Текст книги "Миры Филипа Фармера. Том 07. Темный замысел"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

Глава 28

Питер Джейрус Фрайгейт продирался во сне сквозь густой туман. Он был гол: кто-то свистнул у него одежду. Ему надо было попасть домой до того, как взойдет солнце и разгонит туман, выставив тем самым голого Фрайгейта на обозрение всего мира.

Трава была мокрой и жесткой. Через некоторое время, устав идти по обочине дороги, он вступил прямо на асфальтовое покрытие. То и дело, по мере того как он продвигался вперед, туман чуть редел, и Фрайгейт видел стволы деревьев справа от себя.

Откуда-то ему было известно, что он находится в сельской местности. Дом был еще далеко. Но если он пойдет быстрее, то сможет попасть домой еще до восхода солнца. И тогда придется входить туда так, чтобы не разбудить родителей. Двери и окна будут закрыты, а значит, надо будет швырять камушки в окно второго этажа с тыльной стороны дома. Их стук, возможно, разбудит его брата Рузвельта.

Но этот братишка, которому только что исполнилось восемнадцать, уже был законченным пьянчугой, бабником и гонял на своем ревущем мотоцикле вместе с дружками, украшенными бачками и затянутыми в кожу бездельниками с хирамовского спиртзавода. Это было воскресное утро, и потому Рузвельт, должно быть, храпит во все носовые завертки, наполняя маленькую комнатенку, которую он делил с Питером, вонючими парами виски.

Рузвельтом он назван в честь Теодора, а не Франклина Делано[48]48
  Теодор Рузвельт (1858–1919) – 26-й президент США (1901–1919); Франклин Делано Рузвельт (1882–1945) – 32-й президент США (с 1933 по 1945).


[Закрыть], которого отец просто ненавидел. Джеймс Фрайгейт на дух не переносил «Человека из Белого Дома» и уважал «Чикаго трибюн», которую к его порогу доставляли каждое воскресенье. Его старший сын терпеть не мог передовицы и весь тон этой газетенки, а вот ее комиксы очень даже уважал. С тех пор как он научился читать, он с нетерпением дожидался наступления воскресного утра с его какао, блинчиками, беконом и яйцами, после которых начинались приключения Честера Гэмпа и его друзей, искавших Город Золота; Муна Муллинса, Маленькой Сиротки Энни, Большого Дэдди Уорбукса и его приятелей – колоссального чародея Пенджаба – страшного Осу и мистера Эм, который выглядел совсем как Санта-Клаус, был древнее самой Земли и умел путешествовать во времени. А еще там были Барни Гугл и Улыбчатый Джек, и Терри, и Пираты. Восторг и упоение!

Но почему он вспомнил этих знаменитых героев комиксов сейчас, разгуливая голышом по сельской дороге в густых, влажных и зловещих клубах тумана? Впрочем, так ли уж трудно понять почему? Они давали ему ощущение тепла и безопасности и даже счастья, его желудок будто снова наполнялся стряпней матери, тихонько играло радио, а отец, сидя в лучшем кресле гостиной, читал вслух мнения «Полковника Блимпа». Питер же в это время валялся на полу гостиной с разложенной перед ним страницей комиксов. Мать хлопотала на кухне, кормя завтраком его младших братишек и совсем малюсенькую сестричку. Крошка Жаннетта, которую он так любил и которой предстояло вырасти и пройти через три брака и бесконечное число любовных связей, через тысячи порций виски – проклятия всех Фрайгейтов.

Но все это было впереди и постепенно ушло из его памяти, высосанное туманом. А сейчас он лежал в парадной комнате, такой счастливый… Нет, и это воспоминание куда-то ушло… И он стоял уже возле дома, на заднем дворе, голый и дрожащий, простуженный и смертельно боящийся, что его обнаружат без одежды и заставят давать по этому поводу объяснения. Он швырял гравий в окошко, надеясь, что шум не разбудит его маленьких братишек и сестренку, которые спали в крохотной спальне на первом этаже, но на той же стороне, что и его чердачная спальня.

