Текст книги "Голоса с улицы"
Автор книги: Филип Киндред Дик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
В «Суккубе» не было ничего экстремистского. С растущим удивлением Хедли осознал, что журнал задуман так, словно он предназначался для лучших домов. Он был по-своему респектабелен. «Суккуб» отлично смотрелся бы на импортном журнальном столике из филиппинского красного дерева, рядом с инкрустированным подносом и красивой лампой. Он украсил бы собой самую изысканную гостиную.
Пережив первое потрясение, Хедли крепко задумался. Он снова и снова открывал конверт и поглядывал на тетрадь из плотной высокосортной бумаги. Один доллар. «Суккуб» напоминал художественно-политический вариант «Форчун»[27]27
«Форчун» – широко известный деловой журнал, основанный Генри Льюисом в 1930 г.
[Закрыть], но только у него не был указан тираж. Наверное, его продавали по экземпляру. На этом номере не стояла дата: без сомнения, большинство из них не выставлялись в киосках, а рассылались по почте. Хедли не представлял себе «Суккуб» в газетном киоске.
Часа в два пополудни он задумался о Бекхайме. Что это говорило о самом Обществе? Ничего. Хедли не мог установить никакой связи между «Народным Стражем», рядами добродушных лиц на лекции, с одной стороны, и этим утонченным изданием, с другой. Оно было шикарным, престижным – вовсе не предназначенным для того типа людей, что стекались послушать Бекхайма.
Внезапно Хедли понял, в каком мире жили Дейв и Лора. Хорошо организованные враги были готовы их уничтожить, и Гоулдам пришлось обратиться к одному из этих врагов за помощью. Пришлось сдаться: они были не в силах сопротивляться. Это неправильно, Хедли понимал, что это совершенно неправильно, но им больше некуда было пойти.
Гоулды не просились в этот мир – точно так же, как и он сам. Они появились на свет независимо от собственной воли. Но теперь, когда они находились здесь, их присутствие вызывало злобу, словно они родились в результате преступного сговора, какой-то тайной интриги. Словно самим фактом своего существования и стремления жить, как все, они совершали что-то запретное, ухитрялись проворачивать темные делишки.
А великие разоблачители всего-навсего привлекали внимание к этим делишкам. Показывая на Гоулдов, они доказывали реальное существование заговора. Гоулды подтверждали теорию самим фактом своего рождения. Теоретиков оскорбляло уже то, что Гоулды занимали место и дышали воздухом. Они и так требовали слишком многого. Теоретики должны были просто-напросто показать, что Гоуды существуют, и этого достаточно. Показать, что евреи могут стоять на углу улицы, сидеть в кинотеатре, водить автобус или рассказывать анекдоты по радио – где бы ни появился еврей, он доказывал постулат теоретика. Еврей не представлял опасности лишь после того, как прекращал свое существование. Лишь своей скоропостижной смертью он мог смыть позор, загладить вину за попытку выжить.
Думая об этом, Хедли видел, как сильно Гоулды похожи на него. У него тоже не было места. Но он все равно не испытывал к ним сочувствия. Потому что не испытывал сочувствия к самому себе. Где-то в страшной глубине души, на самом ее донышке, он презирал их за то, что они были жертвами – точь-в-точь как презирал самого себя за то, что тоже был жертвой. Он не хотел быть похожим на них. Не хотел, чтобы его принимали за одного из них – одного из объектов гонений. Ему хотелось выбраться на волю, стать выше этого.
Хедли не довольствовался тем же, чем довольствовались Гоулды. Они стремились сохранить самую малость, которой обладали, и не требовали большего. Но сам он требовал большего. И ненавидел их за то, что они позволили Соррелу попрать их чувства. За то, что они позволили это именно ему.
Гоулды были слабым, безгласным, гонимым подобием его самого, и Хедли яростно пытался порвать с этим образом. Он больше не мог его выносить: «Стюарт Хедли – жертва». Образ Марши Фрейзьер тоже прояснился. Она олицетворяла другую его сторону – сильную, расчетливую, безжалостную, деятельную. Она знала, чего хочет, и делала то, что хотела. Ничто не могло ее остановить. В душе Хедли что-то отозвалось, восхитилось этими ее качествами – ее уверенностью, четким самоощущением. Он восхитился ею и… испугался. Но Хедли тянулся к этой призрачной грезе, она влекла его к себе.
