Текст книги "Жизнь с препятствиями"

Автор книги: Феликс Кривин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Муравей

– Почему вы не носите очки? – спросили у Муравья.

– Как вам сказать… – ответил он. – Мне нужно видеть солнце и небо, и эту дорогу, которая неизвестно куда ведет. Мне нужно видеть улыбки моих друзей… Мелочи меня не интересуют.

Волшебная сказка

Жил-был добрый волшебник. Он мог превращать песок в сахар, а простую воду в молоко, но он ничего этого не делал, так как был убежден, что чудес на земле не бывает.

Пошел он однажды на край света. Пришел, свесил ноги через край и сидит, смотрит вниз – на звезды и луну, на разные планеты.

Вдруг добрый волшебник почувствовал, что рядом с ним кто-то стоит. Он скосил глаза и увидел петуха, который пристроился на самом краю и преспокойно клевал звезды.

– Что ты делаешь! – забеспокоился добрый волшебник. – Ведь так мы останемся без звезд.

Петух перестал клевать.

– И правда, – сказал он, – мне это как-то не пришло в голову. Но согласитесь – здесь же больше нечего клевать.

– А зачем ты забрел на край света? – спросил добрый волшебник.

– У меня просто не было другого выхода, – сказал Петух. – Так сложилась жизнь – ничего не поделаешь.

Доброму волшебнику захотелось узнать, как складывается жизнь у петухов, и Петух охотно ему рассказал.

Оказывается, он вовсе не был петухом. Он был таким же человеком, как добрый волшебник, только помоложе. Петух даже уверял, что у него была жена, очень красивая женщина, которую он любил больше всего на свете. Он так любил свою жену, что друзья стали над ним посмеиваться.

– И вот один из них, – сказал Петух, – колдун по образованию, превратил меня в петуха… И теперь мне нравятся все курицы… – Петух опустил глаза. – Вот поэтому я сбежал на край света.

– Если бы меня кто-нибудь расколдовал, – закончил Петух. – Я мог бы вернуться к своей жене и опять жить по-человечески…

– Да, если бы, – вздохнул волшебник. – Но чудес не бывает.

Так они сидели на самом краю света и говорили о жизни. Потом волшебник спохватился:

– Однако, что же мы здесь сидим? Надо идти устроиться где-нибудь на ночь.

Они шли по краю света, как по берегу большой реки. То и дело Петух окликал волшебника:

– Посмотрите, какая хорошенькая курочка! – и тут же начинал себя стыдить: – Ах, какой я все-таки… Бессовестный, непутевый…

Поздно вечером набрели на берлогу медведя.

– Заходите, – пригласил Медведь, – хотя угощать у меня особенно нечем. На краю света с продуктами – сами понимаете…

– А как ты попал на край света? – спросил добрый волшебник.

– Можно и рассказать, – сказал Медведь, усаживая гостей. – Это целая история.

– Дело в том, что я не медведь, а петух, – сказал Медведь. – Я пел и зарабатывал довольно неплохо. Было у меня вволю и пшеницы, и овса, и кукурузы… Это так чудесно – быть петухом, – вздохнул Медведь и посмотрел на Петуха, ища сочувствия. – Если бы не мед, я бы и сейчас жил, горя не знаючи…

– Какой мед? – спросил волшебник. – Ты же говорил о зерне.

– Да, зерна у меня хватало. Но мне захотелось меда. Я много слышал о нем, и, понимаете… мы же никогда не довольны тем, что имеем… И вот однажды, когда стемнело, я забрался на пасеку…

Медведь замолчал. Ему было совестно рассказывать о том, что произошло дальше. Но раз уж начал – надо досказать.

– Осторожно, чтобы не разбудить пчел, я залез в улей и стал пробовать мед. Он оказался совсем невкусным, но я столько о нем наслышался, что уже не мог себя удержать. Я уплетал мед за обе щеки и уже подумывал, как бы утащить с собой улей, но вдруг почувствовал, что со мной что-то происходит.

Медведь отвернулся и стал сморкаться в тряпочку.

