Текст книги "Затворник из горной твердыни"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

"...неужели он на самом деле бродил по этим улицам с бесшумно снующими автомобилями, наслаждался утренней тишиной Тиргартена, теперь уже в таком далеком прошлом? То была совсем иная жизнь. Мороженое, вкуса которого он теперь даже не может себе представить, будто его никогда и не существовало. Теперь они кипятят крапиву и радуются, когда ее удается раздобыть. Боже, вскричал он. Неужели они никогда не остановятся? Огромные британские танки все шли и шли. Еще одно здание, это мог быть жилой дом или магазин, школа или учреждение. Сейчас он уже не мог сказать, что это было – разбитые снарядом стены обрушились, рассыпались на мелкие кусочки. Внизу, среди руин, погребена под обвалом еще одна горстка остававшихся до сих пор живыми, даже не успев услышать дыхание приближающейся смерти. Смерть в равной степени простирала свои руки повсюду – над живыми, калеками, трупами, лежавшими друг на друг и от которых уже начинал исходить всепроникающий смрад. Смердящий, еще трепещущий труп Берлина, со все еще возвышающимися тут и там безглазыми башнями, исчезающими, даже не издав звука протеста, как вот это безымянное здание, которое с такой гордостью когда-то воздвиг человек.

Руки его, заметил мальчик, были покрыты серым налетом пепла, частично неорганического происхождения, частично сгоревшего и тщательно просеянного конечного продукта эволюции жизни. Все теперь перемешалось понимал мальчик, и смахнул с себя этот налет. Он больше уже не думал о нем; другая мысль завладела его умом, если вообще еще можно было хоть как-то мыслить среди криков и взрывов снарядов. Голод, он уже шесть дней ничего не ел, кроме крапивы, а теперь и ее уже не стало. Выгон, поросший сорняками, превратился в одну огромную воронку. На краю ее появились какие-то другие, неясные, изможденные силуэты. Как и мальчик, они молча постояли какое-то время, а затем растворились в дымке. Какая-то старушка в повязанном на голове платке и с пустой корзиной под мышкой. Однорукий мужчина, глаза у которого были такими же пустыми, как и эта корзина. Девушка. Снова исчезнувшая среди обгоревших обрубков, некогда бывших стволами деревьев, где прятался и мальчик Эрик.

А змея танков все ползла и ползла.

"Когда-нибудь она закончится?" – Ни к кому не обращаясь, задавался таким вопросом мальчик. И если все-таки закончится, что тогда? Наполнят ли они когда-нибудь свои чрева, эти..."

– Фрейгерр, – раздался голос Пфердехуфа. – Извините, что вас побеспокоил. Только одно слово.

Рейсс подскочил, закрыв книгу.

– Пожалуйста.

Вот здорово он пишет, подумал Рейсс. Полностью перенес меня туда. Заставил ощутить реальность падения Берлина под натиском британцев, столь ярко описанного, будто так было на самом деле. Бр-р. Он вздрогнул.

Неудивительно, что эта книга запрещена на всей территории Рейха. Я и сам бы ее запретил. Я уже сожалею о том, что начал ее читать, но уже слишком поздно. Теперь, хочешь – не хочешь, но нужно дочитать до конца.

– Пришли какие-то моряки с немецкого судна, – обратился к нему секретарь, – они требуют, чтобы о них доложили.

Рейсс вприпрыжку побежал к двери.

В приемной его ждали три моряка в плотных серых свитерах, все трое с густыми, светлыми копнами волос, суровым выражением лиц, все слегка нервничали.

Одарив их дружеской улыбкой, Рейсс поднял правую руку:

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер, – невнятно ответили моряки и начали выкладывать перед ним свои документы.

Зарегистрировав их посещение консульства, он поспешно вернулся в свой кабинет.

Оставшись один, еще раз открыл "И саранча легла густо".

На глаза ему попался эпизод с упоминанием о... Гитлере. Теперь он уже чувствовал, что не в состоянии останов. Он начал читать с первой подвернувшейся фразы и почувствовал, как у него начинает гореть затылок.

