Текст книги "Цивилизации"
Автор книги: Фелипе Фернандес-Арместо
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)
6. Сердце тьмы
Тропические низины
Остров Фредерика Хендрика. – Земля ольмеков. – Низовье Амазонки. – Низовья земли майя. – Долины кхмеров. – Город Бенин
В тропическом климате бывает определенное время дня, когда все горожане прекращают работу, чтобы раздеться и пропотеть.
Это одно из тех правил, которым повинуются даже глупцы, потому что солнце слишком знойно и нужно избегать его ультрафиолетовых лучей.
Ноэль Ковард. Бешеные псы и англичане
Обитаемый ад: жизнь в болотах
Где находится обитаемый ад – в каком уголке Земли люди живут в самом смертоносном окружении, в самом нездоровом климате, на самой неплодородной почве, в насыщенном болезнями воздухе, с самой плохой погодой? Читатель этой книги навестил уже немало мест, подходящих на эту роль. Кто, кроме рожденных в местной культурной среде, согласился бы жить с давадами в Сахаре или с самоедами в Тазе? В истории человечества несколько каторжных поселений сознательно устраивались в таких местах, где условия существования были бы мучительны для обитателей; например, на острове Дьявола или на островах группы Ревиллад-жиджедо, где едва удается прокормиться. Остров Марчимбар у северного побережья Австралии и сегодня вполне может претендовать на определение «обитаемый ад»: по статистике здесь самая высокая смертность, самый высокий уровень преступности и болезней, связанных с нарушением правил гигиены и неразборчивостью в половых связях, и наиболее широко распространена наркомания. Жителей острова, которых привозили сюда силой и безжалостно эксплуатировали, буквально оставили гнить.
Место, которое выбираю я, может показаться более гостеприимным, поскольку его успешно осваивали оседлые фермеры. Но остров Фредерика Хендрика, который сегодня называют также Колепом и Долак, близ южного берега Новой Гвинеи, пользуется дурной славой как край ядовитых болот, нездоровых испарений, кустарников без тени и крайних перепадов жары и холода. Среда более мрачная и угнетающая, чем в Фазане или Тазе; во всяком случае, здесь нет захватывающего великолепия мира барханов или льда; и в отличие от колоний, которые заселялись насильственно, островитяне, каким это ни покажется невероятным, выбрали его добровольно. Следовательно, это естественный обитаемый ад – обитаемый в более истинном смысле, чем там, куда людей привозили насильно и насильственно принуждали выживать. На 4250 квадратных милях острова в конце 1970-х годов жили семь тысяч человек; тогда традиционный образ жизни и методы использования болот в основном сохранились.
Остров подобен миске со скошенным ободком: почти все возвышенные территории расположены по краям, так что дожди собираются в затопленной середине. Здесь почва настолько болотистая, что один из самых известных географов, изучавших этот остров, говорил, что различие между сушей и водой исчезает[415]415
L. M. Serpenti, Cultivators in the Swamps (Amsterdam, 1977).
[Закрыть]. Дожди бывают обильные, но они настолько капризны, что невозможно рассчитать время посадки и уборки урожая. Плодятся тучи москитов. В сухой сезон так много грязи, что передвигаться пешком невозможно, а узкие каналы, соединяющие деревни, постоянно забиваются илом и густой зловонной слизью, поэтому передвижение на каноэ тоже затруднено. Холода такие сильные и наступают так стремительно, что ежегодные вспышки пневмонии считаются нормой; но большую часть года солнце так печет, что передвигаться по острову, почти лишенному древесной растительности, можно лишь по ночам.
Современные антропологи не торопятся осуждать культуры за гигиенические стандарты, отличающиеся от представлений современного Запада. Но на острове Фредерика Хендрика грязь, забивающая водные пути, покрывает и людей настолько, что они сливаются с окружением. Ведущий специалист по туземному образу жизни не может не упомянуть толстый слой грязи, который постоянно покрывает тело туземцев. Иногда грязь, «если она становится помехой», соскребают ножом. Чтобы избавиться от вшей, волосы залепляют грязью, а потом срезают, при этом внутренняя поверхность срезанных волос покрыта коркой из вшей[416]416
Ibid., p. 10.
