Текст книги "Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

– Ты – ненормальный лгун, – тихо произнесла Дина из-за плиты, медленно и задумчиво баюкая свою боль, словно память о ласках любимого. – Я пришла к тебе жить, потому что пала так низко, что ты оказался единственным мужчиной, который захотел бы меня.

– Она отставная наркоманка из высшего общества, Дороти, – заметил Пейли. – Ее никогда не увидишь без платья с длинными рукавами. Это потому, что ее руки все в дырках. Это я сдернул ее с иглы. Мудростью и чародейством Настоящих Людей, когда злой дух изгоняется громкими заклинаниями, я освободил ее от проклятия. И с тех пор она живет со мной. Не могу избавиться от нее.

Да возьми хоть тот беззубый мешок. Я ни разу не ударил ее. Это доказывает, что я не какой-то там ублюдок, избивающий женщин, верно я говорю? Я бью Дину, потому как ей это нравится, она сама хочет этого, но я никогда не бил Гамми... Эй, Гамми, этот вид лечения тебе не очень-то по вкусу, а?

И он засмеялся своим невероятно грубым, хриплым хо, хо, хо.

– Чертов брехун ты, вот ты кто, – бросила Гамми через плечо, поскольку сидела на корточках и крутила на телевизоре ручки настройки. – Ты же мне и выбил почти все зубы.

– Я выбил лишь несколько гнилых пеньков, которые у тебя так или иначе выпали бы. Сама виновата, нечего было путаться с тем О’Брайеном в зеленой рубахе.

Гамми хихикнула:

– Не думай, что я бросила гулять с тем О’Брайеном в зеленой рубахе только потому, что ты вкатил мне пару оплеух. Вовсе нет! А бросила я потому, что ты был получше его.

Гамми снова хихикнула. Она встала и, переваливаясь, пошла через всю комнату к полке, на которой стоял флакон с дешевыми духами. В ее ушах раскачивались громадные медные кольца, туда и сюда колыхались внушительные бедра.

– Посмотри на это явление, – произнес Старина. – Как два мешка с кашей в бурю.

Но глаза его следили за ними с одобрительным огоньком, а увидев, как она щедро поливает дурно пахнущей жидкостью свою грудь величиной с подушку, он схватил ее в объятия и зарылся своим огромным носом во впадину между грудями, восторженно втягивая запах.

– Я чувствую себя, словно пес, что нашел старую косточку, которую он когда-то зарыл и о которой вспомнил только сейчас, – прорычал Старина. – Гав, гав, гав!

Дина, фыркнув, заметила, что ей надо глотнуть свежего воздуха, а то она лишится своего ужина. Она схватила Дороти за руку и решительно попросила составить ей в прогулке компанию. Побледневшая Дороти пошла с ней.

На следующий вечер, когда все четверо сидели за кухонным столом и пили пиво, Старина неожиданно протянул над столом руку и нежно коснулся Дороти. Гамми рассмеялась, но в глазах Дины зажегся гнев. Девушке она ничего не сказала, но зато принялась отчитывать Пейли за то, что тот слишком долго не мылся. Он обозвал ее плоскогрудой наркоманкой и сказал, что она врет, потому что он моется каждый день. Дина на это ответила, что да, он, конечно, моется, – с того времени, как на сцене появилась Дороти. Страсти накалялись. Наконец Пейли встал из-за стола и повернул фотографию матери Дины лицом к стене.

Дина, причитая, попыталась развернуть ее обратно. Он оттолкнул ее от фотографии, отказываясь бить ее, несмотря на оскорбления, которыми она его осыпала, – даже когда она выкрикнула ему, что тот не достоин лизать обувь ее матери, не говоря уже о том, чтобы осквернять прикосновением ее портрет.

Устав от пререканий, Пейли оставил свой пост у фотографии и прошаркал к холодильнику.

– Если ты посмеешь перевернуть ее без моего разрешения, я выброшу ее в ручей. И ты никогда ее больше не увидишь.

Дина, пронзительно вскрикнув, поползла на свое одеяло за плитой и там лежала, тихо всхлипывая и проклиная его.

Гамми жевала табак и смеялась. Из беззубого рта текла коричневая струйка.

– На этот раз Дина уж слишком довела его.