Суд, сообразил он, над Гитлером. По окончании войны. Гитлер в руках у союзников. Боже ты мой! А также Геббельс, Геринг, все остальные. В Мюнхене. Очевидно, Гитлер отвечает на вопросы обвинителя-американца.

"...еще раз вспыхнул на мгновенье, казалось, черный, пламенный дух прежнего его. Упруго дернулось охваченное трепетом бесформенное тело; приподнялась голова. С губ, с которых непрерывно сочилась слюна, слетел каркающий наполовину лай, наполовину шепот: "Дейче, хир, стех... их..." Дрожь пробежала по тем, кто видел и слышал это, кто сидел с плотно прижатыми к голове наушниками и напряженными лицами – русским, американцам, британцам, немцам – всем одинаково. Да, мелькнуло в голове у Карла. Вот он снова стоит здесь... он победил нас – и более того. Они раздели догола этого "сверхчеловека", показали, чем он является на самом деле. Только..."

– Фрейгерр...

До Рейсса дошло, что в кабинет вошел секретарь.

– Я занят, – сказал он сердито, захлопывая книгу. – Ради бога, не мешайте мне дочитать ее!

Безнадежно. Он понимал это.

– Еще одна шифровка из Берлина. Я мельком взглянул на нее, когда начали расшифровывать. Речь идет о политическом положении.

– Что же в ней говорится? – пробормотал Рейсс, потирая лоб кончиками пальцев.

– Доктор Геббельс неожиданно выступил по радио. Очень важная речь. голос секретаря зазвучал взволнованно. – От нас требуется взять текст сейчас его расшифровывают – и напечатать в местной прессе.

– Да, да, – согласился Рейсс.

В ту же секунду, когда секретарь покинул кабинет, Рейсс опять открыл книгу. Гляну-ка еще разок, несмотря на прежнее свое решение...

"...тишине Карл размышлял над убранным флагами гробом. Здесь он лежит, и теперь его уже нет, на самом деле нет. Нет даже таких демонических сил, которые могли бы воскресить его. Этого человека – или был он все-таки "Юберменшем", "сверхчеловеком", – за которым слепо следовал Карл, которого боготворил... даже тогда, когда тот уже был по сути на самом краю могилы. Адольф Гитлер ушел в небытие, но Карлу совсем не хотелось умирать. Я не последую за ним, нашептывал ум Карла. Я остаюсь, я буду жить. Обновленным. Мы все станем обновленными. Должны стать.

Сколь далеко, сколь ужасно далеко завела его магия вождя. И что же она из себя представляла теперь, когда поставлена последняя точка в этой невероятной летописи, в этом путешествии из стоявшего на отшибе захолустного городишки в Австрии, через гноящееся нищенство в Вене, кошмарные муки в ее клоаке, через политические интриги, основание партии, к штурвалу канцлера, к тому, что на какое-то мгновенье показалось тогда почти что господством над всем миром.

Карл теперь все понимал. Это чудовищный обман. Адольф Гитлер лгал всем им. Он увлек их пустыми словами.

Но пока что еще не поздно. Мы разоблачили твой обман, Адольф Гитлер. И мы теперь понимаем, в конце концов, цели, к которым ты стремился. Цели партии нацистов. Установление чудовищной эры убийц и мегаломаниакальных фантазий – вот в чем они состояли. Вот в чем.

Повернувшись, Карл побрел прочь от безмолвного гроба..."

Рейсс закрыл книгу и некоторое время неподвижно сидел. Несмотря на все свое отношение к прочитанному, он расстроился. Следовало бы посильнее прижать этих япошек, решил он про себя, чтобы пресечь распространение этой гнусной книги. Фактически, они откровенно умышленно потворствовали росту ее популярности. Ведь вполне можно было арестовать этого – как его там? Абендсена. Их влияние на Среднем Западе огромно.

И вот что больше всего его расстроило. Смерть Адольфа Гитлера, поражение и уничтожение Гитлера, партии и самой Германии, как описано в книге Абендсена... все это было сделано с этаким необыкновенным пафосом, скорее даже в старинном духе, по сравнению с тем, что происходило в реальном мире. Мире германской гегемонии.