[Закрыть]. Это загадочная земля дикарей, где люди кажутся загнанными природой в жизнь, отвратительную, жестокую и короткую; здесь природа становится злейшим, коварнейшим и самым неумолимым врагом человека. Смертоносные болота, как традиционно утверждают (это утверждение не соответствует истине), заселялись людьми, не способными прожить нигде больше, беглецами, ради безопасности скрывающимися в самых труднодоступных местах. Первые европейские исследователи, описавшие остров в 1623 году, ни разу не видели туземцев, но, судя по их жилищам и утвари решили, что те должны быть «низкорослыми, бедными и жалкими»[417]417
Ibid., p. 7.
[Закрыть].
Однако люди, живущие здесь, пришли по собственному желанию и сотворили чудеса с тем немногим, что дает им природа. Традиционные деревни жителей болот, пока их в новые времена не сменили сразу покинутые сборные казенные жилища, поражали очевидцев, как «тропическая Венеция»; туземцы передвигались на столь узких каноэ, что ноги в них приходится ставить одну перед другой. Дома в болотах соединяли искусственные насыпи, которые позволяли пользоваться жилищами днем и ночью. Так как деревьев здесь нет, дома сооружались из саговых пальм и покрывались тростником, который укладывался на кольца из ротанга. Слой травы или листьев толщиной в тридцать дюймов, уложенный старательно и с огромным трудом, защищал от москитов.
Грядки, на которых и сегодня выращивают пищу, сделаны из грязи, как и платформы, на которых стоят дома. Между комьями глины для крепости проложены слои тростника. На строительство одной насыпи уходят годы – особенно для ямса и сладкого картофеля, которые требуют большей высоты над уровнем воды, чем таро; поэтому насыпи для посевов готовят год за годом, понемногу, минимизируя зря затраченные усилия. Насыпи требуют постоянного присмотра и ухода, потому что в сухую погоду трескаются, а в дожди затопляются. Работа проделывается сообща. Вознаграждается она возлияниями: пьют вати, местный спиртной напиток, который в случае необходимости распределяется между работающими. Обычаи и условия жизни делают коллективную работу необходимой. Таро, ямс и многие другие основные виды продуктов на период беременности объявляются табу, поэтому семья, ожидающая ребенка, зависит от милости коллектива. Изготовление вати – весьма специализированное ремесло, известное лишь нескольким индивидам, на чье сознание своей социальной ответственности рассчитывает община.
Культ вати, ранее распространенный повсеместно (хотя он отсутствовал на крайнем западе острова), показывает, насколько требовательна и одновременно щедра бывает природа острова. Частые ночи почти полного паралича, вызванного действием вати, смягчают трудности жизни; но природа вати такова, что для того, чтобы средство подействовало, его нужно принимать с большим количеством пищи, которая тотчас выходит в виде рвоты – и, следовательно, не имеет питательной ценности. Только люди, располагающие достаточными запасами пищи, могут так расточительно с ней обращаться. Сельское хозяйство не единственный ее источник: существенное пополнение дают дикие продукты. Стебли папоротника мапия можно измельчать в нечто вроде муки; в отличие от клубней эта мука хорошо сохраняется в засуху; легко ловятся и убиваются кенгуру, когда в сезон дождей они цепляются за немногие небольшие участки суши; у берегов изобилие рыбы, которую тоже легко поймать: для этого туземцы отравляют участки воды, а потом яд растворяется в море[418]418
Ibid., pp. 21–62.
[Закрыть].
Если жители острова Фредерика Хендрика сумели столь-кого добиться в явно малопригодных для жизни обстоятельствах, нас не удивит, если мы обнаружим, что на более пригодных для жизни болотистых равнинах цивилизации сыграли существенную роль в истории. На высокогорьях, где вода уходит во внутренние бассейны, сельское хозяйство довольно часто возникает в болотах, например в Новой Гвинее (см. с. 363–364) или в затопляемых районах, и составляет экономическую основу больших империй, как в случае ацтеков (см. ниже, с. 356). Изучая зарождение обработки земель, археологи сосредоточились на сухих землях, где образцы древних продуктов хорошо сохраняются, стратиграфически четко располагаются и обнаруживаются вблизи очагов, которые легко определить, – как в легендарных мексиканских поселениях, раскопанных Ричардом Макнишем, когда он изучал историю культивирования кукурузы[419]419