Этот дом когда-то был одноэтажным школьным зданием на окраине городка Пеории, расположенного почти в самом центре Иллинойса. Но город рос, дома в нем высыпали подобно грибам повсюду, и теперь городская граница проходила уже на полмили к северу от дома. Второй этаж, внутренний водопровод, ванны и туалет были добавлены позже – когда сюда пришли дома городского типа. Это был первый дом Фрайгейта, в котором был теплый сортир. А теперь этот когда-то сельский дом каким-то образом превратился вдруг в ферму вблизи города Мехико, что в штате Миссури. Здесь Фрайгейт в возрасте четырех лет жил со своей матерью, отцом, младшим братом и семьей фермера, которая снимала у Фрайгейтов две комнаты.

Его отец – гражданский инженер-электротехник (один год обучения в Политехническом институте Роуза в Терре-Хоте, Индиана, и диплом Международного заочного училища) уже около года работал на электростанции Мехико. Именно на заднем дворе этого дома Питер до смерти перепугался, узнав, что цыплята поедают маленьких живых червячков, а он сам ест этих цыплят с червяками внутри. Так впервые Фрайгейт понял, что мир основан на каннибализме.

Это неправильно, думал он. Ведь каннибал – это существо, которое жрет себе подобных. Фрайгейт перевернулся и снова вернулся в сон, лишь смутно понимая, что передвигается между разными обрывками одного и того же сна, путаясь в одном обрывке, чтобы немедленно попасть в другой. А может, ему просто вторично снился один и тот же сон по нескольку раз. А иногда один и тот же сон виделся в течение нескольких лет.

Подобные серийные видения были своего рода специальностью Фрайгейта – и в снах, и в фантастике. Одно время в течение своей писательской карьеры он намеревался написать 21 серию книг. Закончил он 10 серий. Другие все еще ожидали своей очереди, все с захватывающим сюжетом, и все они ждали, когда же Великий Издатель там, на небесах, закончит их по своему вкусу.

Как в жизни, так и в смерти. Он никогда не мог… никогда? Ладно, очень редко мог закончить начатое. Великий Неоканчиватель. Об этом он узнал впервые, когда в дни своей нелегкой юности вылил ушат своих страданий и тревог на курсового воспитателя в колледже, который случайно оказался и преподавателем-психологом.

Профессор… как его звали? О’Брайен? Это был маленький худенький юноша, очень вспыльчивый и с совершенно огненной шевелюрой. А еще он всегда носил галстук-бабочку.

А сейчас Питер Джейрус Фрайгейт опять брел в тумане, в котором царила абсолютная тишина, если исключить отдаленное уханье филина. Внезапно раздался рев мотора, и прямо перед ним слабо вспыхнули два огня, потом они стали ярче, и мотор взревел так же громко, как закричал Фрайгейт.

Он нырнул в одну сторону, медленно-медленно колыхаясь в волнах тумана, пока огромная черная машина двигалась ему наперерез. Когда Фрайгейт летел сквозь туман, отчаянно размахивая руками, ему удалось повернуться лицом к автомобилю. Теперь он, ослепленный светом фар, все же разобрал, что это «Дузенберг» – длинный низкий высококлассный спортивный автомобиль, за рулем которого в свое время сидел в картине «Молодчага» Гэри Грант; эту картину Фрайгейт видел только на прошлой неделе. Теперь же за рулем сидела какая-то бесформенная туша, у которой различимы были лишь глаза. Это были светло-голубые глаза его родной бабки – матери его матери – немки Вильгельмины Кайзер.

И тогда он завопил изо всех сил, ибо машина, резко свернув в сторону, рванулась прямо к нему, и теперь у него не осталось ни единого шанса избежать столкновения.

Фрайгейт со стоном проснулся. Ева сонно пробормотала – «тебе приснился плохой…» – и тут же погрузилась в негромкое посапывание и тихий шепот.

Питер выбрался из постели – странной коротконогой конструкции, состоявшей из бамбуковой рамы и веревочной плетенки, поддерживающей матрас, набитый сухими листьями и скрепленный магнитными держалками. Земляной пол устилали циновки. Окна затянуты полупрозрачным плавательным пузырем «рогатой рыбы». Квадраты окон слабо светились, отражая яркий свет звезд ночного неба.

