Текст книги "Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Доктору Гудбоди надо полностью сохранить здоровье! Он единственный, кто обладает гением, необходимым для операции на мозге нашего великого лидера – доктора Индерхауса!^[36]

По коже Гудбоди побежали мурашки, ему показалось, что сейчас он потеряет сознание.

– Зо, токтор Интерхаус имейт глубокий опухоль дер каниуса и речефых центрофф теятельности ф его гениальный мозг. Унд только Гудбоди есть имейт гений, штоб резать? Майн Готт, как мошем мы ему доверяйт?!

– Будем стоять у него за спиной, – ответил доктор Ляйбфремд, – готовые при первом же ложном движении парализовать его нервную систему.

Гудбоди презрительно усмехнулся, словно исправляя ошибку первокурсника:

– Зачем мне браться за это, если потом вы все равно сделаете мне лоботомию? Причем без наркоза!

– О нет! – вскричал доктор Ляйбфремд. – Невзирая на все ваши преступления, мы, если вы успешно прооперируете доктора Индерхауса, оставим вам жизнь! Конечно, вам придется провести ее остаток в заключении в санатории Гроссфляйша, где (надо ли вам напоминать? ) все пациенты живут как короли! Да куда там королям – как врачи Беверли-Хиллз!

– И вы позволите мне остаться в живых?

– Та, фы умрете сфоей смертью! Ни один фрач к фам не есть прикасайся! – горячо заверил его Гроссфляйш. – К тому ше фам бутет сделана скитка, как профессионалу. Тесять процентофф от фаш счет!

– Спасибо, – смиренно произнес Гудбоди. Но на самом деле он уже искал пути побега. Мир должен узнать ужасную правду.

В день великой операции анатомический театр был заполнен врачами, съехавшимися со всех концов света. На карте стояла жизнь их обожаемого лидера – доктора Индерхауса, и спасти его мог только уличенный и приговоренный преступник; этот Иуда, Бенедикт Арнольд, Мадд, Квислинг среди медиков!

Ввезли пациента с обритой головой. Он приветственно помахал рукой, и зал взорвался ответными аплодисментами. При виде столь бурного, граничащего с благоговением, проявления любви и уважения по его щекам покатились слезы. Но тут он увидел, что к нему приближается хирург, и в ту же секунду выражение благостности доктора Хайда на его лице сменилось на злобную гримасу Джекила.

Гудбоди надел маску и натянул перчатки. Гроссфляйш занес над ним скальпель, а другой врач, похожий на доктора Кизи после тяжелой ночи, проведенной со старшей медсестрой, нацелился на него лазером.

– Подайте назад – мне нужно место! – спокойно отстранил их Гудбоди. Он был холоден как лед и спокоен как поверхность аквариума с золотыми рыбками. Лишь его длинные чувствительные пальцы (он мог бы стать прекрасным пианистом, если бы выбрал в жизни не ту дорогу) чуть трепетали: словно змеи, почувствовавшие запах крови. Наступила гробовая тишина. Несмотря на то что аудитория ненавидела его как человека, презирала и испытывала к нему такое глубокое отвращение, что жаждала утопить его в плевках (без стерилизации! ), они не могли сдержать преклонения перед ним как перед хирургом.

И пробил час. Скальпель взлетел и рассек кожу. Скальп был откинут. Зажужжали сверла, зажикали пилы. Верхушка черепа была поднята. Острейшие лезвия погрузились в серую подрагивающую массу.

– Ах! – невольно вырвалось у доктора Гроссфляйша, когда он увидел обнаженные лобные доли. – Майн Готт! Какой красафчик!

Затем раздалось единодушное «Ах! »: Гудбоди продемонстрировал аудитории большую медузообразную опухоль. Невзирая на презрение к отщепенцу, доктора в течение десяти минут аплодировали ему стоя.

А он, внимая аплодисментам, с грустью думал о том, что его величайший триумф, апекс его карьеры, был в то же время его страшнейшим крушением, его надиром. А затем пациента вывезли на каталке, а хирурга скрутили, связали и спеленали.

И доктора Гроссфляйш и Юберпрайс^[37] (известный проктолог, автор классического исследования «Отравил ли доктор Ватсон трех своих жен? »), обаятельно ощерившись в дьявольски холодной с откровенно садистским предвкушением удовольствия улыбке доктора Мабузе^[38], приблизились к операционному столу.