R. S. MacNeish, ‘The Origins of New World Civilization’, Scientific American, (1964).
[Закрыть]. В болотистой местности такие свидетельства быстро исчезают, возможны лишь случайные находки, которые трудно и долго собирать. Свидетельства существования ранних агрокультур в болотистых местностях Центральной Америки, Новой Гвинеи и отдельных районов Африки только начинают появляться на свет.
В то же время в Европе население болотистых местностей пользуется дурной славой у своих соседей; например, русские, поляки и украинцы, живущие вокруг припятских болот, считают этот район опасным и примитивным; презрение англичан к ирландцам часто проявляется в воображаемых образах болотных существ. Однако два района прибрежных болот: Венецианский архипелаг (см. ниже, с. 428–434) и морское побережье Голландии (см. ниже, с. 461–467) – стали родиной великолепнейших и монументальнейших достижений западной цивилизации. Как мы видим, цивилизация может возникнуть и на раскисшей почве.
Наиболее поразительный случай находим в Мексике. Свыше трех тысяч лет назад народ, построивший город, известный как Ла-Вента, проник в мангровые болота низовий Табаско и соседних районов или вышел оттуда – точно неизвестно. Эти люди основали цивилизацию, оказавшую огромное влияние на всю древнюю историю Центральной Америки, а по мнению некоторых ученых, и на более поздние цивилизации этого района. Культуру Ла-Венты обычно называют ольмекской. Этот термин вводит в заблуждение, потому что археологи и историки искусства обозначали им очень многие и совершенно различные явления. Это слово обозначает стиль статуэток и рельефов – вернее, множество таких стилей, поскольку единство объектов, которые в течение ста лет относили к ольмекским, так и не доказано. Слово «ольмек» применяется также для названия культурного «синдрома», который обнаруживается в самых различных центрально-американских средах и не связан специфически с болотами. Но термин слишком привычен, чтобы его отбрасывать, и, хотя существует почти столько же мнений, сколько специалистов, почти нет сомнений в том, что культура ольмеков возникла в болотах: следы самого древнего проживания мы находим в низинах, в манграх, на границе с болотами, тропическими лесами и по берегам океана. Подобно некоторым цивилизациям высокогорий (см. ниже, с. 336–342), основатели ольмекского мира жили на фронтире, на границе многих микросред, испытывая их обогащающее воздействие. Хотя самый ранний известный монументальный центр построен к концу второго тысячелетия до н. э. на возвышении над рекой Коатцакоалк, раннее возникновение агрокультурного потенциала в болотах не противоречит данным других цивилизаций (см. ниже, с. 364).
Сельское хозяйство в болотах Табаско существовало за тысячу лет до того, как возникли первые церемониальные центры и образцы монументальной скульптуры, которые мы связываем с ольмекской цивилизацией. Здесь всегда было вдоволь пищи для людей – ее давали и сбор урожая, и охота. В водах болот жизнь изобильна, много и птиц, которые питаются болотными организмами. Поражает не то, что люди процветали в таком изобилии, а то, что они начинали крупное строительство и вырабатывали сложный городской образ жизни – строили на непригодной для возделывания почве, создавали в жарком и влажном тропическом климате монументальные памятники. Этот переход совпадает с появлением высокоурожайных сортов кукурузы, пригодных для подобной среды. Вместе с бобами и тыквой – культурами, замечательно растущими на насыпях в болотах – кукуруза завершила священную триаду растений, которые постоянно изображаются на головных уборах богов и вождей[420]420
L. Scheie, ‘The Olmec Mountains and Tree of Creation in Mesoamerican Cosmology’ в книге M. D. Coe et al., The Olmec World: Ritual and Rulership (Princeton, 1995), pp. 105–117, особ. p. 106.
