Текст книги "Симулакрон"

Автор книги: Филип Киндред Дик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Я пошутила, – сказала Николь.

Оба ее собеседника теперь с нескрываемым интересом смотрели на нее.

– Никаких чисток, – продолжила Николь. – Их не было ни одной со времени Третьей мировой войны. Вам это прекрасно известно. Мы стали слишком цивилизованными для массовых убийств.

Пэмброук нахмурился, его губы нервно подергивались.

– Миссис Тибо, – сказал он. – Когда специалисты из Института фон Лессинджера доставят Геринга в нашу эпоху, вы, возможно, сумеете устроить так, чтобы сюда была доставлена и необходимая вам эйнзацкоманда. Вот она и сможет взять на себя труд расправы с Карпами, а затем вернуться в свою эру Варварства.

Николь уставилась на него, широко открыв рот от удивления.

– Я говорю серьезно, предпочтительнее – для нас, чем позволить Карпам сделать достоянием самых широких кругов общественности те абсолютно секретные сведения, которыми они располагают. Последнее – наихудшая альтернатива из всех, это угроза самым устоям нашего миропорядка.

– Я с вами совершенно согласен, – сказал Гарт Макри.

– Это безумие, – произнесла Николь.

– В самом ли деле? – не без удивления вопросил Гарт Макри, посредством применения принципов, разработанных фон Лессинджером, мы получили доступ к прекрасно подготовленным убийцам, а, как вы сами на это только что указали, в нашу эпоху такие профессионалы просто не существуют.

Я сомневаюсь в том, что уничтожить придется десятки или сотни лиц. Как мне кажется, круг убитых может быть ограничен Советом Директоров и вице-президентами картеля. Самое, пожалуй, большее – восемь человек.

– И, – горячо поддержал его Пэмброук, – эти восьмеро, высшие администраторы Карпа, являются преступниками де-факто: они собрались и организовали заговор против законного правительства. Их следует рассматривать наравне с сыновьями Иова. С этим Бертольдом Гольцом.

Несмотря на то, что они одевают галстуки-бабочки каждый вечер и пьют изысканные вина, а не маршируют по улицам и не спят в трущобах.

– Позвольте мне заметить, – сухо произнесла Николь, – что все мы де-факто являемся преступниками. Потому что вся наша власть – как вы сами подчеркнули, зиждется на тотальном обмане. И притом огромнейшего масштаба.

– Но наше правительство законно – сказал Гарт. – Независимо от того, с помощью ли мошенничества или какого-либо иного способа оно пришло к власти. И этот так называемый «тотальный обман» совершен в высших интересах всего народа. Мы пошли на него совсем не для того, чтобы подвергнуть хоть кого-нибудь эксплуатации – в отлично от картельной системы, которая именно с этого и живет! Нашей целью вовсе не является насытиться кровью за счет кого-либо другого.

По крайней мере, отметила про себя Николь, это то, в чем мы пытаемся убедить себя сами.

– поговорив только что с главным прокурором, – почтительно произнес Пэмброук, – я знаю теперь, какие чувства вызывает у него все более растущее влияние картелей. У Эйнштейна такое ощущение, что им обязательно нужно укоротить руки. Это очень существенно.

– Возможно, – сказала Николь. – У вас просто выработалась переоценка значения картелей. Я не могу этого сказать о себе. Нам, наверное, следовательно бы подождать денек-другой, когда среди нас будет Герман Геринг, и мы сможем проконсультироваться с ним по данному вопросу.

Теперь оба мужчины глядели на нее, широко разинув рты.

– Это я так, пошутила, – сказала она.

Но не покривила ли она при этом душой? В этом она и сама не могла разобраться.

– А ведь в конце-то концов именно Геринг, – сказала она, – основал гестапо.

– Я бы никогда не смог одобрить этого, – высокомерно заявил Пэмброук.

– Но не вы определяете политическую линию нашего правительства, напомнила ему Николь. – Формально этим должен заниматься Руди. То есть я. Я могу принудить вас действовать от моего имени по данному вопросу. И вы станете это делать – если, разумеется, не предпочтете присоединиться к сыновьям Иова и маршировать в их рядах, швыряя булыжники и скандируя лозунги.

