Текст книги "Цивилизации"
Автор книги: Фелипе Фернандес-Арместо
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)
Мы можем увидеть пропагандистские изображения о пользе массового земледелия на стенах храмов и на посуде древнего Египта и Шумера: полные муки мешки, крестьяне с идеальной внешностью, сады, раскинувшиеся под сенью колодезных журавлей[492]492
B. J. Kemp, Ancient Egypt: Anatomy of a Civilization (London, 1989), p. 12.
[Закрыть]. На ранних стадиях земледелия на заливных долинах такой взгляд на него оправдан, потому что, пока это производство пищи не стало монопольным и не определяло организацию всей жизни, оно вносило полезное разнообразие и производило обогащающее действие. Производители зерна оказались так же зависимы от него, как мы зависим от промышленности: за определенным порогом, когда земледелие набирает размах и начинает стимулировать демографический рост, концентрация населения становится слишком велика, чтобы поддерживать его жизнь другими способами.
Сад Господень: аллювиальные архетипы
Все агрокультуры изменяют окружающую среду и представляют цивилизационный порыв в действии, но всего заметнее это – в свое время – на аллювиальных почвах в сухом климате. Начало процесса преобразования можно воссоздать на примере самых ранних известных поселений, которые имеют право называться городами или по крайней мере потенциальными городами – это «протогородские поселения» Иерихон и Катал-Хююк.
Окружение древнего Иерихона – на высоте в 650 футов ниже уровня моря, на дне глубокой впадины – на взгляд, на вкус, на ощущение кажется совершенно бесперспективной: земля, обожженная дыханием дьявола, зловонно горячая, покрытая корой серы и соды, загрязненная рекой, влекущей рыбу к смерти в соленом море. Но одиннадцать тысяч лет назад картина была иной: древние стены смотрели на аллювиальный веер, намытый с Иудейских холмов многочисленными притоками реки, текущей на юг от Галилейского моря. Река Иордан переносила много ила. Это объясняет извилистость ее русла среди древних серых отложений мергеля и гипса, лежащих сегодня на месте озера, когда-то занимавшего всю долину. На ее берегах когда-то росли библейские «джунгли Иерихона», откуда львы нападали на овчарни, чем грозил Бог раю[493]493
Иер 12:5,49:19.
[Закрыть]. В результате для жителей пустынь эта часть долины Иордана была «подобна саду Господа»; сами они, как израильтяне колена Иисусова, были из этого сада изгнаны. За эту землю постоянно воевали, ее часто завоевывали и на долгие периоды опустошали, разрушая города. Это было стратегическое звено, охраняющее доступ «через прорезанные реками в стенах долины проходы из пустыни в прибрежную Палестину»[494]494
К. M. Kenyon, Digging Up Jericho (London, 1957), p. 29.
[Закрыть]. Те, кто хотел здесь жить, должны были укреплять свои поселения.
Репутацию «древнейшего города мира» Иерихону создали строения, относящиеся к десятому тысячелетию до н. э.: это прочные сооружения со стенами толщиной два фута, с кирпичной кладкой и каменным фундаментом[495]495
Ibid., pp. 54–55.
[Закрыть]. Старейшие раскопанные укрепления со сторожевой башней, по сей день возвышающейся над руинами на двадцать футов, с определенной долей уверенности можно отнести к восьмому тысячелетию[496]496
J. Bartlett, Jericho (Grand Rapids, 1982), pp. 16, 42, 44.
[Закрыть]. Культуру обитателей раннего Иерихона невозможно реконструировать за исключением дразнящих деталей: они хранили черепа, словно наделяя их жизнью и личностью, придавали им черты лица с помощью штукатурки. Они изготовляли нефритовые амулеты. Они, по-видимому, приносили в жертву детей, отрезая им голову над оштукатуренным бассейном[497]497
Kenyon, op. cit., p. 72.
[Закрыть]. Они питались зерном, выведенным из диких разновидностей ячменя и пшеницы, которые были частью естественной растительности заливных равнин. Город занимал десять акров: пространство для трех тысяч или чуть большего числа людей. И сегодня площадь аллювиальной полосы достаточно велика, чтобы прокормить такое количество даже при сборах одного урожая за год, если предположить, что дополнительные продукты дают охота и скотоводство[498]498
Bartlett, op. cit., pp. 40–42.