Как могло так случиться, задумался Рейсс. Неужели это все сила писательского воображения?

Этим романистам известен миллион всяких фокусов. Взять, к примеру, доктора Геббельса, то, как начинал он, занимаясь литературой. Обращаются к самым сокровенным желаниям, которые таятся в любом человеке, независимо от внешней респектабельности. Да, писатель знает человеческую натуру. Знает, насколько никчемны все эти людишки, чье поведение определяется работой желез в мошонке, которые со страху не знают, в какую щелку забиться, предают любое дело по причине своей алчности – все, что остается сделать писателю, это бить по барабану – а тот знай себе, откликается. А он, писатель, смеется, разумеется, втихомолку над тем эффектом, который производит.

Как он играет на моих чувствах, размышлял Рейсс, взывая к ним, а не к интеллекту. И, естественно, он намерен получить за это соответствующую плату – в деньгах все дело Очевидно, кто-то надоумил этого "Хундсфотта", проинструктировал его, что именно надо писать. Они напишут что угодно, когда знают, что им за это заплатят. Подбрось им любой набор бредней, а уж публика проглотит любое вонючее варево, если его соответственно подать. Где вышла эта пакость? Рейсс внимательно осмотрел книгу. Омаха, Небраска. Последний рубеж издательской индустрии прежних плутократических Соединенных Штатов, некогда располагавшейся в центральной части Нью-Йорка и оплачивавшейся еврейским и коммунистическим золотом...

Может быть, этот Абендсен – еврей?

Они все еще продолжают пытаться отравить нас. Это жидовская книга. Он с яростью захлопнул "Саранчу". Настоящая фамилия его, скорее всего, Абендштейн. Безусловно, СД к этому времени уже познакомилась с этой книгой.

Нет никакого сомнения в том, что нужно обязательно послать кого-нибудь в Скалистогорные Штаты нанести визит герру Абендштейну. Интересно, получил уже Краус фон Меер соответствующие инструкции на сей счет? Скорее всего, нет из-за неразберихи в Берлине. Все слишком заняты своими домашними делами.

Но эта книга, пришел к заключению Рейсс, очень опасна.

Если в дно прекрасное утро Абендштейна найдут висящим под потолком, это будет отрезвляющим предупреждением любому, кто мог попасть под влияние этой книги. Последнее слово должно остаться за нами. Мы должны написать послесловие.

Для этого потребуется, разумеется, человек белой расы. Интересно, что в наши дни делает Скорцени?

Рейсс задумался, еще раз перечитал написанное на суперобложке. Этот кайк забаррикадировался в своем рыцарском замке. На дурачков рассчитывает, что ли? Того, кто пойдет достать его, это никак не остановит.

А может быть, это неразумная затея. Книга-то ведь, в конце концов, уже напечатана. Теперь уже слишком поздно. Да и территория эта находится под японской юрисдикцией... Эта желтая мелюзга поднимет ужасный гвалт.

Тем не менее, если бы только это проделать с умом, подготовившись соответствующим образом...

Фрейгерр Хуго Рейсс сделал пометку в настольном календаре. Переговорить на эту тему с генералом СС Отто Скорцени, или, что еще лучше, с Отто Олендорфом из III управления Госслужбы безопасности. Разве не Олендорф возглавлял Эйзентатц-группу Д?

И тогда вдруг как-то неожиданно, без всяких видимых причин, он испытал подлинный приступ бешенства. Я думал, что все это уже закончилось, сказал он самому себе. Неужели так будет продолжаться вечно? Война уже давно завершилась. И мы полагали, что тогда же покончено и со всем этим. Но вот затем фиаско в Африке, это безумное воплощение Зейсс-Инквартом планов Розенберга.

Этот герр Хоуп прав в своих шутках относительно наших встреч с марсианами, подумал Рейсс. Марс населен евреями. Они нам видятся даже там. Даже, когда у них две отдельные головы и рост в один фут.

