Текст книги "Цивилизации"
Автор книги: Фелипе Фернандес-Арместо
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)
обычно расположенные на островах и речном побережье; все низко лежащие земли затоплялись во время разливов; и хотя опыт учит их, что в разлив они остаются без своих насыпей и вообще без средств к жизни, они не решаются оставить свои жилища и устроить плантации на возвышенных местах вдали от реки, ссылаясь на то, что их предки искони жили на Великой Реке[436]436
G. Edmundson, ed., journal of the Travels and Labours of Father Samuel Fritz in the River of the Amazons between 1686 and 1723 (London, The Hakluyt Society, 1922), pp. 50–51. В этой и следующей цитатах перевод слегка модифицирован.
[Закрыть].
Раздражение Фритца знакомо многим людям с Запада, которые пытались работать с обитателями затопленных тропиков: убежденность в том, что на сухом месте будет лучше, стоило жизни многих жителям острова Фредерика Хендрика. В 1689 году Фритц сам два не умер с голоду во время разлива реки. В то время он жил ниже по реке среди юримагуа, которых он считал речным звеном связи с мифом об амазонках из-за их традиции, согласно которой в бою участвовали и мужчины, и женщины. Но лишения Фритца были скорее результатом его неопытности в тропиках, чем недостатков туземной агрономии: ему пришлось просить милостыню[437]437
Ibid., р. 61.
[Закрыть].
Он отметил, что местные жители убирают урожай в январе и феврале, прежде чем река разливается (с марта по июнь); запасы кукурузы они держат в домах, а маниок и кассаву[438]438
Кассава – разновидность маниока, так называемый «маниок полезнейший».
[Закрыть] оставляя в ямах, которые заливает вода, иногда на год или на два года,
…и хотя сладкий и горький маниок может загнить, когда его выжмут, он становится лучше и питательнее, чем в свежем виде, и из него делают напитки, муку и хлеб. Пока продолжается разлив, люди живут на платформах, сделанных из древесной коры, выходят и входят в свои дома на каноэ, и в этом нет ничего странногр, ведь вся их жизнь проходит в реках и лагунах в гребле и рыбалке, и в этих занятиях они искусней любого другого народа.
Когда спустя поколение следующая экспедиция проникла вниз по течению, большинство племен, описанных первой экспедицией, уже исчезло. Судьба их неизвестна: вероятно, их уничтожили болезни, завезенные исследователями. Даже в лучшие времена культуры тропического леса хрупки и неустойчивы.
В глубине леса, за пределами узкой полосы хозяйствования в стиле омагуа, создание цивилизации – еще более опасная стратегия. Западные критики туземной агрокультуры обычно говорили, что лес, вырубленный до основания, дает пригодную к обработке почву; сегодня они предпочитают восхвалять экологически ответственную агрокультуру, которая довольствуется малыми урожаями и сосредоточена на сборе естественных продуктов. Конфеты «Тропический лес» – прекрасное политкорректное лакомство, делающее упомянутый взгляд усладой вкусовых пупырышков: в США такие конфеты продают вместе с мороженым или в батончиках в пестрых обертках с туканами и попугайчиками, и мрачный темный лес превращается в яркий, многоцветный и внушающий оптимизм. Однако традиционная туземная агрономия неприятна защитникам бережной эксплуатации леса не меньше, чем алчным губителям леса, которые хотят заменить джунгли пастбищами. Топор и огонь – почти универсальный метод подготовки земли для посевов. Ответственные практики, индейцы с реки Тапахос, тратят на расчистку полосы леса шириной в 350 футов три дня. Но потом ее приходится два месяца просушивать и поджигать. Посадку осуществляют, делая палкой углубление в почве, помещая в углубление саженец или зерно и притаптывая. Пожар восстанавливает в почве некоторое количество питательных веществ. Ветви срубленных деревьев нарочно оставляют вокруг, чтобы отпугнуть вредителей и обеспечить следующие фазы пополнения почвы питательными веществами; тем не менее компенсировать быструю утрату почвой плодородия никогда не удается там, где не накапливается гумус. Такая система побуждает общину постоянно передвигаться, и никакой участок в глубине леса не удается возделывать больше трех лет[439]439
Meggers, op. cit., pp. 19–21.