И Гарт Макри, и Пэмброук чувствовали при этом себя весьма неуютно.

Они были крайне недовольным таким поворотом беседы.

– Не пугайтесь раньше времени, – попыталась успокоить их Николь. – Вы понимаете, что является подлинной основой политической власти? Не пушки или войска, а способность заставить других делать то что, по вашему мнению, они должны делать. Любыми уместными для этого методами. Я знаю, что в состоянии заставить НП делать все, что мне хочется – несмотря на все те чувства, что вы испытываете при этом лично. Я в состоянии и Германа Геринга заставить делать то, что мне захочется. И не Герингу принимать решения – это сугубо моя прерогатива.

– Я надеюсь, – произнес Пэмброук, – что вы не заблуждаетесь, когда говорите о том, что вам удастся справиться с Герингом. Признаюсь, я изрядно напуган этим экспериментом с прошлым. Вы можете этим отворить опасные шлюзы. Геринг далеко не клоун.

– Я прекрасно осознаю это, – сказала Николь. – Только вот не позволяйте себе вольность давать мне советы, мистер Пэмброук. Не такая у вас должность.

Пэмброук покраснел, молчал какое-то время, затем произнес тихо:

– Извините меня. А теперь, если у вас нет возражений, миссис Тибо, мне бы хотелось поднять перед вами еще один вопрос. Речь идет о единственном оставшемся психоаналитике, ныне еще практикующем на всей территории СШЕА. О докторе Эгоне Сапербе. В объяснении причин НП, по которым ему позволено…

– Я не желаю ничего об этом слышать, – сказала Николь. – Я только хочу, чтобы вы занимались своим делом. Да будет вам известно, я с самого начала не одобряла Акт Макферсона. Поэтому вы вряд ли можете от меня ожидать, что я стану возражать, если он не будет в полной мере выполняться.

– Пациент, о котором идет речь…

– Пожалуйста, – довольно резко оборвала его Николь.

Пэмброук послушно пожал плечами, выражение его лица осталось бесстрастным.

Глава 8

Как только они отправились в конференц-зал на первом этаже дома «Авраам Линкольн», Ян Дункан, хвостом волочась за Элом Миллером, увидел плоское, трусливо удиравшее с их дороги марсианское существо, так называемую папоолу. Он тут же резко остановился.

– Это ты привел ее сюда?

– Ничего ты не понимаешь, – произнес Эл. – Разве нам не нужно обязательно добиться успеха?

Немного поразмыслив, Ян произнес:

– Но не таким путем.

Он все понял. Папоола овладеет умами и чувствами собравшихся, как это удается ей делать с прохожими. Она окажет экстрасенсорное воздействие на них, подталкивая их к благоприятному решению. Что вполне согласовывалось с моральными принципами продавца полуразвалившимися летательными аппаратами, сущими драндулетами, как их величали в народе, а стоянки их – «притонами драндулетов». Для Эла это было совершенно естественной нормой поведения, сообразил Ян. Если им не удастся добиться успеха виртуозной игрой на кувшинах, они обеспечат благоприятный для себя результат конкурса с помощью папоолы.

– Неужели ты сам себе наихудший враг? – оживленно жестикулируя, прошептал Эл. – Это просто маленькая хитрость, характерная для торговой рекламы. К такой рекламе прибегают вот уже целое столетие – это древний, вполне респектабельный метод привлечения общественного мнения в нужную для себя сторону. Я вот что хочу сказать: давай смотреть фактам в лицо, мы уже очень давно не практиковались в игре на кувшинах.

Он притронулся к пульту управления у себя на поясе, и папоола поспешила вперед, чтобы нагнать их. Эл еще раз что-то сделал у себя на поясе…

И в сознании Яна убедительно зазвучало вот что: "А почему бы и нет?

Все остальные так поступают".

– Убери от меня подальше эту тварь, – с трудом выдавил он.

Эл пожал плечами. Мысль, которая вторглась в сознание Яна со стороны, постепенно угасла. И все же, какой-то осадок остался. Он больше уже не был уверен в том, что он не одобряет использование папоолы.