У меня есть масса повседневных обязанностей, решил он. У меня нет времени на любые безрассудные авантюры, на посылку эйнзатцкомандос за Абендсеном. У меня своих забот по горло – от встреч с немецкими моряками до ответов на шифрованные радиограммы. Пусть кто-нибудь повыше выйдет с инициативой подобного рода проектов – это их прямая обязанность.

Ведь если бы я раздул это дело, а оно не выгорело, то нетрудно представить, где бы я уже был – в заключении где-нибудь в Восточном генерал-губернаторстве, если не в газовой камере под струей Циклона-Б, цианистого водорода.

Протянув руку, он тщательно зачеркнул пометку на листе своего настольного календаря, затем вырвал его и сжег в керамической пепельнице.

Раздался стук, и дверь в кабинет отворилась. Вошел секретарь с пухлой пачкой бумаг.

– Речь доктора Геббельса. Полный текст. – Пфердехуф положил листы на стол. – Вы должны прочитать ее. Прекрасная речь. Пожалуй, одна из его лучших.

9

После двух недель почти непрерывной работы "ЭДФРЭНК – ЮВЕЛИРНЫЕ ИЗДЕЛИЯ НА ЗАКАЗ" закончила первую партию своих изделий. Они были выложены на двух демонстрационных дощечках, обтянутых черным бархатом, и все умещались в квадратной плетеной корзине японского происхождения. А еще Эд Маккарти и Фрэнк Фринк изготовили фирменные открытки. Для этого они использовали ластик из искусственного каучука, на котором вырезали название фирмы. С такой матрицы они отпечатали текст красной краской на открытках, а завершили их изготовление с помощью накатки из детского игрушечного печатного набора. Эффект – а они использовали высококачественную цветную плотную бумагу для рождественских открыток оказался потрясающим.

Во всех отношениях работа была ими выполнена вполне профессионально. Тщательно осматривая свои ювелирные украшения, фирменные открытки и демонстрационные доски, они так и не заметили признаков любительской работы. И почему они должны быть, – задумался Фрэнк Фринк, – ведь мы же оба профессионалы. Пусть и не настоящие ювелиры, но в тонком слесарном деле точно мастера на все руки.

На демонстрационных дощечках были выставлены самые разнообразные украшения: ручные браслеты из красной меди, латуни, бронзы и даже из вороненой стали горячей ковки. Подвески и кулоны, большей частью латунные, отделанные серебряным орнаментом. Серьги из серебра. Заколки из серебра или меди. Серебро обошлось им совсем недешево. Даже серебряный припой заметно истощил их финансовые ресурсы. Еще они приобрели некоторое количество полудрагоценных камней для украшения булавок: причудливые жемчужины, шпинели, желто-зеленые нефриты, осколки огненных опалов. Если дело пойдет на лад, они еще попробуют золото и, возможно, мелкие бриллианты.

Именно золото могло бы принести им солидную прибыль. Они уже начали выискивать источники золотого лома: переплавленные ювелирные изделия, не имевшие художественной ценности, – это было намного дешевле, чем покупать сортовое золото. Но даже в этом случае переход к золоту требовал огромных средств. И все же одна золотая булавка принесет дохода больше, чем сорок латунных. Они могли бы запросить любую цену в розничной торговле за оригинально задуманную а соответственно исполненную золотую булавку – при условии, как на это указал Фрэнк, что вообще их изделия будут пользоваться спросом.

Пока что они еще не пробовали что-либо продать. Они решили, как им казалось, главные технические проблемы, сколотили верстаки и установили на них электроприводы, смонтировали приспособления для гибки и навивки, шпинделя для наждачных и полировальных кругов. По сути они располагали полным набором доводочных устройств, начиная с грубых сталепроволочных и медных щеток и кончая превосходными полировальными кругами из фетра, кожи, льняного холста, замши, которые можно было еще покрывать различными компаундами, начиная с корундовой крошки или пемзы и кончая наиболее мелкодисперсными пастами.