Фрайгейт, спотыкаясь, пробрался к двери, открыл ее и вышел наружу. Капли дождя все еще стекали с крыши. Сквозь проход между двумя холмами Фрайгейт видел огонь, пылавший под крышей сторожевой вышки. Огонь освещал фигуру часового, опершегося на перила и глядящего на Реку. Пламя бросало отсвет на мачты и паруса судна, которого Фрайгейт раньше никогда не видел. Второго часового на вышке не было, что означало, что он спустился к этому кораблю. В его обязанности входило опросить капитана. Должно быть, все было в порядке – барабаны не били тревогу.

Забравшись в постель, Фрайгейт тут же припомнил свой сон. Хронологически события в нем были перепутаны, как это часто бывает со снами. Скажем, в 1937 году его брату Рузвельту было только шестнадцать лет. Мотоцикл, работа на спиртовом заводе и пергидрольные блондинки появились двумя годами позже. А в те времена семья уже не жила в том доме. Она переселилась в другой – новый и большой дом в нескольких кварталах от первого.

А та зловещая туша в машине, с глазами его бабки? Что она означает? Не в первый уже раз его пугает это скрывшееся под черным клобуком существо с бесцветными глазами бабки Кайзер. И не в первый раз он пытается понять, почему она является ему в таком леденящем душу виде.

Он знал, что она приехала из Галены в штате Канзас в Терре-Хоте помочь его матери ухаживать за ним сразу же после его рождения. Мать говорила, что бабушка ухаживала за ним и тогда, и потом, когда ему исполнилось пять лет. Он, однако, не помнил, чтобы видел ее до той поры, когда ему было лет двенадцать – тогда она снова приехала к ним погостить. Но он был уверен, что она когда-то сделала с ним что-то ужасное – в те времена, когда он был малышом. Или что-то, что показалось ему ужасным. Вообще же это была добрая старая леди, хотя и с явной склонностью к истерии. К тому же она не пользовалась ни малейшим авторитетом у всех детей ее дочери, когда их вверяли ее попечению.

Где она теперь? Она умерла семидесяти семи лет после долгой и мучительной болезни – рака желудка. Но ему приходилось видеть ее фотографию, снятую в двадцать лет. Миниатюрная блондинка, чьи глаза были ярко-голубыми, вовсе не похожими на те выцветшие с красными прожилками гляделки, которые ему запомнились. Губы были тонковаты и стянуты в ниточку, но ведь у всех взрослых в его семье рты были угрюмые. Эти коричневатые фотографии изображали лица такими, будто их обладатели перенесли тяжелое время, но никогда не согнутся ни перед какими трудностями.

Викторианцы, если судить по фото, были народом с крепкими носами и негнущимся позвоночником. Семья его бабки – немки – была сделана из такого же крепкого материала. Преследуемые своими соседями – лютеранами и властями из-за того, что они перешли в баптизм, Кайзеры покинули Оберлин в Тюрингии ради Земли Обетованной. (Семья Питера с обеих сторон всегда стояла за права религиозных меньшинств, предпочтительно тех, у кого поехала крыша. Может, все они были искателями неприятностей?)

После многих лет скитаний с места на место, в течение которых им так и не удалось найти дорогу, выложенную золотом, после многих лет тяжелого труда, сушащей душу бедности и смерти многих детей, а также дедов, бабок и родителей Кайзеры наконец добились своего. Они стали зажиточными фермерами вблизи Канзас-Сити и владельцами машиностроительного завода в нем самом.

Окупилось ли это? Те, кто выжили, говорят – да.

Вильгельмина была хорошенькой голубоглазой блондинкой 10 лет, когда приехала в Америку. В восемнадцать она вышла за канзасца лет на 20 старше ее, надо думать, для того, чтобы избавиться от нищеты. Говорят, старый Билл Гриффитс имел примесь крови индейцев чероки и принадлежал к партизанам Квантрилла, но насчет родичей Пита с обеих сторон вообще ходило немало баек. Им всегда хотелось казаться лучше, чем они были на самом деле. Каково бы ни было прошлое Старого Билла, мать Питера никогда не желала говорить о нем. Вполне возможно, он был просто конокрадом.