Аудитория подалась вперед: все как один предвкушали редкое зрелище – ведь и хирургам, и оперируемому будет гораздо удобнее без анестезии: врач сможет определять реакции пациента намного быстрее и точнее, нежели когда чувства последнего одурманены.

– Доктор Икс, я полагаю? – спросил Гудбоди, когда пришел в себя.

– Что? – удивилась сиделка миссис Фелл.

– Так, ночной кошмар. Мне снилось, что мне отпилили руки и ноги. О!..

– Вы скоро к этому привыкнете, – успокоила его сиделка. – Когда вам что-нибудь понадобится, нажимайте носом вот эту кнопку. И не стесняйтесь: доктор Гроссфляйш сказал, что вашими руками и ногами теперь буду я. То есть я имею в виду...

– Так, значит, я не просто теперь обрубок, а еще и обрубок сумасшедший, – перебил он, – Я уверен, что у меня в диагнозе стоит какая-нибудь ужасная неизлечимая мания. Ведь так?

– Так, – ответила миссис Фелл. – Но только кто знает, что на самом деле является сумасшествием! Бредятина одного становится религией другого. То есть кому – шизофрения, а кому – маниакально-депрессивный психоз. Короче, вы поняли, о чем я!

Рассказывать ей о себе не имело никакого смысла. И все же он это сделал.

– Только, пожалуйста, не отмахивайтесь сразу от того, что я вам сейчас расскажу, как от обычного бреда сумасшедшего! Подумайте об этом хорошенько на досуге: присмотритесь к окружающему вас миру. Вы увидите: все, что я расскажу, имеет смысл. Пусть и странный, шиворот-навыворот, но имеет.

У нее было одно преимущество: она была сиделкой. А все сиделки прямо с момента поступления на работу тихо ненавидят докторов и потому всегда готовы поверить в самое худшее, что о тех будет сказано.

– Каждый врач дает клятву Гиппократа. Но, прежде чем принести ее публично, он дает в самом узком кругу клятву высшего порядка, более древнюю, чем клятва Гиппократа, который умер приблизительно в 377 году до Рождества Христова.

Вполне возможно, что самый первый знахарь-шаман каменного века потребовал этой клятвы от второго шамана. Кто знает? Но есть письменные свидетельства (которые вам никогда не увидеть), что первый врач цивилизованного мира, первый врач древнейшего из городов-государств – Шумерского царства, которое предшествовало даже Древнему Египту, – уже требовал этой клятвы от следующего.

Так вот, «Шумерская клятва» – прочистите мне, пожалуйста нос, дорогуша, если это вас не затруднит, – гласит, что врач никогда и ни при каких обстоятельствах не скажет ни слова о том, что касается истинных занятий врачей и истинной причины всех болезней...

Миссис Фелл попыталась несколько раз его перебить и наконец не выдержала:

– Доктор Гудбоди! Вы что, всерьез пытаетесь мне доказать, будто болезни – дело рук самих врачей? Что доктора сами их придумывают и распространяют? И что если бы не было докторов, мы все были бы стопроцентно здоровыми? Что они ловят и используют дилетантов, заражая их, а затем вылечивая, только ради своей карьеры, и делают на этом деньги, гася при этом все подозрения своими... своими... Но это же ужасная чушь!

По его носу потекла капля пота, но он не обратил на нее внимания.

– Да, миссис Фелл, и все же это правда! Но иногда (впрочем, бывает это довольно редко) бремя массового убийцы становится слишком тяжким для врача, и тот ломается. Тогда он пытается рассказать правду. С этой минуты он становится изгоем; его отлавливают, как зверя; его собственные коллеги объявляют его сумасшедшим; он умирает во время операции или же заразившись неизлечимой болезнью; или просто исчезает с концами.

– И почему ж тогда вас не убили?

– Скажу! Я спас нашего прославленного лидера – Великого Всеми Превозносимого Сверхгениального Шумера. Они обещали мне жизнь (а мы никогда не лжем друг другу – только пациентам). Но они должны были быть уверены, что я не смогу сбежать. А язык мне не отрезали только потому, что они садисты: болтай сколько хочешь, все равно – кто поверит пациенту из дурки? Да, миссис Фелл, и не надо смотреть на меня с таким ужасом. Бред психа из желтого дома! Я ведь сдвинутый? Ну правда?! Вы только в это и поверили?

