на фортепьяно и пели дуэтом перед своими придворными дамами, в то время как Леопольд, как когда-то его дорогой отец, вел с гостями светскую беседу.

27 апреля, через несколько дней после возвращения из этого чудесного путешествия, принц Леопольд отпраздновал в Виндзоре свою свадьбу, прошествовав к церкви сквозь строй шотландских горцев в килтах из сифортского полка, в котором он значился полковником. Королева покрыла себе голову кружевной накидкой, которая была на ней в день ее собственной свадьбы и которую она с того «благословенного» дня надевала лишь девять раз на крещение каждого из своих девяти детей. Она не без сожаления расставалась со своим сыном, но и не без облегчения перекладывала на плечи невестки заботы и страхи, связанные со слабым здоровьем Лео: «Ужасно было видеть моего дорогого мальчика в этот важный день его жизни все таким же хромым и с трудом передвигающимся. Дорогая Елена растрогала меня, ведь в каждом ее жесте сквозила огромная любовь к нему». Лео будет жить недалеко от матери. Она сделала молодым подарок – прелестное имение Клермонт.

Гладстон присутствовал на этой свадьбе, хотя на женитьбу Артура его в свое время не пригласили. Но его отношения с королевой отнюдь не улучшились. Более чем когда-либо она жаловалась на его ханжество. Весь Лондон только и говорил, что о ночных походах премьер-министра к проституткам, возобновившихся с прежним рвением. Один из парламентариев даже застал его как-то за пылкой беседой с ночной красавицей. Он обещал своему секретарю Гамильтону отказаться от своей «работы по спасению заблудших душ», но так и не сдержал слова.

В августе он привез в Осборн короля зулусов, вызвавшего фурор своим экзотическим видом, его взяли в плен в 1879 году после трех лет войны и доставили в Англию, словно какое-то диковинное животное. Визит к королеве должен был убедить мятежного туземца в величии империи. Поверх его пестрой туники на него надели черный редингот. Научили его произносить имена дочерей Виктории: Ленхен, Луизы и Беатрисы, которые с огромным любопытством ожидали встречи с ним. Королева поздравила африканца с тем, что он такой великий воин, и выразила радость по поводу того, что теперь он друг Англии. В ответ он сказал, что раньше видел ее лишь на фотографии и счастлив возможности лицезреть ее во плоти. Его традиционный жест прощания поднятой вверх правой рукой до глубины души растрогал королеву, и она согласилась с предложением Гладстона вернуть туземцу его трон.

В Египте министр иностранных дел полковник Араби Паша устроил государственный переворот. В Александрии вырезали всех европейцев. Виктория убедила Гладстона в необходимости отомстить за убитых христиан и свергнуть узурпатора. Берти выразил готовность возглавить английские войска. Но поручено это было Артуру, он высадился в Египте, где 3 сентября разбил банды бунтовщиков и взял в плен Араби Пашу. В Бальморале Браун поспешил сообщить королеве о победе в Тель-эль-Кебире. «Он достоин своего отца и своего знаменитого крестного – герцога Веллингтона!» – воскликнула Виктория.

Гладстон приказал звонить по всей стране в колокола. А Браун – разжечь костер в честь победы на вершине Крэг Гоуан, как когда-то это сделал Альберт в честь взятия Севастополя. И на сей раз виски лилось рекой. 13 сентября к ним приехал Леопольд со своей молодой супругой, которая была беременной, и Браун в присутствии всех гилли произнес за них тост. «Да живут они долго и умрут счастливыми!» – пророкотал он со своим гэльским акцентом и одним махом осушил стакан.

Вернувшись в Лондон, королева устроила в Сент-Джеймсском парке смотр своим победоносным войскам, во главе которых вышагивал ее сын. «Я вручила триста тридцать медалей... Некоторые солдаты-индийцы протягивали мне свою саблю, чтобы я коснулась ее, как того требует их обычай. Мне доставило огромное удовольствие посмотреть на них вблизи, поскольку все они выглядели очень сильными, а некоторые и замечательно красивыми. Я стояла на великолепном восточном ковре, принадлежавшем Араби, который захватили в его палатке в Тель-эль-Кебире. Артур спал на нем в ночь победы, а потом подарил мне», – взволнованно писала она Вики.