Где же теперь Вильгельмина? Теперь у нее нет морщин, она уже не та старая согбенная женщина, которую он помнил. Теперь она должна быть красивой грудастой девкой, хотя все с теми же пустыми голубыми глазами, и все еще говорить по-английски с сильным немецким акцентом. Если бы он встретился с ней, узнал ли бы он ее? Вряд ли. А если б и узнал, то какие сведения он мог бы извлечь у нее насчет травмы, которую она нанесла своему внучонку? Никаких. Она, конечно, не вспомнила бы того, что было для нее всего лишь незначительным случаем. А если б и вспомнила, то уж, конечно, не призналась бы, что как-то обидела его. Если и в самом деле она провинилась перед ним в чем-то скверном.

Во время краткого курса психоанализа Питер попытался пробиться сквозь густую завесу угасшей памяти к той былой драме, в которой его бабка сыграла столь важную роль. Однако из этого ничего не получилось.

Более серьезные попытки с применением дианетики и сайентологии[49]49
  Дианетика – одно из новых (научно неоднозначных) направлений психологии. Сайентология – учение, предполагающее возможность перемещения сознания человека при его последовательных перерождениях.


[Закрыть] дали чистый пшик. Он как бы проскользнул мимо травмировавшего его эпизода, мимо рождения прямо в свое предыдущее существование подобно обезьяне, карабкающейся по намазанному жиром столбу.

После того как он побыл женщиной, рожавшей в средневековом замке, динозавром, беспозвоночным существом в постпервобытном океане и пассажиром в карете XVIII века, едущей сквозь Шварцвальд, Питер оставил сайентологию в покое.

Фантазии были интересны, они раскрывали какие-то черты его характера. Но бабка явно избегала его.

Здесь, в Мире Реки, он попробовал воспользоваться мечтательной резинкой, чтобы заглянуть за густые тени. Под руководством гуру он сжевал половину палочки, сбросил с себя груз и нырнул за жемчужиной, скрытой в глубине его подсознания. Когда он очнулся от каких-то ужасных видений, то обнаружил, что его гуру, избитый и окровавленный, валяется без сознания на полу хижины. Сомнений в том, кто все это натворил, быть не могло.

Питер сразу покинул те места, убедившись сначала, что его учитель будет жить без особо серьезных последствий для здоровья. Он не мог оставаться здесь, где при встрече со своим гуру будет всегда ощущать вину и стыд. Этот гуру был очень добрым и всепрощающим человеком и даже предлагал продлить уроки – при условии, что Питера будут крепко связывать на их время.

Питер не выносил насилия, которое, как он ощущал, живет в глубине его сознания. Именно этот страх насилия, сидевший в нем, заставлял его бояться насилия в других.

Ошибка, дорогой Брут, заложена не в звездах, а в наших поганых генах. Или в неумении индивидуума установить контроль над самим собой.

Ошибка, дорогой Брут, заложена в нашей боязни узнать собственную природу.

Следующая, почти неизбежная сцена в этой драме воспоминаний была сцена совращения Вильгельмины. Как легко рисовать эту фантазию в качестве потенциально реальной, поскольку возможность встречи с бабкой все же существовала! После взаимных вопросов и ответов они вдруг узнали бы, что являются бабушкой и внуком. Затем последовал бы длинный разговор, в котором она узнала бы о том, что случилось с ее дочкой и ее мужем (отцом Питера) и ее внуком, правнуком и праправнуками. Ужаснулась бы она, узнав, что правнучка вышла замуж за еврея? Бесспорно! Любой из сельских жителей, родившихся в 1880-х годах, наверняка имел предрассудки подобного рода. А если сказать ей, что его сестра вышла замуж за японца? А брат и кузен женились на католичках? Или что ее правнук стал буддистом?

С другой стороны, Мир Реки мог изменить ее взгляды, как он это сделал со многими. Однако еще большее число людей психологически остаются теми же ископаемыми, какими были на Земле.

Но вернемся к фантазиям…

После нескольких порций выпивки и разговора – в койку?

По здравому смыслу тут никто не мог бы возражать против кровосмешения. Детей-то быть не может!

Но когда это люди думали с позиций здравого смысла? В каких таких ситуациях?

Нет, пожалуй, правильно будет ни слова не говорить ей об их родстве, пока они не переспят.