И, разумеется: обзавелись собственной газосварочной установкой, включая баки для ацетилена, кислородные баллоны, шланги, наконечники, редукторы, манометры, защитные маски. И еще великолепными инструментами для ювелирных работ. Они приобрели щипцы германского и французского, производства, микрометры, алмазные сверла и ножовочные полотна, клещи, пинцеты, дополнительные зажимы для пайки, струбцины, тиски, полировочные суконки, ножницы, маленькие молоточки, откованные вручную, другой различный прецизионный инструмент. И запас присадочных прутков различного диаметра, металлический лист, звенья цепочек, прищепки для булавок и заколок. На все это ушло гораздо больше половины тех двух тысяч долларов. Но они организовали все по закону, у них было даже разрешение властей ТША. Оставалось только заняться реализацией своей продукции.

Никакой розничный торговец, подумал Фринк, рассматривая демонстрационные дощечки, не станет более придирчиво их изучать, выискивая недостатки, чем мы сами. Они и в самом деле выглядели очень неплохо, эти несколько отобранных образцов, каждый из которых прошел самую тщательную проверку, чтобы не было плохих паек, острых кромок или заусениц, пятнышек на поверхности... у них был отменно поставлен контроль качества. Малейшее потемнение полировки или царапинка от щетки было достаточной причиной для возврата изделия в мастерскую. Мы не можем себе позволить показывать грубую или неоконченную работу. Одна незамеченная черная крапинка на серебряном ожерелье – и нам крышка.

В их перечне магазин Роберта Чилдэна числился первым. Но только Эд мог там показаться. Чилдэн определенно запомнил Фрэнка Фринка.

– Тебе не надо было заниматься сбытом наших изделий, – сказал Эд, но он уже смирился с тем, что на Чилдэна ему придется выходить самому. Он приобрел новый костюм, новый галстук, белую рубаху, чтобы произвести надлежащее впечатление. И тем не менее выглядел он очень скованно. "Я знаю, что товар у нас прекрасный", напомнил он самому себе вот уже в стотысячный раз, "Но чем черт..."

Большинство украшений были абстракциями – проволочные завитушки, петельки, различные переплетения тонких металлических нитей. Форму многих из них расплавленный металл принимал сам по себе. Некоторые производили впечатление тонкой паутины, воздушной невесомости. Другие же были массивными, прочными на вид, с какой-то даже варварской тяжеловесностью. Изделия поражали разнообразием форм, если принять во внимание, сколь немного образцов лежало на бархатных дощечках. И тем не менее, Фринк понимал, что все, что мы здесь выложили, может купить всего лишь один магазин. По разу мы покажемся в каждом – если нас начнут преследовать неудачи. Но если нам будет сопутствовать успех, если нам удастся провести в жизнь намеченную линию, то заказов нам хватит на всю оставшуюся жизнь.

Вдвоем они уложили бархатные демонстрационные дощечки в плетеную корзину. Что-нибудь мы сможем получить за материал, успокаивал себя Фринк, если потерпим полную неудачу. И за приспособления, и за инструмент: мы, хоть потеряв, разумеется, сможем их распродать и тем самым что-нибудь вернуть.

Самое время посоветоваться с Оракулом. Спросить у него, чем завершится эта первая вылазка Эда с товаром? Но сейчас он слишком нервничает для этого. Это может вызвать неблагоприятные суждения Оракула, а он не ощущал в себе сейчас достаточно душевной стойкости, чтобы выдержать такое. В любом случае, жребий брошен. Образцы изготовлены, мастерская оборудована – что бы там не болтала "Книга перемен".

Она ведь не станет продавать за нас украшения... она не сможет принести нам удачу.

– Я сначала попробую заинтересовать Чилдэна оригинальностью наших изделий, – сказал Эд. – Мы, возможно, все это и продадим ему. Но если не получится, то ты попытаешься заглянуть в еще несколько магазинов. Ты ведь тоже едешь со мною, не так ли? Останешься в кабине. Я припаркую пикап за углом.

Забираясь с плетеной корзиной в руке в кабину пикапа, Фринк подумал: один бог знает, какой с Эда продавец, да и с меня тоже. Чилдэну можно сбыть эти изделия, но, как они это называют, нужно надлежаще подать их.