[Закрыть].
Трудно отказаться от впечатления, что жители тропических лесов были настойчивы и агрессивны в приспособлении среды настолько, насколько позволяла природа. Есть племена, ограничивающиеся собирательством; о таких людях можно сказать, что они живут в полном подчинении природе; но гораздо чаще в регионе виден «след человека». Разговоры о «девственном» или «первобытном» лесе обычно слишком преждевременны[440]440
W. Balee, ‘The Culture of the Amazonian Forest’ в книге D. A. Posey and W. Balee, eds, Resource Management in Amazonia: Indigenous and Folk Strategies (New York, 1989), pp. 1-16.
[Закрыть]. Кое-какие культуры региона приблизились к такому уровню амбиций и преобразования природы, который даже придирчивые и требовательные испанские наблюдатели признали цивилизованным. На этом фоне неудивительно – или, во всяком случае, не столь удивительно, как могло бы быть, – что существуют две величественные по любым меркам цивилизации, которые на протяжении многих столетий выживали в поясе тропических лесов на равнинах, где ежегодное количество осадков приближается к девяноста дюймам. Майя в том районе, что сегодня является югом Мексики и северной частью Центральной Америки, и кхмеры в центральной Камбодже показывают, какое великолепие может сочетаться с героической выносливостью в этой требовательной среде.
Язык в камне: майя низовий
В длительный период напряженного созидания, примерно между 200 годом до н. э. и 900 годом н. э., майя построили сотни городов, вздымавших свои крыши над тропическим лесом. Они также создали – а, возможно, заимствовали у ольмекского прототипа – единственную разумную и последовательную письменность в Новом Свете, способную передать любую человеческую мысль. С помощью этой письменности они вели исторические хроники, такие подробные, что мы больше уверены в датах жизни царей династии V века н. э. Макав в Копане, на территории современного Гондураса, чем, скажем, их современников – европейских монархов. Цифровая система майя, включавшая ноль, использовалась для астрономических расчетов, охватывавших миллионы лет. Профессиональные художники создавали произведения потрясающего (по любым стандартам) качества: тонкую резьбу по нефриту, столь твердому материалу, что только он сам может оставить на себе углубления; глубоко врезанную в мыльный камень портретную скульптуру; роскошные курильницы из Копана; глиняную посуду и гипсовые статуэтки; тонкую роспись на вазах; фрески, сверкающие киноварью свежепролитой в войнах и жертвоприношениях крови; росписи и орнаменты множества стилей – от эффектного реализма до точной геометрии.
Мир майя – это мир городов, которыми правили – по крайней мере в наиболее документированный период – цари-воины. Мы можем увидеть, как они выглядели в жизни[441]441
L. Scheie and M. Miller, The Blood of Kings: Dynasty and Ritual in Maya Art (New York, 1986), pp. 64–65, 157.
[Закрыть]. Пакаль из Паленке (615–684 гг. н. э.) погребен под пирамидой, стены которой покрыты записями о победах его династии. На погребальной плите он изображен как прародитель божественной расы царей. Из его чресл растет священное дерево сейба, корни которого пьяно изгибаются, ствол распирает от плодородия, а крона покрывает весь мир. Кауак Скай, царь Квиригуа (725–784 гг.), то данник, то соперник Копана, правил относительно небольшим государством; но в своей столице он соорудил самую большую в мире майя церемониальную площадь, украсив ее по крайней мере семнадцатью своими монументальными скульптурными изображениями. В Копале самая длинная в мире надпись на камне, вырезанная на монументальной лестнице, описывает происхождение и завоевания царей. Слегка напрягая воображение, вы можете по фрагментам из Британского музея восстановить сцену, в которой царь Яке Пак (763–810 гг.) удаляется в помещение, украшенное космическими изображениями, чтобы извлечь кровь из своего пениса. Отчасти эта церемония связана с необходимостью впасть в состояние, подобное сну, когда приходят видения, с помощью которых цари общаются с богами. Жены царей также общались с богами, протыкая язык острием и пропуская в отверстие ремешок. Когда появлялись цари при всех регалиях, как Щит Ягуара из Яксчилана 12 февраля 724 г. н. э., принимающий из рук жены маску ягуара – его лицо все еще залито жертвенной кровью, – они становились представителями или олицетворением богов, возглавляли свои общины в церемониях или военных кампаниях[442]442
Ibid., pp. 122–125, 175–199; W. Fash, Scribes, Warriors and Kings: the City of Cop an and the Ancient Maya (London, 1991).