– Можете себе представить, – продолжал он, – перья и крылья мои куда-то исчезли, а вместо них появилась шерсть и вот эти лапы. И самое главное – я потерял голос. Вот послушайте.

Медведь заревел так, что все вокруг содрогнулось.

– Нет, ничего, голос как будто есть, – робко заметил волшебник, но Медведь только лапой махнул:

– Э, разве это голос! Вот прежде было…

Медведь попробовал показать, что у него было прежде, но опять заревел и смутился:

– Нет, не получается. Эх, если б мне опять петухом стать!

– Ничего не поделаешь, – вздохнул добрый волшебник. – Чудес не бывает.

– Привет честной компании, – послышалось сверху, и в берлогу заглянул человек.

– Ты кто? – покосился на него Медведь. – Часом, не охотник?

– Да нет, какой из меня охотник, – сказал Человек. – Я и не человек вовсе. Медведем родился, медведем и состарился. Да вот на старости лет захотелось стать человеком. Человеку, думал, легче, человеку и пенсию дают. Только вижу теперь – ох, нелегкое это дело быть человеком! Вот и хожу, ищу – кто бы меня опять в медведя переколдовал.

Волшебник покачал головой:

– Чудес не бывает…

Сидят они в медвежьей берлоге, а настроение у всех – ой, не веселое!

– Эх, кабы мне быть человеком! – сокрушается Петух.

– Кабы мне быть петухом! – вторит ему Медведь.

– Кабы мне быть медведем! – вздыхает Человек.

Надоело это все доброму волшебнику, не выдержал он и крикнул:

– А, да будьте вы все, кем кто хочет!

И тотчас же стали все, кем кто хотел, потому что пожелал этого не кто-нибудь, а волшебник.

Петух стал человеком.

Медведь – петухом.

Человек – медведем.

Посмотрел волшебник – сидят в берлоге петух, медведь и человек – и вздохнул:

– Я же говорил, что чудес не бывает!

Но компания и та, и словно уже не та. Ободрились все, повеселели.

Петух песни поет.

Медведь лапу сосет, другой лапой закусывает.

А человек – просто так сидит, улыбается.

«Что с ними произошло? – удивляется волшебник. – Неужто и вправду случилось чудо?»

Но недолго ему пришлось так раздумывать. Вот уже и петух перестал петь, и медведь оставил свою лапу, и человек улыбаться перестал.

– Эх, – вздохнул петух, – благое дело быть медведем. Залезть в берлогу, лапу сосать…

– Нет, – возразил медведь, – человеком все-таки лучше…

А человек ничего не сказал. Он только посмотрел на петуха и задумался.

Киви-киви

Киви-киви выглядит так, будто у него крылья в кармане, поэтому у него такой независимый вид. И он ходит с этим видом, словно бы говоря: «Вот погодите, сейчас я выну крылья из карманов, тогда посмотрите!»

А на самом деле у Киви-киви попросту нет крыльев. Был бы он зайцем или бобром, в этом не было бы ничего удивительного, но он птица, ему положено их иметь, поэтому всем кажется, что у него крылья в карманах.

Еще в школе, когда он выходил отвечать, учитель всякий раз делал ему замечание:

– Как ты стоишь? Ну-ка вынь крылья из карманов!

Но он не вынимал, он не мог вынуть, ему нечего было вынуть, и ему всякий раз снижали отметку по поведению.

Потом он вырос и встретил Горлицу, и они часто гуляли вдвоем по полянке, пропадая в высокой траве. Киви-киви хорошо бегал, у него были сильные ноги, и он всегда догонял Горлицу, а она его догнать не могла. И так они гуляли и бегали по полянке, и Горлица предлагала ему полететь, а он отвечал:

– Что-то не хочется.

Но он обманывал, ему очень хотелось, ему так хотелось полететь с Горлицей, но он обманывал, потому что у него не было крыльев.

И однажды Горлица улетела с кем-то другим. А он все ходил с независимым видом, будто это его не тревожило, будто – подумаешь, велика беда, скатертью дорога!