– Это еще ничто по сравнению с тем, чего можно достичь с помощью имеющейся у Николь машинерии, – подчеркнул Эл, заметив выражение лица Яна.

– Всего-то одна папоола против инструмента промывания мозгов в масштабах всей планеты, в который Николь превратила телевидение, – вот где, Ян, реальная опасность. Папоола – весьма грубое, примитивное средство – и к тому же ты сознаешь, что подвергаешься воздействию со стороны этого существа. Совсем иное дело, когда слушаешь Николь. Нажим, оказываемый ею, такой тонкий, неуловимый, и одновременно такой всеобъемлющий…

– Мне ничего об этом неизвестно, – сказал Ян. – Я знаю только то, что если мы не добьемся успеха, если не получим возможности сыграть в Белом Доме, жизнь для меня потеряет всякую ценность. Вот к этой мысли никто меня не подталкивал со стороны. Я в самом деле именно так чувствую. Это моя собственная, выстраданная мною самим мысль, черт побери!

Он открыл дверь, и Эл прошел в зал, неся за ручку свой кувшин. Ян последовал за ним, и мгновеньем позже они оба уже были на сцене, глядя на заполненный наполовину зал.

– Ты когда-нибудь ее видел? – спросил Эл.

– Я ее вижу все время.

– Я имею в виду – в действительности. Лицом к лицу. Так сказать, во плоти.

– Разумеется, нет, – признался Ян.

В этом– то и заключается смысл его такого страстного желания пробиться в Белый Дом. Чтобы увидеть ее саму, а не телевизионное изображение, увидеть не нечто воображаемое, а подлинное.

– А я видел ее один раз, – заметил Эл. – Я только-только развернул свою стоянку «Марсолеты Луни Люка» № 3 на главном проспекте Шривперта, в Луизиане. Было раннее утро, около восьми часов. Я увидел правительственный кортеж машины. Естественно, первой моей мыслью было, что это национальная полиция – я начал лихорадочно сворачиваться. Но это оказалось не так. Это был правительственный кортеж, сопровождавший Николь, которая направлялась на торжественную церемонию по случаю открытия нового жилого комплекса, в то время самого крупного в стране.

– Верно, – вспомнил ЯН. – «Поль Баньян».

Футбольная команда «Авраама Линкольна» каждый год встречалась с командой этого комплекса и всякий раз проигрывала. В «Поль Баньяне» было более десяти тысяч жильцов, и все они принадлежали к классу управленцев низших уровней; это было фешенебельное многоквартирное здание для мужчин и женщин, подступивших к самому порогу, чтобы стать гостами. И ежемесячная квартплата была в нем невероятно высока.

– Тебе не мешало бы увидеть ее, – задумчиво произнес Эл, когда они усаживались перед собравшимися, держа кувшины на коленях. – Знаешь ли, всегда почему-то кажется, что в реальной жизни она не столь привлекательна, как выглядит на экране телевизора. Я хочу сказать техника сейчас такая, что операторы в состоянии целиком и полностью контролировать изображение, корректировать его в случае необходимости. Оно – составленное искусственно в очень многих, черт побери, отношениях. Однако, Ян, в жизни она оказалась намного привлекательное. Телевидение все равно не в состоянии передать все богатство, всю жизненность, всю яркость красок.

Нежный цвет ее кожи. Блеск ее волос.

Он тряхнул головой, толкнув нечаянно папоолу, которая примостилась прямо под сиденьем его стула так, чтобы не было видно зрителям.

– Ты знаешь, что произошло со мною, когда я увидел ее в жизни? Я испытал острейший приступ неудовлетворенности жизнью. Жил я тогда вполне прилично – Люк платил мне хорошее жалованье. И потом мне доставляет удовольствие общаться с людьми. Нравится управлять этим созданием. Это такая работа, которая требует определенного искусства, артистизма так сказать. Но после того, как я увидел Николь Тибо, я перестал по-настоящему быть довольным как собою, так и своею жизнью.

Он посмотрел на Яна в упор.