[Закрыть].
Самым большим из городов майя был, вероятно, Тикаль на обширной плоской равнине в гватемальской области Петен. Благодаря исключительно подробным археологическим данным и историческим записям мы можем проследить путь этого города от зарождения через величие к неожиданной финальной катастрофе – путь, характерный для всех больших центров цивилизации майя в низинах. Исторические записи Тикаля фиксируют легендарные даты с 1139 года до н. э., но свидетельства наличия монументальных зданий появляются только около 400 г. н. э., а культ царей в изображениях и надписях возникает лишь в третьем столетии н. э. Имена царей известны нам с 292 года н. э.
Вокруг грандиозных храмов и церемониальных площадей проживало около пятидесяти тысяч человек. Большинство из них жило в соломенных хижинах, поддерживаемых столбами, как изображено на рельефе стены одного из аристократических дворцов – и сегодня большая часть сельского населения живет в таких же домах. В узких каналах между тщательно воздвигнутыми платформами разводили моллюсков и рыбу, а на платформах выращивали тыкву, перец-чили, плоды рамонового дерева, которое и в наши дни выращивают в садах, и прежде всего – кукурузу[443]443
К. O. Pope and В. H. Dahlin, ‘Ancient Maya Wetland Agriculture: New Insights from Ecological and Remote Sensing Research’, Journal of Field Archaeology, xvi (1989), pp. 87-106.
[Закрыть].
Кукуруза исключительно питательна и ценна в энергетическом отношении. Большинство цивилизаций Нового Света до прихода европейцев полностью зависело от нее (см. выше, с. 89–94, 189 и ниже, с. 344–349). Как и многие туземные народы Америки, майя считали ее божеством: те, кто выращивал ее на полях, были слугами бога кукурузы; в благодарность бог приносил себя в жертву в форме пищи. Но в ответ требовал жертвоприношений. Когда царь не исполнял свою роль военного вождя, его задачей становилось умиротворение природы и бога: он приносил в жертву свою кровь и жизни жертв, людей и животных, захваченных на войне или на охоте; охотники приносили в город на своих плечах пекари, или оленя, как на рельефе в музее города Мерида, или молодых ягуаров, чьи кости находят в большинстве мест жертвоприношения.
В XIX и на протяжении почти всего XX века большинство ученых считали майя исключительно мирным народом наблюдателей звезд, которым правили цари-философы. В низинах уцелели только календарные надписи, и литература возвышенных территорий, описывавшая кровавые династические конфликты, считалась более поздней и не характерной. Кровавые сюжеты картин из построенных позже городов Юкатана были достаточно красноречивы; но, например, те сцены, что украшают двор для игры в мяч в городе Чичен-Итца, на которых победители отрубают головы побежденным, можно было отбросить как результат разлагающего влияния жителей центральной Мексики или даже как символические, не имеющие никакого отношения к реальной жизни. Картины, найденные в том же городе и изображающие военные сцены, можно было толковать как иллюстрации к мифам. Статуи и стелы царей в низинах считались изображением богов. Однако в 1946 году в Бонампаке на реке Узумачинта были заново открыты фрески VIII столетия н. э.: картины войны и ритуального убийства пленных, изображенные с любовным реализмом и непосредственностью. Их можно было убедительно объяснить только как часть традиции, которая спустя триста лет вызвала, например, появление картин «военных художников» в Чичен-Итце.