[Закрыть]. Первоначально сельское хозяйство в этом районе развивалось на природных возвышениях; возможно, для расширения площади могли воздвигаться искусственные насыпи или по крайней мере извлеченный грунт насыпали на природные дамбы, поднимая их над уровнем разливов. В каналах между платформами и возвышениями можно было разводить рыбу, креветок, черепах и, возможно, кайманов; а до возведения искусственных насыпей это можно было делать в природных водоемах. Все еще широко распространено представление, будто строители подобных монументальных каменных церемониальных центров могли использовать рабочую силу и накапливать энергию, которая требовалась для таких работ, вырубая лес, поджигая пни и сажая семена непосредственно в пепел (см. выше, с. 199), но это представляется совершенно неубедительным. Насколько нам известно, ни одно общество, использовавшее подобную технологию, нигде не достигало таких высот. В конце второго тысячелетия н. э. в ольмекском поселении в районе города Сан-Лоренцо имелись вместительные резервуары, сложная дренажная система; построенный по сложному плану город состоял из множества дорог, площадей, пирамид и искусственных курганов.
Даже в столь ранний период цивилизации Нового Света обнаруживали общие для культур этого полушария характеристики: строительство курганов, эстетика, склонная к симметрии, города, растущие вокруг квадратных храмов и площадей, высокопрофессиональная элита (вожди, писцы и жрецы), увековеченная в монументальном искусстве; совершаемые правителями обряды, связанные с кровопролитием и человеческими жертвами; основанная на традициях шаманизма религия с многочисленными кровавыми обрядами и жертвоприношениями и вкус к выступлениям впадающих в экстаз вождей и жрецов; агрономия, основанная на большой троице выращиваемых культур; торговля на большие расстояния, обнимающие всю центрально-американскую область периода ее высшего расцвета – если справедливо полагать, что нефрит, который использовали ольмеки, доставлялся из Гватемалы, а предметы искусства ольмеков находят по всей территории. Все это вовсе не означает, что ольмеки – прародители всех центрально-американских цивилизаций, тем более цивилизаций всего Нового Света. Модель диффузионистов почти повсеместно опровергнута находками археологов, пытавшихся ее подкрепить; ольмеки лишь часть истории целого созвездия цивилизаций, возникших в самых разных и далеко отстоящих местах. Однако отрицать влияние ольмеков невозможно: оно сказывается в истории самых разных общин[421]421
N. Hammond, ‘Cultura hermana: Reappraising the Olmec’, Quarterly Review of Archaeology, ix (1991), pp. 1–4.
[Закрыть].
Наше представление об ольмеках возникло на основе их самых поразительных памятников: старейших монументальных скульптур Центральной Америки – колоссальных голов, обычно из базальта, созданных в духе того, что можно было бы назвать коммерческим подходом. Камни и колонны весом до сорока тонн доставлялись по суше и по воде на расстояние в сто миль, и скульпторы обрабатывали их в двух стилях: в первом случае изваяние напоминает ягуара; во втором – это приплюснутая голова человека, обычно с миндалевидными глазами. Лучшие из этих скульптур на редкость выразительны: напряженные, наморщенные лбы, холодная усмешка на властных губах. Когда смотришь в холодные, жесткие глаза такого лица, названного с типичным академическим равнодушием «Колоссальная голова номер восемь», чувствуешь присутствие некоего ольмекского Озимандия[422]422
E. P. Beson and B. de la Fuente, eds, Olmec Art of Ancient Mexico (Washington, DC, 1996), cat. no. 1, pp. 154–155.
[Закрыть]. Некоторые головы восходят к тринадцатому веку до н. э. Они входят в общественном сознании в перечень явлений, который можно назвать чувствительностью к ольмекам: ни в какой центрально-американской цивилизации человеческой голове не придавали столько значения; великолепие круглых натуралистических форм особенно заметно на фоне тяжелых прямоугольных очертаний скульптур большинства следующих за ольмеками цивилизаций.
Ритуальные площади и платформы того же периода лучше всего представлены поселением Ла-Вента, построенным на том, что сегодня представляют собой остров, окруженный мангровыми болотами; камни для этих сооружений вырубались и привозились более чем за 60 миль. В центре этого города курган высотой почти 100 футов. Один из дворов украшен мозаичной мостовой, которая, как принято считать, напоминает стилизованную маску ягуара, сознательно закопанную ее создателями. Аналогичные приношения закопаны перед другими зданиями, возможно, по той же причине, по какой мощи святых тайно помещали в основания церквей.