Она объехала госпитали и приколола медали на грудь раненым: «Очень старалась никого не уколоть». Вихрь дел, церемоний, материнских радостей и имперской славы закружил ее. 14 декабря в Голубой комнате Альберта она удивлялась, что когда-то желала умереть. Рождество она встречала в Виндзорском дворце, в кругу семьи, под елками, украшенными свечками. На вершине ее елки сидела кукла-фея, которую ее внучки разыграли между собой.

Вот уже несколько недель Гладстон задавался вопросом, уж не «помутился ли рассудок» у феи Дизраэли из-за извращенных идей ее великого визиря. Она не пожелала назначить лорда Дерби на пост министра по делам Индии под тем предлогом, что он заявил в Манчестере: «Египет сам должен разобраться в своих делах!» Разъяренный Гладстон воздел руки к небу и отдал Дерби портфель министра колоний. Виктория была возмущена подобным фокусом и не стала этого скрывать. Совершенно вымотанный премьер-министр, которому было уже семьдесят четыре года, уехал на полтора месяца в Канны, где его друг лорд Уолвертон предоставил в его распоряжение свой дом.

Не успел он вернуться, как 17 марта с королевой случилось несчастье – она едва устояла на ногах, оступившись на последней ступеньке парадной лестницы Виндзорского дворца. До кареты она дошла, опираясь на руку Брауна. К вечеру у нее сильно опухло колено. На следующий день, в Вербное воскресенье, ей пришлось отменить концерт Генделя в церкви Святого Георгия.

В следующую субботу Браун с лакеем Виктории Локвудом все еще на руках перенесли ее в ропу-сheirдля ежедневной прогулки. Дул ледяной ветер, и шотландец ворчал на королеву за то, что та захотела непременно выйти на улицу. Так она еще настояла на том, чтобы доехать до Клермонта и справиться о здоровье маленькой Алисы, дочери Леопольда. Месяц назад она присутствовала при ее рождении в Виндзорском дворце: «Мне все еще с трудом верится, что мой дорогой Леопольд стал отцом!» Лео опять был болен и встретил мать, лежа в постели: «Он лежал на одном диване, его жена – на другом, и когда появилась я, третье немощное существо, эффект получился комический».

На Пасху погода не улучшилась. Шел снег, когда Гладстон в саду у своих друзей рубил вишневое дерево. Постоянно опасавшийся этих «damned» ирландцев, не перестававших грозить, что убьют королеву, Браун совершал обход парка и сильно простудился. У него опухло лицо, а на одной щеке появились ярко-красные бляшки. Все испугались, что это рецидив рожистого воспаления. «Плохо спала ночью. Со страхом думала, что Браун не сможет больше служить мне...» – писала Виктория.

Алкоголь не только наложил отпечаток на характер Брауна, который ни с кем не мог ужиться, но и подорвал его могучее здоровье. Ему становилось все хуже, а королева, «прикованная к своему креслу», даже не могла навестить его. На следующий день у него случился приступ белой горячки. Доктор Рид день и ночь бегал между ним и королевой. Кроме того, его собственный отец находился при смерти, и королева предложила пригласить ему в помощь доктора Профита из Крейти. Но поскольку Браун, по всему, доживал свои последние часы, Рид счел невозможным для себя оставить в такой момент на кого-то другого свою именитую пациентку. «Королеву снедает тревога за него... Она чувствует себя далеко не лучшим образом», – писал он матери.

Вечером 27 марта Браун умер. Эта новость произвела при дворе эффект торнадо. Именно шотландец приносил обычно королеве дурные вести. Теперь же пришлось вытащить из постели беднягу Лео, и хотя сам он был болен, он взял на себя труд сообщить на следующее утро матери, что ее верный ангел-хранитель скоропостижно, но без мучений скончался. Виктория находилась в этот момент в своей гардеробной. Раздавленная горем, она подняла полные слез глаза на фотографии Брауна и его братьев, вставленные под раму ее зеркала. Все они были такими сильными мужчинами! Как же ее могучий шотландец мог сгореть за три дня? А главное, как жить без него, особенно сейчас, когда она даже шагу ступить не может без посторонней помощи?