[Закрыть].
Иерихон, несомненно, не единственный такой город: нам предстоит открыть еще немало подобных. Можно провести сравнить его с Катал-Хююком, построенном из кирпичей на аллювиальной равнине на территории современной Турции свыше семи тысяч лет назад. Почва, питавшая население, была создана наводнениями в дельте реки Карсамба; река впадала в ныне исчезнувшее озеро. Питаясь пшеницей и бобами, люди заселили городское пространство в тридцать два акра: муравейник жилищ, соединенных не улицами, как мы их понимаем, а дорогами, пролегавшими по плоским крышам. Дома одинаковой конструкции, стены, двери, очаги и даже кирпичи одинаковой формы и размера[499]499
J. Mellaart, ‘Qatal Huyuk: a Neolithic Town in Anatolia’ в книге M. Wheeler, ed., New Aspects of Archaeology (New York, 1967).
[Закрыть]. Другие подобные поселения пока не найдены, но Катал-Хююк, несомненно, не был уникальным явлением: в этом же районе уцелели стенные росписи, доказывающее существование другого, аналогичного поселения; товары для торговли поступали сюда с гор Тавра и даже с Красного моря. Небольшие поселения в долине Иордана, похожие на Катал-Хююк, были связаны с этим городом; такова, например, деревня Кайону, в которой жили строители насыпей из черепов, совершавшие жертвоприношения на полированных каменных плитах.
Менявшие продукты своего ремесла на сырье, жители города были богаты по меркам своего времени и владели сокровищами: острыми лезвиями, зеркалами из обсидиана и изделиями, полученные с помощью плавки меди, технику которой они со временем разработали. Но они никогда не были защищены от капризов природы. И поклонялись символам ее мощи: быкам с чудовищными рогами и вываленными языками; присевшим перед прыжком леопардам; гигантским кабанам со смеющейся мордой и торчащей на спине щетиной. Большинство горожан умирало в возрасте двадцати-тридцати лет, их трупы ритуально скармливали стервятникам, а кости хоронили затем в общих могилах.
Катал-Хююк существовал почти две тысячи лет, но, когда питавшие местность воды иссякли, город был обречен. Даже в период высшего расцвета, в начале шестого тысячелетия до н. э., плодородных земель было немного, а связи с окружающим миром ненадежны. Слишком ограниченные ресурсы не позволили этому городу стать значительным историческим экспериментом по созданию великой цивилизации. Может, это и несправедливо, но большинство ученых вообще не признают его цивилизацией[500]500
I. Hodder, ed., On the Surface: Qatal Hiiyiik 1993–1995 (Cambridge, 1996).
[Закрыть].
Цивилизацию общепризнанных масштабов можно создать только на основе концентрации ресурсов. Ресурсы можно концентрировать только при наличии хороших связей. И в своей длительной истории человечество использовало сообщение по водным путям. Морская технология помогла цивилизациям перешагнуть через моря. А за последние пятьсот лет мы научились переплывать и океаны. Но на протяжении большей части истории самыми обычными путями передвижений на значительные расстояния и торговли были реки, и именно на таких водных путях возникали цивилизации. Реки, которые обеспечивали и аллювиальную почву, и торговые маршруты, породили самые знаменитые цивилизации древности: цивилизации Месопотамии, «Междуречья» Тигра и Евфрата (большая часть этой территории теперь принадлежит Ираку), долина Нила в Египте, долина Инда в Пакистане и равнины Желтой реки в Китае.
Все эти цивилизации погибли или претерпели трансформацию между четвертым и вторым тысячелетиями до н. э. Но их влияние было столь велико, что справедливо будет сказать: именно они сформировали наше представление о цивилизации вообще. Что мы представляем себе, когда слышим слово «цивилизация»? Сфинксы и пирамиды, зиккураты и клинописные таблички, бронзу эпохи Шан и Великую стену, обветренные остатки былых городов в местности, превратившейся в пустыню. По ошибочной, но очень цепкой традиции археологи даже называли эти ранние миры речных долин «колыбелью» цивилизации – тем зародышем, от которого цивилизация распространилась по всему миру.