Изображение церемонии, погруженное в песок, возможно во исполнение обета, позволяет нам представить, что происходило на вершине платформы. Перед рядами стоячих стел – фигуры с разбухшими головами (что, возможно, свидетельствует о сознательной деформации черепа), одетые лишь в набедренные повязки, с ушными украшениями, собрались в круг. Рты у них раскрыты, осанка расслабленная, цель их – для нас – непостижима. Такие же фигуры на других изображениях окружают ягуара-оборотня – маленькое существо, полуягуара, получеловека – или несут факелы и эмблемы фаллического культа. Или стоят на коленях, или сидят в позе готовности, словно им предстоит шаманское превращение в ягуара, изображенное на других работах[423]423
Ibid., cat. 42, p. 205, cat. 60–71, pp. 226–229; Coe et al., op. cit., pp. 170–176; P. T. Furst, ‘The Olmec Were-Jaguar Motif in the Light of Ethnographic Reality’, в книге E. P. Benson, ed., Dumbarton Oaks Conference on the Olmec (Washington, 1968), pp. 143–174.
[Закрыть].
Правителей хоронили в саркофагах из прочных материалов, с изображением существ, которых правители представляли в жизни: существо с телом и пастью каймана, с глазами ягуара, с мохнатыми бровями[424]424
F. K. Reilly, ‘Art, Ritual and Rulership in the Olmec World’, в книге Coe et al., op. cit., pp. 27–45, особ. p. 35.
[Закрыть]. Лицо этого изображения напоминает усатые морды оборотней-ягуаров, которые часто фигурируют в искусстве ольмеков, в скульптурах, изображающих момент превращения шамана в зверя[425]425
E.g. P. T. Furst, ‘Shamanism, Transformation and Olmec Art’, ibid., pp. 68–81.
[Закрыть]. Правители лежат в помещениях с колоннами, с украшениями из нефрита и стилизованными орнаментами, среди прочих прекрасно сделанных предметов. Их изображение можно увидеть на скамьеподобных базальтовых тронах из Ла-Венты, на которых они сидели, проливая кровь, и свою собственную, и пленников, таких как изображенные на пьедестале тронов покорные фигуры, привязанные к центральной фигуре в орлином головном уборе, которая подалась вперед, словно обращаясь к аудитории.
Эти посредники между человеком и природой покорили благоприятную среду, но все же не настолько благоприятную, чтобы бесконечно поддерживать существование цивилизации. Последние большие сооружения Ла-Венты и Сан-Лоренцо были созданы, вероятно, в IV веке до н. э. На последующих этапах цивилизации Центральной Америки уходят от болот в дождевые леса, где над вершинами деревьев поднимают свои крыши-гребни города майя. Прежде чем проследовать туда, я предлагаю совершить экскурсию в самый большой тропический лес нашей планеты – лес Амазонки, чтобы оценить возможности такой среды для экспериментов в оседлом образе жизни. Эта экскурсия поможет продемонстрировать, что за пределами собственно берега реки подчинить человеческим потребностям тропический лес еще труднее, чем болота.
Земля амазонок: вызов тропического леса
В 1596 году, вспоминая свою неудачную экспедицию в Гвиану, сэр Уолтер Рэли представлял себе, как все могло бы быть, если бы ему повезло. Он мог бы: отправиться к великому городу Маноа или хотя бы захватить другие города и поселки, поближе, и тогда возвращение было бы царским; но Бог не захотел в то время помочь мне: если бы мне предстояло то же самое, я бы охотно посвятил этому всю жизнь, а если бы кто-нибудь другой сумел туда добраться и завоевать эти места, заверяю его, что он совершил бы больше, чем Кортес в Мексике или Писарро в Перу… принц, которому достанется все это, получит больше золота и станет повелителем большей империи, с большим числом городов и людей, чем король Испании или турецкий султан[426]426
W. Ralegh, The Discovery of the Large, Rich and Beautiful Empire of Guiana with a Relation of the Great and Golden City of Manoa (London, The Hakluyt Society, 1848), p. 11. Написание исправлено.