Потом Киви-киви поступил на работу. Он стал почтальоном и должен был доставлять срочные письма, но он доставлял их с большим опозданием, потому что всюду ходил пешком. И когда ему делали замечание, он обманывал, что была буря, что на него налетели коршуны и пришлось задержаться, чтобы их разогнать.

И у него отобрали все срочные письма и сказали, чтобы он поискал себе другую работу. А он сказал:

– Подумаешь, велика беда, я и сам хотел уходить, эта работа мне вовсе не нравится!

Потом он работал на метеорологической станции. Для того, чтоб определить погоду, нужно подняться очень высоко, но он не поднимался, он не мог подняться, и, когда его спрашивали о погоде, он обманывал, что будет дождь, или что будет солнце – тоже обманывал. И все возмущались, все говорили, что это безобразие, что этому нет названия, что эту станцию давно пора разогнать.

Но станцию не разогнали, а выгнали только его – Киви-киви.

И все равно он ходил с независимым видом, показывая всем, что, подумаешь, как-нибудь проживем, обойдемся – подумаешь!

И еще он работал в разных местах, но нигде не задерживался, и его называли летуном за то, что он так часто меняет работу.

А он все обманывал, обманывал и обманывал, он все обманывал и ходил с независимым видом. Целый день он ходил с независимым видом, а вечером залезал в свою норку и ворочался с боку на бок и долго не мог уснуть. И он тер об землю эти места, где у него должны были вырасти крылья, и вспоминал небо, каким оно было после дождя… И он думал, что небо это – подумаешь, и Горлица эта – подумаешь, и вообще это все – подумаешь!

Потому что себя он не мог обмануть.

Если бы я был Горностаем

Если бы я был Горностаем, я расхаживал бы, как король, и все удивлялись бы, откуда у меня моя шуба, и все спрашивали бы: «Скажите, где вы купили эту шубу, кто вам ее подарил, кто вам ее прислал, у вас, наверно, богатые родственники?» А я бы ходил в горностаевой шубе, в шубе из чистого горностая, потому что я был бы сам Горностаем, и я отвечал бы: «Нет, я нигде не купил шубу, и никто мне ее не подарил, и никто не прислал, я хожу в горностаевой шубе, потому что, вы же видите, я сам Горностай». Но они бы мне, конечно, не верили – ведь Горностая встретишь не на каждом шагу, и они бы просили: «Ах, пожалуйста, дайте нам поносить эту шубу!» А я бы отказывал, я бы всем категорически отказывал: и Зайцу, и Суслику, и Волку… И Волку? Нет, боюсь, что Волку я бы не смог отказать, Волку очень трудно отказать, он наверняка снял бы с меня мою шубу…

Если бы я был Волком, я бы снимал шубу с каждого Горностая, и с Куницы, и даже с Зайца, хотя у Зайца шуба очень плохого качества, она все время линяет, и ее едва хватает на один сезон. Но я все равно бы снимал с него шубу, потому что ведь я был бы Волком, а Волк может себе это позволить, Волк может себе позволить абсолютно все, кроме удовольствия залезть на дерево. Волки не лазят по деревьям, хотя, конечно, им очень хотелось бы, они бы не отказались, но где им, куда! По деревьям лазят обезьяны, а волки бегают по земле, и им ни за что не залезть на дерево!

Если бы я был Обезьяной, я бы никогда не спускался на землю, я бы прыгал по веткам и кричал, и визжал, и швырял бы сверху бананы, стараясь попасть кому-нибудь в голову. И другие обезьяны тоже бы визжали и швырялись, и мы бы соревновались, кто громче завизжит и кто скорее попадет, и радовались бы, что никто не может достать нас на дереве. Разве что Жирафа, потому что она сама, как дерево, потому что у нее шея такая длинная, что по ней можно лезть и лезть и все равно до конца не долезешь!