– Что у тебя там? – добродушно спросил Фергессон, который вдруг вырос перед ним с протянутой рукой. – Дай посмотреть.
Хедли моргнул, в смущении запнулся и замер: он не заметил, как подошел Фергессон.
– Вам это будет неинтересно.
Фергессон посерьезнел.
– Меня интересует все, что ты читаешь в рабочее время, – он почувствовал досаду и вину. – Что это, непотребный журнальчик? Фотографии девиц?
Хедли неохотно передал ему «Суккуб». Положив его на прилавок, Фергессон быстро пролистал страницы.
– Видите? – агрессивно сказал Хедли: от дурного предчувствия у него загорелись уши. – Говорил же вам, что это вас не заинтересует.
– Господи, – тихо сказал Фергессон.
– Что случилось?
Фергессон скривился в отвращении. Он выронил журнал, словно тот кишел паразитами.
– Где ты взял эту дрянь?
– Дал один человек, – уклончиво буркнул Хедли.
Фергессон бросил на него злобный, негодующий взгляд.
– Что с тобой такое? Как тебе это удается?
Хедли уязвленно, обиженно пробормотал:
– Что – удается?
– Боже правый… Ты всегда умудряешься вляпаться в какую-нибудь дичь. У тебя к этому талант. Стоит появиться чему-то бредовому, ты уже тут как тут. У тебя что, мозги настроены на всю эту белиберду? Как ты умудряешься?
Задрожав, Хедли забрал журнал.
– Что я читаю – это мое личное дело, – словно в тумане, он засунул его обратно в папку. – У нас свободная страна: я могу читать все, что захочу. И вы меня не остановите. Вы не запретите мне это читать. Понятно?
Покачав головой, Фергессон с каменным лицом зашагал прочь.
Хедли не понес «Суккуб» домой, а припрятал в подсобке, за старой витриной «этуотер кент», чтобы никто не нашел.
Вечером Хедли снова задумался над этим. Куда он ввязался? Возможно, Фергессон и прав. Легко представить, как Хорас Уэйкфилд носит с собой экземпляр «Суккуба» и незаметно достает его из-под полы, показывая знакомым. Тайком пересказывает статьи немногим избранным, кому можно доверять. Держит его наготове, сидя в «Здоровом питании» и поглощая тапиоковый пудинг с морковным салатом. Как та статья Джорджа Бернарда Шоу о вакцинации… очередной запас патронов для обстрела растленного мира.
Он мог представить, как Уэйкфилд радуется тайным сведениям о мировом господстве евреев. Узнай Уэйкфилд о «Протоколах сионских мудрецов», это привело бы его в возбуждение, в подлинный восторг!
Эллен внесла тарелку растаявшего ванильного мороженого, которое она взбила в морозилке.
– Стью, – сказала жена, – о чем ты думаешь?
– Ни о чем, – ответил Хедли, взяв мороженое.
– Фергессон… сказал тебе что-нибудь о покупке того универмага? Мне кажется, он доведет это дело до конца. Судя по тому, что рассказала мне Элис…
– Нет, – кратко ответил Хедли. – Он ничего не говорил.
И, закрыв тему, снова предался раздумьям. Хедли шел по длинному коридору, конец которого скрывался из виду. Но именно это его и притягивало. Новизна. Не пережевывание давно известного и не повторение избитых ситуаций из прошлого. Он никогда раньше не сталкивался с таким человеком, как Теодор Бекхайм. Никогда не встречал такой женщины, как Марша Фрейзьер, и не вертел в руках «Суккуб». Он даже не знал, что означает слово «суккуб».
Достав с полки словарь, Хедли стал быстро в нем рыться. Он и сам не знал, что ожидал найти, но, в любом случае, удивился. «Суккуб – демон мужского пола, который принимает женский облик, для того чтобы совращать мужчин с пути добродетели, вступая с ними по ночам в половое сношение». Слово произошло от латинского succubare, «лежать снизу», и succuba, «блудница». Хорошенькое название для журнала. Хедли закрыл словарь и спрятал его.
На следующий день, во вторник, он подготовился заранее.
– Я сегодня обедаю с одним человеком, – сказал он Фергессону. – В полдень, хорошо? Мне нужно вовремя выйти.