[Закрыть].
Никакого «великого золотого города», о котором говорит Рэли, не существовало, не было в лесу Гвианы и других городов и никаких следов двора инков в изгнании, который, как он считал, находится здесь. Но такова уж старая мечта исследователей: наткнуться в «джунглях» на забытую цивилизацию. И никто не переживал это так часто, как Джон Ллойд Стивенс, журналист, зачинатель современной археологии майя, в своих пионерских экспедициях 1830-х и 1840-х годов. Это ощущение великолепно передано в гравюрах его сотрудника Фредерика Катервуда, который изображал статуи и здания майя, выглядывающие из листвы, которая была к ним так близко, будто они поросли ею. В отчетах Стивенса, прекрасно владевшего пером, чувствуется возбуждение и радость первооткрывателя. Читатель вместе с ним пробирается сквозь густой подлесок и напрягает взгляд, стремясь увидеть объекты, которые нельзя увидеть, пока не подойдешь к ним вплотную. Например, в 1841 году в Майапане, согласно Стивенсу, «мы первыми осматривали эти руины. Столетиями их никто не видел, никто о них не знал, их оставили бороться с тропической растительностью»[427]427
J. L. Stephens, Incidents of Travel in Yucatan, 2 vols (Norman, 1962), vol. i, pp. 85–86.
[Закрыть]. Когда Пьер Лоти, самозваный «пилигрим в Ангкор», завершил свое паломничество, храм был уже подновлен, но Лоти сумел передать ощущение внезапного открытия под зеленью леса: «Я смотрел на покрытые деревьями башни, возвышавшиеся надо мной, и неожиданно похолодел: я увидел глядящую на меня огромную улыбку, потом другую на другой стене, потом три, потом пять, потом десять, они появлялись со всех сторон. За мной наблюдали со всех направлений»[428]428
Приведено у Coedes, p. 54.
[Закрыть]. Когда в 1814 году Корнелису показали Боробудур, двести человек шесть недель вырубали растительность, чтобы видны были очертания сооружения[429]429
J. Miskic, Borobudur: Golden Tales of the Buddha (Boston, 1990), p. 17.
[Закрыть].
Однако в нашем представлении «джунгли» – густой лес тропических низин – это среда, враждебная строительству, сельскому хозяйству и вообще любым предпосылкам цивилизации. Наряду с заманчивыми картинами затерянных городов существует и даже преобладает противоположный образ тропического леса. Согласно популярному мифу эта роскошная среда – источник легкой беззаботной жизни, где плоды сами падают в раскрытый рот; она дает столько съестного, что жизнь становится ленивой, несовместимой с огромными усилиями, которых требует создание цивилизации. Для этого нужен «английский сагиб», равнодушный к измятой одежде, или какой-то другой чужак, не понимающий джунгли по-настоящему, чтобы победить инерцию и преобразить среду плантациями и городами. Этот взгляд до того далек от истины, что трудно усмотреть в нем какие-либо достоинства: это откровенно расистское оправдание действий эксплуататоров и губителей природы, которые, используя теорию классов, представляют свои жертвы, обитателей леса, низшими существами, отсталыми и не способными развиваться самостоятельно.
Осведомленные люди знают, что плодородия почвы тропического леса недостаточно, чтобы производить пищу в изобилии: тесное соседство соперничающих видов означает, что съедобные растения встречаются редко. Именно поэтому лесные собиратели должны постоянно перемещаться, именно поэтому неопытные исследователи умирают от голода в этих как будто бы изобильных регионах. Действительно, в густых дождевых лесах плодородная почва редка: необходимые растениям минералы в условиях влажной жары быстро истощаются; плодородный слой тонок, а содержание окислов алюминия и железа и кислот очень высоко[430]430
Обзор проблемы плодородности тропических лесов см. P. W. Richards, The Tropical Rain Forest: an Ecological Study (London, 1979).