Будь здесь Джулия, подумал он, она могла бы отправиться туда и все провернуть, не моргнув даже глазом. Она привлекательна, может заговорить кого угодно на свете, и она – женщина. А ведь это, в конце-то концов, женские украшения. Она могла бы примерить их прямо в магазине. Закрыв глаза, он пытался представить себе, как бы она выглядела, надев один из браслетов. Или одно из крупных ожерелий, как бы она смотрелась в нем вместе с ее черными волосами и светлой кожей, с ее грустными, все замечающими глазами... когда на ней будет серый тонкошерстный свитер, чуть-чуть тесноватый, а серебро будет покоиться на ее обнаженной шее, металл будет подниматься и опускаться вместе с каждым ее вдохом и выдохом...

Боже, как ярко она стояла перед его мысленным взором, прямо сейчас. Вот она берет своими сильными, тонкими пальцами каждое сработанное ими изделие, внимательно рассматривает его, откидывает назад голову, чтобы выше поднять украшение. Проверяет его качество, всегда оставаясь первым контролером всего, что он делал.

Больше всего, решил он, пойдут ей серьги. Яркие, свободно свисающие, в особенности, латунные. Если заколет свои волосы сзади или подстрижет их коротко, чтобы были видны шея и уши. И мы бы могли сделать ее фотоснимки для рекламы образцов. Она бы выглядела потрясающе... у нее отличная кожа, очень чистая и здоровая, без складок или морщин и очень красивого цвета. Он с Эдом обсуждал подготовку издания каталога, который можно было бы рассылать по почте в магазины в других частях света. Согласится ли она, если мне удастся отыскать ее? Независимо от того, что она обо мне думает; наши личные взаимоотношения тут ни при чем. Это будет чисто деловое предложение.

А ведь для должного качества снимков придется пригласить профессионального фотографа. Это ей очень понравится. Тщеславие у нее, вероятно, осталось таким же сильным, что и всегда. Ей всегда очень нравилось, когда на нее смотрят, восхищаются ею. Кто угодно. Как мне кажется, большинство женщин точно такие же. Они страстно желают привлечь к себе внимание всегда и везде.

И вот еще о чем он подумал: Джулия никогда не могла оставаться одна; ей всегда нужно было, чтобы он был рядом с ней и непрерывно делал ей комплименты. Так и маленькие дети – стоит им почувствовать, что их родители не обращают никакого внимания на то, что они делают, как сразу же теряют интерес к своему занятию. Несомненно, она и сейчас заставляет какого-нибудь парня обращать на себя внимание. Говорить ей, какая она красивая. Какие у нее ноги, какой гладкий ровный живот...

– В чем дело? – спросил Эд, глядя на него. – Нервничаешь?

– Нет, – сказал Фринк.

– Я не намерен стоять там чурбан чурбаном, – сказал Эд. – У меня есть парочка собственных задумок. Меня совсем не пугает это шикарное место и то, что пришлось на себя напялить этот модный костюм. Признаюсь, не люблю наряжаться. Признаюсь, что не очень-то удобно себя чувствую. Но это все не имеет ни малейшего значения. Я все равно намерен туда пойти и показать этому олуху, какая первоклассная у нас продукция.

Как это любезно с твоей стороны, подумал Фринк.

– Черт, если ты мог туда пойти и уверить его, что ты якобы поверенный японского адмирала, то и я вполне в состоянии уговорить его, что на самом деле настоящие ювелирные изделия ручной работы, продукт творчества, что это...

– Ручной выделки, – поправил его Фрэнк.

– Да. Ручной выделки. Так вот что я имею в виду. Я пойду туда и не уйду, пока не докажу, что это стоит его денег. Он должен будет купить. Если же он этого не сделает, то он на самом деле болван. Я уже присмотрелся – в продаже нигде нет ничего подобного тому, что мы предлагаем. Боже, когда я думаю о том, что он, может быть, посмотрит и ничего не купит – я злюсь настолько, что меня начинает трясти.

– Скажи ему обязательно, что это не гальванопокрытия, а высшего качества полировка, – сказал Фринк. – Что медь у нас – это настоящая медь, а латунь – настоящая латунь.

– Позволь мне самому придумать, что и как ему говорить, – сказал Эд. – У меня есть пара по-настоящему превосходных идей.