Проверявший накладные Фергессон крякнул и кивнул, ничего не ответив. Спускаясь по лестнице на главный этаж, Хедли осознал, что идет по лезвию бритвы: Эллен могла узнать тысячей способов. Ей мог рассказать Фергессон. Она могла зайти к нему в магазин, пока он будет сидеть с Маршей. Ей мог проговориться Дейв Гоулд. Ну, и так далее.
Придется либо выложить все начистоту, либо забыть обо всей этой истории.
Пока Хедли раздумывал, не забыть ли обо всей этой истории, в магазин вошла Марша Фрейзьер.
Как и прежде, она была в облегающих слаксах без карманов, перетянутых широким кожаным поясом, и в плотной клетчатой рубашке. Желтовато-рыжие волосы она зачесала назад, а под мышкой держала гигантский кожаный портфель. Остановившись у главного прилавка, Марша медленно огляделась и увидела Хедли.
Тот поспешил к ней.
– Привет, – сказал он, – я получил журнал.
Она задумчиво кивнула.
– Вы можете уйти из магазина?
Хедли помчался наверх, сказал Фергессону, что уходит, схватил пальто и понесся вниз по лестнице. Марша уже устремилась к выходу и безучастно застыла в дверях, явно не желая терять времени. Запыхавшись, он догнал ее.
– Куда вы хотите пойти? – спросил Хедли. Уже наступил полдень, и люди повалили толпами. – Как насчет этого места? – он показал на «Здоровое питание». – Идет?
Марша вошла в «Здоровое питание» первой – вальяжная женщина медленно направилась к столикам в глубине. Она мельком взглянула на стеллаж с сушеными кореньями и ямсом, после чего отодвинула стул и села. Пока Марша доставала пачку сигарет, Хедли неуклюже уселся напротив.
С сопением подошла Бетти, скорчив в натянутой улыбке землистое, расплывшееся лицо.
– Доброе утро, Стюарт, – она кивнула Марше. – Добрый день, мисс. Приятная теплая погодка, правда?
Хедли согласился.
– Очень приятная.
Марша промолчала.
– Есть гренки с бефстрогановом под белым соусом, – старательно перечислила Бетти, – салат с макаронами, зеленый горошек и бананово-сливочный пудинг.
– Просто кофе, – твердо сказала Марша.
Хедли сделал заказ, и Бетти ушла на кухню, чтобы передать его цветной поварихе. В магазин прибывали элегантные плотные женщины средних лет. Слышались их кудахтанье и возня.
– Что вы думаете об этом месте? – спросил Хедли Маршу.
– Интересно, – ее лицо показывало, что ей совершенно не интересно. – Вы успели изучить журнал?
– Да, – ответил Хедли, не вдаваясь в детали: он не знал, что сказать, так как и сам не понимал, что чувствует. К тому моменту Хедли вообще перестал понимать собственное состояние.
– Что вы о нем думаете? – Вопрос прозвучал спокойно, бесстрастно, но требовал ответа.
Хедли потеребил ремешок своих наручных часов. Затем посмотрел на стеллаж с фруктовыми консервами без содержания сахара, которые высились штабелями за спиной у Марши до самого потолка: бесконечные полки безвкусных персиков, груш и слив для диабетиков.
– Я удивился, – наконец сказал он. – Это совсем не то, что я ожидал увидеть.
– А что вы ожидали увидеть?
– Не знаю… возможно, литературный журнал. Типа нашего институтского.
Марша улыбнулась своими тонкими, бескровными губами. Ее костлявое лицо напоминало голый череп. Глубоко посаженные глаза, темные тени под холодными серыми зрачками.
– Да, – согласилась она, – мы не печатаем стихов о Венеции и рассказов по аборты в Северной Каролине. Но он симпатичный, вы не находите? Хорошая бумага, хорошая печать. Пятикрасочная обложка.
– Я заметил, что обложка выглядит необычно.
Принесли еду, и Хедли принялся ее поглощать. Напротив него Марша попивала кофе и с каменным лицом наблюдала.
– Вы успели прочитать какую-нибудь из статей? – спросила она.
– Нет, я не брал его домой. Оставил в магазине.
– Почему?
Хедли замялся: не мог сказать ей правду.
– Забыл, – солгал он. – Заберу домой сегодня, – и он не мог не спросить: – А что, разве есть какая-то особая… причина? В смысле, какая-то спешка?