Когда в 1950-е годы ученые начали расшифровывать письменность майя, постепенно стала вырисовываться истинная картина жизни этого общества. Во-первых, стало очевидно, что в надписях содержится большое количество имен реальных людей: это были записи о подлинных событиях в истории этого мира, а не только наблюдения за небом и движением звезд и планет. Педантично точная хронология, сложная математика, тщательные астрономические наблюдения – все это подчинялось единой цели: изложению истории династий. В надписях перечислялись имена и годы правления царей, акты их самопожертвования, их предки, их войны и принесение в жертву пленных. Дворы для игры в мяч, ранее считавшиеся аренами, на которых игроки подражали движению небесных сфер, теперь стали тем, чем были в действительности, – площадками для упражнений военной элиты. В 1973 году на конгрессе в городе Паленке в лихорадочном взрыве вдохновенной энергии исследователи за одну сессию прочли всю историю города, охватывающую большую часть VII и начало VIII веков н. э.[444]444
M. D. Coe, Breaking the Maya Code (London, 1992), pp. 179–191.
[Закрыть] Недавно было высказано предположение, что подобное толкование исторической природы записей майя также ошибочно и ученые упустили легендарные и пропагандистские элементы этих текстов[445]445
J. Marcus, Mesoamerican Writing Systems: Propaganda, Myth and History in Four Ancient Civilizations (Princeton, 1992).
[Закрыть]. Тем не менее открытие всей забытой истории исчезнувшей цивилизации – словно вдруг освободился язык, придавленный камнями, – несомненно стало одним из самых выдающихся эпизодов в жизни современной науки. Прочтение хроники непрерывных кровопролитных войн послужило отрезвляющим уроком.
Успехи Тикаля в производстве пищи и, следовательно, в возможности мобилизации воинов давали этому городу преимущество в непрерывных войнах с соседями за земли и пленных для принесения в жертву. Но достоинства такого положения оказались сомнительными. Тикаль превратился в магнит, притягивавший завоевателей; он стал ценным призом и для местной аристократии в борьбе за власть. Событие, которое кажется проявлением имперской агрессии, записано в 378 году н. э.: знатный человек из Тикаля, известный историкам по имени в надписи – его звали Курящая Лягушка, стал правителем соседнего города Уаксактун. Внутренняя политика самого Тикаля была очень бурной. Возвышение Курящей Лягушки совпало с государственным переворотом, совершенным правителем по имени Кривой Нос, но в 420 году сыну Кривого Носа, Грозовому Небу, пришлось силой возвращать власть, захваченную представителями другой династии, и он украсил свой памятник длинным текстом, оправдывающим эти действия. Другая революция, в 475 году, сопровождалась сменой стиля, в котором изображались цари, и заметной фальсификацией генеалогических записей в целях пропаганды[446]446
G. Michel, The Rulers ofTikal: a Historical Reconstruction and Field Guide to the Stelae (Guatemala, 1989), pp. 31–38, 77–90.
[Закрыть].
Быстрая смена правителей в VI веке кажется связанной с экономическим упадком. В 562 году Тикаль был завоеван соперничающим городом Караколом. Памятники были уничтожены. В последующее столетие, когда проблемы эксплуатации среды тропического леса стали трудноразрешимыми, город сильно уменьшился. Однако в 682 году к власти пришел царь, остановивший упадок. Иероглифом, обозначающим имя этого царя – его звали Какао, – служил стручок какао: какао было большой ценностью, оно вывозилось на север, где не растет в естественном виде. Процветание времен Какао было основано на новом подходе к возделыванию почвы, приспособленном к производству ценных продуктов на экспорт. Какао гордился своей ролью в истории: он стал основоположником культа Грозового Неба. На годовщинах великих событий прошлого Тикаля он проливал свою кровь. Какао был покровителем искусств: на алтаре, который он в 711 году посвятил заметному в его царстве астрономическому явлению, сохранилось единственное известное стихотворение классического периода майя. Но прежде всего он был неутомимым строителем, и своей красотой Тикаль обязан преимущественно ему. На закате и по сей день можно увидеть его огромную статую, нависающую над городом на вершине пирамиды, которую Какао построил в качестве своего мавзолея. В этом мавзолее он и был похоронен вместе со 180 кусками отличного нефрита и резьбой на кости, изображающей, как боги провожают его в подземный мир[447]447
Ibid., pp. 53–56, 116–122.