Она погладила его по голове:

– Ладно, ладно. Я верю вам. Посмотрим, что можно сделать. Вот только...

– Что?

– Мой муж тоже врач, и когда я на секунду себе представила, что он состоит в секретной организации...

– Не рассказывайте ему! – закричал Гудбоди – Ни слова ни одному врачу! Вы что, хотите заиметь рак или слечь с коронарным тромбофлебитом? А то и поймать какую-нибудь новую, с иголочки, мозговую инфекцию? Они ведь, чтоб не умереть от скуки, постоянно что-то изобретают!

Но все было без толку. Миссис Фелл соглашалась с ним только для того, чтобы его успокоить.

В ту же ночь его отвезли в подземелье очень древнего дома, где пылали факелы и старые каменные стены сочились сыростью; где рокотали маленькие барабанчики и пронзительно ревели козьи рога; где одетые в алые мантии врачи с разрисованными лицами и с черными перьями на головах грохотали погремушками из тыквы; где усилитель транслировал Шумерскую клятву выпускникам 1970 года. И каждого нового инициируемого подводили к нему. Для того чтобы каждый осознал, что с ним будет, если он предаст свою профессию.

НЕ ОТМЫВАЙТЕ КАРАТЫ

Don’t Wash the Carats

Copyright © 1968 by Philip Jose Farmer

Нож рассек кожу, пила вгрызлась в кость, и полетела серая пыль. Затем к темени приложили вантуз (хирург был экономным человеком) и – плоп! – со звуком пробки, вылетающей из бутылки, выпиленный из черепа сектор отскочил. Доктор ван Месгеглюк в марлевой повязке направил внутрь черепной коробки лучик света и вдруг заорал не своим голосом:

– Клянусь Гиппократом! А также Асклепием и братьями Майо!

Вместо ожидаемой опухоли мозга в сером веществе засел большой алмаз.

Ассистент хирурга Байншнайдер^[39] и все медсестры столпились вокруг, по очереди заглядывая в дыру.

– Потрясающе! – восхитился ван Месгеглюк. – Алмаз уже обработан!

– Выглядит как бриллиант, ограненный «розочкой». Весом, на глазок, приблизительно 127, 1 карата, – добавил Байншнайдер (у него был свояк, занимавшийся ювелирным делом). Он пошуровал внутри черепа светозондом – замерцали искры, запрыгали тени. – Но он наполовину погружен. Может статься, что снизу он и не бриллиант вовсе. Но даже если и так...

– Пациент женат? – поинтересовалась сестра Люстиг^[40].

Ван Месгеглюк свирепо выкатил на нее глаза:

– Вы вообще способны думать о чем-нибудь, кроме замужества?

– А что мне делать, если все только об этом и напоминает? – томно пролепетала она и с такой игривостью вильнула бедром, что чуть его не вывихнула.

– И что, должны ли мы изъять... это? – осторожно спросил Байншнайдер.

– Это определенно злокачественное новообразование, следовательно, мы обязаны его оперировать!

Ван Месгеглюк вывернулся с таким мастерством, блеском и изяществом, что вызвал у медсестер возгласы воодушевления и бурные аплодисменты. Даже Байншнайдер выкрикнул «браво! » (причем без малейшей зависти). Хирург запустил щипцы внутрь и... тут же их выдернул: в черепе загромыхало, и из отверстия вылетела молния. Затем послышались отдаляющиеся раскаты грома и треск разрядов.

– Кажется, дождь собирается, – заметил Байншнайдер. – Или гроза. У меня свояк – метеоролог.

– Нет, это только зарницы, – успокоил его ван Месгеглюк.

– Это с громом-то? – засомневался ассистент. Он с вожделением посмотрел на алмаз, живо представив себе, на что готова была бы его жена ради такого подарка. Рот сразу наполнился слюной, а уши похолодели. Вот только кому принадлежит эта драгоценность? Пациенту? Но ведь нет закона о правах на «внутреннюю недвижимость»! Так что, сдавать его теперь в бюро находок? Или государству, как найденный клад, чтобы получить положенное вознаграждение? Или, может, сразу – налоговому инспектору?