Это прозвучало фальшиво. Просто неловко было осознавать, что его подвергают допросу: Хедли это не нравилось. Он чувствовал, что его в каком-то смысле надули: «Суккуб» оказался не тем, что он ожидал увидеть, а журналы никогда не должны преподносить сюрпризов. С этой простой, элементарной точки зрения, Хедли имел право на недовольство, что полностью перевешивало его вину. Он попытался представить, что дело касается процесса купли-продажи, убеждал себя, что столкнулся с продавцом, который представил собственный продукт в ложном свете. Хедли испытывал чисто американское негодование. Но в то время он понимал, что ситуация гораздо сложнее: никакая это не бизнес-операция. Марша вовсе не пыталась продать ему экземпляр «Суккуба» или даже подписку… Она не пыталась выудить у него средства. Она охотилась за чем-то гораздо большим.
– Кофе просто кошмарный, – сказала Марша.
– Он не настоящий. Это мука из отрубей – здоровая еда. Без кофеина.
– Почему без?
Хедли отмахнулся.
– Ну, знаете – ничего возбуждающего. Ничего неестественного.
Марша встала и направилась через весь зал к прилавку. Минуту спустя она вернулась со стаканом апельсинового сока. Хедли с интересом наблюдал, как она садилась. Марша несла стакан так торжественно, словно совершала какой-то обряд.
– Вы похлеще меня, – пошутил Хедли. – Слишком серьезно ко всему относитесь.
– Вам такое говорят?
– Мне говорят, что я должен играть в мяч. Веселиться. Перестать волноваться и думать.
– Вы играете в мяч?
– Нет.
Марша кивнула.
– Вы не легкомысленный человек.
Он не думал об этом.
– Что вы имеете в виду?
– Они стремятся к наслаждению… Вот и все, что их интересует. Подавляющая масса людей мыслит категориями удовольствия. Им нужны развлечения, искусственное возбуждение. Парки с аттракционами, быстрые автогонки, бейсбол, спиртное… дешевые сенсации. Они пресыщены, непоседливы – они скучают.
– Да, – согласился Хедли.
– Но это только симптомы – лишь следствия, а не причина. Субботним вечером кучки ребят бродят по улицам и ищут, чем бы заполнить свою пустую жизнь. Слоняются возле аптек-закусочных и ждут. Чего они ждут? Пять, шесть часов кряду. Чего? Мимо проходят девушки… а они просто смотрят.
– Они затевают драки, – предположил Хедли. – Я читал в «Кроникл» статью о росте подростковой преступности.
– Драки – тоже симптом. Стихийный возврат к естественным первобытным битвам. Они собираются в шайки, точно древние племена. Объединяются и клянутся друг другу в верности на крови. Сражения, средневековое понятие доблести… то есть добродетели в древнеримском смысле – «мужественность». Испытание, очищение, лязг металла. Вы слушали Вагнера? В своих дымных кузнях карлик Мим кует из обломков новый меч Нотунг, – она улыбнулась над стаканом апельсинового сока. – Там, в глубоких и темных подземельях, где вырос Зигфрид… не зная сам, кто он такой и кто его родители[28]28
Мим, Нотунг, Зигфрид – персонажи «Кольца Нибелунгов», цикла из четырех эпических опер Р. Вагнера, основанных на реконструкциях германской мифологии, на исландских сагах и средневековой поэме «Песнь о Нибелунгах»: «Золото Рейна», «Валькирия», «Зигфрид», «Гибель богов» (1848–1874).
[Закрыть].
Словно завороженный, Хедли спросил:
– А кто его родители?
– Его отец – Зигмунд, последний герой из древней расы воинов… Вёльсунгов[29]29
Вёльсунги – в скандинавской мифологии род героев, которые вели свое происхождение от бога Одина.
[Закрыть]. А мать – Зиглинда… сестра Зигмунда.
– Брат и сестра? – сипло переспросил Хедли, внезапно застыв и перестав жевать. – Они… поженились?
Марша не сводила с него холодных серых глаз.
– Это древний миф. «Песнь о Нибелунгах». Золото Рейна… – прóклятый символ всякой земной власти.
– Земная власть, – медленно, точно под гипнозом, повторил Хедли. – Прóклятый? Но почему?
– Потому что его похитили. Похотливый карлик Альберих украл его у рейнских русалок…[30]30
Альберих (Андвари) – карлик в германо-скандинавской мифологии, который хранил золото Нибелунгов и умел превращаться в рыбу. Один из персонажей цикла «Кольцо Нибелунгов».