[Закрыть].
После 869 года нет никаких дат истории Тикаля и не создано никаких произведений монументального искусства. Хотя было предложено несколько различных теорий – революция, вторжение извне и некая обширная психологическая травма, – кажется, город потерпел поражение в борьбе с враждебным окружением. Останки жителей последнего периода явно свидетельствуют о недоедании. В течение ста лет все прочие большие города низин ждала такая же или похожая судьба.
Однако это не стало концом цивилизации майя, которая отступила в более благоприятную среду на высоты Гватемалы и в известняковые холмы Юкатана, где вскоре возобновилась или продолжилась интенсивная городская жизнь. Несмотря на периодические экологические катастрофы, некоторые центры, например Иксимче или Майапан, сохраняли свое значение вплоть до прихода в XVI веке испанских захватчиков: от них остались прекрасные романтические поселения, но они никогда не повторяли особенности, которые производят такое сильное впечатление в городах «классической эпохи». Исчезли надписи на камне и небольшие каменные скульптуры. Масштабы деятельности стали меньше, чем у предков, и жители городов не тратили силы на монументальные памятники и бесполезную науку. Однако это был тот же народ с наследием из мифов и воспоминаний, восходящих к классическому периоду. В их написанных на коре книгах отражались тот же календарь и та же смесь истории и пророчеств, пока – начатое в 1540-е годы и завершившееся в 1697 году – испанское завоевание не прекратило последовательный ход истории майя.
Великолепие городов низины так и не повторилось: шло время, и поселения редели и уменьшались. Никогда уже не находилось достаточно рабочей силы для возведения монументальных сооружений, не было и средств для содержания художников и ремесленников прошлого. Величие цивилизации майя стало народной легендой, и низинные города поглотил лес – как замок Спящей Красавицы, чтобы впоследствии они были открыты археологами. В этом отношении, как и во многих других, пример майя заставляет вспомнить Ангкор.
Любимый змеями: цивилизация кхмеров Меконга
Ангкор – сам себе документ: одна из самых великолепных и могучих руин мира, город, построенный почти тысячу лет назад, заросший лесом и возрожденный археологией текущего столетия. Он пробуждает у камбоджийцев гордость за предков: большой храм Ангкор Вата – единственное в мире здание, изображенное на государственном флаге. Ангкор помог также в создании наиболее разрушительной современной идеологии: для красных кхмеров он символизировал высоты, которых может достичь изолированное аграрное общество, в котором нет индустриальной технологии, а буржуазия истреблена. Для любого современного посетителя это убедительное определение цивилизации: торжество монументального воображения над непокорной враждебной природой.
Культурная область с центром в Ангкоре представляет собой обширный район – от Сиамского залива до Вьетнама и от Сайгона до долины реки Менам, – по которому рассеяны кхмерские памятники. Это исключительно культура низин, постоянно преследуемая страхом перед жителями гор Дангрэк на севере или воюющая с ними. Долгая история монументального строительства начинается с VI века н. э.; особенно интенсивно строительство ведется с конца VIII века; сосредоточено оно в основном в самом Ангкоре, который с середины VI века становится резиденцией королей, и вокруг него. Окружение, измененное легкими прикосновениями, пересоздавалось в соответствии с городскими представлениями о совершенстве, как ландшафтные сады Англии XVIII века. В результате появились законы, защищавшие охотничьи угодья, цветники и рощи, посвященные богам, где уничтожение леса было запрещено, а осквернители – оставлявшие испражнения и мочу – приговаривались к пребыванию в одном из тридцати двух адов, изображенных в храмах города[448]448
E. Manikka, Angkor Wat: Time, Space, Kingship (Honolulu, 1996), p. 159.
[Закрыть].