Отказ от рассеяния: долина великой реки
В этих местах начинаются обычные истории цивилизации. Помещая их в книге относительно поздно и отводя им не самое главное место среди обитателей лесов и степей, я рискую навлечь на себя обвинения в извращенности или любовании этим. Но я делаю это сознательно, желая выделить три важных положения; читатель уже должен был их заметить, но, чтобы застраховаться от непонимания, сформулирую точнее. Во-первых, историю цивилизаций нельзя излагать хронологически без того, чтобы впасть в заблуждение. Если у цивилизации и было историческое начало, момент появления на свет, мы не знаем, когда это произошло. Например, прежняя уверенность в том, что Шумер – первая культура, достойная называться цивилизацией, рассеялась под влиянием растущего понимания того, что различные составляющие цивилизации из нашего традиционного списка признаков возникали в разное время и в разных местах: земледелие возникло в районах Новой Гвинеи (см. ниже, с. 350–354) и на юго-востоке Азии, а возможно, и в Перу раньше, чем в Шумере и долине Иордана[501]501
T. F. Lynch, ed., Guitarrero Cave: Early Man in the Andes (New York, 1980); см. B. Smith, ‘The Origins of Agriculture in the Americas’, Evolutionary Anthropology, iii (1995).
[Закрыть]. Благодаря недавним находкам мы получим образчики существования того, что можно назвать письменностью, в Китае и, возможно, на юго-западе Европы раньше, чем в Шумере. Старейшим обнесенным стеной городом, мы сейчас считаем Иерихон, но первые монументальные здания, согласно современным представлениям, возникли на Мальте (см. ниже, с. 422–424).
В любом случае все традиционно идентифицирующие элементы цивилизованной жизни возникают очень незаметно, неравномерно, с частыми отступлениями и компромиссами. Соотношение между земледелием и собирательством в жизни обществ, практикующих оба занятия, – а большинство человеческих общностей относится именно к этой обширной группе – меняется таким образом, что нанести на карту результаты возможно далеко не всегда, не исключая критический момент, когда это соотношение решительно склоняется в одну сторону. Охотники часто меняют пастбища своей добычи, поджигая лес, устраивая изгороди или просто перегоняя животных. Собиратели обычно оставляют в земле семена. На Андаманских островах женщины, собирая плоды дикого ямса, возвращают на место его стебли, чтобы «обмануть Пулугу», капризную богиню, которой принадлежит ямс[502]502
Harlan, op. cit., p. 19.
[Закрыть]. В Таиланде в начале 1960-х годов «красные археологи» в поисках следов существования раннего земледелия нашли в пещере хранилища зерна, очевидно, оставленного для посадки 12 тысяч лет назад[503]503
C. F. Gorman, ‘Excavations at Spirit Cave, North Thailand: Some Interim Interpretations’, Asian Perspectives, xiii (1970), pp. 197–207; J. C. White, Discovery of a Lost Bronze Age: Ban Chiang (Philadelphia, 1982), pp. 13
[Закрыть].
Во-вторых, свержение с трона Шумера, Египта, Китая и Инда, отказ от признания их ведущей роли позволяет поместить их в контекст, в котором они сами становятся понятнее. Они входят в один класс сред, где возникает цивилизация, – класс не обязательно лучший или более благоприятный. К этому месту книги читателю, который был настолько снисходителен, что добрался до него, должно быть ясно, что цивилизационный импульс распространен чрезвычайно широко. Почти любое окружение, в котором способен жить человек, испытало на себе его стремление приспособить среду к человеческим потребностям. И преобразование природы в болотах и лесах может быть не менее впечатляющим, чем на почти не знающих дождей речных берегах.
Наконец, в-третьих, стремление поставить цивилизации этих древних речных долин во главе списка подкрепляет то, что я называю диффузионистской иллюзией.