– А, чтоб ее и ее чертову мать! – фыркнул Пейли. – Эй, Дороти, а ты знаешь, как она надо мной смеется, потому как я считаю, что у Фордианы есть душа? И что я навожу на них, образин этаких, порчу? И потому как я считаю, что мы, Пейли, будем спасены тогда, когда выясним, где спрятана шляпа Старины Короля?

Вот, полюбуйся на эту! На эту краснорожую антеллигентную дракониху, наркоманшу в отставке, на эту старую дохлую клячу для обезьянника, она ж еще и суеверна, как сто чертей. Она воображает, будто ее мать – бог. И молится ей, и прощения просит, и выспрашивает у нее, что ожидается в будущем. А когда она думает, что одна, то разговаривает с ней. Вот она, пожалуйста, поклоняется своей матери, словно та – Старушка Матерь-Земля, врагиня Старого Дружищи. А ведь она знает, как это сильно обижает Старого Дружищу. Может, из-за этого он и не дает мне случая отыскать давно утерянный наголовник Старины Короля, хоть ему известно, что я ищу его в каждой куче отбросов отсюда до черт знает докуда в надежде, что какой-нибудь болван Гъяга выкинет его, не ведая, что это такое.

Так что эта дурацкая картинка, во имя всего святого, будет висеть своей уродливой рожей к стене, и точка. Ай, да заткнись ты, Дина, я хочу посмотреть «Бродягу Ух».

Немного погодя Дороти поехала домой. Оттуда она снова позвонила своему профессору антропологии. Тот, с нетерпением в голосе, стал отвечать ей, на этот раз более подробно. Он сказал, что рассказ Старины о войне между неандертальцами и вторгающимися Homo Sapiens неправдоподобен уже по той одной причине, что существуют свидетельства, указывающие на то, что Homo Sapiens скорее всего обитал в Европе до неандертальцев и, вполне вероятно, что вторгался как раз Homo Neanderthalensis.

Но он не был захватчиком в современном значении этого слова, – пояснил профессор. – Наплыв в Европу нового рода – или расы, или племени – во времена палеолита представлял собой, по-видимому, процесс миграции отдельных небольших групп. На завершение этого великого переселения могли уйти от тысячи до десятка тысяч лет.

И более чем вероятно, Neanderthalensis и Sapiens жили бок о бок тысячелетиями, крайне редко воюя между собой, поскольку были слишком заняты борьбой за существование. По той или иной причине – но, по всей вероятности, из-за своей малочисленности – Человек Неандертальский растворился в окружавших его народах. Некоторые антропологи высказали предположение, что неандертальцы были белокурыми и что они передали свои светлые волосы жителям Северной Европы.

Но какие б ни были догадки и предположения, – сказал в заключение профессор, – ясно одно: для такого меньшинства, явно отличающегося по всем параметрам, было бы невозможно сохранить свои индивидуальные физические и культурные признаки на протяжении столь длительного периода. Пейли сочинил свой, личный миф, чтобы хоть как-то компенсировать свое крайнее уродство, низкое положение в обществе, свое чувство отчуждения. Элементы мифа заимствованы из комиксов и литературы.

Тем не менее, – подвел черту профессор, – учитывая ваш юношеский энтузиазм и наивность, я выскажу свое окончательное мнение, если вы предоставите мне какое-либо вещественное доказательство его неандертальского происхождения. Скажем, вы могли бы показать мне, что у него есть тавродонтный зуб. Это было бы изумительно, если не сказать больше.

– Но, профессор, – взмолилась она, – почему бы вам самому не осмотреть его лично? Один лишь взгляд на ногу Старины убедил бы вас, я уверена.

– Дорогая моя, я не склонен гоняться за химерами. Мое время дорого.

Вот так обстояли дела. На следующий день Дороти спросила у Старины, не рвали ли у него когда-нибудь коренной зуб, или, может, у него есть рентгеновский снимок такого зуба.