Но тогда рушится вся предыдущая конструкция. И вообще, если она узнает правду, это может вызвать у нее шок от стыда. Это было бы слишком жестоко. И как бы он ни хотел отомстить ей, такого горя он причинить ей не мог. Да и никому другому. Кроме того, это была месть за поступок, который имел место, возможно, лишь в его воображении. А если он даже и был, то, весьма вероятно, явился чем-то, что лишь ребенок может счесть ужасным. Или чем-то, что его детское сознание интерпретировало не так. Или чем-то, что она, будучи продуктом своего времени, считала делом совершенно естественным.

Ах, как возбуждает мысль, что ты спишь со своей бабушкой! Но в действительности такого быть не может Сексуально его привлекают только интеллигентные женщины, а его бабка была невежественной крестьянкой. Да еще и вульгарной, хотя и не в похабном, или антирелигиозном смысле. Он помнил, как все они сидели за праздничным столом в День Благодарения. Она чихнула, и сопли вылетели у нее прямо на блузку. Она смахнула их рукой, которую тут же отерла об юбку. Отец Фрайгейта расхохотался, мать еще долго выглядела смущенной, а Питер напрочь потерял аппетит.

Вот и погибла мечта, растворившись в чувстве брезгливости!

И все же… разве не могла она измениться?

Да черт с ней, сказал он про себя, повернулся на бок и крепко уснул.

Глава 29

Барабаны грохотали, ревели деревянные трубы. Питер Фрайгейт проснулся в самый разгар нового сна. Дело происходило спустя три месяца после нападения на Пёрл-Харбор, и он был авиационным кадетом в Рэндольф-Филдз, кадетом, которым в данный момент закусывал его инструктор по полетам.

Лейтенант – высокий молодой человек с тонкими усиками и огромными ступнями – почти столь же легко поддавался истерике, как сама бабуля Кайзер.

– В следующий раз, когда ты сделаешь разворот влево, после того как я скомандую сделать его вправо, Фрайгейт, я тут же отдам приказ идти на посадку, отменю этот долбаный полет и откажусь летать с тобой! Можешь искать себе инструктора, которому плевать на то, угробит его кретин-ученик или нет! Господи Боже мой, Фрайгейт, ты же мог уконтрапупить сегодня нас обоих! Неужто ты не видел самолета слева от себя? Ты что – маньяк-самоубийца, что ли? Так это хрен с тобой, но зачем же тащить на тот свет меня да еще парочку других?! Нет уж, выбирай иное место и время, а не тут на нашем летном поле и, пожалуйста, без порчи государственной собственности! Какой хрен с тобой происходит, Фрайгейт? Ты, может, часом, ненавидишь меня?

– Я вас не слыхал, сэр, – сказал Питер. Хоть в этой жаркой комнате он буквально истекал потом в своей теплой летной форме, но он весь дрожал и ощущал мучительную потребность помочиться. – Я просто ничего не слышу через эти трубки.

– С трубками полный порядок! Я-то тебя слышу отлично! Только две недели назад ты проходил полное медицинское обследование, верно? Всех вас так и эдак долбаных кадетов проверяли, когда прислали сюда. Может, ты скажешь, что тебя пропустили?

Питер кивнул:

– Проходил, сэр. Как и вы, сэр.

У лейтенанта лицо побагровело, а глаза вылезли из орбит.

– Ты что хочешь этим сказать? Что я – так и эдак долбаный кадет?

– Нет, сэр, – бормотал Питер, чувствуя, как пот струйками бежит из-под мышек. – Я никогда бы не употребил слов «так и эдак долбаный» по отношению к вам, сэр.

– А какие бы ты употребил? – Лейтенант уже почти визжал.

Питер искоса посмотрел на других кадетов и инструкторов. Большинство либо не обращали внимания на происходящее, либо притворялись, что не обращают. Кое-кто ухмылялся потихоньку.

– Я бы вообще не стал упоминать о вас, – сказал Питер.

– Что?! Это потому, что я не стою даже упоминания, а? Фрайгейт, ты меня все-таки достал! Мне твое поведение в воздухе так же противно, как и на земле! Но мы все же вернемся к тому вопросу, которого ты изо всех сил пытаешься избежать! Какого черта ты не слышишь меня, когда я тебя отлично слышу? Наверняка потому, что ты меня не желаешь слышать!