– Мне кажется, нечто подобное сейчас происходит с тобою: когда ты просто видишь ее по телевидению, ты испытываешь полнейшую не удовлетворенность и самим собою, и свою жалкой жизнью.

Ян рассеянно кивнул. Он теперь явно занервничал – их выступление должно быть объявлено через несколько минут. Для них наступал час решающего испытания.

– Только вот поэтому, – продолжал Эл, – я согласился на это – достать еще раз кувшин и предпринять еще одну попытку.

Заметив, как напряженно держит свой кувшин Ян, Эл спросил:

– Так что, прибегнуть к помощи папоолы или нет?

Он шутливо поднял бровь, но лицо его выражало понимание состояния товарища.

– Давай, – согласился Ян.

– Ладно, – сказал Эл и засунул руку под пиджак.

Неторопливо провел пальцами по клавиатуре управления. И папоола выкатилась из под стула вперед, ее антенны нелепо, даже как-то смешно задергались, глаза то сходились вместе, то далеко расходились в разные стороны друг от друга.

Собравшиеся сразу же насторожились; все подались вперед, чтобы получше рассмотреть это редкое, экзотическое создание, некоторые из них восхищенно зацокали языком.

– Гляди, – взволнованно произнес какой-то мужчина. – Это папоола.

Со своего места поднялась женщина, чтобы полюбоваться папоолой, и Ян отметил про себя – все очень любят папоолу. Мы победим независимо от того, удастся ли нам хорошо сыграть на кувшинах или нет. И что тогда? Не сделает ли нас встреча с Николь еще более несчастными, чем мы сейчас? Неужели только этого мы добьемся – еще большей, совершенной уже безнадежной на удовлетворенности? Тяжелых душевных мук, неутоленной страстной жажды, которую никогда не удовлетворить в этом мира?

Но теперь уже поздно отступать. Двери зала закрылись, со своего места поднялся Дон Тишман и легким постукиванием потребовал тишины.

– О'кэй, народ, – произнес он в микрофон, прикрепленный к лацкану пиджака. – Сейчас к нашему всеобщему удовольствию перед нами выступят очередные наши таланты. Как вы можете прочесть в своих программах, первым выступят прекрасный ансамбль. Дункан и Миллер со своими классическими кувшинами, он исполнит попурри на мелодии Баха и Генделя, и я не сомневаюсь в том, что вам это понравится, что вы станете притопывать ногами в такт музыке.

Он криво ухмыльнулся Яну и Элу, как бы говоря: «Вас устраивает такое вступление?»

Эл не обратил на него никакого внимания; повозившись с органами управления папоолой, он задумчивые обвел взглядом собравшихся, затем поднял свой кувшин, глянул мельком на Яна и слегка притопнул ногой.

Попурри открывалось «Маленькой фугой в соль миноре», и Эл стал дуть в кувшин, развивая прелестную тему.

– Бум-бум-бум. Бум-бум-бум-бум-бум-бум де бум. Ди-бум. Ди-бум, ди-ди-ди-бум… – Щеки у него раздулись, раскраснелись.

Папоола прошлась вдоль сцены, затем после целой серии неуклюжих, нелепых движений плюхнулась в свободное пространство между сценой и первым рядом. Она самым серьезным образцом принялась за работу.

Эл подмигнул Яну.

***

– Вас хочет видеть мистер Страйкрок, доктор. Мистер Чарлз Страйкрок.

Аманда Коннерс заглянула в кабинет д-ра Саперба, прекрасно понимая, какая нагрузка выпала ему в течение последних нескольких дней, но в то же самое время отдавая себе отчет, насколько важным является и выполнение собственных ее служебных обязанностей. Саперб вполне разделял ее озабоченность. Подобно психомедиуму, Аманда была посредником между богом и человеком – в данном случае, между психоаналитиком и просто человеческими существами. Притом очень больными.

– Хорошо. – Саперб поднялся, чтобы поздороваться с новым пациентом и одновременно спросил себя – неужели нет этот? А я здесь единственно только для того, чтобы оказать помощь – или скорее, не преуспеть в оказании помощи вот этому конкретному человеку?

