Текст книги "Болезнь Портного"
Автор книги: Филип Рот
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
НАИБОЛЕЕ РАСПРОСТРАНЕННАЯ ФОРМА ДЕГРАДАЦИИ В СЕКСУАЛЬНОЙ ЖИЗНИ
Кажется, я еще не рассказывал вам о том, какой невообразимый эффект на мое психическое равновесие оказала Мартышкина манера письма. Почерк у нее был совершенно изумительный. Так пишут дети восьми лет – у меня ум за разум заходил, когда я читал Мартышкины опусы. Ни одной заглавной буквы, ни одного знака препинания – один лишь неровные крупные буквы, сползающие со строки вниз. Причем печатные буквы – вроде тех, которые можно обнаружить в тетрадке первоклассника! Про орфографию я вообще молчу. Слово «дорогая» в начале письма в исполнении Мартышки выглядит так: «дарагая». Или: «дырагая». А в самый первый раз (этот вариант мне нравится больше всего) она написала это слово через два «ы» дырыгая! В тот вечер, когда мы собирались поужинать в «Грейси Меншн» она в записке уборщице написала – ДЫРЫГАЯ! Понимаете, я спрашиваю себя – что меня может связывать с женщиной, которая в возрасте тридцати лет уверена в том, что слово «дорогая» пишется через два «ы»?
Уже прошло два месяца с момента нашей встречи на Лексингтон-авеню, а меня по-прежнему несут потоки тех же чувств: желание, с одной стороны, – исступленное желание (я никогда прежде не встречал такой распутной женщины!), – и нечто весьма похожее на высокомерное презрение – с другой. Поправка. Всего несколькими днями раньше мы ездили в Вермонт, и в те выходные мне казалось, что осторожность в отношениях с Мартышкой – и те опасения, которые были вызваны чарами мира моды, брутальным ее происхождением и сексуальным безрассудством, – мне казалось, что все мои страхи и подозрения сменились внезапно нахлынувшей волной нежности и любви.
Сейчас я нахожусь под влиянием работы, которая называется «Наиболее распространенная форма деградации в сексуальной жизни»; как вы, наверное, уже догадались, я купил себе «Собрание сочинений», и после возвращения из Европы каждую ночь засыпаю в своей одинокой постели с томиком Фрейда в руке. Иногда в руках у меня Фрейд, иногда Алекс, а порою в одной руке Фрейд, а в другой – Алекс. Да-да, я лежу в постели в расстегнутой пижаме один-одинешенек – лежу, словно маленький мальчик в забытьи, поигрываю им, дергаю его, тру, массирую – и одновременно зачарованно листаю «Очерки по теории сексуальности», выискивая предложение, фразу, слово, которое избавит меня от того, что называют фантазиями, комплексами и навязчивыми идеями.
У Фрейда я и вычитал про «потоки чувств». Для «совершенно нормальных отношений в любви» (какова семантическая точность фразы «совершенно нормальных», а? Впрочем, продолжим), для совершенно нормальных отношений в любви, говорит Фрейд, необходимо, чтобы слились воедино два потока чувств: возвышенные, нежные чувства и непосредственно чувственные ощущения. Как это ни печально, но такое происходит не всегда. В большинстве случаев «эти люди любят, не испытывая вожделения или вожделеют без любви».
Вопрос: должен ли я считать себя частью этого большинства? Или, говоря просто и напрямик: остановились ли чувственные ощущения Александра Портного в своем развитии на стадии фантазий, связанных с инцестом? Как вы полагаете, доктор? Неужели выбирая сексуальный объект, Я руководствуюсь столь ТРИВИАЛЬНОЙ ФИКСАЦИЕЙ? Неужели мои чувственные ощущения могут в полной мере проявляться лишь тогда, когда сексуальный объект унижает меня? Послушайте, не этим ли объясняется моя озабоченность шиксами?
Да, но… если это так… если это так, то как вы объясните уик-энд в Вермонте? Потому что в Вермонте барьер инцеста был полностью разрушен. Во всяком случае, мне так показалось. Дамбу инцеста прорвало, и поток чувственных ощущений смешался с кристально чистой струей подлинной нежности! Уверяю вас, слияние потоков было просто потрясающим! И не только во мне, но и в ней! Она про это сама знала!