Она писала Понсонби: «В жизни королевы произошло столь же ужасное несчастье, что и в 1861 году». Своему внуку Джорджи, будущему королю Георгу V, которому было в ту пору семнадцать лет, она жаловалась: «Я потеряла самого своего дорогого, самого лучшего друга, которого никто и никогда не сможет заменить мне на этом свете. Никогда не забывай о лучшем и самом верном друге твоей бедной бабушки, которая очень огорчена». Одному из братьев Брауна, Хью :«Я часто ему говорила, что никто не любил его так, как я, и что у меня никогда не было лучшего друга, чем он». Жене Хью: «Плачьте вместе со мной, потому что все мы потеряли самое доброе и самое преданное сердце, какое когда-либо билось... Что до меня, то горе мое не знает границ, оно так жестоко, что я не знаю, ни как переживу его, ни даже как осознаю его. Наш дорогой, любимый Джон, мой лучший, мой самый дорогой друг, которому я все могла сказать, который всегда защищал меня и обо всем заботился, еще три или четыре дня назад был вполне здоровым человеком... У вас, у вас есть ваш муж, который поддерживает вас, а у меня отныне нет больше плеча, на которое я могла бы опереться».

Она никому не могла доверить составление некролога для «Таймс» и лично написала двадцать пять строк, которые появились в «Court Circular» и которые ее подданные комментировали с неподражаемой смесью юмора и грусти: «Мы должны проинформировать вас о смерти мистера Джона Брауна, личного мажордома Ее Величества... Это печальное событие стало причиной глубочайшего горя королевы, королевской семьи и всего королевского двора. Для Ее Величества это невосполнимая утрата, смерть ее верного и усердного слуги стала для нее сильнейшим ударом. Мистер Браун поступил на службу к Ее Величеству в 1849 году в Бальморале в качестве гилли и благодаря своему усердию, энергии и уму в 1858 году был назначен личным слугой королевы. С 1864 года он стал ее бессменным слугой. Восемнадцать с половиной лет он был рядом с Ее Величеством, не оставляя ее ни на один день. Он сопровождал королеву во время ее ежедневных прогулок, ее поездок и экскурсий, а также стоял за ее спиной на банкетах и т. д. Он был честным, верным и самоотверженным “телохранителем” и скромным, прямодушным и преданным человеком. Щедро наделенный здравым смыслом, он выполнял свои непростые и деликатные обязанности с такой предупредительностью и стойкостью, что заслужил вечную дружбу королевы».

Некролог на смерть Дизраэли насчитывал всего пять строк.

Как и в 1861 году, Виктория не могла передвигаться самостоятельно. Ее усадили на стул и на нем подняли по лестнице в башню Кларенс. Тяжело опираясь одной рукой на Беатрису, другой на палку, она вошла в спальню Брауна, чтобы присутствовать при выносе его тела. Похороны ему устроили с отменной роскошью, но все члены королевской семьи нашли благовидные предлоги, чтобы не присутствовать на них. По дороге на вокзал гроб провезли по улицам Виндзора, все лавки которого были закрыты в знак траура. Спустя два дня любимый шотландец королевы был похоронен на кладбище в Крейти. «Венки, присланные принцами, императрицами и придворными дамами, скрыли под собой могилу Брауна», – писал Понсонби. Чтобы полюбоваться на них, на кладбище останавливались все проезжавшие через Крейти кареты и повозки. В течение всего лета на его могиле ежедневно бывало до сотни посетителей.

Даже Гладстон побывал там. После смерти Брауна он послал королеве лаконичную записку: «Ваше Величество может, конечно, назначить на его место достойного преемника, но было бы напрасным надеяться, что кто-нибудь сможет восполнить такую потерю». Какое отсутствие такта, какой контраст с Дизраэли, который в своих письмах всегда находил несколько слов для Брауна! Секретарь Дизраэли, лорд Раутон, между тем прибыл в Осборн, чтобы выразить свои соболезнования королеве, которая долго рассказывала ему, какие статуи Брауна она заказала и как собирается увековечить его память. Раутон уехал от нее в полном смятении: «Если королева претворит в жизнь все свои проекты, в стране разразится жуткий скандал!»