Этот вопрос его больше всего интересовал, когда каждый новый пациент переступал порог его кабинета. Он даже стал ощущать некоторую усталость от непрерывных размышлений на эту тему.

В кабинет неторопливо вошел высокий, несколько лысоватый мужчина в очках. Вид у него был какой-то озабоченный. Протянув руку Сапербу, он произнес:

– Мне хочется поблагодарить вас, доктор, за то, что вы незамедлительно меня приняли.

Они пожали друг другу руки.

– У вас должно быть, ужасная загрузка, в такие дни.

Чик Страйкрок сел прямо напротив Саперба по другую сторону его письменного стола.

– Весьма значительная, – проворчал Саперб.

Но, как предупредил его Пэмброук, он не имел права отказывать ни одному новому пациенту. Только на таких условиях ему позволили практиковать.

– У вас такой вид, – сказал он Чику Страйкроку, – будто вы испытываете чувства, аналогичные моим. Чувствуете себя загнанным в угол, в положении настолько безвыходном, что даже не представляете себе, как дальше жить, и тем не менее вас одолевают смутные предчувствия, что всему этому какой-то предел обязательно должен быть.

– Говоря откровенно, – начал Чик, – я уже почти готов все бросить работу, свою… подругу… – он осекся, губы его скривились, -…и присоединиться к этим чертовым сыновьям Иова.

Он поднял на д-ра Саперба исполненный взгляд неподдельных страданий.

– Хорошо, – произнес Саперб, сочувственно ему кивая. – Но как вы себя при этом чувствуете – вас что-то заставляет так поступить? Или это ваш собственный выбор?

– Да нет, я вынужден так поступить – я приперт к стенке.

Чик Страйкрок тесно прижал друг к другу ладони трясущихся рук, его длинные, тонкие пальцы плотно переплелись.

– Под вопрос поставлена вся моя дальнейшая жизнь в обществе в качестве профессионала.

На письменном столе Саперба замигала сигнальная лампочка телефона.

Неотложный вызов, на который он, по мнению Аманды, должен обязательно ответить.

– Прошу прощения, мистер Страйкрок.

Д– р Саперб поднял трубку. На экране сформировалось гротескно искаженное миниатюрное изображение лица Ричарда Конгросяна. Рот у него был широко открыт, как будто он тонул.

– Вы все еще во «Франклине Эймсе»? – тотчас же спросил у него Саперб.

– Да.

Голос Конгросяна доходил до его ушей из аудиоприемника малого диапазона и не был слышен его пациенту. Тот в это время, сгорбившись, бессмысленно вертел в пальцах спичку, явно негодуя на то, что его перебили.

– Только что я услышал по телевидению, что вы все еще существуете.

Доктор, со мной стряслось нечто совершенно ужасное. Я становлюсь невидимым. Никто не в состоянии меня видеть. Ощущается только исходящий от меня запах. Я постоянно превращаюсь в ничто иное, как в одно только мерзкое зловоние.

Господи Иисусе, подумалось д-ру Сапербу.

– Вы меня видите? – робко спросил Конгросян. – На своем экране?

– Конечно же вижу, – сказал Саперб.

– Поразительно. – Конгросян явно испытывал определенное облегчение. Значит, по крайней мере передающая электронная камера меня различает.

Может быть, это в какой-то мере облегчит мое положение. А вы как думаете, доктор? Вы сталкивались с подобными случаями в прошлом? Рассматривала ли наука психопатология аналогичные случаи раньше? Имеется ли название у такого феномена?

– Да, есть.

Саперб задумался. Обострение кризиса ощущений мнимой деградации собственной личности. Налицо все признаки явного психоза; наблюдается навязчивое состояние полнейшего распада личности.

– Я загляну в «Франклин Эймс» во второй половине меня, – сказал он Конгросяну.

– Нет, нет, – решительно запротестовал Конгросян, глаза его безумно выпучились. – Я не могу допускать этого. По сути, мне не следовало разговаривать с вами даже по телефону – это очень опасно. Я напишу вам позже. До свидания.

– Подождите, – поспешно выпалил Саперб.