Люди всегда говорили о «распространении» цивилизации из одного места в другие, а не о ее возникновении другими путями. Мне кажется, причина тому – две формы самообмана. Первая – это похвала самому себе. Если мы предполагаем (из чего обычно люди всегда исходили на протяжении своей истории), что наш образ жизни – вершина человеческих достижений, нам необходимо представить его уникальным или по крайней мере редким: когда находишь много примеров того, что считал уникальным, приходится объяснять это рассеиванием. Но в действительности цивилизация – явление вполне заурядное, цивилизационный порыв настолько распространен, что преобразует почти любую пригодную для жизни среду. Народы, которые перед лицом природы согласны отказаться от этого порыва или сильно его сдерживают, встречаются гораздо реже тех, кто, подобно нам, сокрушает природу, делая из нее то, что мы одобряем. Отношение таких сдержанных культур объяснить гораздо труднее, чем отношение культур цивилизованных.
Второй самообман – это вера в то, что можно назвать ошибкой миграционистов, сильно искажавшей представление предшествующих поколений о далеком прошлом. Наши представления о доисторических временах формировались в конце XIX и в начале XX веков, когда Европа переживала свою великую имперскую эпоху. Опыт этих времен внушил самозваным империалистам веру в то, что цивилизация – нечто нисходящее от высших народов к низшим. Предоставленные самим себе, варвары так и остались бы некультурными и нецивилизованными. Представления того времени почти без изменений проецировались на прошлое. Стоунхендж считался чудом, на которое люди, реально его построившие, не были способны – точно так же как белым пришельцам казалось, что развалины Великого Зимбабве оставлены чужаками (см. ниже, с. 369) или постройкой городов майя (см. выше, с. 232) руководили откуда-то издалека. Царские золотые сокровища начала бронзового века из Уэссекса ошибочно приписывались царю Микен. Сложность эгейской дворцовой жизни (см. ниже, с. 425) считалась заимствованной с Ближнего Востока. Почти любое достижение, любое серьезное изменение в доисторическом мире ученые-миграционисты рисовали как нечто подобное последующему европейскому колониализму и приписывали влиянию мигрантов, или ученых, или людей превосходящей культуры, рассеявших тьму варварства своим цивилизационным просвещением. Ученые, перед глазами которых была священная история евреев или рассказы Геродота о переселениях народов, имели все основания доверять своим чутью и опыту и наносить прогресс цивилизации на карту. Результатом стало оправдание картины того времени: мир, в котором народы размещены по старшинству, разложены по полочкам сообразно своим способностям, полагавшимся врожденными[504]504
Fernandez-Armesto, op. cit., pp. 12–13.
[Закрыть].
Но ученая мода меняется с культурным контекстом, и сегодня «процессуальные изменения» считаются причиной тех перемен, что ранее приписывались рассеиванию и миграциям. Народам совсем не обязательно учиться земледелию у соседей, хотя в некоторых случаях они, конечно, могли это делать; процесс, приводивший к этому в одной части земного шара, мог повториться и в другой. То же самое касается письменности или одинаковых способов хранения и передачи информации. Больше не считается, что великие цивилизации речных долин, ранее называвшиеся «первичными» или «зародышевыми», оказывали формирующее влияние друг на друга, тем более представляли модель цивилизации, которая сознательно, по цепочке подражаний принималась во всем мире[505]505
C. Renfrew, ‘Carbon-14 and the Prehistory of Europe’, Scientific American, 225.4 (1971), pp. 63–72; Problems in European Prehistory (London, 1979); Before Civilisation (London, 1973).
[Закрыть].
Некоторые устаревшие положения относительно рассеяния элементов цивилизации дожили до наших дней, причем они располагают доказательствами разной степени надежности. Например, письмо часто считалось, а кое-кем и сегодня считается месопотамским изобретением, которому подражали повсюду. Различные аспекты прикладных наук и математики западного мира возводятся к Египту. Инд, как мы увидим, превозносят – со страстной верой, которая еще нуждается в доказательствах, – как сердце Индии. Большая часть изобретений, которые, не считая последнего времени, помогали людям подчинить среду, восходит к Китаю.