Как и в 1861 году, она удалилась на остров Уайт. Ее донесли на стуле до вагона поезда, а затем так же подняли на борт яхты «Альберта». В течение многих недель королева не допускала к своему столу никого из мужчин. Она не появлялась ни на каких официальных мероприятиях. Она, не так давно вернувшаяся к нормальной жизни, вновь погрузилась в траур и молитвы. Комната Брауна должна была оставаться в нетронутом виде, с его огромным килтом, разложенным на кресле. Каждое утро на его подушку клали свежие цветы.

К поезду, на котором королева проследовала в Бальморал, постарались не допустить никого из посторонних. Расписание его движения держалось в секрете, а во время его стоянок на вокзалах проход на перрон был закрыт.

«Он был моим лучшим другом», – делилась она по приезде в Крейти с местным пастором. На кладбище она приказала установить надгробный памятник, на котором выбили двустишие Теннисона, специально написанное по этому случаю:

 
Он был не просто слугой, а преданным, искренним и отважным другом,
Который до самой могилы, забыв о себе, исполнял свой долг.
 

В Бальморальском парке статую Брауна, уже давно заказанную Бёму, установили на лужайке рядом с тентом, под которым Виктория писала свои письма. Шотландец продолжал наблюдать за ней с этого места, оставаясь невольным посредником между королевой и всем остальным миром. Удивительно, но лицом Браун сильно походил на Альберта...

Сыновья и дочери Виктории, решившие, что наконец избавились от ее надоедливого гилли, были оскорблены видом этого бронзового монумента, напоминающего им о том, о чем они, как и вся Англия, хотели бы побыстрее забыть. А их мать, немощная и опечаленная, коллекционировала фотографии. Пятеро братьев Брауна сфотографировались с бюстом Джона, как она сама фотографировалась с бюстом Альберта.

14 декабря в Голубой комнате Виндзорского дворца Виктория попросила преподобного Дэвидсона, нового настоятеля виндзорской церкви, вознести три молитвы: одну за Артура, отправленного с поручением в Индию, одну за прежнего настоятеля, умершего несколько месяцев назад, и одну за Брауна – «весьма деликатная просьба, от выполнения которой я не мог уклониться», – записал настоятель в своем дневнике.

После смерти Альберта королева написала «Страницы из дневника о нашей жизни в горах Шотландии». Теперь она села за «Новые страницы о нашей жизни в горах Шотландии», в которых описывала последние двадцать лет своего пребывания на шотландской земле и которые посвятила «моим преданным горцам и особенно памяти моего верного друга Джона Брауна». Заключение она дописала в Бальморале в ноябре 1883 года: «Верного слуги, о котором столько раз упоминалось на этих страницах, больше нет рядом с той, кому он служил столь самоотверженно в расцвете своих сил... Если я скажу, что каждую минуту, каждый час мне не хватает его, это будет слишком слабым выражением, не передающим всей правды». Дети ее были в ярости. Берти возмущался, что для его имени не нашлось места на этих страницах, тогда как имя Брауна упоминалось на каждой из них. На это замечание королева ответила, что он, должно быть, не прочел ее книгу, поскольку его имя названо в ней пять раз! И указала ему номера соответствующих страниц.

Но этого Виктории показалось мало. Она попросила Теодора Мартина, биографа Альберта, заняться еще и «Жизнеописанием Брауна». При жизни люди не оценили достоинства ее верного шотландца, и она желала восстановить справедливость, точно так же, как она сделала это для Альберта. Теодор Мартин благоразумно отказался от этого поручения, сославшись на болезнь жены.

Но это не заставило королеву отказаться от задуманного. 23 февраля Понсонби получил пакет, к которому было приложено письмо от ее величества, информировавшее его, что она начала писать «небольшие мемуары» о Джоне Брауне и собирается издать их ограниченным тиражом.

Секретарь полистал написанное и, придя в ужас, бросился уговаривать королеву, чтобы до публикации книги она посоветовалась по ее поводу с двумя священнослужителями, хорошо знавшими жизнь двора: с преподобным Лисом из Эдинбурга и преподобным Карпентером, епископом из Ри-пона, с которым она часто устраивала в Бальморале спиритические сеансы, пытаясь вызвать дух Альберта в компании Брауна, Беатрисы, ее внучки Ирены Гессенской и герцогини Роксбро.