– Нет, – ответил он. – У меня здоровых зубов поболе, нежели мозгов. И я вовсе не собираюсь рвать их. Сколько я буду хранить свой наголовник, столько я буду хранить и свои зубы, и свой желудок, и свое мужское достоинство. А вдобавок и свой здравый рассудок. Эти винтовкручиватели без винтиков в голове из больницы штата и впрямь здорово наломали мне бока своими осмотрами – вдоль и поперек, то вверх то вниз, то взад то вперед – и так всю ночь напролет, никогда не снимай комнату в гостинице прямо у лифта. И они доказали, что я не родился в часах с кукушкой. И все же они стали рвать на себе волосы и сказали, что что-то, должно быть, неправильно. Особливо после того, как мы поскандалили из-за моей шляпы. Я не позволю им брать мою кровь для анализа, ты знаешь, потому как считаю, что они хотят смешать ее с... водой – это все их, Гъягская магия – и превратить мою кровь в воду. Каким-то образом этот Элкинс подметил, что мне нужно быть в шляпе – думаю, потому, что я ни за что не хотел снимать ее, когда раздевался для медосмотра, – и он сорвал с меня шляпу. И я погиб! Украсть ее значило украсть мою душу. Все Пейли носят свою душу в шляпе. Я должен был заполучить ее назад. Поэтому я смирился и позволил им тыкать в меня и обглядывать меня всего, и брать у меня кровь.

Пейли сделал передышку, во время которой глубоко вдохнул в себя воздух, чтобы набраться сил для запуска еще одной словесной ракеты. Дороти, ошеломленная одной мыслью, спросила его:

– Кстати о шляпах, Старина. На что похожа та шляпа, которую украла у Короля Пейли дочь Зеленого Юнца? Вы бы узнали ее, если б увидели?

Минуту Старина пристально смотрел на нее, широко раскрыв голубые глаза. Потом он взорвался:

– Узнаю ли я ее? Узнает ли собака, которая сидит у железнодорожных рельсов, свой хвост после того, как локомотив отрежет его? Узнаешь ли ты собственную кровь, если кто-нибудь вонзит тебе в брюхо нож и она будет выкачиваться из тебя с каждым ударом сердца. Конечно же, я узнаю шляпу Старины Короля Пейли! Да каждый Пейли еще с молоком матери впитывает в себя ее подробное описание. Хочешь услышать о шляпе? Что ж, погоди маленько, и я опишу каждую ее ниточку и ворсинку.

Дороти снова подумала о том, что ей не следовало бы делать этого. Если Старина ей доверяет, то получалось, что она в некотором смысле как бы предает его. Но если посмотреть на это с другой стороны, успокоила она себя, то она помогает ему. Ведь стоит ему отыскать шляпу, как он оживет и действительно освободится из-под власти различных табу, привязывающих его к свалке, к переулкам, к страху перед собаками, к убеждению, что он – пария и угнетаем. А кроме того, сказала себе Дороти, запись его реакций поможет ей в ее научных изысканиях.

Набивщик чучел, которого она наняла, чтобы тот подобрал необходимые материалы и придал им нужную форму, стал проявлять любопытство, но она сказала, что заказанная ему вещь предназначена для антропологической выставки в Чикаго, где будет представлять головной убор шамана некоего индейского тайного общества, совершающего фаллические мистерии. Набивщик чучел хихикнул и признался, что был бы совсем не прочь посмотреть на их обряды.

Намерениям Дороти помогла полоса удач, которая настала у Старины, пока она ездила с ним, в его поисках старья по переулкам. Он торжествующе изрек, что его поиски увенчаются какой-то необыкновенной находкой. Он просто чувствует, как счастье вот-вот постучится к нему в дверь.

– Оно придет внезапно, – сказал он, обнажая в улыбке крупные, широко расставленные зубы, похожие на могильные плиты. – Как молния.

Двумя днями позже Дороти встала раньше обычного и поехала на задворки одного дома, где жил хорошо известный врач. В светской хронике она прочитала, что он и его семья проводят отпуск на Аляске. Отсюда она знала, что некому будет удивиться, обнаружив в мусорном ящике отбросы, а в большой картонной коробке – выброшенную старую одежду. Дороти захватила из своей квартиры разный мусор, чтобы казалось, будто в доме живут. Кроме поношенной одежды, которую она приобрела в магазине Армии Спасения.

Тем же утром около девяти часов она и Старина ехали переулком по своему обычному маршруту.

Первым из грузовичка вышел Старина. Дороти приотстала, чтобы он увидел свою находку сам.