Некоторые из упомянутых и подобных заимствований, несомненно, имели место. Цивилизации должны испытывать самые разные влияния, иначе они завянут или начнется застой[506]506
J. Diamond, Guns, Germs and Steel: the Fates of Human Societies (London, 1997), p. 312; см. выше, pp. 279, 305, 335.
[Закрыть]. Эпоха Шан, вероятно, заимствовала погребальные обряды у культур долины Янцзы, некоторые виды искусства – из Центральной Азии, колесницу – у степняков и практику пророчеств – у соседей с севера и юга[507]507
W. Meacham in D. N. Keightley, ed., The Origins of Chinese Civilization (Berkeley, 1983), p. 169.
[Закрыть]. Но это очень общая картина взаимовлияний, так все цивилизации обогащают друг друга. Ошибочно полагать, будто цивилизации в разных природных средах не способны развиваться самостоятельно без помощи народов древних речных долин. Например, попытки доказать, что цивилизация в Америку принесена египтянами или китайцами, кажутся глупыми: общего очень мало, и всякое сходство крайне поверхностно. Царей Копана (см. выше, с. 232) изображали с бородой, которая сделала бы честь любому китайскому мандарину; но они нисколько не похожи на китайских императоров[508]508
См. J. Needham, Science and Civilisation in China (Cambridge, 1954 – in progress), vol. iv, part III (Cambridge, 1971), pp. 540–553.
[Закрыть]. Монументальные здания и сложная математика и астрономия были известны в отдельных частях Западной Европы задолго до влияния, которое оказало на этот район восточное Средиземноморье. Письменность возникала независимо, разными способами в удаленных друг от друга частях света.
Действительно, масштаб и стремительность расширения наших знаний о ранних системах письма привели хронологию и само определение понятия письменности в хаос. Какое количество информации должна передавать система, чтобы ее можно было назвать письмом? Были ли письмом палки с зарубками или шнурки с узелками (см. ниже, с. 350, 387)? Картины-надписи в Месопотамии – картины или надписи?[509]509
G. Brotherston, The Book of the Fourth World: Reading the Native Americas through their Literatures (Cambridge, 1992); J. Derrida, De la grammatologie (Baltimore, 1976), pp. 88-136.
[Закрыть] Ответ на эти сложные вопросы может привести к радикальному пересмотру традиционных схем. Язык предков современных китайцев представлялся неясным, пока не были изучены четкие надписи на гадательных костях эпохи Шан, относящиеся ко второму тысячелетию до н. э.; однако кажется несомненным, что система записи информации с помощью символов обнаружена в Китае на глиняных сосудах из Пан-По, внутреннего района культурной зоны Янцзы; эта посуда относится к четвертому тысячелетию до н. э. Символы можно также трактовать как номера или клейма гончара: вряд ли это надписи, поскольку символы просты и используются каждый раз по одному. Так письмо это или нечто недостойное такого названия? Панцири черепах, обнаруженные недавно в Вуяне, относятся к еще более раннему времени – по меньшей мере на тысячу лет; но на них есть знаки, которые можно объяснить только одним – это система символических представлений. Благоговение, которое нам следовало бы испытывать при мысли о том, что соединение изолированных символов способно передавать рассказы и давать доказательства, рассеялось из-за давнего знакомства с такой возможностью. Некоторым культурам потребовались тысячелетия, чтобы сделать такой шаг, пусть даже систему письма они использовали для других целей: написания ярлычков, гадания, решения бюрократических задач, записи заклинаний.
В прошлом ложное представление о «рассеянии» было так сильно, что возникновение цивилизации считали возможным только в долинах аллювиальных рек[510]510
J. Hawkes, The First Great Civilizations: Life in Mesopotamia, the Indus Valley and Egypt (London, 1973), pp. 11, 21, 264–267, 325–342.