Изображение на экране осталось. Можно было рассчитывать на некоторую отсрочку. Но – Саперб это прекрасно понимал – Конгросяна хватит еще совсем не надолго. Слишком уж тяжело было ему бороться с этим наваждением.

– У меня сейчас на приеме пациент, – сказал Саперб. – Поэтому я мало что в состоянии сделать для вас в данный момент. Что если…

– Вы ненавидите меня, – не дал договорить ему Конгросян. – Как и все остальные. Боже ты мой, мне ничего не остается другого, как стать невидимым. Только таким одним-единственным способом я еще в состоянии обезопасить свою жизнь!

– А я полагаю, что это даже является определенным преимуществом, эта ваша возможность становиться невидимым, – нашелся Саперб.

– Особенно, если вам стало бы интересно подглядывать за тем, что кому-то хочется оставить в тайне, например, за тем, кто задумал совершить преступление…

– Какое преступление?

Конгросян угодил в расставленную перед им западню!

– Я это обсужу при личной встрече с вами, – заверил Саперб. – Как мне кажется, это должно остаться тайной, известной только нам двоим. Слишком уж деликатно сложившееся положение. Вы со мною согласны?

– Э… я как-то не задумывался над этим под таким углом зрения.

– А не помешало бы, – интригующе посоветовал Саперб.

– Вы завидуете мне, доктор. Я угадал?

– Очень даже. Угадали, – сказал Саперб. – Как психоаналитик, я и сам в высшей степени любопытен.

– интересно.

Сейчас Конгросян казался куда спокойнее. Мне вот, например, только что пришло в голову, что я мог бы в любую минуту покинуть этот гнусный госпиталь и пойти, куда только мне заблагорассудится. Фактически, я теперь могу бредить где-угодно совершенно незаметно для окружающих. Вот только запах. Нет, вы, доктор, позабыли о запахе. Он меня с головой выдаст. Я очень высоко ценю ваши попытки помочь мне, новы, видимо, не принимаете в расчет всю совокупность фактов.

Конгросяну удалось даже слегка, на одно какое-то короткое мгновенье улыбнуться.

– Мне кажется, мне вот что надо сделать – явиться наконец-то с повинной к главному прокурору Баку Эпштейну или, если не это, то возвратиться в Советский Союз. Может быть, мне там смогут помочь в институте имени Павлова. Да, да, мне обязательно нужно еще раз попытаться пройти там курс лечения; да будет вам известно, подобную попытку я уже предпринимал как-то ранее. Вот только как они смогут меня лечить, если не будут меня видеть? Теперь вы в состоянии понять, Саперб, в каком тяжелом положении я оказался, как сильно я запутался! Черт возьми!

Возможно, отметил про себя д-р Саперб, самое для вас лучшее – это сделать то, над чем размышляет мистер Страйкрок. Присоединиться к Бертольду Гольцу и его головорезам – сыновьям Иова.

– Вы знаете, доктор, – продолжал Конгросян, – временами мне кажется, что подлинной причиной моих душевных проблем является то, что я бессознательно влюблен в Николь. Что вы на это скажете? Это только что пришло мне в голову. Я сейчас это понял, – но с какой предельной ясностью!

И вот эта направленность моего полового влечения вызвала к жизни в моем подсознании появление табу на возможное при этом кровосмешение, воздвигло своеобразный барьер, ибо Николь, разумеется, для меня, как и для подавляющего большинства других нормальных в сексуальном отношении людей, ассоциируется с матерью.

Доктор Саперб тяжело вздохнул.

Напротив него Чик Страйкрок, сидя в напряженной позе, продолжал непроизвольно вертеть в пальцах спичку, чувствуя себя – это было очевидно – все более и более неуютно. Телефонный разговор следовало прекратить, им притом не мешкая.

Но Сапербу ничего не приходило в голову такого, что могло бы подсказать ему, как это сделать.

Неужели именно здесь меня постигнет неудача, подумал он. Неужели именно такой исход и предвидел Пэмброук, этот важный чин из НП, опираясь на применение принципов фон Лессинджера? Вот этого человека, мистера Чарлза Страйкрока, я ведь самым бесстыдным образом оставляю без терапевтической помощи из-за несвоевременно телефонного разговора. И я ничего не в состоянии с этим поделать.