Старина принялся по одной штуке вытаскивать из коробки одежду.

– Вот это бархатное платье сможет носить Дина. Она все жалуется, что у нее уже давно не было нового платья. А вот эта блузка и юбка такие огромные, что в них и слон завернется. Гамми они как раз впору. А вот...

Он поднял перед собой высокую коническую шляпу с широкими полями и двумя комками свалявшейся лошадиной гривы, прикрепленными к ленте. Это был довольно странный головной убор, сделанный из шкуры чалой лошади на каркасе из расщепленных костей. Другой такой шляпы не было, наверное, в целом мире, и она определенно выглядела как-то не к месту в этом переулке посреди огромного города в Иллинойсе.

Глаза у Старины полезли на лоб. Потом они и вовсе закатились, и он грохнулся на землю, словно подстреленный. Однако пальцы его, крепко ухватившиеся за шляпу, не разжимались.

Дороти испугалась. Она ожидала любой реакции, но только не этой. Если у него случился инфаркт, то он будет, подумала Дороти, целиком на ее совести.

К счастью, Старина всего лишь потерял сознание. Однако, придя в себя, он, вопреки ее ожиданиям, не стал проявлять бурного восторга. Напротив, он посмотрел на Дороти, посерев лицом, и проговорил:

– Не может быть! Это, верно, Старушка Матерь-Земля решила сыграть со мной шутку. Да и как может эта шляпа быть шляпой Старины Короля Пейли? Да разве б Гъяга, в чьей семье все эти годы хранилась шляпа, не знал, что это?

– Возможно, и нет, – произнесла Дороти. – В конце концов, Гъяга, как вы называете человеческий род, больше не верит в магию. А возможно, ее теперешний владелец даже не подозревал, что это такое.

– Может быть. Скорее всего ее выбросили случайно во время уборки. Ты же знаешь, до чего глупыми могут быть бабы. Ну да как бы там ни было, давай-ка возьмем ее и пойдем. К этому, может статься, приложил руку сам Старый Дружище В Небесной Выси, похлопотал за меня. И если так, то вопросов лучше не задавать. Пойдем!

Старина редко надевал шляпу. Когда он был дома, то клал ее в клетку для попугаев и запирал дверцу клетки велосипедным замком. Ночью клетка свисала с подставки, днем стояла на сиденье грузовичка. Старина всегда хотел иметь шляпу перед глазами.

Сам факт, что шляпа наконец отыскалась, наполнил его мощным зарядом оптимизма и верой в то, что он теперь может все. Он пел и смеялся чаще, чем прежде. Он даже отважился ездить по улицам несколько часов подряд, пока не начал потеть и дрожать.

Гамми, увидев шляпу, попросту хмыкнула и отпустила по поводу ее внешнего вида непристойное замечание. Дина, ехидно улыбаясь, спросила:

– И почему это за столько лет лошадиная шкура и кости не сгнили?

– Только такая тупица Гъяга, как ты, и могла задать подобный вопрос, – презрительно фыркнул Старина. – Как шляпа может сгнить, если в нее втиснуты души целого миллиона Пейли и все на стоячих местах? Туда не влезут даже микробы. Ко всему лошадиная шкура и кости до отказа забиты могуществом и славой всех Пейли, которые умерли до нашего сражения с Зеленым Юнцом, и всех тех, которые умерли после. Да шляпа просто бурлит энергией душ под крышкой Гъягской магии.

– Смотри лучше, чтобы мы все не взлетели вместе с ней на воздух! – заметила Гамми, посмеиваясь.

– Вот ты заполучил свою шляпу, и что ты теперь собираешься с ней делать? – поинтересовалась Дина.

– Не знаю. Надо будет посидеть за пивком и хорошенько все обдумать.

Дина вдруг визгливо рассмеялась:

– Бог мой, да ты думал об этой шляпе пятьдесят тысяч лет, а теперь, когда она в твоих руках, ты не знаешь, что с ней делать! Что ж, я скажу, что тебе с ней делать! Ты ведь далеко метишь, еще бы! Завоевать мир, очистить его от всех Ненастоящих, все хорошо! Ты глупец! Даже если твой рассказ действительно не бред сумасшедшего, то ты все равно опоздал! Ты одинок! Последний! Один против двух миллиардов! Не беспокойся, Мир, этот тряпичник Рамзес, этот трущобный Александр, этот Юлий Цезарь с помойки не собирается завоевывать тебя! Нет, он собирается нахлобучить свою шляпу – и вперед! Для чего?