[Закрыть] Она подглядывал, как они купались. А затем похитил золото… Они наложили на него проклятие. Всякий, кто владел золотом, должен был погибнуть.
– И чем все закончилось? – Хедли напоминал маленького мальчика, который сидит на коленях у матери и ловит каждое слово.
– Карлики повздорили из-за золота… В конце концов, его похитили боги. Но от золота они постарели и зачахли… Утратили свою мужскую силу, – Марша отпила апельсинового сока и буднично прибавила: – Разумеется, карлики символизируют евреев. Их жажду богатства и власти. Как вы знаете, в «Фаусте» Гёте Мефистофель символизирует еврея. Он пытается отвлечь Фауста от его предназначения. Искушает его царствами земными – плотскими радостями и утехами, о которых мы только что говорили.
Вот оно. Едва Хедли услыхал эти слова, сердце его похолодело. Было такое чувство, будто говорил он сам, какая-то его частичка. Неожиданно откуда-то появился жуткий образ его самого: он сидел напротив, стройный и улыбчивый. Суккуб – демон мужского рода в женском облике. Да, это была она, но и он в том числе.
Его страх усилился… но Хедли не мог разрушить чары. Марша сказала это вслух, но та его частичка, что верила в подобные вещи, испугалась. Она не могла говорить из-за слабости – не осмеливалась. Но, наперекор себе, Хедли восхищался Маршей.
– Знаете, – хрипло сказал он, – вы злой человек. Как ястреб – хищная птица. Я сижу здесь и слушаю, потому что ничего не могу с этим поделать… потому что во мне что-то отзывается.
– Я знаю, – ровно сказала Марша. – Вы реагируете.
– И я знаю, что это неправильно. Знаю, что это моя злобная половина – та, что хочет быть сильной и жестокой. Бесчувственной, как вы. Равнодушной к другим. К их страданиям и слабости. Презирающей слабость.
– Вы просто не хотите прислушаться, – возразила Марша. – Вы боитесь. Это страх заставляет вас сопротивляться.
– Нет, – произнес Хедли. – Это совесть.
Марша на минуту задумалась.
– Когда-то давно, – наконец заговорила она, – один маленький мальчик стоял на параде и смотрел, как мимо шествовал король. На короле не было никакой одежды. Все об этом знали, все это видели, все это понимали, но никто не решался сказать об этом вслух, потому что их учили, что такие страшные вещи говорить нельзя. Но маленький мальчик выступил вперед и сказал. И, в конце концов, всем пришлось согласиться, поскольку они всегда знали, что это правда. Они всегда говорили об этом с глазу на глаз. Все эти люди смотрели, как мимо проходит голый король, и молчали. Вы думаете, лучше молчать? Думаете, если правда неприятна, о ней не следует говорить?
– Разве это правда?
– Расскажите, о чем говорите вы сами. Не только вы… все говорят у себя дома или в конторах. Что вы говорите о евреях?
– Мы тоже порочны. Каждый из нас – хотя бы чуть-чуть.
– Существует такая вещь, как фольклор. Вы знаете, что это такое? Свод знаний, накопленных коллективным разумом народа. Мудрость расы. Ее высшая мудрость…
Хедли онемел, ужаснулся. Но это воплощение его собственного тайного «я» загипнотизировало его: слова Марши проникали глубоко внутрь. Постыдные глубины обнажались: женщина не делала тайны из своих мыслей. Никакого чувства вины. Никакого раскаяния.
– Вы необычный человек, – с тревогой сказал Хедли. – Вы похожи на одного из этих – как их – на телепатов.
Марша даже не усмехнулась.
– Да, нас кое-что объединяет. Нас связывает подсознание нашей расы. Вы считаете себя уникальным существом, отрезанным от других, одиноким. Обособленным и полностью изолированным.
– Да.
– Но это не так. Уникальна лишь внешняя оболочка… Глубоко внутри вы являетесь частью коллективного существа. Разве вы никогда этого не ощущали? Не чувствовали, что это просто искусственное разделение? Что вы не должны быть отрезаны от других?
Хедли кивнул.