Или вы считаете, что души нам смягчили желтеющие листья и потрескивающие в камине гостиничного ресторана дрова? Действительно ли мы испытывали нежность друг к другу, или все это – проделки осени, кружащей головы (Джон Китс) и превращающей туристическую поездку в исполненную экстаза ностальгию по хорошей и простой жизни? Кем мы были тогда – очередными лишенными корней дикарями-эротоманами, которые путешествуют в потертых джинсах по Исторической Новой Англии, предаваясь в снятой напрокат машине мечтам землевладельца, – или у нас действительно возникли совершенно нормальные отношения к любви, как мне казалось в те несколько солнечных дней, проведенных в Вермонте с Мартышкой?
Что именно произошло в те дни? Ну, в основном, мы просто путешествовали. И обозревали окрестности: долины, горы, золотистые поля; и листья, конечно, – сплошные «ахи» да «охи». Как-то раз мы остановились и долго наблюдали за каким-то человеком, который, забравшись на лестницу, что-то приколачивал к сараю. Это было замечательно. Да, и конечно же – автомобиль, взятый на прокат в аэропорту Рутленда. Он был с откидывающимся верхом – можете себе представить? Уж треть века я американец, но за руль автомобиля с откидывающимся верхом сел впервые. Знаете, почему? Потому что сын страхового агента знает лучше всех, чем чревата езда на таком автомобиле. Он в курсе всех ужасающих подробностей, относящихся к страховому делу! Стоит на таком автомобиле врезаться в кого-нибудь на дороге – и все, твоя песенка спета: ты вылетаешь из машины (это не метафора), врезаешься башкой в дорожное покрытие, и – если тебе повезет – оставшиеся годы ездишь уже в инвалидной коляске. А перевернуться в автомобиле с откидывающимся верхом? В этом случае ты вообще труп. И это статистика (говорит мне отец), а не какой-то анекдот, чтобы смеяться над этим. Страховые компании занимаются своим бизнесом не для того, чтобы терпеть убытки, – когда они что-то говорят, Алекс, то это – правда! Вслед за мудрым папой вступает мудрая мама:
– Алекс, если ты хочешь, чтобы я спала спокойно, то обещай мне – исполни эту единственную просьбу, и больше я тебя никогда ни о чем не попрошу, – обещай мне, что в Огайо ты не будешь ездить в автомобиле с открытым верхом. Чтобы я могла сомкнуть ночью глаза, Алекс. Обещай, что ты не станешь так легкомысленно относиться к собственной жизни.
И снова папа:
– Потому что ты – лучшая из ягод, Алекс, – готовый расплакаться отец, совершенно сбитый с толку моей предстоящей отлучкой из дому. – И мы не хотим, чтобы ягодка упала с куста раньше времени.
1. Обещай, Ягодка, что ты не будешь разъезжать в автомобиле с откидывающимся верхом. Это же такая мелочь – неужели тебе трудно пообещать?
2. Ты непременно должен заехать к Говарду Шугерману, племяннику Сильвии. Прекрасный мальчик – и к тому же президент «Хиллель». Он покажет тебе окрестности. Пожалуйста, навести его.
3. Ягодка, Родной, Светоч Мира. Ты ведь помнишь Хеши, ты ведь помнишь о муках, на которые он обрек себя и свою семью, связавшись с той девкой. Ты же помнишь, на что пришлось пойти дяде Хаиму, чтобы спасти этого парня от сумасшествия. Помнишь? Надо ли мне что-то добавлять к этому, Алекс? Тебе понятно, что я имею в виду, Алекс? Не продешеви, Алекс. Не променяй свое блестящее будущее на пустое место. Я думаю, нам не надо тебе ничего объяснять? Так? Ты еще совсем ребенок, Алекс. Тебе всего шестнадцать. Ты только что закончил школу. Ты еще ребенок, Алекс. Ты еще не знаешь, как жесток мир. В общем, я думаю, мне не стоит больше об этом говорить. Я не буду повторять это такому умному мальчику, как ты. НО ТОЛЬКО ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ ОСТОРОЖЕН! НЕ ПРЕВРАЩАЙ СВОЮ ЖИЗНЬ В СУЩИЙ АД! ТЫ ДОЛЖЕН СЛУШАТЬ, ЧТО МЫ ТЕБЕ ГОВОРИМ, И НЕЧЕГО ХМУРИТЬ БРОВИ, СПАСИБО, И НЕ НАДО ОГРЫЗАТЬСЯ! МЫ ЗНАЕМ! МЫ ПОЖИЛИ НА ЭТОМ СВЕТЕ! МЫ ВСЕ ПОВИДАЛИ НА СВОЕМ ВЕКУ! НИЧЕГО НЕ ВЫЙДЕТ, СЫНОК! ЭТО СОВЕРШЕННО ДРУГАЯ ПОРОДА ЛЮДЕЙ! ТЕБЯ РАЗОРВУТ НА ЧАСТИ! ПОЙДЕШЬ К ГОВАРДУ, ОН ТЕБЯ ПРЕДСТАВИТ В «ХИЛЛЕЛЬ»! И САМОЕ ГЛАВНОЕ: НЕ БЕГАЙ ЗА БЛОНДИНКАМИ! ПОТОМУ ЧТО БЛОНДИНКА ВЫЖМЕТ ИЗ ТЕБЯ ВСЕ СОКИ, А ПОТОМ ОСТАВИТ ТЕБЯ ИСТЕКАТЬ КРОВЬЮ В СТОЧНОЙ КАНАВЕ! ТАКОГО ЗАМЕЧАТЕЛЬНОГО И НЕВИННОГО РЕБЕНКА, КАК ТЫ, БЛОНДИНКА СЪЕСТ ЖИВЬЕМ!