Стать борцом и чтоб его показывали по телевизору, вот чего! Вот вам предел его слабоумных мечтаний – увидеть себя в афишах как Однорукого Неандертальца, Ужасного Обезьяночеловека. Вот вам кульминация пятидесяти тысяч лет, ха, ха, ха!

Остальные с опаской поглядывали на Старину, ожидая, что тот ударит Дину. Но вместо этого он извлек из клетки шляпу, надел ее и уселся за стол с квартой пива в руках.

– Кончай кудахтать, старая курица, – сказал он. – Не видишь, что ли, – я думаю.

На следующий день Пейли, несмотря на похмелье, был в хорошем настроении. Он болтал всю дорогу до западного квартала и только однажды остановил грузовичок, чтобы пройтись взад и вперед по улице и показать Дороти, что он не боится.

Затем, продолжая хвастаться, будто он может справиться со всем миром, он въехал в переулок и остановил грузовичок позади громадного, но в несколько запущенном состоянии особняка. Дороти с любопытством посмотрела на Пейли. Тот указал на густые заросли кустарника, который заполонил весь угол заднего двора.

– Кажется, будто и кролик не сможет пролезть туда, а? Но Старина знает то, чего не знают кролики. Давай за мной.

Неся с собой шляпу в клетке, он подошел к кустарнику, опустился на все три конечности и стал медленно продвигаться по невероятно узкому проходу. Дороти стояла, с сомнением глядя в сплетение ветвей, пока из его глубин не донеслось хриплое рычание:

– Струсила? Или попка слишком широкая, не дает пролезть?

– Как-нибудь попробую, – бодро отозвалась она. Вскоре она уже ползла на животе, а затем неожиданно увидела перед собой небольшую прогалину. На ней стоял Старина. Клетка была у его ног, а сам он смотрел на красную розу, которую держал в руке.

Она глубоко вдохнула:

– Розы! Пионы! Фиалки!

– А то как же, Дороти! – важно проговорил он, расправляя грудь. – Эдемский сад Пейли, его секретная оранжерея. Я обнаружил это местечко пару лет назад. Я тогда подыскивал себе уголок, где мог бы спрятаться от легавых, если б был в бегах от них. Да и вообще, хочется иногда просто побыть одному, сбежать от всех, даже от себя.

Я посадил здесь эти розовые кусты, и вот эти другие цветы тоже. Я то и дело прихожу сюда – проверяю их, опрыскиваю, подрезаю. А домой я никогда не ношу цветов, хоть мне и хотелось бы подарить их немного Дине. Но Дина-то не тупоголовая, поймет небось, что я их не из мусорного ведра вытащил. А я никак не хочу ей рассказывать об этом месте. И вообще никому.

Он впился в нее взглядом, словно пытался прочитать на ее лице каждое движение мысли, каждую подавляемую эмоцию.

– Ты единственная – кроме меня, конечно, – кто знает об этом месте. – Он протянул ей розу. – Держи. Это тебе.

– Спасибо вам. Вы оказываете мне честь. Правда. Я так счастлива, что вы показали мне это место.

– Правда счастлива? Мне очень хорошо от твоих слов. На самом деле. Просто невероятно, до чего хорошо.

– Он изумителен, этот уголок красоты. И... и...

– Я закончу за тебя. Ты никогда не подозревала, что самый уродливый человек в мире, обитатель свалки, человек, который даже вовсе и не человек или человеческое существо, а – я ненавижу это слово – неандерталец, способен оценить красоту розы. Верно? Что ж, я вырастил их, потому как люблю их.

Посмотри, Дороти. Посмотри на эту розу. Она круглая, но не как шар, а как сплющенная округлость.

– Овал.