– Вокруг столько невежества, – сказала Марша. – Юнгу даже пришлось покинуть Запад и уехать в Китай, чтобы получить то, чего он хотел. Когда-нибудь я дам вам почитать его работы. «Современный человек в поисках души». Читали? Он работал с классической китайской поэзией, изучал буддизм. Даосизм. Индуизм… Он великий ученый, один из действительно великих людей нашего времени. Он вернулся к средневековью… к алхимикам.
Хедли не знал, что и сказать.
– Все, что вы говорите, звучит так… – Он не смог закончить эту фразу. – Что вся эта хрень означает?
– Неужели вы не чувствуете, что понимаете? Пусть не на вербальном уровне. Разве вы не чувствуете, что в этом есть смысл?
– Не знаю, – Хедли совсем запутался. – Я много всего передумал за последние пару недель. Рождение Пита, эта история с Бекхаймом. Я неважно себя чувствовал. Кажется, со мной что-то не так. Фергессон хочет, чтобы я обратился к его семейному доктору, но, черт возьми… за свою жизнь я перевидал хренову кучу врачей, и ни один из них ни разу мне не помог.
– С вашим телом все в порядке, – сказала Марша. – Вы физически здоровы. К тому же вы очень хорошо сложены.
– Тогда в чем же дело?
– В вашей душе.
Никто не говорил Хедли, что у него есть душа. Он чуть не прыснул со смеху. Что такое душа? Где она находится? Возможно, он потерял ее, и она уже погибла. Возможно, кто-то украл его душу. Возможно, он продал или одолжил ее и забыл об этом. Возможно, люди теперь рождаются без души. Но слово не было пустым звуком: Хедли на него отреагировал. Оно ему польстило, словно обладание душой было в некотором роде его личной заслугой или уникальным достижением. Хедли показалось, что Марша увидела в нем то, чего никто другой не замечал, на что все остальные не обращали внимания.
Он широко улыбнулся:
– Такие слова, как «душа», «рай» или «дьявол», утратили значение.
– Их употребляет Бекхайм.
– Знаю, – скривился Хедли. – И там они кажутся уместными. Это как в церкви – все слушают, большая аудитория, влиятельный человек. Но здесь, средь бела дня, – он показал на полки с фруктами, высушенными клубнями, банками овощных соков, – они звучат фантастично. Словно пытаешься смотреть кино при дневном свете… На экране еще можно различить изображение, но оно неправдоподобно.
– В смысле, исчезает иллюзия.
– Типа того.
– Пожалуй, «душа» – неточное слово. Трудно подыскать точные слова для духовных явлений. Ладно, Стюарт Хедли. Мы будем пользоваться любым словом, какое вам будет угодно, – ее холодные серые глаза забегали. – Какое вам больше нравится?
– Никакое. Я плохо себя чувствую. Голова болит, и желудок расстроился, – он взглянул на свои наручные. – К тому же мне скоро пора возвращаться в магазин.
– Это я во всем виновата?
– Нет… мне всегда нездоровится. Со мной вечно что-то не так, – он попытался объясниться. – Мне нездоровилось всю жизнь.
Марша кивнула.
– Я знаю.
– Что вы хотите сказать? Откуда вы знаете? – Хедли взбесился, внутри закипела злость. – Вы же ничего обо мне не знаете! Мы только недавно познакомились!
– Каждый человек болен. Нельзя жить в этом мире и не болеть. Неужели вы не видите, что Бекхайм прав? Мы должны родиться заново. Так не может дальше продолжаться: грязь, растление, продажность. Необходимо духовное возрождение… Мы встали на четвереньки, точно животные. Валяемся на земле и гонимся за удовольствиями… Мы звери! Нам нужно вернуться назад: раньше все было таким простым и чистым. Но потом все усложнилось, стало механическим, броским… – Она ткнула пальцем в окно «Здорового питания» – на большую неоновую вывеску «Банка Америки». – Вот таким. Деньги и кричащие вывески. Коммерция, мерзкие заводы… Мы должны вернуться к земле. Нам нужны корни – мы должны вновь обрести почву под ногами. Заново открыть для себя старинный простой уклад.
Хедли откликнулся на этот призыв, но вместе с тем испугался.
– Но вся эта ненависть… вы же ненавидите евреев.