Фринк задумался: я мог бы взять парочку образцов – Эд даже не заметит – упаковать их и послать Джулии. Пусть узнает, чем я сейчас занимаюсь. Почтовые чиновники разыщут ее. Я пошлю заказную бандероль по последнему известному мне адресу. Что она скажет, когда развернет пакет? Надо вложить туда записку, в которой я объясню, что это я сам изготовил; что я теперь партнер в одном небольшом бизнесе, связанном с созданием новых оригинальных женских украшений. Я распалю ее воображение, постараюсь так рассказать об этом, чтобы ей захотелось узнать больше, чтобы у нее появился интерес. Расскажу о драгоценных металлах и поделочных камнях. О тех местах, куда мы рассылаем эти украшения, в какие шикарные магазины...

– Он где-то здесь? – спросил Эд, притормаживая пикап. Сейчас они были в самой гуще уличного транспорта в центральной части города; коробки зданий затемняли небо. – Я, пожалуй, припаркуюсь.

– Еще пять кварталов, – сказал Фринк. – У тебя есть сигареты с марихуаной? Одна такая не помешала бы, чтобы успокоиться.

Фринк протянул ему пачку "Чиен-лаис", что означало "Музыка сфер", к этому сорту он пристрастился еще в "У-М Корпорейшн".

Я уверен в том, что она живет с кем-нибудь, подумал Фринк. Спит с ним. Будто она его жена. Я знаю Джулию. Иначе ей не прожить. Я знаю, какой она бывает с наступлением ночи. Когда становится холодно и темно, и все разбредаются по домам. Собираются в своих жилищах. Она не создана для одиночества. Как и я, отметил он про себя.

А может быть, у нее и в самом деле славный парень. Какой-нибудь робкий научный работник, которого она же сама и подцепила. Джулия как раз для такого рода молодого человека, у которого никогда не хватает смелого подхода к женщине. Она не грубая и не распущенная. Знакомство с такой, как она, это удача. Я очень надеюсь, что она не с каким-нибудь стариком опытным и развращенным, который издевается над ней, не выпуская зубочистки из угла рта – вот этого я бы не смог перенести.

Он почувствовал, что начал тяжело дышать, представляя себе волосатого мясистого мужлана, крепко закабалившего Джулию, сделавшего жизнь ее убогой и несчастной... Я знаю, что она в конце концов кончит тем, что убьет себя, если не найдет подходящего мужчину – нежного, чуткого, доброго, такие часто встречаются среди ученых, который был бы в состоянии понять все ее трудности, с которыми она сталкивается.

Я был слишком грубым с нею, подумал он. Но я не такой уж плохой, сколько есть мужчин гораздо хуже, чем я. Я всегда мог угадать, о чем думает, чего хочет, когда она начинала дурить или когда у нее было плохое настроение или меланхолия. Я так долго заботился о ней, стараясь ей угодить. Но этого оказалось недостаточно. Она заслуживала большего. Она заслуживает куда большего.

– Я ставлю машину, – сказал Эд. Он нашел подходящее место и теперь давал задний ход, оглядываясь через плечо.

– Послушай, – обратился к нему Фринк, – можно сделать парочку образцов моей жене?

– А я и не знал, что ты женат, – занятый всецело установкой машины, Эд ответил ему чисто машинально. – Разумеется, но только не из серебра.

Эд заглушил мотор пикапа.

– Вот здесь, – сказал он. Дыхнув дымом марихуаны, загасил окурок о крыло и швырнул его на пол кабины. – Пожелай мне удачи.

– Ни пуха, ни пера, – сказал Фрэнк Фринк.

– Вот, послушай. На обороте сигаретной пачки есть одна строфа японской "вака". – Эд вслух прочел стих, стараясь перекричать шум уличного движения:

Услышав крик кукушки,

Я поднял взор туда,

Откуда он пришел;

И что же я увидел

Только бледную луну

На предрассветном небе.

Он вернул пачку "Чиен-лаис" Фринку и произнес:

– К черту! – после чего хлопнул Фринка по спине, ухмыльнулся, открыл дверцу, подхватил плетеную корзину и вышел из пикапа.