– С научной точки зрения, такого просто не бывает. Уникум какой-то! – наконец сказал он. – А что там говорится в калифорнийском законодательстве о подобных находках и правах нашедшего?

– А вы что, хотите застолбить участок?! – зарычал ван Месгеглюк. – Господи! Это же вам человек, а не какой-то кусок ландшафта!

Из отверстия с треском вырвалось еще несколько иссиня-белых разрядов, и за ними последовал рокот – словно огромный шар прокатился по кегельбану.

– Говорил я вам, что это не зарницы, – укоризненно сказал ван Месгеглюк.

Байншнайдер вежливо промолчал.

– Теперь понятно, почему перегорел электроэнцефалограф, когда мы диагностировали этого жмурика, – продолжал главный хирург. – Там наверняка было несколько тысяч вольт. А может, и – сотен тысяч. Странно, как я не заметил у него повышения температуры! Но кому могло прийти в голову, что мозг может накалиться до такой степени!

– А вы лаборантку уволили! – ехидно вставил ассистент. – Как видите, машина сгорела не по ее вине!

– И на следующий же день она выбросилась из окна, – вздохнула сестра Люстиг. – Я рыдала на ее похоронах, как испорченный водопроводный кран. Даже с горя чуть было не выскочила замуж за могильщика. – И она снова крутанула бедрами.

– У нее были переломаны практически все кости, и в то же время – ни одного внешнего повреждения! – с наслаждением погрузился в воспоминания ван Месгеглюк. – Уникальный случай. Просто феномен какой-то!

– Она была человеком, а не «каким-то феноменом»! – ввернул Байншнайдер.

– Да, человеком, но абсолютно феноменальным, – отпарировал главный хирург. – Уж поверьте мне, это – по моей части. Ей было тридцать три года, но родилась она сразу в десятилетнем возрасте.

– A-а, жертва опытов с выращиванием плода в искусственной матке! – вспомнил Байншнайдер. – Туда еще попала пыль (что само по себе плохо), а потом оказалось, что пыль эта была еще и радиоактивной. Ох уж мне эти искусственные способы!

– Да уж, – согласился хирург. – Бедняжке хватило пыли, чтобы сделаться окончательно ненормальной. Как вы знаете, я производил ее вскрытие. Мне было больно от одной мысли, что придется рассечь эту прекрасную кожу! Она была, как каррарский мрамор. И скальпель сломался, когда я попытался сделать первый надрез. Тогда я сгоряча чуть было не вызвал из Италии специалиста с алмазным зубилом, но администрация взвыла от цены на его услуги, и Голубой Крест наотрез отказался платить.

– Так, может, алмаз – ее рук дело? – предположила сестра Люстиг. – Откуда-то же должно было взяться это высокое напряжение!

– А я все удивлялся, откуда здесь вечно несет радиацией! – пробормотал ван Месгеглюк. – Держите свои замечания при себе, мисс Люстиг. Пусть за вас думают ваши начальники.

Он вперился в дыру в черепе. Где-то там, на горизонте, между сводом черепной коробки и полем головного мозга, мерцали огоньки.

– Может быть, нам придется вызвать геолога. Байншнайдер, вы что-нибудь понимаете в электронике?

– У меня свояк недавно открыл магазин радио– и телеаппаратуры.

– Отлично. Вытяните из него для начала ступенчатый трансформатор. Я не хочу, чтобы сгорела еще одна машина.

– А как пока быть с электроэнцефалографом? Я же не достану трансформатор в пять минут. Свояк живет аккурат на другом конце города, к тому же он загнет двойную цену, если ему придется открывать магазин так поздно.

– Да заплатим... Заплатим! – перебил его главный хирург. – А пока заземлите его. Вот так! Мы должны извлечь это новообразование как можно скорее, прежде чем оно доконает пациента. А научным обоснованием этого факта займемся позже.

Он натянул еще одну пару перчаток. А поверх них – еще одну.

– Как вы думаете, а он еще один сможет вырастить? – прощебетала сестра Люстиг. – Очень даже приятный мужчина. Я имею в виду – симпатичный.

– А черт его знает! Я только врач, – вздохнул ван Месгеглюк, – а не Господь Бог!