Ну, так это очень опасно, Фрайгейт! Это ужасно опасно! Ты меня до смерти напугал! Ты знаешь, сколько этих короткокрылых «ВТ-12» ежедневно входит в штопор? В эти сволочные гробы просто встроена склонность входить в штопор, кадет. И если даже инструктор прикажет своему безмозглому ученику войти в штопор намеренно и при этом сам держит руку на рычаге управления, готовясь взять его на себя, эти долбаные машины иногда продолжают ввинчиваться в штопор, невзирая ни на что!

И будь я проклят, если хочу, чтоб, когда я приказываю «разворот вправо», ты вдруг решал, что получил приказ послать машину в штопор, и заставал меня врасплох! Мы же окажемся в двадцати футах под землей, прежде чем я успею взять управление на себя! Ладно, так все-таки что там у тебя с ушами?

– Не знаю, – сказал несчастный Фрайгейт. – Может, там сера? У меня в ушах накапливается сера. Это такое наследственное свойство, сэр. Мне нужно делать продувание ушей каждые шесть месяцев.

– Я из тебя выдую еще кое-что и совсем из другого места, а не из ушей, мистер! Разве доктор не проверял твои ухи? Наверняка проверял! А потому не вешай мне лапшу на уши насчет какой-то серы! Просто ты меня слышать не желаешь, вот что! А почему? Один Господь знает почему! А может, ты так меня ненавидишь, что готов сам подохнуть, лишь бы забрать меня с собой? Так, что ли?

Питер нисколько не удивился бы, если б у лейтенанта пошла пена изо рта.

– Нет, сэр.

– «Нет, сэр» – что именно?

– Нет, сэр, на все то, что вы тут сказали.

– Хочешь сказать, что ты все отрицаешь? Повернул ты налево, когда я велел тебе делать разворот вправо, верно? Не сметь мне говорить, что я вру!

– Нет, сэр.

Лейтенант помолчал и сказал:

– Чего ты ухмыляешься, Фрайгейт?

– Я не знал, что улыбаюсь, – ответил Питер. И это была чистая правда. Он находился в полном психическом и физическом раздрызге. В самом деле, чего уж тут улыбаться.

– Ты псих, Фрайгейт! – заорал лейтенант. Капитан, стоявший за его спиной, нахмурился. Но не сделал ни малейшей попытки вмешаться.

– Чтоб глаза мои тебя не видали, Фрайгейт! До тех пор, пока не принесешь письменного свидетельства от врача, что с твоими ушами все о’кей! Ты меня слышишь?

Питер кивнул:

– Да, сэр, я вас слышу.

– Отстраняешься от полетов, пока не получу справку. Но быстро, чтоб она у меня была к началу завтрашних полетов, когда я снова пойду с тобой в полет, Господь Всемогущий да помилует мою душу!

– Да, сэр, – сказал Питер и чуть было не отдал честь. Но это был бы еще один повод для инструктора, чтобы наподдать ему. Отдавать честь в комнате для занятий не полагалось.

Фрайгейт обернулся, когда проверял свой парашют. Капитан и лейтенант говорили о чем-то весьма серьезно. Что ж такое они о нем говорили? Что его надо отчислить?

Может, и в самом деле следовало? Он действительно не слышал инструктора. Только половина взволнованного карканья лейтенанта проходила сквозь трубки в более или менее понятном виде. И сера, конечно, тут была ни при чем. Равно как и большая высота над уровнем моря. Или любое другое физическое явление, связанное с его слухом.

Только многие годы спустя он понял, что действительно не хотел слышать своего инструктора.

– Он был прав! – громко сказал Питер.

– Кто был прав? – спросила Ева. Она сидела на постели, опираясь на руку и глядя на Фрайгейта сверху вниз. Ее тело было скрыто под толстыми полотнищами разноцветной ткани, скрепленными вместе, а лицо закрывал надвинутый капюшон.

Питер сел и потянулся. Внутри хижины царил полумрак; звуки барабанов и труб, доносившиеся с берега, звучали приглушенно. Где-то поблизости сосед лупил в свой барабан из бамбука так, будто хотел пробудить весь мир.