– Николь, – рассуждал тем временем Конгросян, – последняя настоящая женщина во всем нашем обществе. Я знаком с нею, доктор. Встречался с нею бессчетное число раз благодаря своей репутации прославленного пианиста. Я знаю, о чем я говорю. Вы, что, так не думаете? И не разделяете моих…

Доктор Саперб дал отбой.

– Вы устали от него, – заметил Чик Страйкрок, постепенно полностью справившись со своими нервами.

Он теперь совсем перестал возиться со своей спичкой.

– Только вот правильно ли вы поступили? Хотя, конечно, не мое это дело. Вам решать, что к чему.

Он отшвырнул спичку в сторону.

– У этого человека, – сказал Саперб, – настолько сильные и яркие галлюцинации, что они подчинили его всего, фактически сломили его волю.

Для него Николь Тибо – реально существующая женщина. Тогда как в действительности это искусственно созданный собирательный образ в той информационной среде, что нас окружает.

Пораженный этими словами, Чик Страйкрок часто-часто заморгал, ничего не понимая.

– Ч-что вы хотите эт-тим с-сказать?

Он приподнялся со своего стула, затем снова безвольно опустился на сиденье.

– А-а, вы закидываете удочку. Пытаясь поглубже прозондировать мой мозг за тот небольшой промежуток времени, которым вы располагаете. Но, доктор, стоящая передо мной проблема вполне конкретна, а не придумана, как у этого вашего пациента, кем бы он там ни был. Я живу с женой своего брата и пользуюсь ее присутствием у меня для того, чтобы его шантажировать. Я вынуждаю его устроить меня на работу к «Карпу и сыновьям». По крайней мере, такова проблема на поверхности. Но если копить поглубже, можно найти кое-что еще. Я боюсь Жюли, жены моего брата, вернее, бывшей жены, независимо от того, что она из себя представляет на самом деле. И я знаю, почему. Тут замешана Николь. Я, возможно, в какой-то мере разделяю взгляды этого вот мужчины на экране вашего видеофона – только я не влюблен в нее, в Николь, – я ужасно ее боюсь, и вот почему я так же боюсь и Жюли. И, как мне иногда кажется, всех женщин вообще. В этом есть какая-то логика, какой-то смысл, доктор?

– Образ плохой матери, – пояснил Саперб. – Для вас он почти космического масштаба, поэтому он так вас подавляет.

– Именно из-за таких слабохарактерных, малодушных, вроде меня, Николь и может властвовать безраздельно к нашей стране, – сказал Чик. – Такие, как я, – вот причина, по которой сложился у нас самый настоящий матриархат; мне нравится быть шестилетним ребенком.

– Вы в этом не одиноки. И вы понимаете это. По сути, это психическое расстройство общенационального масштаба. Психологический дефект сознания нашей эпохи.

– Если бы я присоединился к Бертольду Гольцу и сыновьям Иова, нарочито медленно произнес Чик Страйкрок, – я мог бы стать настоящим мужчиной?

– Есть нечто иное, что вы могли бы сделать, если вам так хочется освободиться от комплекса подвластности матери, от Николь. Эмигрируйте. На Марс. Купите один из дешевых марсолетов, этих как их называют, драндулетов Луни Люка, как только одна из его странствующих стоянок «Марсолеты Луни Люка» расположится поблизости от вас, и вы без труда сможете взобраться на борт.

– Боже ты мой, – запинающимся тоном, со странным выражением лица, произнес Страйкрок. – Мне никогда серьезно даже в голову не приходило такое. Это всегда казалось мне проявлением сумасбродства. Верхом неблагоразумия. Актом отчаянья, вызванного глубокой душевной депрессией.

– Ну, лучше все-таки это, чем стать под знамена Гольца.

Саперб пожал плечами.

– Возьмите ее с собою. А почему бы и нет? Она, как, хороша в постели?

– Ради Бога…

– Извините меня.

– Интересно, что из себя представляет этот Луни Люк? – спросил Чик Страйкрок.