Все процветание района Ангкора зависело от сельского хозяйства. Государство кхмеров в отличие от многих других на востоке, юге и юго-востоке в период, который мы считаем Средневековьем, не имело ни шахт, ни больших торговых флотов, ни развитой промышленности. Изобилие, обеспечивающее жизнь большого города, есть результат своеобразной гидравлической особенности Меконга. Разлившись от муссонных дождей, река становится чересчур многоводной для собственной дельты и течет вспять, затопляя равнины вокруг озера Тонлесап. Вследствие этого почва настолько плодородна, а вода так хорошо сберегается и направляется в резервуары, что можно собирать по три урожая риса в год.
Подобно городам майя, большие монументальные комплексы кхмеров вырастали в результате расширения государства, как центры тяготения в городах, которые меняли свое значение со сменой династии и в соответствии с замыслами королей. По экологическим соображениям столица кхмеров могла перемещаться лишь в узких пределах, но всю область Анкгора усеяли священные резервуары, церемониальные центры и ритуальные комплексы – по мере того как сменяющие друг друга короли, часто после кровавой борьбы за трон, возрождали королевские святилища и дворцы. Итоги позволяют вспомнить мир майя: путешественники испытывают постоянное изумление, неожиданно натыкаясь на сооружения из отлично обработанного камня, отделенные от окружающего лесом. Есть и другие сходства: хотя архитектурные сооружения Ангкора плотно одеты резьбой и статуями, которые словно свисают с башен пышными складками и драпировкой, изредка становится видна четкая геометрия основных конструкций: все прямоугольное, точное, напряженное и опирается на своеобразные каменные леса – в каждом здании тысячи вертикальных каменных столбов и горизонтальных антаблементов. Как и города майя, города кхмеров созданы словно для жизни вне их и для выставления украшений напоказ. Большинство внутренних помещений низкие, мрачные и укромные, зато площади и дороги под открытым небом роскошно украшены, с них в высоту и во все стороны открываются прекрасные виды. В обеих культурах монументы служат для наблюдений за астрономическими явлениями и воспроизводят божественную математику вселенной. Скульптуры и надписи майя классической эпохи сосредоточены на двух темах: соблюдении календаря и прославлении царей. В кхмерской традиции, напротив, искусство было посвящено изображению неба, пока в XII веке король Сурьяварман II не проявил огромную храбрость, приказав изобразить себя на стенах самого большого здания – величайшего в мире храма Ангкор Ват. Консервативные подданные должны были счесть такое решение короля святотатством. Ранее монументальных скульптур удостаивались только покойные монархи или королевские предки. Отныне культ живых королей начал вытеснять культ бессмертных богов.
Изображения Сурьявармана часто встречаются в одной из галерей храма; он окружен всеми атрибутами кхмерского короля, бросающими вызов природе: зонт защищает от солнца, веера спасают от духоты; завитки роскошного одеяния должны свидетельствовать об искусственном ветерке[449]449
Ibid., p. 23.
[Закрыть]. В руке он держит мертвую змею; возможно, это отсылка к рассказу о его предке: тот в молодости отнял трон у предшественника, прыгнув на королевского слона и убив короля, «как Гаруда, опускаясь на вершину горы, убивает змею». Ангкор Ват, его гармония и совершенство определяют идеологию, оправдывавшую власть короля: он открывает новую эру; сотворение мира воспроизводится в рельефах вместе с космическими войнами между добрыми и злыми богами и извлечением из океанов эликсира жизни, означающим начало нового века в цикле браманистической космологии – критаюги[450]450
Ibid., p. 51.
[Закрыть].
Согласно индуистской традиции эта новая эра должна была длиться 1 728 000 лет. Сурьявармана свергли около 1128 года, вероятно, меньше чем через десять лет после коронации, когда он потерпел ряд поражений в войнах во Вьетнаме и Камбодже. Но великолепие Ангкора возрождалось снова и снова. Чжоу Дагуань, участник китайского посольства 1296 года к кхмерам, оставил описание Камбоджи во все еще великую эпоху, когда «белый зонт короля» Сриндавармана простирался над страной, в которой во времена спорной преемственности быстро раскрывались и закрывались зонты многих претендентов на трон. Чжоу находит, что «хоть это и земля варваров, они умеют почитать своего короля». Сриндаварман передвигается в золотом паланкине, занавеси которого раскрывают, заслышав звуки раковин, девушки, чтобы показать монарха на его покрытом львиной шкурой троне. Все прижимаются головами к земле, пока раковины не смолкнут и демонстрация власти не продвинется дальше.