– Ну да. И посмотри на лепестки: как они обнимают друг Друга, как устроены. Словно одно кольцо из красных башенок оберегает следующее кольцо из красных башенок. А вместе они оберегают золотую чашечку, драгоценный источник жизни, сокровище. А может, это золотистые волосы принцессы в замке. Может быть. И посмотри на ярко-зеленые листочки под розой. Красиво, а? Старый Дружище знал, что делал, когда творил такие розы. Да ведь он был художником.

Но он, наверное, мучился от похмелья, когда кроил меня, а? У него в тот день тряслись руки. И он скоро оставил это дело и даже не дал себе труда закончить как-то меня, зато отправился за угол дома, чтобы добыть немного шерсти с собаки, а та укусила его.

Глаза Дороти неожиданно наполнились слезами:

– Не надо так переживать. У вас есть красота, чуткость, самые искренние чувства, только они таятся под...

– Вот под этим? – сказал он, показывая пальцем на свое лицо. – Ну конечно. Забудь об этом. Посмотри лучше на эти зеленые бутоны на этих молоденьких розах. Хорошенькие, а? Такие свежие в своем юном дыхании распускающейся красоты. Они созданы похожими на невинные девичьи груди.

Он шагнул к ней и обнял ее за плечи своей единственной рукой.

– Дороти.

Она уперлась обеими руками ему в грудь и мягко, чтобы не обидеть его, попыталась отодвинуться.

– Пожалуйста, – прошептала она, – пожалуйста, не надо. После того, как вы показали мне, каким прекрасным вы можете быть в действительности.

– Что ты этим хочешь сказать? – спросил он, не отпуская ее. – Разве то, что мне хочется испытать с тобой, не так же прекрасно и красиво, как эта роза здесь? И если ты действительно жалеешь меня, у тебя должно возникнуть желание позволить своему телу сказать то, о чем думает твой разум. Как цветы, когда они открываются навстречу солнцу.

Она покачала головой:

– Нет. Так нельзя. Пожалуйста. Я чувствую себя ужасно, потому что не могу сказать «да». Не могу. Я... вы... между нами слишком большая раз...

– Ясно, что мы разные. Идем в разных направлениях, потом заворачиваем за угол и – бац! – сталкиваемся друг с другом, и вот мы обхватываем руками друг друга, чтобы не дать упасть.

Он притянул девушку к себе, и ее лицо оказалось прижатым к его груди.

– Смотри! – громыхнул он. – Вот так. Ну же, дыши глубоко. Не отворачивайся. Не надо принюхиваться. Прижмись ко мне, будто мы склеены и ничто не в силах оторвать нас друг от друга. Дыши глубоко. Я обнимаю тебя своей рукой, как эти деревья обнимают собой эти цветы. Я не мучаю тебя, я даю тебе жизнь и оберегаю тебя. Верно? Дыши глубоко.

– Пожалуйста, – всхлипнула она. – Не мучайте меня. Осторожно...

– Осторожно и есть. Я не обижу тебя. Ну разве совсем немного. Все хорошо, расслабься, не будь такой застывшей со мной, как камень. Все хорошо, расплавляйся, как масло. Я не принуждаю тебя, Дороти, помни это. Ты сама хочешь этого, верно?

– Не мучайте меня, – всхлипывала она. – Вы такой сильный, о Боже, такой сильный.

Два дня Дороти не появлялась в доме у Пейли. На третье утро она для храбрости хлебнула еще до завтрака две двойных порции «V. O. ». Приехав на свалку, она сообщила обеим женщинам, что все это время плохо себя чувствовала. Но что она вернулась, чтобы довести свои исследования до конца, раз уж они почти закончены, и что ее руководителям не терпится поскорее ознакомиться с ее отчетом.

Пейли молчал, хотя, увидев ее, даже не улыбнулся ей. Однако он все время украдкой поглядывал на нее, когда ему казалось, что та наблюдает за ним. И хотя он захватил с собой шляпу в клетке, он, как и прежде, потел и дрожал, когда пересекал улицы. Дороти сидела, глядя прямо перед собой и не реагируя на те немногие замечания, которые он высказывал вслух. В конце концов он шепотом выругался и, оставив всякие попытки продолжать работу как ни в чем не бывало, подъехал к потайному саду.

– Ну вот мы и здесь, – сказал он. – Адам и Ева возвращаются в Эдем.

Он вгляделся из-под нависших крутыми костистыми уступами бровей в небо.