Виктория попросила вернуть ей ее мемуары, поскольку собиралась передать их лорду Раутону, бывшему секретарю Дизраэли, «который очень хотел прочитать их». Через несколько дней Понсонби встретился с Раутоном, тот был просто ошеломлен прочитанным: «Видел Раутона. Он посоветовал всеми возможными способами задержать публикацию».

Преподобный Лис настаивал на том, чтобы молодой настоятель виндзорской церкви преподобный Дэвидсон непременно поговорил с королевой. Хотя Дэвидсон заступил на свой пост всего несколько месяцев назад, он был шотландцем, и Виктория прислушивалась к его мнению. Ловкий Дэвидсон придумал следующее: получив экземпляр «Новых страниц о нашей жизни в горах Шотландии», он поблагодарил королеву и добавил, что память Брауна уже достаточно почтена в этом произведении и нет никакой необходимости писать что-либо еще.

Королева высокомерно ответила, что она пишет то, что считает нужным. Дэвидсон, рискуя своей карьерой прелата, предпринял новую попытку отговорить королеву от задуманного. Тогда она поручила своей придворной даме, леди Эли, передать настоятелю, что она требует, чтобы он взял свои слова обратно и принес ей извинения за то огорчение, что причинил ей. Настоятель извинился, но остался при своем мнении и подал в отставку.

В течение двух недель королева искала ему замену, чтобы больше не встречаться с ним. Но потом тучи рассеялись так же быстро, как и сгустились. Проклятые страницы куда-то исчезли, скорее всего, их сжег Понсонби, а Дэвидсона вновь допустили к заботам о королевской душе.

Со смерти Брауна прошло уже десять месяцев, а королева все еще не могла передвигаться самостоятельно. Более чем когда-либо ей не хватало ее могучего шотландца. Понсонби был завален письмами от подданных Ее Величества, в которых все они предлагали самые верные способы ее излечения типа, например, использования трехколесного велосипеда. Беатриса в этот момент решилась оставить мать, чтобы пройти курс лечения от ревматизма, и уехала в Экс-ле-Бэн, где массажистка-француженка по имени Шарлотта Ноттэ творила настоящие чудеса. Помогла она и Беатрисе, после чего ее сразу же пригласили к королеве.

27 марта, в годовщину смерти Брауна, Виктория записала в своем дневнике: «Я не могу перестать оплакивать его». Зима никак не хотела отступать, и, спасаясь от холодных дождей и пронизывающего ветра, бедняжка Лео и его жена, которая вновь была беременна, уехали в Канны. Вскоре его врач прислал телеграмму, сообщавшую, что принц упал в гостинице с лестницы и сильно расшиб колено. На следующий день он умер от кровоизлияния в мозг, ему был всего тридцать один год.

Лео хотел, чтобы его похоронили с воинскими почестями, и те же самые шотландские горцы из сифортского полка, что встречали его приветственными криками в день свадьбы, теперь несли его гроб. «Ради нашего дорогого Леопольда мы не можем отчаиваться... Его всегда снедало такое сильное желание иметь то, чего иметь он не мог; и казалось, что со временем это желание лишь усиливалось, вместо того чтобы поутихнуть», – писала королева. Однажды вечером в Бальморале Лео играл в бильярд с депутатом-радикалом Джоном Брайтом и вдруг воскликнул, что, если его мать и дальше будет отказывать ему в герцогстве, хотя все остальные братья их уже получили, он будет баллотироваться в парламент. «И от какой же партии?» – поинтересовался Понсонби. «От левых экстремистов», – саркастически ответил Леопольд.

Через несколько дней траур по Лео был снят в связи с замужеством старшей дочери Алисы, на свадьбе которой Виктория не могла не присутствовать. В Дармштадте Виктория Гессенская выходила замуж за принца Людвига Баттенбергского. «Самый красивый мужчина в Европе», как его называл германский император, уже давно служил в британском флоте. Будучи талантливым художником, именно он делал зарисовки во время путешествия Берти в Индию. Кроме того, он обладал даром комического актера и пародиста, что очень «забавляло» Викторию.