– Отъявленный негодяй, такое мнение о нем, во всяком случае, я слышал.

– А может быть, эмиграция – не самый плохой для меня выход. Может быть, это как раз то, к чему я стремлюсь в душе. Именно то, что мне сейчас нужно.

– На сегодня все, – сказал д-р Саперб. – Надеюсь, я помог вам, пусть хоть немного. На следующий раз…

– Вы действительно помогли мне – подсказали очень неплохую мысль.

Или, скорее, укрепили меня в том, что уже подсознательно зародилось в моей голове. Возможно, я действительно эмигрирую на Марс: не ждать же мне, черт побери, пока Маури Фрауэнциммер меня уволит? Так уж лучше взять расчет прямо сейчас и пойти искать стоянку «Марсолеты Луни Люка». И если нет тоже неплохо. А в постели, доктор, она хороша, но ничего в ней нет такого уж особенного, не настолько уж она хороша, чтобы нельзя было ее заметить.

Так что…

Чик Страйкрок поднялся со стула.

– Возможно, мы уже с вами больше не увидимся, доктор.

Он протянул руку, и они обменялись рукопожатием.

– Сообщите мне, когда прибудете на Марс, – сказал д-р Саперб.

Страйкрок кивнул.

– Обязательно это сделаю. Вы считаете, что вы и к тому времени будете продолжать заниматься своим ремеслом по этому же адресу?

– Не знаю, – признался д-р Саперб.

Не исключено, отметил он про себя, что вы – мой последний пациент.

Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что этот человек как раз тот, кого я должен был все это время ждать. Но только время дает точный ответ.

Они вместе прошли к двери кабинета.

– Как-никак, – заключил Чик Страйкрок, – я все-таки не так плох, как тот малый, с которым вы говорили по видеофону. Кто это был? Мне кажется, что я видел его где-то раньше. Да, да, по телевидению. Он, похоже, музыкант, исполнитель. Видите ли, когда вы с ним разговаривали, я почувствовал какую-то с ним близость. Как будто мы с ним боремся вместе, мы оба в глубокой серьезной беде и пытаемся каким-то образом выпутаться из нее.

Открывая дверь, д-р Саперб лишь что-то невразумительно промычал.

– Значит, вы не намерены сказать мне, кто это; вам запретили это делать. Я понимаю. Что ж, желаю ему удачи, кто бы это ни был.

– Ему это очень нужно, – сказал Саперб. – Кто бы это ни был. В том положении, в котором он оказался.

***

– Какие чувства вы испытывали, Нат, – язвительно спросила Молли Дондольдо, – общаясь с таким великим человеком? Ведь в чем, в чем, но в этом мы все единодушны – Бертольд Гольц является величайшим человеком нашей эпохи.

Нат Флайджер пожал плечами. Такси-автомат уже выехало за пределы города Дженнер и теперь взбиралось по длинному подъему, постепенно снижая скорость и двигаясь вглубь материка, в местность, которая поросла настоящими тропическими лесами, расположенную на огромном влажном плато, которое производило впечатление некоего реликта юрского периода. Болото, где водятся динозавры, отметил про себя Нат. Совершенно непригодная для людей местность.

– Мне сдается, Гольц еще кое-кого обратил в свою веру, – ухмыляясь, сказал Нату Джим Планк, подмигнув в сторону Молли.

С небес начал бесшумно падать дождь, прозрачный и светлый. Включились стеклоочистители, издавая громкий дребезг, который очень действовал на нервы. Роботакси свернуло с шоссе – которое, по крайней мере, было мощеным, – и выехало на проселочную дорогу из бурого камня; кабина подпрыгивала на каждом ухабе, сильно раскачиваясь и низко оседая на рессорах; где-то внутри механизма со страшенным лязгом переключилась передача, как только такси со скрипом и визгом, но все-таки приспособилось к новым дорожным условиям. У Ната сложилось такое впечатление, что такси не очень-то прилично справляется со своей работой. Его никак не покидало тягостное ощущение того, что теперь оно может в любую минуту приостановиться, сделать последнее усилие и надолго замереть.