Она съест меня живьем?
Ах, но у нас есть способ отомстить, у нас, у замечательных детей, у ягодок. Вы, конечно, знаете, этот анекдот – рядовой Милтон звонит маме из Японии:
– Мамочка, – говорит он. – Это я, Милтон. У меня для тебя хорошая новость! Я познакомился здесь с замечательной японской девушкой и мы сегодня поженились. Как только я демобилизуюсь, мама, мы приедем к тебе, и я познакомлю тебя с ней.
– Что ж, привози ее, конечно, – отвечает мама.
– Вот и славно, мамочка, – говорит Милти. – Вот и славно. Только где мы с Минь Той разместимся в твоей маленькой квартирке. Где мы будем спать?
– Где? – переспрашивает мама. – Как где? В кровати, конечно. Где же еще спать молодоженам?
– Да, но где тогда будешь спать ты, мамочка? Ты уверена, что у нас две комнаты?
– Милти, дорогой, – отвечает мама. – Прошу тебя, не переживай. Все будет хорошо. У вас будет своя комната: как только мы закончим говорить с тобой по телефону, я покончу с собой.
Простодушный наш Мильти! Как, он, наверное, удивился там, в Иокогаме, услышав мамино заявление! Добрый, покорный Милтон… Ты ведь даже мухи не обидишь, правда, тателе? Ты ненавидишь кровопролитие, ты даже в мыслях не допускал, что кого-то можно ударить – а тем более убить. За тебя это сделает гейша, Милтон, да? Ты ведь так решил? Остроумно, Милти, остроумно! От гейши она, уж поверь мне, не скоро очухается. От гейши она просто окочурится, Милти! Ха-ха! Ты сделал это, Милтале, не пошевелив даже пальцем! Конечно! пусть шикса убьет ее вместо тебя! А ты – ты просто проходил мимо. Невинный свидетель. Попал под перекрестный огонь! Ты жертва, правда, Милт?
Замечательная это штука, не правда ли – постельные дела?
Мы подъезжаем к гостинице в Дорсете, и я напоминаю Мартышке, чтобы она не забыла надеть одно из полдюжины своих колец на палец.
– На публике нам нужно быть осмотрительными, – говорю я и сообщаю ей, что заказал номер на имя Арнольда Манделя и его супруги. – Это герой из ньюаркского прошлого, – объясняю я Мартышке.
Пока я заполняю бумаги у регистрационной стойки, Мартышка (которая в Новой Англии выглядит в высшей степени эротично) бродит по вестибюлю, разглядывая выставленные на продажу вермонтские сувениры.
– Арнольд, – говорит она вдруг.
Я оборачиваюсь:
– Что, дорогая?
– Мы просто обязаны купить этот кленовый сироп для матушки Мандель. Она обожает сироп, – говорит Мартышка, одаривая загадочной улыбкой соблазнительницы, рекламирующей нижнее белье в «Санди Таймс», недоверчивого гостиничного клерка.
Боже, какая ночь! Нет-нет, в постели у нас все как обычно – то же кувыркание, те же страстные вокальные партии Мартышки… Дело было в другом. Я понемногу привыкал к вагнерианскому накалу драмы: во мне зарождался тот самый поток чувств – новый, ужасающий в своем великолепии.
– О, я не могу насытиться тобой, – плачет Мартышка. – Наверное, я нимфоманка? Или все дело в обручальном кольце?