[Закрыть]. Интенсивное сельское хозяйство даже в дождевых лесах требует оросительных каналов и тщательно разбиваемых полей и участков, какие создавались майя в тропических низинах Центральной Америки, или оно должно опираться на аллювиальную почву, подобно той, на плодах которой вырос Ангкор в чуть менее влажном климате на берегах озера Тонлесап, где сухой сезон длится дольше.
В любом случае – и как изобильный, и как смертоносный – тропический лес кажется неблагоприятным для возникновения цивилизаций. Его иногда считают вообще не пригодным для цивилизации: в этом суть мифа о Тарзане – аристократ по происхождению превращается в джунглях в человека-обезьяну. На другом уровне Тарзан пробуждает еще одну тему леса – извращение нормального. Образ амазонок несет те же функции. Первые испанские завоеватели назвали эту реку в честь воительниц, которые, как они считали, скрываются в глубинах леса, там, куда не пробраться пришельцам; когда Себастьян Кабо, пользуясь их отчетами, создавал свои карты, он изобразил испанцев сражающимися с этим легендарным врагом, как герои на фризах множества греческих храмов, которые приручали амазонок, живущих в условиях столь диких, что это за пределами человеческой природы[431]431
F. Fernandez-Armesto, ed., The Times Atlas of World Exploration (London, 1991), p. 133; A. Rossel and R. Herve, eds, Le Mappemonde de Sebastien Cabot (Paris, 1968).
[Закрыть].
Справедливо, что в тропических лесах цивилизации достигают периода зрелости медленнее, чем в других средах. Например, амазонский лес – по-прежнему лаборатория образцов-народов, которые оставлены природой в состоянии так называемой неразвитости. Некоторые из них живут в таком состоянии уже тысячи лет, и только в последнее время их затрагивает программа «первого контакта» бразильского правительства. Но пятьсот лет назад даже Амазонка продемонстрировала возможности цивилизации на взморье. В конце 1541 года появились первые испанские путешественники: 58 человек приплыли на плоту, сколоченном на месте гвоздями, выкованными из металлического лома, и в нескольких каноэ, выпрошенных или украденных у индейцев. Это была часть типичной злополучной экспедиции искателей мифических богатств – «земли корицы», которая предположительно находилась в районе Перу, но в глубине континента. Отчаянно нуждаясь в пище, путешественники с помощью весел и шестов добрались до Амазонки по реке Напо. «Выяснилось, – писал отец Каспар де Карвахаль, что, вопреки нашим ожиданиям, на протяжении двухсот лиг нигде не найти еды». Напротив, «Господь дал нам открыть новое и неслыханное» – первую зарегистрированную навигацию по Амазонке от впадения в нее Напо до Атлантического океана. На речном берегу, который путники наблюдали с воды, жила изменчивая цивилизация, захваченная в момент своего возникновения.
Приключение началось случайно. Это чересчур интересная история, чтобы ее пропустить. Навигаторы не собирались бросать своих товарищей в лагере. Вначале их гнал голод. Потом, когда поиски пищи не увенчались успехом, им не хватило сил на обратный путь против течения. Много дней плыли они по течению, не в состоянии добраться до берега, и отец Каспар отслужил мессу, «как делают на море», не освящая тело Христово, чтобы случайно не выронить его за борт. 8 января 1542 года, после двадцати дней плаванья, они причалили к берегу, и индейцы пожалели их и накормили. Это дало им силы продолжить плавание, достичь моря и построить бриг. Больше всего они нуждались в гвоздях. Двое солдат с опытом механиков построили кузницу; мехи изготовили из сапог тех, кто умер от голода; пережигая дерево, получили древесный уголь для плавки. Собрав все остатки металла, не трогая только оружие и самое необходимое снаряжение, они за двадцать дней изготовили две тысячи гвоздей. Так в дождевой лес Амазонки пришел Железный век.
Строительство брига пришлось отложить, пока не добрались до места с большим количеством пищи. Испанцы так и не научились сами добывать провизию, но отыскали плотно заселенную полоску, где индейцы занимались разведением черепах; здесь путникам удалось раздобыть достаточно мяса черепах с «добавкой жареных кошек и обезьян». Потребовалось тридцать пять дней на то, чтобы построить корабль и проконопатить его индейским хлопком, вымоченным в смоле, «которую по просьбе капитана принесли туземцы».