– Нам бы лучше поторопиться залезть туда. Кажется, Старый Дружище встал сегодня не с той ноги. Собирается гроза.

– Я не пойду туда с вами, – возразила Дороти. – Ни сейчас, ни потом.

– Даже после того, что мы сделали, даже если ты сказала, что любишь меня, тебя все еще тошнит от меня? – спросил он. – Ты ведь в тот раз не вела себя так, будто тебя тошнит от Старины Урода.

– Я две ночи не могла глаз сомкнуть, – проговорила она невыразительным голосом. – Я тысячу раз задавала себе вопрос, почему я сделала это. И каждый раз я не находила ответа и говорила себе, что не знаю. Такое впечатление, будто в меня впрыгнуло что-то из вас и овладело мной. Я словно всех сил лишилась.

– Да уж, думаю, тебя не разбил паралич, – сказал Старина, кладя ей руку на колено. – А если ты лишилась сил, то это потому, что ты хотела быть бессильной.

– В разговорах нет смысла, – ответила она. – Больше такой возможности вы не получите. И уберите с меня свою руку. У меня от нее мурашки по коже бегут.

Он уронил руку.

– Ладно. Тогда к делу. Вернемся к сбору человеческих отбросов. Уедем отсюда! Забудь, что я говорил. Забудь и этот сад. Забудь тот секрет, про который я тебе рассказывал. Не говори никому. Обитатели свалки засмеют меня. Только представить себе: Старина Пейли, однорукий кандидат в психушку, изгнанник из древнего каменного века, выращивает пионы и розы! Ну и умора, а?

Дороти промолчала. Он тронул с места грузовичок. Въезжая в переулок, они увидели, что солнце прячется в тучи. Оно так и не выглянуло из них до конца дня, и до конца дня Старина и Дороти не разговаривали.

Разгрузившись у перекупщика, они ехали из города по Двадцать четвертому шоссе, и тут их остановил патрульный. Он вручил Пейли уведомление о штрафе за то, что у того не оказалось водительских прав, и приказал Пейли развернуться и следовать за ним в городской полицейский участок. Там Старине пришлось уплатить штраф в двадцать пять долларов. Которые он, ко всеобщему изумлению, спокойно вытащил из кармана.

Но бездельникам из полиции и зала суда наказание показалось, видно, недостаточным, и Пейли пришлось к тому же выносить их колкости. Очевидно, он не впервые посещал полицейский участок и был известен здесь как Кинг-Конг, Бродяга Ух, или просто Шимпанзе. Старину била дрожь. Был ли ее причиной подавляемый гнев или нервозность, Дороти сказать не могла. Но позднее, когда Дороти везла его домой, он дал волю кипевшей внутри ярости, чуть ли не до пены изо рта. К тому времени когда впереди показалась его лачуга, он кричал, что все его сбережения, которые он копил всю жизнь, пошли прахом и что все это подстроено Гъягой, чтобы уморить его с голоду.

И тут мотор грузовичка заглох. Чертыхаясь, Старина свирепым рывком открыл капот – да так, что сломался один ржавый шарнир. Рассвирепев от этого еще больше, он оторвал капот напрочь и забросил его в придорожную канаву. Не в силах найти причину поломки, он достал из ящика для инструментов молоток и принялся бить по бортам грузовичка.

– Я заставлю ее ехать, ехать, ехать! – кричал он. – А иначе она пожалеет! Заводись, потаскушка, урчи, жри бензин, прочисти свое проклятое брюхо и жри бензин, но только заводись, заводись, заводись! Иначе твой бывший любовник, Старина, продаст тебя в утиль, клянусь!

Не устрашась угроз, Фордиана даже не дрогнула.

В конце концов Пейли и Дороти пришлось оставить грузовичок у канавы и идти домой пешком. Когда они пересекали шоссе с очень интенсивным движением, чтобы попасть на свалку, Пейли чуть не сбила машина. Он был вынужден отпрыгнуть, чтобы не попасть под колеса.

Пейли погрозил кулаком вслед мчавшемуся с огромной скоростью автомобилю.

– Я знаю, что ты охотишься за мной! – выкрикнул он. – Но у тебя ничего не выйдет! Ты пытался пятьдесят тысяч лет, а воз и ныне там! Мы еще поборемся!