– Может, это оттого, что мы занимаемся недозволенным делом с точки зрения гостиничных правил?
– О, это какое-то чудо! Я чувствую… я прямо с ума схожу! Я ощущаю такую нежность – такую нежность к тебе, милый! Родной, мне хочется плакать, я так счастлива!
В субботу мы поехали на озеро Чамплейн. По дороге мы несколько раз останавливались, и Мартышка фотографировала окрестности; вечером того же дня мы отправились в Вудсток, опять изумленно глазея по сторонам, ахая и вздыхая. Мартышка всю дорогу сидела на переднем сиденье, свернувшись калачиком, то и дело прижимаясь ко мне. На следующее утро мы занялись сексом (в некошеном ноле недалеко от озера), а днем, на проселочной дороге, затерявшейся в горах центрального Вермонта, Мартышка попросила меня остановиться:
– Ох, Алекс, заглуши мотор – я хочу, чтобы ты кончил мне в рот!
И принялась сосать мой член, и отсосала по высшему разряду!
Что я хочу этим сказать? А то, что мы стали испытывать друг к другу новые чувства. И при этом наши сексуальные аппетиты нисколько не ослабли!
– Я знаю наизусть одно стихотворение, – говорю я, пребывая в том полупьяном блаженстве, когда хочется расцеловать всех подряд. – И я прочту его тебе.
Она лежит, положив голову мне на колени. Глаза закрыты, а мой обмякший член упирается ей в щеку, словно маленький птенчик.
– Ой, только не сейчас, – томно постанывает Мартышка. – Я не понимаю стихи.
– Это стихотворение ты поймешь. Оно про траханье. Как лебедь трахнул одну красавицу.
Она поднимает голову и хлопает накладными ресницами:
– О, это здорово!
– Но это серьезные стихи, предупреждаю.
– Вообще-то, – говорит мне Мартышка, облизывая мой член, – это серьезное оскорбление.
– О, неотразимые, остроумные южные красотки – особенно страстные – вроде тебя!
– Хватит пудрить мне мозги, Портной. Рассказывай свое поганое стихотворение.
– «Пор-нуа», – поправляю я. И начинаю:
Внезапный шквал: громадные крыла
Путают деву, грудь исходит в плаче,
На гибком теле ноша тяжела,
И гладят лоно лапы лягушачьи.
– Где ты такое выучил? – спрашивает Мартышка.
– Тс-с… Там есть еше:
Как могут пальцы слабые изгнать
Из чресел оперенную зарницу?
– Ого! Чресла! – кричит Мартышка.
– Все, – говорю я.
Пауза.
– А кто это написал? – фырканье. – Ты?
– Нет. Это написал Уильям Батлер Йейтс, – отвечаю я, понимая вдруг, насколько бестактно мое поведение. Как беспардонно я указал Мартышке на разделяющую нас пропасть: я умен, а ты дура – вот что означало декламирование одного из трех стихотворений, которые я удосужился выучить наизусть к тридцати трем годам. – Ирландский поэт, – пытаюсь я исправить свою оплошность.
– Да? – говорит Мартышка. – Ты, наверное, услышал это стихотворение, сидя у него на коленях? Я и не знала, что ты ирландец.
– Я выучил его в колледже, детка.
К творчеству Йейтса меня приобщила знакомая по колледжу. Она же выучила меня стихотворению «Сила, что движет сквозь почву цветок». Но хватит – зачем Мартышку сравнивать с другой женщиой? Почему бы не позволить ей быть такой, какая она есть? Вот это мысль! Люби ее такой какая она есть! Со всеми ее недостатками – в конце концов она – человек, и ничто человеческое ей не чуждо!
– Вон оно что… – Мартышка продолжает изображать из себя шофера грузовика. Мы в колледжах не учились…
И тут же надевает новую маску. Ленивый южный говорок:
– А у себя в Маундсвилле, милый, я знала только одно стихотворение:
Вижу Темзу, Сену, Рейн —
И трусишки Мэри-Джейн!
Вот только трусов я никогда не носила… Знаешь, что я сделала, когда мне было пятнадцать лет? Я послала письмо Марлону Брандо, вложив в конверт выстриженные с лобка полосы. А этот сукин сын даже не подтвердил получение письма.
Тишина. Мы пытаемся понять, что свело вместе двух таких непохожих людей. И как их занесло в Вермонт.
– Ну, ладно… – нарушает, наконец, молчание Мартышка. – А кто такой Агамемнон?