– Бога нет! – прошипел Байншнайдер (никогда не забывавший о том, что он ортодоксальный атеист), пропихивая в дыру заземляющий контакт. Сперва заискрило, но потом ван Месгеглюк запустил щипцы и достал алмаз. Сестра Люстиг тут же бросилась отмывать его под краном.

– Давайте звоните свояку! – сказал ван Месгеглюк. – Я имею в виду – ювелиру.

– Да он же в Амстердаме! Я, конечно, могу ему позвонить, но он захочет войти в долю. Вы ж понимаете...

– Но он же не ученый. У него даже нет степени! – возопил главный хирург. – Давайте звоните скорее! Кстати, а он разбирается в тонкостях легальности подобных операций?

– И очень даже неплохо. Но не думаю, чтобы он приехал. Ювелирное дело для него – только прикрытие. Хлеб свой насущный он добывает контрабандой драже «ЛСД в шоколаде».

– А это этично?

– Но ведь шоколад-то датский, причем самого высокого качества! – строго сказал Байншнайдер.

– Простите. Думаю, дыру мы перекроем пластиковым окошком. Нам нужно иметь возможность наблюдения за любым последующим новообразованием и за особенностями его роста.

– Так вы считаете, что причина – психоз?

– В этом мире возможно все. Даже секс – и тот может надоесть: спросите хоть, мисс Люстиг.

Пациент открыл глаза и сказал:

– Я видел сон. Этот грязный старикашка с длиннющей белой бородой...

– Психический архетип, – прокомментировал ван Месгеглюк, – символ здравого смысла нашего подсознания. Это знак...

– ... его звали Платон. Незаконнорожденный сын Сократа. Он вывалился на меня из пещеры, в глубине которой мерцал яркий люминесцентный свет, держа заскорузлыми пальцами с обломанными и грязными ногтями огромный бриллиант, и вдруг как заорет: «Идеал Материального! Конденсат Вселенной! Углерод, черт возьми! Эврика! Я богат! Теперь я все Афины куплю с потрохами! Я буду вкладывать деньги в доходные дома! Куплю все Средиземное море! Телеграф построю! »

И еще он орал: «Не сношайте мне мозги! Это все мое! »

– А вы не могли бы постараться увидеть сон еще и о царе Мидасе? – вкрадчиво осведомился ван Месгеглюк.

Сестра Люстиг взвизгнула: в ее руках был всего лишь комок мокрой серой плоти.

– Вода снова превратила его в опухоль...

– Байншнайдер, отмените звонок в Амстердам.

– А может, у него будет рецидив? – робко предположил ассистент.

– Нахал! Наша помолвка расторгнута! – разъяренной фурией взвилась мисс Люстиг. – На-все-гда!

– Сомневаюсь, что вы любили именно меня, – ответил пациент, – кто бы вы там ни были. Но в любом случае я рад, что вы передумали: хотя моя последняя жена и бросила меня, но официально мы все же не разведены. Мне и так хватает неприятностей, чтобы к ним прибавлять ещё и обвинения в двоеженстве.

Она удрала в неизвестном направлении вместе с моим хирургом, сразу после того как он прооперировал мне геморрой. И я так никогда и не узнаю почему...

ВОТ ТОЛЬКО КТО СПОРТАЧИТ ДЕРЕВО?

Only Who Can Make A Tree

Copyright © 1973 by Philip Jose Farmer

– Вы должны признать, что лаборатория «Наавось» решила проблему смога – сказал, ковыряя носком пол так, словно пытаясь вырыть в нем яму, доктор Керлс, низенький и очень толстый химик средних лет, обладавший загривком матерого хряка и визгливым голосом.

– Смог, шмог, – ответил доктор ван Скант и энергично высморкался, словно нос его был забит оксидом азота. – А как вы думаете, ваши несколько триллионов мотыльков сами по себе не являются экологической проблемой? Да Боже ж мой! Их теперь убирают бульдозерами! Я лично по дороге сюда дважды останавливался, потому что эта гадость набивалась в выхлопную трубу! Дважды! Да Боже ж мой!

Керл с ухмылкой кивнул и потер руки:

– Несмотря на провал, успех эксперимента очевиден – этого вы не можете не признать.