Чжоу одобряет такие проявления почитания, но некоторые варварские обычаи вызывают у него отвращение. Он осуждает открытое проявление гомосексуальных предпочтений, с помощью которого, как он утверждает, делались назойливые и настойчивые попытки соблазнить китайцев. Он осуждает непостоянство кхмерских женщин, верность которых не выдерживает двадцатидневной разлуки с мужем. Его чрезвычайно интересует обычай лишения девственности – это делают пальцами специально нанятые монахи, хотя проделки монахов – одна из основных тем конфуцианской литературы, а рассказ об этом обычае мог быть выдумкой. Его восхищение многим из увиденного отравлено невыносимой жарой, которая, как он считает, объясняет частое купание и рост болезней. Он разделяет страх кхмеров перед варварскими племенами лесов и гор, которые проводят время, истребляя друг друга с помощью луков, копий и ядов. С другой стороны, в описании столицы кхмеров заметно восхищение городским образом жизни.
«Такие сооружения, считаем мы, давали китайским купцам основание восхвалять Камбоджу как землю богатую и благородную», – пишет он, рассказывая о семимильной стене с пятью воротами. Куда он ни посмотрит, его ослепляет блеск золота, что свидетельствует о ценности камбоджийского экспорта: ведь здесь ничего не производится естественно. На востоке золотые львы возвышаются по краям золотого моста, который стоит на гигантских опорах, украшенных изображениями Будды. Над золотой башней в центре города возвышается другая, медная. В королевском дворце спальня расположена на верху третьей башни, тоже из золота; здесь, по слухам, политическая стабильность государства укрепляется совокуплениями короля с девятиглавой змеей. Эту легенду как будто легко возвести к подлинному кхмерскому обычаю: личность короля – суть королевской легитимности – заключена в скульптурном изображении фаллоса, символизирующем власть бога-творца. Эту скульптуру хранят в центральном храме города, в символическом центре горы вселенной, где король тайно общается с богом. Огромное количество изображений змей в Ангкоре должно было убедить Чжоу в единстве змеи и бога[451]451
J. Mirsky, Chinese Travellers in the Middle Ages (London, 1968), pp. 203–215.
[Закрыть].
В записках Чжоу много сведений о непосредственно предшествующей истории кхмеров. Большинство монументов, которыми он восхищается, датируются временем великого короля Джайявармана VII, который умер примерно за три четверти века до этого. Стены, рвы, южные врата и башни Ангкор Тома, на чем основаны описания Чжоу, – лишь центр большой строительной кампании, которая окружила столицу храмами и дворцами, дорожными станциями и, как говорили, сотней с лишним больниц^ украшенных гигантскими человеческими лицами. На стеле в Та Проме имеется резная надпись с провозглашением политики общественного здравоохранения Джайявармана:
Он испытывал более сильное сочувствие к подданным, чем к самому себе, потому что страдания подданных – это в большей степени страдания короля, чем его собственные страдания… Полный глубокого сочувствия к добру в мире, король выразил желание: я хочу благодаря этой доброй работе суметь спасти все души, брошенные в океан существования. Пусть все короли Камбоджи, стремящиеся к добру, продолжат мое дело и даруют себе, своим потомкам, своим женам, своим чиновникам, своим друзьям праздник спасения, и пусть никогда не будет никаких болезней[452]452
G. Coedes, Angkor: an Introduction (London, 1963), pp. 104–105.
[Закрыть].
Распределение ресурсов для больниц показывает и масштаб, и источник богатства кхмеров: ежегодно 81640 данников из 838 деревень давали по 11192 тонны риса плюс 2 тонны 1 центнер 91 фунт кунжута, 2 центнера 107 фунтов кардамона, 3402 мускатного ореха, 48 000 доз противовоспалительного средства, 1960 коробок с мазью от кровотечения, а также соответствующие количества меда, сахара, камфоры, черной горчицы, кумина, кориандра, фенхеля, имбиря, острых ягод кубеб, ароматных трав, корицы, горьких слив миробалан и уксуса из ююбы, плода лотофагов.