– А никто.

– Ты стонал и что-то бормотал.

– Земля никогда не покидает нас, – сказал он.

И ушел, предоставляя ей самой извлечь смысл из era слов С собой он прихватил ночной горшок, чтобы отнести его в общественный сортир, находившийся в сотне шагов от хижины. Там он обменялся приветствиями с десятком мужчин и женщин, влекомых сюда той же целью. Все выливали содержимое горшков в большую телегу из бамбука. После завтрака ее увезет отсюда упряжка мужчин и доставит к холмам у подножия гор. Там экскременты будут переработаны в селитру, которая пойдет на изготовление черного пороха. Фрайгейт по два дня в месяц работал там, и по четыре – на сторожевой вышке.

Питающий камень находился по другую сторону холма, на котором стояла их хижина. Обычно он и Ева приносили свои граали сюда. Однако сегодня ему хотелось поговорить с командиром прибывшего ночью корабля. Ева не будет возражать, если он пойдет один, так как ей надо было закончить мастерить ожерелье из позвонков «рогатой рыбы», многоцветные кости которых ценились в качестве украшений. Она и Фрайгейт меняли их на табак, вино и кремни. Фрайгейт еще изготовлял бумеранги, а иногда – долбленки и каноэ.

Фрайгейт нес свой грааль в левой руке, а в правой – тисовое копье с кремневым наконечником. На поясе из рыбьей кожи вокруг талии висел чехол с кремневым топором; колчан со стрелами с наконечниками из кремня и оперением, вырезанным из тонких рыбьих костей, висел на одном плече. Тисовый лук, завернутый в бамбуковую бумагу, чтоб предохранить от утренней влаги, был привязан к колчану.

Маленькое государство, гражданином которого состоял Фрайгейт, в это время не воевало и даже не готовилось к отражению нападения. Просто закон, требовавший, чтобы граждане имели оружие под рукой, был остатком далеких прежних боевых дней. Устаревшие законы умирали тут с не меньшим трудом, чем на Земле. Общественная инерция действовала повсюду, хотя ее сила варьировала от одного государства к другому.

Фрайгейт пробирался между хижинами, разбросанными по равнине. Сотни людей, так же как и он, укрытых с головы до ног от утренней холодной сырости, уже присоединились к нему. Через полчаса после восхода солнца они начали снимать свои одежды. За завтраком Фрайгейт выискивал незнакомые лица. Их оказалось пятнадцать, все с только что прибывшей шхуны «Пирушка». Они сидели отдельной группой, завтракали и болтали с теми местными обитателями, которых заинтересовали вновь прибывшие. Фрайгейт сел возле них, чтобы поглядеть и послушать.

Капитан Мартин Фаррингтон, известный также как Фриско Кид, был мускулистым человеком среднего роста. В его красивом лице проглядывало что-то ирландское. Волосы цвета красноватой бронзы, вьющиеся. Глаза большие темно-синие; подбородок сильный. Говорил он энергично, часто смеялся, нередко шутил. Свободно владел эсперанто, но пренебрегал грамматикой. Совершенно очевидно, что предпочитал он английский.

Первый помощник Том Райдер, известный под кличкой Текс, был на 5,08 сантиметра, или два дюйма, ниже Фрайгейта, имея рост 1,8 метра, или 6 футов.

Он был тем, кого дешевые научно-фантастические журнальчики времен фрайгейтовской юности называли «грубо красивым». Не, такой мускулистый, как капитан, он двигался быстро и изящно, с уверенностью, которой Фрайгейт позавидовал. Длинные черные волосы были прямы, и, будь его обожженная кожа на два тона темнее, он вполне мог бы сойти за индейца племени онондага. Его эсперанто был безупречен, но, подобно Фаррингтону, он радовался встрече с англоговорящими людьми, которых в толпе было немало.

Говорил Текс приятным баритоном, в котором свойственная юго-западу манера растягивать слова смешивалась со среднезападным скрипучим произношением.