– Мы ненавидим продажность и алчность. Ненавидим моральное разложение. Разве это плохо? – Голос Марши оставался спокойным и тонким. – Мы ненавидим богачей-плутократов, которые выжимают из людей все соки и превращают их в роботов. В рабов на заводах. Машина губит человека. Коммунистический идеал: все люди одинаковы… приведены к общему знаменателю. Грубый, отвратительный рабочий, покрытый сажей и копотью. Как обезьяна в лесу.
Хедли спросил:
– Бекхайм тоже так считает? Все эти статьи в «Суккубе» – Бекхайм тоже за все это ратует?
– Бекхайм – негр, – спокойно сказала Марша. – Но через него действуют силы возрождения. Мы ожидаем духовного подъема… и Бекхайм – пророк поневоле. Он не осознает свой миссии. Мыслит, как первобытный человек. Да он и есть первобытный человек. Его мыслительные категории наивны, как у ребенка. Рай, Ад, Армагеддон, спасение. Но зато он неподкупен, – Марша повысила голос. – Он говорит от лица всех нас. Непорочное дитя, простодушный глупец, пришедший нас спасти. Парсифаль… понимаете[31]31
Парсифаль – главный персонаж оперы Р. Вагнера «Парсифаль» (1882), написанной по мотивам эпоса Вольфрама фон Эшебаха «Парцифаль» (нач. XIII в.). Парсифаль – «простец», воспитанный в лесном уединении и одаренный рыцарскими доблестями, но лишенный рыцарской куртуазности. Он добывает Святой Грааль, снимая проклятие с девы Кундри.
[Закрыть]?
Хедли не ответил. Он доел и отодвинул тарелку. Приступив к бананово-сливочному пудингу, Стюарт спросил:
– А как Бекхайм относится к вашему журналу?
Марша насупилась.
– Ему интересно, – неопределенно сказала она. – Возможно, он будет его финансировать.
– Так вот почему…
– Мы обсуждаем это от случая к случаю. Вопрос периодически всплывает… У нас много разногласий, – она улыбнулась. – Он сильный человек, Стюарт Хедли. Великий человек… не человек, а сила природы.
– Наверное, встреча с ним оставляет неизгладимое впечатление.
– Да, – Марша не шутила. – Все равно что сидеть в одной комнате с Богом, – она допила свой апельсиновый сок. – Я подожду, пока вы прочитаете журнал. Возможно, вам захочется расспросить меня о различных деталях.
– Возможно, – уклончиво ответил Хедли, а потом вдруг спросил: – Почему вам так хочется, чтобы я его прочитал? Это для вас очень важно?
Марша спокойно встретила его свирепый взгляд.
– По-моему, у вас есть необходимый потенциал, для того чтобы это понять. Все мы живем, как в тумане. Точно боги… иссохшие и постаревшие из-за проклятия. Нас испортило золото… Мы не можем выпрямиться и стать самими собой. Молодыми и сильными. Не можем видеть вещи такими, каковы они на самом деле, – ее впалые щеки раскраснелись, и в приливе возбуждения Марша воскликнула: – Стюарт Хедли, вам еще столько всего предстоит узнать! У вас столько всего впереди, так много вещей придется отбросить! Вы – точно цикада, выходящая из куколки. Точно личинка, которая выползает из кокона и превращается в бабочку. Разве не ясно – все эти годы вы просто топтались на месте, тянули время… внутри кокона. Вы просто ждали – неужели вы этого не чувствуете?
– Да, – медленно сказал Хедли. – Но я не рассчитывал, что произойдет что-нибудь, – и затем продолжил: – Я мало на что надеялся.
– Ну и зря! На свете так много всего – мир велик и неисчерпаем. В основе его – стержень жизненной силы: мир полон энергии и движения. Стоит лишь пробиться, докопаться до истины, которая скрыта под спудом, под все этой ложью… – Марша отодвинула стул, резко встала и буднично произнесла: – Какой из вечеров у вас свободен? Я заберу вас, и мы поедем на север – по океанскому побережью в Сан-Франциско.
– Зачем? – удивленно спросил Хедли.
– Чтобы вы познакомились с Теодором Бекхаймом.
Хедли онемел.
– Он сейчас живет у меня, – продолжала Марша, – оправляется от сердечного приступа. Я хочу, чтобы вы познакомились, пока он не уехал.
Не оглядываясь, она быстро вышла из магазина. Подтянутая мальчишеская фигура, острый поднятый подбородок, венец рыжеватых волос вокруг бесцветного черепа. Через минуту Марша скрылась из виду.