Я объясняю, как могу. Зевс, Агамемнон, Клитемнестра, Елена Прекрасная, Парис, Троя… Ох, я чувствую себя последним дерьмом. И мошенником – потому что точно знаю, что примерно половина из сказанного мною – не совеем верные или совсем неверные сведения.
Но она великолепна:
– Понятно. Теперь прочти мне этот стих еще раз.
– Ты серьезно?
– Серьезно! Еще раз! Только, ради Бога, помедленнее.
И я начинаю декламировать Йейтса снова – штаны мои, напомню, спущены, начинает темнеть, и в машину, которую я припарковал вдали от любопытных глаз – под сенью деревьев, – в машину начинают падать листья. Мартышка похожа на маленького ребенка, который пытается решить задачку на умножение – но не тупого ребенка, а на смышленую, сообразительную девушку! Она совсем не дура! Эта девушка – совершенно особенная, хоть и снял я ее прямо на улице.
Знаете, что она сделала, когда я закончил читать стихотворение? Она взяла меня за руку и приложила мою ладонь к своей промежности. Мэри-Джейн до сих пор не носит трусов.
– Чувствуешь? Я кончила от этих стихов.
– Любимая! Ты поняла это стихотворение!
– Да уж! – кричит Скарлет О'Хара. И добавляет: – Эй! Я действительно поняла этот стих!
– Причем пиздой.
– Прорывчик! Ты сделаешь из моей пизды гения! Прорывчик, любимый, полижи мне пизду! – стонет Мартышка, запихивая мне в рот свои пальцы. Потом, ухватив меня за подбородок, тянет к себе: – Полижи мою образованную пизду!
Идиллия, не правда ли? А сверху падают желтые и красные листья…
Мы в Вудстоке. Я бреюсь в гостиничном номере перед ужином, а Мартышка отмокает в ванне. Какая сила сокрыта под ее хрупкой внешностью! Посмотрели бы вы, какие акробатические трюки она выделывает, насадив себя на мой член! Когда ее туловище в экстазе выгибается назад дугой и наполовину свисает с кровати, мне кажется, что она вот-вот сломает себе позвоночник! Ух! Спасибо тебе, Господи, за то, что она регулярно занимается гимнастикой! Это чудо, а не траханье! А теперь вдруг выяснилось, что Мартышка к тому же еще и человеческое существо! По всем признакам выходит, что она – человеческое существо! Которое можно любить!
Но чтобы ее полюбил я?!
А почему бы и нет?
Серьезно?
А что в этом такого?
– Знаешь, – подает голос Мартышка, – моя маленькая дырочка совершенно пересохла. Моей пизде просто нечем дышать.
– Бедная дырочка.
– Послушай, давай хорошенько пообедаем, напьемся вина обожремся шоколадным муссом, а потом вернемся в номер, завалимся в нашу допотопную кровать – и не будем трахаться!
emp
– Как ты, Арни? – спрашивает она позднее, когда мы уже погасили свет. – Смешно, правда? Будто нам по восемьдесят лет.
– Или по восемь, – отзываюсь я. – Слушай, я хочу тебе кое-что показать.
– Нет, Арнольд. Нет.
Ночью я просыпаюсь и притягиваю ее к себе.
– Пожалуйста не надо, – стонет Мартышка. – Я хочу сберечь себя для мужа.
– Сударыня, ваши слова для лебедя – пустой звук.
– Ох… пожалуйста… отвяжись, пожалуйста!
– Пощупай мое перышко.
– Ах-х! – едва не задыхается Мартышка, когда я вкладываю свой член в ее ладонь. – Да этот лебедь – еврей! – удивленно восклицает она, и другой рукой хватает меня за нос: – А вот и клюв! Слушай, кажется, теперь я понимаю стихотворение еще глубже!.. Правда?
– Ты замечательная девушка, ей-Богу!
У Мартышки перехватывает дыхание:
– Правда? – Да!
– Правда?
– Да! Да! Да! Можно, я теперь тебя трахну?
– О, любимый мой! Родной! – постанывает Мартышка. – Трахни меня! В любую дырку, милый! Я вся твоя!
После завтрака мы гуляем по Вудстоку в обнимку. Щека Мартышки буквально прилипла к рукаву моего пиджака.
– Знаешь, – признается Мартышка, – кажется, я перестала тебя ненавидеть.