Федеральный инспектор по науке не ответил и стал разглядывать огромную лабораторию, в которой они находились. Вокруг бурлили, булькали и свистели многочисленные колбы и реторты. Разноцветные жидкости струились во всех направлениях по прозрачным пластиковым и стеклянным трубкам. Контрольная панель, мигая лампочками, пищала и свистела. Самописцы стрекотали. Генератор метал горячие искры, словно разогревающийся перед матчем робот-бейсболист.

Двое в белых халатах что-то размешивали в колбе, из которой поднимались холодные, дьявольски вонючие клубы дыма самого зловещего вида.

– А где, черт возьми, стол? – прорычал ван Скант, огромный мужчина с солидным брюшком и пышными светлыми усами, из-под которых торчала неизменная толстая зеленая сигара. Все, что он говорил, звучало поверх или сквозь нее.

– Какой еще стол? – пропищал, съежившись от страха, доктор Керлс.

– Стол, на котором под простыней лежит монстр, ожидая финального электрошока, пробуждающего к жизни, простофиля!

– А, так вы пошутили... – нервно заулыбался Керлс. – Впечатляет, правда?

– Должно впечатлять, – пророкотал ван Скант. – Вы же и включили все это только для того, чтобы произвести на меня впечатление.

Керлс беспомощно оглянулся по сторонам.

Доктор Лоренцо, заморыш, чья огромная лысина компенсировалась на затылке пышной эйнштейновской гривой, улыбнулся ван Сканту и помахал ему рукой.

Доктор Моуг, низкорослый угрюмец, тоже выдавил из себя кислую улыбку, больше похожую на гримасу.

– Все шутите, – выдавил Керлс и оттанцевал назад, выщелкивая пальцами мелодию увертюры из «Пиратов из Пензаса».

– В этом бардаке есть что-нибудь еще, кроме психов? – осведомился ван Скант.

– В лаборатории «Наавось» все только самого высшего качества, – отрапортовал Керлс.

Ван Скант замер на полуслове, уставившись на доктора Лоренцо, в этот момент заливавшего содержимое большой мензурки в резиновый сапог. Затем доктор Моуг, зажав голенище, основательно его потряс.

– Они испытывают новый тип вулканизации, – поспешно объявил Керлс.

Моуг установил сапог на полу, и они с Лоренцо отступили на несколько шагов.

Сапог закачался, словно моряк после трехдневной пьянки, и грозно заурчал. Затем он, словно кенгуру, скакнул в проход между столами, врезался в стену, отскочил от нее и, не долетев до пола, взорвался.

Брызги коричневой жидкости разлетелись по всей лаборатории. Лоренцо и Моуг попытались поймать их ртами.

– Кофе! – загромыхал ван Скант. – Вы варили кофе! В рабочее время!

– Так вот это что! – удивился Керлс, облизываясь. – Недурно. Обычно у них получается хуже. На самом деле они пытались сделать быстрорастворимый цемент. Кха-кха.

– Я закрываю вашу контору! – пророкотал ван Скант, вытирая носовым платком с лица кофе. – Срезаю все федеральные фонды! Вы же работаете на госзаказ по борьбе с экологическим загрязнением!

– Правильно, дорогой мой ван Скант, – подхватил скорбнолицый Моуг. – Но у нас сейчас обеденный перерыв, и мы не должны отчитываться, чем занимаемся в это время. – И через плечо бросил Керлсу: – Быстро убери здесь!

– Почему я?! – возмутился тот. – Это вы с Лоренцо тут насвинячили!

Моуг показал ему знак мира из двух пальцев, затем ткнул им Керлса в глаза, треснул его кулаком по макушке, стукнул в живот и, когда тот согнулся, добавил «замком» по затылку.

– Не перечь ассистенту генерального директора!

Керлс, пошатываясь, выпрямился. Доктор ван Скант выпучил глаза от удивления.

– У нас здесь нет проблем с дисциплиной, – объяснил Моуг. – Мы придерживаемся жесткого курса.

Ван Скант обернулся к Моугу, но снова замер, увидев что Керлс, утихомиривает боль испытанным средством из фляжки, хранившейся в заднем кармане.