Наиболее эффективным профилактическим средством была молитва, и стела, воздвигнутая при основании храма в Та Проме, описывает его богатства; храм был в 1186 году посвящен образу матери Джайявармана как «женскому совершенству». Храм получал дань из 3140 деревень. Приношения включали набор золотых сосудов, весящих 10 центнеров, и такой же набор сосудов из серебра, 35 бриллиантов, 40620 жемчужин, 4540 драгоценных камней, огромную золотую чашу, 876 китайских покрывал, 512 шелковых простынь и 523 зонта; ежедневные поставки продуктов для пяти тысяч постоянных обитателей включали рис, сливочное и растительное масло, молоко, патоку, семена и мед. Культовые церемонии ежегодно требовали поставок воска, сандалового дерева и 2387 наборов одежды для 260 изображений.
Торжество буддизма как государственной религии, возможно, связано с преданностью жены Джайявармана, которая в своем горе, когда он уезжал на войну, искала утешения «в безмятежной тропе мудреца, идущего между пламенем мучений и морем страданий»[454]454
Ibid., p. 86.
[Закрыть]. Байон – «золотая башня» Чжоу Дагуаня – обладает солидной центральной массой, что заставляет вспомнить центральные возвышения древних кхмерских столиц; но во внутренних помещениях башни не индуистский образ Деваджары, как в предыдущих королевствах, а Будда, который должен символизировать апофеоз короля-основателя, чьи изображения «смотрят во все стороны» с наружных фризов. Переход к господству при дворе буддизма, начатый Джайяварманом, продолжался в дни Чжоу, потому что корни индуизма были очень прочны. Город построен по тому же плану, что и храм: оба повторяют божественную конструкцию мира, общую для космологии индуизма и буддизма: центральная гора, концентрические окружности, каменная внешняя стена, окружающие воды. Поскольку боги оставляют природу сработанной грубо, люди должны приводить ее в порядок, в соответствии с божественными идеалами. Рамакандра Каулакара, архитектор XI века из Ориссы, где при господстве мусульман воздвигнуты лучшие индуистские храмы, уловил главные принципы строительства Ангкора:
Создатель… составляет план вселенной в соответствии с мерой и числом… Он прототип и модель строителя храмов, который в своем лице объединяет архитектора, священника и скульптора… Малую вселенную надлежит создавать с уважением к вселенной обширной… Она должна соответствовать… ходу солнца и движениям планет… Совсем не простая арифметическая операция, которую можно выполнить, прикладывая измерительную линейку… поскольку план храма… синтезирует орбиты солнца, луны и планет… он символизирует и периодическую последовательность времени: дня, месяца, года[455]455
Ramacandra Kaulacara, Silpa Prakasa, trans A. Boner and S. Rath Sarma (Leiden, 1966), p. xxxiii; отрывок в Manikka, op. cit., p. 8.
[Закрыть].
Королевская столица, воздвигнутая в XI веке Удайадитиаварманом II, раскинулась вокруг центральной башни, на которой есть характерная надпись: «Считая, что центр вселенной обозначен Меру, он подумал, что подобает иметь Меру в центре столицы»[456]456
Ibid., p. 42.
[Закрыть]. Надписи, помещенные Джайяварманом VII по углам святилища Ангкор Тома, в той же традиции сравнивают центральную башню, внешние стены и окружающий их ров: «Первая пронзает своей вершиной яркое небо, второй уходит вниз, в непостижимые глубины мира змей. Эта гора победы и этот океан победы, построенные королем, означают возвышение его великой славы»[457]457
Ibid., p. 46.
[Закрыть]. В правление Джайявармана ученый брамин из Бирмы еще мог приехать в Камбоджу, чтобы поучиться у многих «известных знатоков Вед», которые жили здесь. Санскритские надписи, которые исчезли в соседнем королевстве Чампа в 1253 году, в Камбодже делались до 1330-х годов[458]458
G. Coedes, The Indianised States of South-east Asia (London, 1968), p. 173.
[Закрыть].