Пообедав, пускаемся в обратный путь. Дорога до Нью-Йорка займет весь остаток дня – и мы таким образом продлим наш уик-энд. Примерно через час пути Мартышка настраивает радио па волну Дабл-ю-Эй-Би-Си и начинает покачиваться в такт заводной рок-мелодии. Потом вдруг резко выключает радио:
– Достал меня этот грохот!
Правда, было бы здорово не возвращаться, спрашивает Мартышка.
Правда, было бы здорово жить в деревне с любимым человеком?
Правда, было бы здорово вставать исполненным сил с восходом солнца? И ложиться спать совершенно обессиленным, как только солнце скроется за горизонтом?
Правда, здорово, когда у тебя куча обязанностей, и на выполнение их уходит целый день? А ты при этом даже не подозреваешь о том, что выполняешь эти обязанности.
Разве это не роскошь – совершенно не думать о себе? Целыми днями, неделями, месяцами – не вспоминать о себе? Носить старую одежку, не краситься, не заботиться о том, чтобы постоянно быть в форме?
Проходит некоторое время. Вдруг Мартышка начинает свистеть.
– Правда, это было бы здорово?
– Что на этот раз?
– Правда, было бы здорово стать взрослыми? Понимаешь?
– Просто замечательно! – отвечаю я.
– Что такое?
– Почти три дня я не слышал всей этой чепухи, всего этого вздора, этой подростковой ерунды…
Я хотел сделать ей комплимент, а она обиделась:
– Это не «чепуха», чувак, это не ерунда – это я! Собственной персоной! И если я недостаточно хороша тебя, член Комиссии, то пошел ты знаешь куда! Не смей унижать меня, понял? То, что мы приближаемся к этому вонючему городу, в котором ты такая важная шишка, еще не повод для того, чтобы оскорблять меня!
– Я просто хотел сказать, что тебе гораздо больше идет, когда ты не прикидываешься уличной девкой – только и всего…
– Херня все это! Думаю, на свете нет такой идиотки какою ты считаешь меня! – кричит Мартышка. И снова включает радио. И уик-энда как не бывало. Она знает слова всех песен. Она мне это продемонстрировала. «Йе-йе-йе, йе-йе-йе!» Замечательное представление. Хвала мозжечку.
Уже стемнело, когда мы подъехали к «Ховарду Джонсону».
– Давай, в натуре, поужинаем, – говорю я. – В натуре, сожрем чего-нибудь. А, чувырла?
– Послушай, может я и не знаю, кто я такая, но ты и сам не знаешь, какой бы хотел меня видеть! Не забывай об этом!
– Ну, чувиха, ты ваще!
– Хрен ты эдакий – разве ты не видишь, какая у меня жизнь? Ты что думаешь – мне нравится быть пустым! местом? Ты, небось, думаешь, что я довольна своей пустой жизнью? Да я ненавижу такую жизнь! Я ненавижу Нью-Йорк! Я не хочу возвращаться в эту выгребную яму! Я хочу жить в Вермонте, господин заместитель председателя Комиссии! Я хочу жить в Вермонте вместе с тобой – и стать, наконец, взрослой, что бы это ни значило, черт подери! Я хочу стать женой Человека-с-которого-можно-брать-пример! Которым можно восхищаться! Которого можно слушать! – Мартышка уже рыдает. – Который не трахал бы мне мозги! О, Алекс, кажется, я люблю тебя! Я на самом деле люблю тебя! О, сколько хорошего мне сулит это!
Другими словами: не кажется ли мне, что и я люблю ее? Ответ: нет. Я даже не задумывался над тем, люблю ли ее (это вас удивит, конечно); я даже не думал о том, могу ли я полюбить ее когда-нибудь. Я думал: должен ли я любить ее?
В ресторане я не нашел ничего лучшего, как пригласить ее на официальный обед к мэру.
– Арнольд, давай заведем роман, ладно?
– То есть?
– Да не осторожничай ты! Не бойся. Что же это еще, по-твоему, может значить? Ты будешь трахать только меня, а я буду трахаться только с тобой.
– И это все?!
– Ну да – почти. Еще я буду тебе звонить. Часто. Это у меня криза такая – можно мне говорить «криза»? Нет? Ну хорошо – навязчивая идея. Ладно? Понимаешь, я хочу сказать, что ничего не смогу с собой поделать. Я буду звонить тебе очень часто. Потому что я хочу, чтобы все шали, что у меня есть мужчина. Что я кому-то принадлежу. Я заплатила этому старикану пятьдесят тысяч за столь мудрый совет. В общем, я хочу сказать, что где бы я ни работала – я буду отовсюду звонить тебе – и говорить, что люблю тебя. Я понятно выражаюсь?