[Закрыть]. Теперь мы можем уверенно отбросить это предположение. Аллювиальные почвы не были, как принято считать, средой, единственно пригодной для рождения цивилизаций в древние времена. Однако они давали определенные преимущества и обладали несомненными чертами сходства: плодородная почва делала речные долины непохожими на окружающие земли. Как следствие, у обитателей долин вырабатывалось ощущение отчетливой самоидентификации, отличной от соседних земель, жителей которых презирали как варваров. У всех этих цивилизаций существовала необходимость контролировать разлив и направлять воду по каналам, чтобы земледелие давало максимальный эффект. В результате возникали могучие государства и образ жизни, основанный на совместном труде. Плодородие позволяло этим государствам создавать запасы продовольствия, а это – одна из важнейших предпосылок цивилизации: уверенность в будущем.
Все это не означает, что жизнь граждан цивилизаций долин была легкой. Если по очереди посмотреть на эти среды, то мы увидим: во-первых, что все они очень требовательны, даже потенциально опасны; во-вторых, с каким трудом давались этим цивилизациям достижения.
От Шумера к Вавилону
Отсюда начинается основная часть историй цивилизации, и здесь, по традиционному представлению, «зарождается история» – между нижним течением Тигра и Евфрата, близ того места к западу, которое когда-то покрывал Персидский залив и которое теперь заболочено. Археологи, раскопавшие поселения и расшифровавшие письменность людей, живших здесь в четвертом, третьем и втором тысячелетиях до н. э., почти все им сочувствовали: находки свидетельствовали, что здесь жили искусные ремесленники, писатели с развитым воображением, предприимчивые купцы, патриотически настроенные политики, дельные чиновники и юмористы со склонностью к сатире. На протяжении двух тысячелетий развития их искусства собственное представление этих людей о себе остается неизменным: любители музыки, пиров и войн с большими круглыми головами и толстыми животами. Их ощущение собственного отличия от соседних народов, вероятно, было оправдано: другой язык; себя они считали чем-то единым; сегодня это единство называется Шумер.
Это был народ, строивший корабли в безлесной местности, создававший шедевры из бронзы в районе, где невозможно отыскать металл, воздвигавший сказочные города без камня и перекрывавший реки, как и сегодня делают живущие в районе местных болот арабы, с помощью хвороста, тростника и почвы. Их земля не только бедна ресурсами – среда откровенно враждебна человеку. «Созреет ли зерно? – спрашивает пословица. – Не знаем. Высохнет ли оно? Не знаем»[511]511
J. B. Pritchard, ed., The Ancient Near East: an Anthology of Texts and Pictures (Princeton, 1958), p. 244.
[Закрыть]. Природа, персонифицированная в шумерской литературе, выглядит злобной. Солнце ослепляет людей и сжигает землю. Под ветром земля «трескается, как горшок»[512]512
Ibid., p. 68.
[Закрыть].
Сегодня, под тем же солнцем и ветром, реки Тигр и Евфрат текут из далекой земли дождей по выжженной пустыне, как струйки по оконному стеклу. В пятом и шестом тысячелетиях до н. э., когда здесь возникало земледелие, район, вероятно, не был таким сухим – сейчас здесь ежегодно выпадает от шести до восьми дюймов осадков, а летняя температура превышает 120 градусов по Фаренгейту. Тем не менее и тогда дожди в центре Шумера выпадали редко и в основном зимой. Даже несмотря на орошение здешнее лето, слишком жаркое и сухое, не позволяло производить пищу для ранних городов, поэтому их жители рассчитывали на зимние урожаи пшеницы и ячменя, лука, льняного семени, чечевицы, кунжута и вики. Необходимы были трудоемкие земляные работы – чтобы поднять жилища над уровнем разлива и сохранить воду для использования. О сложностях политического и экономического управления на протяжении всей эры месопотамский цивилизации на берегах Тигра и Евфрата рассказывает комический диалог из Аккада.
Слуга, повинуйся мне, – начинает хозяин. – Я дам пищу нашей стране.
Дай, хозяин, дай. У того, кто дает пищу этой стране, собственный ячмень остается, но доход от процентов на отданное становится огромным.
Нет, слуга, я не дам пищу моей стране.
Не давай, хозяин, не давай. Отдавать все равно что любить… рождать сына… Тебя проклянут. Съедят твой ячмень, а тебя уничтожат[513]513
Ibid., p. 251.
[Закрыть].