Вскоре их корабль стал военным. Большую часть мая и июня они пробивались сквозь враждебные каноэ, отбиваясь в основном из самострелов: порох не просыхал. Все это время они жили на припасах, добытых во время вылазок в деревни индейцев. 5 июня произошла встреча, давшая великой реке ее название.
В одной деревне они обнаружили укрепленное святилище, окруженное изображениями ягуаров. «Здание производило сильное впечатление, на него стоило посмотреть, и мы спросили индейца, для чего оно». Тот ответил, что здесь они поклоняются символике своих повелителей – «амазонок». Ниже по течению испанцы услышали разговор, который истолковали так, будто на севере существует могучая империя женщин-воительниц, в которой семьдесят деревень, много золота, серебра, соли и лам. Должно быть, этот рассказ подсказан наводящими вопросами самих испанцев, которые к тому же неправильно понимали ответы туземцев. Вскоре экспедиция вышла в Атлантический океан, пройдя вниз по течению реки, по собственной оценке, 1800 лиг, и по Европе начали расходиться рассказы об испанцах, героически сражающихся с амазонками[432]432
G. de Carvajal et al., La aventura del Amazonas, ed. R. Diaz (Madrid, 1986), pp. 47–67.
[Закрыть].
Хотя рассказ об амазонках был очевидной выдумкой, вера в близость великой цивилизации соответствовала реальному опыту испанцев на реке. Рассказ Карвахаля дает ценный урок изучающему экоисторию реки. Эта среда без адаптации не способна поддерживать жизнь многочисленного населения, но амбиции цивилизации способны продуктивно адаптировать ее. И эти амбиции уже действовали. Хотя испанцы на протяжении «четырехсот миль» не могли найти пищи естественного происхождения, они видели густонаселенные города и поселки с тысячами обитателей, живущих в прочных деревянных домах. Это перспективное общество жило за счет разведения черепах, ловли рыбы и возделывания горького маниока – растения, смертельно ядовитого, если оно неправильно приготовлено, но исключительно питательного; после извлечения яда оставались только углеводы[433]433
Разница между «сладкой» и высокотоксичной «горькой» формами растения в степени. Е. Moran, ‘Food, Development and Man in the Tropics’ в книге M. Amott, ed., Gastronomy (The Hague, 1975), p. 173; использование маниока в наше время описано в Е. Carmichael et al., The Hidden Peoples of the Amazon (London, 1985), p. 61.
[Закрыть]. Археологи подтверждают данные Карвахаля. На острове Марахо в устье Амазонки в аналогичной среде с V по XV века н. э. существовало общество строителей больших курганов и дамб, от которого осталось мало свидетельств для убедительной характеристики; однако собранные материалы, среди прочего масса тесно расположенных очагов и сложная керамика, позволяют делать сопоставления с народами, которые считают «цивилизованными», например с ольмеками и строителями курганов на Миссисипи (см. выше, с. 190).
С точки зрения возделывания почвы, поведение реки на равнинах, известных в Бразилии как вареа, можно считать образцовым. В отличие от Нила река разливается медленно, давая фермеру время убрать урожай, а потом быстро убывает; за несколько дней уровень воды возвращается к минимуму, и фермер успевает спокойно заняться севом[434]434
B. J. Meggers, Amazonia: Man and Culture in a Counterfeit Paradise (Chicago, 1971), p. 30.
[Закрыть]. Если платформы и дамбы достаточно высоки, кукуруза, которая созревает за 120 дней, но не переносит обводнения после прорастания, позволяет собирать по два урожая за год. Однако во все время, о котором имеются данные, основной культурой во всем бассейне Амазонки оставался маниок, «одно из наиболее продуктивных и наименее требовательных растений, выведенных человеком»[435]435
D. Lathrap, The Upper Amazon (New York, 1970), p. 44.
[Закрыть].
В конце XVII и в начале XVIII веков иезуит Сэмюэль Фритц, «апостол Амазонки», посвятивший карьеру защите созданной им на берегу реки миссии от португальских работорговцев, отметил то, что уцелело от протоцивилизации вареа. На берегах реки, известной как Омагуа, были участки маниока и дома,