– Вдохновение можно черпать отовсюду, – объяснил Моуг, заметив выражение лица ван Сканта. – Доктор Керлс частенько черпает его из своего, как он называет, «источника мудрости», ха-ха-ха!

– Я желаю немедленно видеть доктора Легценбрайнс, – рыкнул ван Скант.

– Она только что пришла. Правда, она супер? Я влюблен в нее по уши, – вздохнул Моуг, – как и два моих слабоумных коллеги. Но она слишком предана науке, чтобы выходить замуж.

– А это еще кто? – спросил ван Скант, указывая на переваливающуюся как утка по лаборатории мощную прыщавую девицу в белом халате.

– Это ее сумасшедшая доченька.

– Вы хотите сказать, что у нее буйный нрав?

– Балда, – ответил Моуг и тут же спохватился: – Я не вас имел в виду, доктор. Это она, полная идиотка, с совершенно съехавшей крышей. Но зато какие идеи она подает – блеск! Кстати, мотыльки – это тоже ее открытие.

– Оно и видно, – буркнул ван Скант.

Засовывая платок в карман, он вдруг почувствовал, как там что-то трепыхается, и вытащил большого белого мотылька с ковшеподобным ртом, которого тут же с отвращением отбросил. Тот беспечно запорхал по лаборатории. Но, пролетая над колбой, в которой бурлила темно-красная жидкость, он замер, словно его хватил удар, и рухнул в нее камнем, мгновенно растворившись без остатка.

Красная жидкость стала бледно-желтой.

Доктор Лоренцо завизжал (очевидно, от восторга) и жестами позвал коллег и толстую девушку к колбе. Доктор Керлс в этот момент пригонял десятифутовую стеклянную трубку к какому-то полусмонтированному устройству. На визг Лоренцо он резко обернулся, и конец трубки, соскользнув, врезал Моугу по затылку. Звон удара разнесся по всей лаборатории.

Керлс выронил трубку и, пока Моуг пытался подняться, нырнул под стол и присоединился к Лоренцо.

Моуг, потирая затылок, встал и, шатаясь, побрел к коллегам.

Ван Скант шагнул вперед, выставив брюхо с такой важностью, словно там лежала почта для Президента, и осведомился:

– И что же тут такого интересного?

Глаза Моуга, до сих пор тусклые и бесцветные, теперь сверкали: он с подозрением разглядывал Керлса, который, хихикая и потирая руки, упорно не отводил взгляда от колбы.

– Вы хотите знать, как я это могу объяснить? Да, мотылек, совершенно очевидно, содержал в себе недостающий элемент, или элементы, или комбинацию из них. Мы долгое время наблюдали...

– В рабочее время?!

– Во время обеденных перерывов, – вставил Лоренцо.

– Думаю, лучше теперь будет использовать самих мотыльков, чем возиться с их исследованием, чтобы установить состав, необходимый для осуществления реакции, – захихикал Керлс.

– С этим проблем не будет, – сказал Лоренцо. – Можно прямо сейчас послать на улицу сторожа с ведром и полотенцем.

– Что в колбе? – побагровев прорычал ван Скант.

– Универсальный растворитель, – гордо улыбнулся Моуг.

Ван Скант с трудом справился с дыханием и ткнул пальцем в колбу:

– Универсальный?! А как же колба?!

– Реакция требует некоторого времени, – объяснил Керлс и, щелкнув пальцами, взглянул на часы, надетые поверх резиновой перчатки. – Сейчас 12. 32. На деле...

Колба исчезла, и желтая жидкость расплескалась по слюдяному покрытию стола.

Часть стола, включая одну из ножек, тоже исчезла.

В полу появилась дыра, и сквозь нее донесся вопль с нижнего этажа. А затем, откуда-то совсем снизу – шипение поврежденных труб парового отопления. Шипение перешло в бульканье. Потом раздался плеск.

– Пошло вниз, как по маслу, – просиял доктор Моуг.

Цвет лица ван Сканта из красного стал серым.

– Мой Бог! – завопил он, когда снова обрел дыхание. —

Он же так дойдет до центра Земли!

Доктор Моуг закрыл лицо руками и запричитал:

– Вы, ничтожества! Вам нужно было приготовить меньшую порцию! Я же говорил!

Керлс стоял от него справа, а Лоренцо слева. Их кулаки одновременно взметнулись, и через секунду оба сидели на полу, потирая челюсти.