Когда здесь выпадает дождь, он обрушивается потоком, принесенным бурей, а небо освещается блеском молний. «По приказу разгневанного бога, – пишет древний поэт, – буря уносит страну». Наводнения, которые создают залог жизни – аллювиальную почву, – капризны и опасны. Вода Нила и Инда прибывает и спадает постепенно, в предсказуемом ритме, но Тигр способен разлиться в любое время, он сносит плотины и переливается через дамбы. В другое время пустынные песчаные бури душат земледельцев и губят посевы. Авторы произведений месопотамской литературы – самой древней художественной литературы, дошедшей до нас в письменной форме, – изображают мир, в котором господствуют или который по крайней мере накрывают своей тенью боги бури и наводнения.
Земля и вода – благожелательные силы, соединившиеся для создания аллювиальной почвы, – тоже воспеты в стихах. Земля как дом растений персонифицирована в образе Нинту и изображалась за кормлением грудью, в окружении младенцев и зародышей. Вода, оплодотворяющая землю, представлялась богом мужского пола – Энки, способным «очистить рот Тигра и Евфрата, сделать растительность пышной, создать плотные облака, дать в изобилии воду всем пахотным землям, заставить зерно поднять голову из борозды, превратить пустыню в пастбище». Но это все же были подчиненные божества, которыми всецело распоряжаются буря и наводнение.
В самом известном произведении литературы Месопотамии, эпосе «Гильгамеш» (существующая версия этого эпоса записана примерно в 1800 году до н. э., но основана на гораздо более древней традиции), природные силы, создающие естественную среду Месопотамии, создают и историю. Когда на героя поэмы нападает чудовище, изрыгающее огонь и чуму, боги вмешиваются и ослепляют нападающего палящим ветром. Когда Гильгамеш плывет по Океану Смерти в поисках тайны бессмертия, он встречает лишь одну семью, пережившую катастрофу, разразившуюся по божественному капризу: древнее наводнение уничтожило все остальное человечество, и даже сами боги в «страхе, как собаки, жались к стене»[515]515
Pritchard, op. cit., p. 69.
[Закрыть].
Образ Гильгамеша – поэтическое новшество, вплетенное в материал легенд, ко времени написания поэмы бывших уже древними. Но существовал и реальный Гильгамеш: во всяком случае, в одном из исторических источников упоминается царь с таким именем. В поэме цитируется пословица об этом историческом Гильгамеше: «У кого когда-нибудь была такая власть?» Это пятый король города Урук в XXVII веке до н. э. (согласно наиболее распространенной хронологии). В поэме упоминаются некоторые подлинные чудеса его города: стены, сады, зал с колоннами на священной огражденной территории, которая устраивалась в центре каждого города.
К концу четвертого тысячелетия до нашей эры Шумер уже был страной городов, подобных Уруку; в каждом городе свое божество и посвященный ему храм, свой царь, ведущий войны с соседями. Рядом существовали и скотоводческие общины, которые редко упоминаются в записях, но жители которых, возможно, символически представлены в образе волосатого, мохнатого дикого человека Энкиду, который – после соответствующего окультуривания: стрижки, бритья, одевания – становится в поэме спутником и союзником Гильгамеша. Скотоводы были маргинальным элементом, до конца не принятым высокомерным городским шумерским сообществом.
Самым знаменитым стал один из самых маленьких городов шумеров. Ур, согласно Библии родина Авраама, прославился войнами, центральной ролью в торговле и плодами своего успеха: царскими могилами поразительной роскоши и изобилия, а также высокими зиккуратами конца третьего тысячелетия до н. э. Самые большие из этих зиккуратов были так знамениты, что спустя пятнадцать веков после того, как их построили люди, считались творением богов. Большой зиккурат был построен для украшения города в тот период, когда Ур стал чем-то вроде столицы Шумера. Это удивительное развитие событий противоречило традиционной раздробленности шумерской политики. Предоставленные самим себе, воинственные шумерские города-государства никогда не сумели бы объединиться надолго. Однако вторжение извне предопределило необходимость такого шага. Разделенные города в середине тысячелетия были завоеваны захватчиками с севера Месопотамии; король-завоеватель Саргон был одним из величайших строителей империй древнего мира, чьи армии, говорят, доходили до Сирии и Персии.