– Абсолютно.
– Потому что больше всего мне хочется стать понятной тебе. Ах, Прорывчик, я просто обожаю тебя. Сейчас, во всяком случае… Эй, – шепчет она. – Хочешь понюхать кое-что? Нечто головокружительное!
Мартышка оглядывается по сторонам и, убедившись в том, что поблизости никого нет, наклоняется вперед – словно хочет подтянуть под столом чулок. Через секунду она протягивает мне свою ладонь. Я прижимаю ее пальцы ко рту.
– Это аромат моего Греха, милый, – говорит Мартышка. – Рассол прямо из бочонка… И для тебя! Только для тебя!
Давай же, люби ее! Смелее! Мечта умоляет тебя, чтобы ты превратил ее в реальность. Такая сексуальная! Такая распутная! Такая роскошная! Помпезная, быть может – но красы неземной! Когда мы с ней появляемся на публике, все мужчины начинают пускать слюни, а женщины тут же принимаются шушукаться. Как-то вечером мы зашли с Мартышкой в ресторан, и вдруг я слышу чей-то голос:
– Смотри-ка! Это не та, что играла в «Сладкой жизни»?
Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть – на кого? На Анук Эме?.. В общем, я оборачиваюсь и вижу, что они смотрят на нас: на женщину, которая со мной! Тщеславие? Почему бы и нет? Хватит краснеть, похорони свой стыд – ты уже не маменькин капризный сыночек! Когда речь заходит об аппетитах, тридцатилетний мужчина должен отвечать за себя сам! Вот в чем главная прелесть взрослости! Ты хочешь что-то взять? Бери! Поразвратничай хоть немного, Господи ты Боже мой! ХВАТИТ ОТРЕКАТЬСЯ ОТ САМОГО СЕБЯ! ХВАТИТ ОТРЕКАТЬСЯ ОТ ИСТИНЫ!
Ах, но ведь остается еще (склоним наши головы) мое «чувство собственного достоинства». Его-то куда девать? Что люди думают? Что я сам подумаю?! Доктор, эта женщина однажды сделала это за деньги. Да-да, за деньги! Кажется, это называется проституцией, не так ли? Как-то раз, ночью, желая похвалить ее (мне, во всяком случае казалось, что именно такими были мои мотивы), я сказал:
– Тебе следует торговать этой роскошью – для одного мужчины ее многовато…
Эдакая галантность рыцаря, как видите. Или интуиция?
Как бы там ни было, Мартышка ответила:
– Я торговала уже.
Я не отстал от нее, пока не выяснил, что она имела в виду. Сначала Мартышка говорила, что имеет в виду свою профессию, но потом все же раскололась, и рассказала мне историю, которая потрясла меня. Скорее всего, это правда. После Парижа, после развода она прилетела в Голливуд (так рассказывает Мартышка) на кинопробы (роль она так и не получила). Я выпытывал у нее название картины, но она сказала, что запамятовала, что картину так и не сняли. Из Калифорнии она вместе с подружкой («С какой подружкой?» «Просто с подружкой». «А почему ты путешествовала с подружкой?» «Просто так») поехала через всю страну в Нью-Йорк. По пути они остановились в Лас-Вегасе. Там она и переспала с каким-то парнем, которого до этого знать не знала (невинно продолжает свой рассказ Мартышка). Каково же было ее удивление, когда утром парень спросил:
– Сколько?
Мартышка утверждает, что ответ вырвался у нее непроизвольно:
– Во сколько оценишь.
Короче говоря, он предложил ей триста долларов.
– И ты взяла у него деньги? – спрашиваю я.
– Мне тогда было двадцать лет. Конечно, взяла. Просто для того, чтобы узнать, что чувствуешь при этом.
– Ну, и что ты чувствовала при этом, Мэри-Джейн?
– Не помню. Ничего. Ничего особенного.