Фрайгейт узнал об экипаже многое, прислушиваясь к их разговорам и незатейливым рассказам о себе. Это была обычная сборная солянка, которую можно встретить на больших кораблях, плавающих вверх и вниз по течению. Женщина капитана оказалась белокожей южноамериканкой из XIX века. Женщина первого помощника – жительницей римского города Афродита из второго века нашей эры. Фрайгейт помнил развалины этого города, открытого археологами в Турции в 1970-х годах.

Из двух матросов-арабов – один Нур эль-Музафир (Странник), а другой – жена капитана судна из Южной Аравии, который торговал с юго-западной африканской империей Мономотапа в XII веке нашей эры.

Моряк-китаец окончил свой земной путь, утонув, когда флот Хана Хубилая, готовый вторгнуться в Японию, погиб во время бури.

Были там еще двое из XVIII века. Эдмунд Трессильян – корнуэллец, потерявший ногу в 1759 году при захвате кораблем Гуда «Весталкой» французской «Беллоны» вблизи мыса Финистерре. Без пенсии, с женой и семью детьми он впал в полную нищету. Пойманный с поличным при краже кошелька, умер в тюрьме незадолго до суда. Второй – «Красный» Козенс был мичманом на «Закладе» – перестроенном индийском торговом судне, сопровождавшем флотилию адмирала Энсона в его кругосветном плавании. Корабль потерпел крушение у берегов Патагонии. После жутких мучений и тягот его команда добралась до цивилизованных мест, где испанские власти Чили посадили их в тюрьму. Бедняга же Козенс был застрелен капитаном Чипом спустя несколько дней после крушения; капитан ошибочно решил, что Козенс – мятежник.

Кстати, Джон Байрон (дедушка поэта) тоже был мичманом в те времена. Он обвинил Чипа в убийстве в своем «Повествовании Благородного Джона Байрона (Коммодора в Последней Экспедиции Вокруг Света), Содержащем Отчет о Величайших Испытаниях, Перенесенных Им Самим и Его Спутниками на Берегу Патагонии с 1740 года до их Прибытия в Англию в 1746-м, и так далее», Лондон, 1768.

У Фрайгейта было первое издание этой книги, в котором он особенно ценил описание животного, встретившегося Байрону которое, видимо, было ныне исчезнувшим гигантским ленивцем.

Ему очень хотелось бы встретиться с Байроном. Должно быть, этот невысокий человек был невероятно крутым, раз выжил в подобных переделках. Позже он стал адмиралом по кличке «Джек Дурной Ветер»; дали ему ее его собственные матросы. Почти каждый раз, когда адмирал выходил в море, на его корабли обрушивались жестокие штормы.

Другими любопытными членами команды были миллионер и яхтсмен из Род-Айленда конца XX столетия; турок из XVIII века – помощник боцмана, умерший от сифилиса – обычной тогда болезни моряков; Эбигейл Райс – на Земле жена первого помощника на китобойном судне из Нью-Бедфорда начала XIX столетия. Бинс – яхтсмен и турок Мустафа были явно влюблены друг в друга.

Как позже выяснил Фрайгейт, Козенс, Трессильян и Чанг делили меж собой прелести Эбигейл Райс. Это дало ему повод для размышлений по поводу того, чем она занималась, пока ее супруг проводил по два или три года в море, гоняясь за китами. Возможно, ничего плохого за ней тогда не числилось. Просто она так сексуально наголодалась на Земле, что тут – в Мире Реки – взяла да и взорвалась.

И еще был тут Умслопогаас, сокращенно – Погаас. Это был свази, сын короля южноафриканского племени, извечный враг великого зулусского народа. Он жил во времена территориальной экспансии англичан и буров, а также побед кровавого военного гения – Чаки. На Земле он укокошил на поединках двенадцать воинов, а здесь – по меньшей мере пятьдесят.

Умслопогаас не был замечен историками, несмотря на изумительное боевое искусство, но в свои поздние годы он оказался связанным с миссией сэра Теофиллуса Шепстоуна. У Шепстоуна служил молодой человек по имени X. Райдер Хаггард, внимание которого привлекли мощная фигура и бойкие побасенки старого свази. Хаггард обессмертил Умслопогааса в трех романах: «Нада – Лилия», «Она» и «Аллан Квотермейн». Однако он переделал свази в зулуса, что, должно быть, очень не понравилось бы его модели.