Такую обширную империю невозможно сохранить надолго. Через пару столетий туземные шумерские силы вернули себе инициативу и изгнали наследников Саргона. На какое-то время главным шумерским городом как будто стал Лагаш, северный сосед Ура, а его правитель Гудеа – самым почитаемым шумерским царем; сохранилось двадцать семь его статуй. Но в какой-то не вполне определенный момент, около 2100 года до н. э., Гудеа сместил правитель Ура Ур-Намму, чья династия и придала Уру его прославленный облик с внушительными зиккуратами и устрашающими стенами. Спустя несколько лет дань (в соответствии с записями на глиняных табличках) поступала в Ур даже с иранских нагорий и ливанского побережья. Цикл царской жизни в имперском Уре: победа, сбор дани и празднование – великолепно отображен на некоем предмете третьего тысячелетия, вероятно, резонаторе арфы.
Во втором тысячелетии до н. э. по неизвестным причинам центр экономической жизни Месопотамии постепенно смещается вверх по течению рек. Перемены русла рек делали города беспомощными. Накапливающийся ил все дальше отодвигал корабли от берегов. Войны в дальних концах Персидского залива и исчезновение некоторых больших городов в долине Инда (см. ниже, с. 300–308), вероятно, повредили торговле. Иммигранты и чужаки из «варварских» племен истощили силы Шумера. Тем временем на севере возникли новые экономические возможности: экономическое развитие создало, в частности, новые рынки или расширило старые – в Сирии, на иранских плоскогорьях, в Анатолии. Архивы Эблы в Сирии свидетельствуют о важности этого города как торгового центра и о его связях с Месопотамией. Здесь торговля была монополией государства, а купцы – его послами. Десятки иностранных городов поставляли золото, серебро и ткани на рынки и в сокровищницы Эблы. Это был также промышленный центр по производству тканей и выплавке золота, серебра и бронзы. Несмотря на плодородие местности, это прежде всего был торговый центр, где скапливались большие излишки продуктов. Согласно расчетам ведущих экспертов в царском зернохранилище находилось продовольствия на восемнадцать миллионов обедов. В одном из сохранившихся отчетов о проверке упоминаются двенадцать сортов пшеницы, большое количество вина, масла и восемьдесят тысяч овец[516]516
G. Pettinato, Ebla: a New Look at History (Baltimore, 1991), pp. 88, 107; The Archives of Ebla (New York, 1981), pp. 156–180.
[Закрыть].
Тем временем Ур превратился в культовый туристический центр. Шумерский язык из средства повседневного общения постепенно становился – как сегодня латынь в западном мире или валлийский в церквях Патагонии – церемониальным языком. Армии Саргона распространили по всему течению Тигра и Евфрата свое северное наречие. Шумерские города исчезали, сохранялись лишь их названия – в титулах завоевателей с высокогорий и пустынь, как средство прославления и легитимизации новых правителей.
В результате политический центр власти переместился из Ура и вообще из Шумера в Вавилон, чуть выше по Евфрату. Несмотря на периоды разрушений и упадка, вызванные чужеземным завоеванием, Вавилон, хотя и сильно уменьшившись, пережил все опустошения и на протяжении половины тысячелетия оставался скромным региональным центром в тени иноземных империй, колеблясь между автономией и независимостью. Вавилон оставил неизгладимые следы в истории: кодекс законов – краткое и осовремененное изложение творений шумерских законодателей, которое царь середины восемнадцатого столетия до н. э. Хаммурапи получил, по его словам, непосредственно от бога солнца; репутацию центра искусств, которая сделала «висячие сады» Вавилона одним из пресловутых семи чудес света; вклад в математику и астрономию, оказавший сильное влияние на последующее развитие науки у египтян, греков и арабов. К исходу седьмого столетия до н. э. конец, казалось, был близок: Вавилон терпел поражение в длительной и шедшей с переменным успехом оборонительной войне с ассирийцами – народом с северного берега Тигра, который сочетал уважение к прошлому Шумера с уверенностью в непобедимости собственной военной машины.