В то же мгновение черные, распухшие, словно мешки, тучи у них над головой прорвались. Они промокли с ног до головы, не успев пройти и четырех шагов. Оглушительно рявкнул гром и сверкнула молния, ударившая в землю где-то на другом конце свалки.

Старина зарычал от страха, но видя, что остался цел и невредим, поднял кулак к небу.

– Ладно, ладно, значит, и ты на меня! Все понятно. Ладно, ладно!

Оставляя за собой лужицы воды, оба вошли в лачугу, где он тут же открыл кварту пива и принялся жадно пить. Дина завела Дороти за занавеску и дала ей полотенце вытереться и один из своих белых махровых халатов, чтобы та переоделась. К тому времени как Дороти вышла из-за занавески, Старина приступал к третьей кварте. Он выговаривал Дине за то, что та не поджарила как надо рыбу, а когда Дина резко ему ответила, принялся отчитывать ее за каждую провинность – большую и маленькую, настоящую и воображаемую, – какая только приходила ему на ум. Минут через пятнадцать он уже приколачивал гвоздями лицом к стене портрет Дининой матери. А сама Дина тихо всхлипывала за плитой и осторожно поглаживала те места, куда он ударил ее. Гамми возмутилась, и Пейли выгнал ее под дождь.

Дороти тотчас натянула на себя мокрую одежду и заявила, что уходит. Она пройдет милю до города, а там сядет на автобус.

Старина огрызнулся:

– Проваливай! Ты для нас слишком чванлива, во всяком случае. Мы с тобой разной породы, так что и дело с концом.

– Не уходи, – взмолилась Дина. – Только ты его и можешь сдержать, а без тебя он совсем распояшется.

– Извините, – сказала Дороти. – Мне следовало еще этим утром уехать домой.

– Да уж конечно, следовало, – зарычал он. А потом он вдруг расплакался. Его выпяченные губы дрожали, словно крылья птицы, а лицо подергивалось, как у горгульи^[45].

– Убирайся, пока я не потерял над собой власть и не вышвырнул тебя, – произнес он, задыхаясь от рыданий.

Дороти, с выражением жалости на лице, тихо закрыла за собой дверь.

Следующий день был воскресеньем. Утром ей позвонила мать и сообщила, что приезжает из Уокигана навестить ее. Не смогла бы она взять выходной в понедельник?

Дороти ответила, что может, и затем, вздыхая, позвонила своему научному руководителю. Она сказала тому, что собрала наконец всю информацию, необходимую для отчета о Пейли, и что она начинает печатать его.

Поздно вечером в понедельник она, проводив мать на поезд, решила нанести дому Пейли прощальный визит. Она бы не смогла вытерпеть еще одну бессонную ночь, заполненную борьбой между желанием снова и снова вскакивать с кровати, чтобы дочиста отмыться, и душевной болью от предстоящей утром встречи лицом к лицу со Стариной и обеими женщинами. Она чувствовала, что если попрощается с семьей Пейли, то сможет попрощаться заодно с теми переживаниями. И если даже не сразу, то по крайней мере время перемелет их гораздо быстрее.

Когда она вышла из здания железнодорожной станции, небо над головой было ясным и сверкало звездами. Но когда она подъехала к свалке, западный ветер нагнал туч, и на город обрушился ослепляющий ливень с ураганом, затопляя все вокруг. Переезжая мостик, она увидела в свете фар, что бывший ручеек Кикапу Крик за два дня ливней превратился в небольшую речушку. Ее мутный, пенящийся поток с ревом устремлялся, минуя свалку, к реке Иллинойс, что протекала в полумиле отсюда.

Уровень воды настолько поднялся, что она плескалась уже на крылечках лачуг. Рядом с лачугами стояли грузовики и прочие ветхие машины, доверху набитые домашним скарбом, а их владельцы были готовы отбыть по первому же сигналу.

Отъехав немного от дороги, Дороти заглушила мотор. Ехать дальше было рискованно, так как машина могла застрять в топкой грязи. Когда она добралась наконец до лачуги Пейли, ее ноги до икр были вымазаны вонючей грязью. К тому времени уже наступила ночь и стало совсем темно.