Оцепеневший Хедли продолжал есть банановый пудинг, чисто рефлекторно поднимая и опуская ложку. Марша исчезла. От нее остался только пустой стакан из-под апельсинового сока: она ушла так же внезапно, как появилась.
Хедли со страхом задумался, какой из вечеров у него свободен. Познакомиться с Теодором Бекхаймом… Он растерялся. Ради этого он был готов практически на все. Смирился бы с чем угодно. Ненасытный голод усиливался… познакомиться с Теодором Бекхаймом. Разговаривать с ним, находиться рядом. Дотрагиваться до него. Беседовать с глазу на глаз.
В четверг? Эллен повезет Пита к своей родне. Но как он с ней свяжется?
На этот счет явно не стоило беспокоиться. Поняв это, Хедли вздрогнул от страха. Обо всем позаботится зловещий призрак – чарующий, но грозный фантом, от которого его физический организм уже пытался защититься. Марша Фрейзьер свяжется с ним сама.
Утром в среду, выйдя из демонстрационной комнаты с полировальной тряпкой и бутылкой в руках, Стюарт Хедли обнаружил, что телефонная трубка снята с крючка. Он пристально посмотрел на нее, проходя мимо главного прилавка к витрине с телевизорами. Никто не разговаривал по телефону: никого не было видно. Хедли охватило тревожное, дурное предчувствие: он почуял, что на другом конце провода безмолвно и терпеливо ждет невидимое существо. И ждет оно его.
– Что это? – спросил он Джека Уайта, когда тот поднялся с нижнего этажа. – Ты разговариваешь по телефону?
– А, – Уайт вспомнил с блаженным видом. – Это тебя. Забыл сказать: какая-то бабенка звонит.
Почувствовав озноб, Хедли поднес трубку к уху. В ней послышались только помехи: «бабенка» повесила трубку.
– Сколько прошло времени? – спросил Хедли, тоже повесив трубку. – Это была Эллен?
– Минут пятнадцать, – ответил Уайт, – и это была не твоя жена. Прости, Недотепа. Я спустился за тобой вниз и заговорился с Олсеном, – он расправил свой расписанный вручную шелковый галстук: высокий стройный мужчина в сером двубортном костюме, с маленькими усиками и в аккуратно начищенных туфлях. – Виноват.
Через час она перезвонила. На сей раз трубку снял Хедли. Задрожав от страха, он тотчас узнал ее спокойный, бесстрастный голос:
– Могу ли я поговорить с мистером Хедли?
– Это я, – нехотя ответил он. Хедли удивила собственная неприязнь: неужели она так сильно ему не нравилась? Глубоко внутри росла антипатия к этой женщине. Он все явственнее ощущал в ней какую-то болезненность, леденящий порок развития, словно она была рептилией, ползучим гадом. Однако Марша оставалась единственным связующим звеном с Бекхаймом, а Хедли нужно было добраться до чернокожего великана.
– Откуда вы звоните? – спросил он.
– Из Сан-Франциско. Я уже звонила, но тот человек – не знаю, кто он – так и не вернулся. Я немного засомневалась… Мне даже пришло на ум, что вы пытаетесь увильнуть. Но потом я решила, что это, наверное, просто случайность… Вы не могли знать наверняка, что это я.
– Это была случайность, – сипло сказал Хедли.
– В какой из вечеров вы свободны?
– В четверг. Эллен везет Пита к родне. Как я уже говорил, я не обязан туда ехать. Ее родня всегда меня недолюбливала, – он говорил монотонным голосом, но, если он рассчитывал познакомиться с Бекхаймом, следовало вкладывать в свою речь больше тепла. – Так что мы можем встретиться – хорошо?
Минутная пауза. Хедли представил Маршу: костлявое лицо с впалыми глазами и слегка приоткрытыми бледными губами смотрит прямо перед собой, анализируя его слова, интонацию. Она истолковывает их то так, то этак, пытаясь понять, что он чувствует. Задача не из простых… Его чувства сплелись в запутанный клубок. И, наверное, Марша, это почуяла: казалось, она знает, что творится у него в душе.
– Хорошо, – согласилась она. – Вы освобождаетесь в шесть?
– Чуть позже. Нужно еще пересчитать деньги и заменить кассовую ленту. Все выключить и закрыть магазин. Примерно в четверть седьмого.
– Я заеду на машине. Стюарт?