– Я разрешаю тебе бросить десять центов в счетчик, – сказал он, становясь на тротуар.

Еще через мгновенье он затерялся среди других пешеходов.

Фринк вышел из кабины и бросил монету в прорезь счетчика.

Джулия, подумал он, ты так же одинока, как и я?

Я боюсь всей этой затеи с ювелирным промыслом. Что, если из этого ничего не выйдет? Именно так считает Оракул. Слезы, вопли, ругань...

Мужчина смело смотрит в лицо сгущающимся теням своей жизни. На своем пути к могиле. Будь она здесь, все было бы не так уж плохо. И вообще, не было бы так плохо.

Я боюсь, понял он. Предположим, Эд не продаст ни единого предмета, предположим, нас засмеют?

Что тогда?

На простыне, постланной на полу комнаты, Джулия лежала с Джо Чиннаделла, повернув его прямо перед собою. Было тепло и душно от полуденного солнца. Их тела стали влажными от обильного пота. Капля, скатившись со лба Джо, задержалась на мгновенье на его скуле, затем упала ей на горло.

– С тебя все еще капает, – прошептала она.

Он ничего не ответил. Дыхание у него было медленным, глубоким, монотонным... как дыхание океана, подумала она. У нас внутри ничего нет, кроме воды.

– Ну как? – спросила она.

Он пробормотал, что это было просто здорово.

Еще бы, подумала Джулия. Я тоже так думаю. А теперь нам обоим надо подниматься, приводить себя в порядок. Но разве это плохо? Что это, признак подсознательного неодобрения?

Он пошевелился.

– Ты встаешь? – Она еще теснее прижала его к себе обеими руками. – Не надо. Подожди еще.

– Разве тебе не нужно идти в спортзал?

Я не пойду ни в какой спортзал, твердо решила она в душе. Неужели ты не догадываешься? Мы пойдем куда-нибудь. Мы не будем здесь больше оставаться. Но это будет такое место, где мы еще не были раньше. Пора.

Она почувствовала, как он начинает потягивать назад туловище, становясь на колени, почувствовал, как скользят ее ладони вдоль его влажной, скользкой спины. Затем услышала, как он пошел, шлепая по полу босыми ногами. В ванную, куда же еще.

Вот и кончилось, подумала она. Хорошо как. Она тяжело вздохнула.

– Я слышу, – донесся голос Джо из ванной. – Как ты стонешь. Вечно недовольная. Разве не так? Тревога, страх и подозрение в отношении меня и всего остального на свете... – Он на несколько мгновений показался из ванной, весь в мыльной пене, лицо его так и сияло. – Ты не возражаешь, если мы укатим?

У нее участился пульс.

– Куда?

– В какой-нибудь большой город. Что ты скажешь, если подадимся на север, в Денвер? Я вытащу тебя. Куплю билет на концерт, зайдем в приличный ресторан, покатаемся на такси, достану тебе вечернее платье и всякое другое, что тебе понадобится. О'кей?

Она едва могла поверить ему, но ей очень хотелось. Она старалась поверить.

– На этот твой "студебеккер" можно положиться? – спросил Джо.

– А почему бы нет? – таким же тоном ответила она.

– Нам обоим надо купить приличную одежду, – сказал он. – Доставить себе удовольствие, может быть, в первый раз за всю свою жизнь. А заодно и не дать тебе совсем расклеиться.

– А где мы возьмем деньги?

– У меня есть, – сказал Джо. – Глянь в мой саквояж. – Он прикрыл дверь ванной. Шум падающей воды заглушил остальные его слова.

Открыв кухонный стол, она извлекла небольшой саквояж весь в пятнах и вмятинах. И точно, в одном из углов она нашла конверт. В нем были купюры рейхсбанка, все крупного достоинства и имеющие хождение где угодно. Значит, мы можем гульнуть, наконец-то поняла она окончательно. Может быть, он совсем не собирается водить меня за нос. Как бы я хотела забраться к нему под череп и посмотреть, что там, подумала она, пересчитывая деньги.