– Как глубоко эта дрянь действительно может проникнуть?! – рявкнул ван Скант.

– Что? – встрепенулся Моуг. Он почесал в затылке и, растерянно мигая, сообщил: – Ах да! Растворитель испаряется в течение часа-полутора, так что с этим проблемы не будет.

Низкий рокочущий звук потряс все здание, и из дыры в полу фонтаном ударила черная жидкость.

Много позже, после бесчисленных судебных процессов, было наконец официально установлено, что нефтяная скважина является собственностью федерального правительства. Несколько дней после завершения тяжбы прошли спокойно. Но в будущем еще было довольно времени, чтобы наверстать упущенное.

Ван Скант в своем рапорте утверждал, что, с того момента когда он услышал грохот, он почти ничего не помнит. Он предполагает, что именно доктор Керлс схватил длиннющую пластиковую трубку, чтобы заткнуть дыру в полу. Он полагает (хотя и не может в этом поклясться), что доктор Керлс, неловко развернувшись, съездил его этой трубкой по лбу. Для официальных органов это свидетельство стоило немногого, поэтому суд над служащими лаборатории «Наавось» и ее директором – ослепительно красивой юной ученой доктором Легценбрайнс, – так и не состоялся.

К тому времени когда «наавосьники» переехали в новое здание, нефтяная скважина была перекрыта, а Южная Калифорния полностью очищена от их мотыльков. Доктор Моуг в одном из интервью признался:

– ... откуда нам с коллегами было знать, что один из атмосферных токсинов, который поглощали специально для этого выведенные мотыльки, окажется стимулянтом их сексуального потенциала и их плодовитость выйдет за всякие рамки? О, пожалуйста, не публикуйте последней фразы.

Затем доктор Моуг сообщил, что в лаборатории «Наавось» уже выращивается поколение летучих мышей-мутантов, которые будут способны очистить воздух практически до полного вакуума. Также ведется работа над мутацией козлов, способных поедать все производственные отходы на поверхности Земли, и акул, которые будут поглощать их в морских пространствах.

В тот день доктор Легценбрайнс уединилась со своей дочерью в кабинете.

– Мне нужен мужчина, – захныкала Дездемона.

– А кому не нужен? – ответила мать.

Дездемона выдула изо рта большой пузырь жвачки и скосила глаза, чтобы рассмотреть его радужные переливы. Мать насторожилась: не собирается ли Дездемона разродиться новой гениальной идеей?

Огромный пузырь втянулся в широкий рот.

– Тебе нужен мужчина? – удивилась Дездемона. – Тебе? Самой красивой в мире женщине?!

– Вот это-то всех и отпугивает, – вздохнула доктор Легценбрайнс. – А те, кого не отпугивает, как правило – козлы с низким IQ, которые меня не интересуют. Так что я не в лучшем положении, чем ты. Забавно?

– Керлс, Лоренцо и Моуг готовы жениться на тебе в любую секунду, а у них как-никак докторская степень! – пуская слюни, заявила дочь.

– Все они не выше пяти футов, а во мне – шесть и два дюйма. К тому же я не уверена, что они не алкоголики.

– Но они же гении!

– Одно другому не мешает.

– Хватит красивых слов. Мне нужен мужчина! Мне уже двадцать пять!

– У меня есть для тебя мужчина, – вспылила мать, – психоаналитик, – и добавила: – В частном санатории высшего класса.

Но на самом деле она не собиралась расставаться с дочерью – гением, выдающим экстраординарные идеи для лаборатории «Наавось». Сама она (несмотря на свой талант) была лишь одаренным аналитиком, а три ее ассистента – талантливыми практиками. Без сумасшедшинки наука не сдвинется с места, и доктор Легценбрайнс очень хорошо это понимала.

Она надела очень узкое, очень соблазнительное платье и вызвала всех троих на совещание.

– Я не могу выйти замуж, прежде чем моя дочь не вступит в брак и не перестанет меня терзать своими сексуальными потребностями и жалобами о невозможности их реализации. Я предложила ей завести любовника. Но она, как вы знаете, немного того и настаивает на сохранении девственности для своего будущего мужа. Итак, каждый из вас, обалдуи, уже не раз просил моей руки...