Ну, что вы думаете по этому поводу? Она утверждает, Что это случилось только один раз, десять лет назад; что, лишь по случайности, по недоразумению, партнер неправильно интерпретировал ее действия, и опять же совершенно случайно она в тот день пребывала в капризном настроении. Но должен ли я купиться на это? Разве нельзя предположить, что эта женщина какое-то время была высокооплачиваемой проституткой? О, Господи! Бери ее себе, думаю я; ты ведь отнюдь не лучше и не выше по социальному положению, чем те гангстеры и миллионеры, которые находили себе подружек прямо на панели. Такие девушки, как Мартышка, ходят под руку с мафиози и кинозвездами, и не с человеком, который читал прощальную речь на выпускном вечере 1950 года в Викуахик-Хай. Не с редактором юридического журнала «Колумбиа Ло Ревью»! Не с благородным борцом за права человека! Давайте-ка честно ответим на вопрос: шлюха она или не шлюха? Те, кто видят меня с Мартышкой, прекрасно знают ответ: я волочусь за одной из тех, кого мой папа называет «потаскушками». Конечно! Могу ли я привести домой потаскушку, доктор? «Мамочка, папочка! Это моя жена – потаскушка. Правда, у нее потрясающая попка?» Даже если возьму ее к себе, вся округа все равно вскорости будет знать о том, какой я развратник. Так называемого гения разоблачат, и он предстанет перед миром во всей красе своих поросячьих наклонностей и грязных желаний. Дверь в ванную распахивается (все-таки я забыл ее закрыть!) – и вот он, спаситель человечества: сидит с осоловевшим взглядом, пускает слюни и салютует залпами спермы висящей над ним лампочке! Посмешище! Противный мальчик! Позорище для своей семьи! Да-да, я вижу, как в одно прекрасное утро просыпаюсь прикованным к стульчаку в Аду вместе с другими обожателями потаскушек. Нам выдают свежайшие белые рубашки, галстуки-бабочки и новые шелковые костюмы. «Добро пожаловать, шишки! «Добро пожаловать к нам со своими длинноногими подружками! – приветствует нас Дьявол. – Вы действительно многого достигли в жизни, парни! Вы стали выдающимися личностями! А вы, – говорит он, сардонически приподнимая бровь, и оборачивается ко мне. – Вы, перескочившие через два класса и в двенадцать лет оказавшиеся в старших классах; вы, ставшие посланником еврейской общины Ньюарка…» Эй, да ведь я знаю его. Это не дьявол! Это толстяк Уоршоу, равви Мой дородный и напыщенный духовный наставник! Со своим безукоризненным произношением и зловонным, отдающим «Пелл-Меллом», дыханием. По-чи-та-е-мый равви И я вовсе не в аду. Это моя бар-мицва. Я застенчиво стою, подле равви, потею, и, надо сказать, нахожу удовольствие в этом обряде посвящения. Александр Портной такой замечательный, Александр Портной такой хороший… Если честно, то слоги равви, которые складываются в слова, а потом в предложения, – если честно, то равви меня сегодня совсем не раздражает. Медленно течет время, на дворе прекрасное солнечное субботнее утро, а равви по слогам рассказывает собравшимся в синагоге родственникам и друзьям о моих многочисленных достоинствах и достижениях. Давай, Уоршоу, воспой мне славу, не спеши, я подожду, я ведь еще совсем молод, я могу простоять здесь хоть целый день…
– …преданный сын, любящий брат, отличник учебы. Он читает газеты (помимо всех текущих новостей, он знает поименно всех членов Верховного Суда и кабинета министров, а также имена лидеров большинства и оппозиции обеих палат Конгресса, а также имена председателей всех комитетов Конгресса), он перешел в старшие классы Викуахик-Хай Скул в возрасте двенадцати лет, и коэффициент его умственного развития равняется ста пя-ти-де-ся-ти вось-ми пунктам, и он… – вещает равви трепещущей от благоговения толпе, чье обожание буквально обволакивает меня пульсирующим облаком – я не удивлюсь, если по окончании обряда она поднимет меня на руки и понесет вокруг синагоги как Тору, и все прихожане передерутся друг с другом, чтобы приложиться устами к моему новому синему костюму, а старцы будут продираться сквозь толпу, дабы приложиться к моим стопам, к моим лакированным штиблетам от «Лондон Кэрактер». «Пустите меня! Дайте мне до него дотронуться!» А потом они будут рассказывать своим внукам: «Да, мы были там, на бар-мицве председателя Верховного Суда Портного»…
– …наш посланник, – декламирует равви Уоршоу. – Теперь он становится нашим посланником…
Только интонация его вдруг изменилась. И как!
– …этот человек с менталитетом сводника! – гневно обрушивается равви на меня. – С мировоззрением жокея! Что для него является высшим достижением человеческого опыта? О, для него важнее всего на свете сидеть в ресторане с длинноногой курвой! С потаскушкой в чулках телесного цвета!