Если бы я был Жирафой, я бы ни перед кем не склонял голову, я бы смотрел на всех сверху вниз, такая б у меня была длинная шея. И мне ничего не стоило бы заглянуть через забор, и я видел бы, что там внутри, а там обязательно что-то должно быть внутри, потому что заборы существуют не зря – но, конечно, не для тех, у кого такая длинная шея. И никто до меня не мог бы дотянуться, потому что для этого нужно было бы прыгнуть очень высоко, а это не каждый умеет.

Если бы я был Леопардом, я бы, конечно, сумел. Я бы прыгнул этой Жирафе на шею и в одну секунду откусил бы ей голову. А потом прыгнул бы на дерево и откусил бы головы всем обезьянам, а заодно и Волку, чтоб не отнимал чужих шуб, а заодно и Горностаю, чтоб не кичился своей шубой. Если б я был Леопардом, мне не был бы страшен никто – разумеется, кроме Льва, потому что Лев каждому страшен. Когда встречаешь Льва, хочется стать маленьким и незаметным, хочется зарыться в землю, как Крот.

Если бы я был Кротом, я бы каждый день зарывался в землю. Я бы рылся там под землей, и меня бы совсем не интересовало, что происходит здесь, на белом свете. И кто у кого отнял шубу, и кто у кого откусил голову – все это было бы мне ни к чему, все это меня нисколько бы не тревожило. И никто бы меня не видел – ни Лев, ни Леопард, потому что они ведь не станут рыться в земле, им и на земле дел хватает. А я бы себе рылся да рылся, – и только иногда высовывал голову, чтобы посмотреть, как там растет трава и как ее щиплют бараны. Бараны ходят по полю и щиплют траву, и греют спину на солнышке, и они могут ни о чем не думать, хотя, конечно, и они думают, иногда они так задумаются!..

Если бы я был Бараном!

Впрочем, я ведь и есть Баран.

Мы с Зайцем идем на охоту

Сегодня чуть свет заглянул ко мне Заяц.

– Вставай, братец Кролик, пошли на охоту!

На охоте мне не раз приходилось бывать, но все это получалось как-то случайно. Нарвешься на собаку – и ходу, а она за тобой. Ну, и пошла охота.

– Оставь, – говорю, – я еле с прошлой ноги унес.

– Да нет, братец Кролик, я не о том. Мы сами будем охотиться.

Мы – охотиться. Вот чудак!

– Тоже скажешь… Какие из нас охотники?

– Еще какие! – говорит Заяц и разглаживает усы – это он недавно завел себе такую привычку. – Пойдем, засядем в кусты, глядишь, и затравим кого-нибудь. На прошлой неделе – слыхал? – во-от такого Медведя затравили.

– Медведя?

– Ну да, – Заяц почему-то начал смеяться. – Сидим мы, понимаешь, с ребятами в кустах. То, се, пятое, десятое… Смотрим, Медведь ползет. Не спеша так, видно, прогуливается. Ступит шаг – воздух понюхает, но нас не чует: ветер-то в нашу сторону. И тут Хорек говорит: «Трави его, ребята!»

Первым начал травить Сурок. Спрятался подальше за кустик и кричит: «Эй, ты, рыжий!» Медведь идет, будто его не касается. «Рыжий! Рыжий!» – кричит Сурок. Еще немного прошел Медведь и все-таки обернулся. «Это вы меня?» – спрашивает, а сам никого не видит, потому что мы все в кустах. Только хлопает глазами да носом водит по сторонам. Потеха!

«Тебя! – кричит Хорек. – Тебя, рыжего!» – «Я вовсе не рыжий, – говорит Медведь. – Это вам показалось». – «Рыжий!» – кричит Хорек. «Я коричневый, – оправдывается Медведь. – Это только сверху немного выгорело». Представляешь? Мы там, в кустах, прямо валимся со смеху. «Рыжий!» – кричит Хорек. «Рыжий!» кричит Сурок.

Тут и я голос подал: «Рыжая кандала, тебя кошка родила!» А чего мне стесняться? Ветер-то в нашу сторону!

Эх, жаль, что тебя там не было, когда я ему это крикнул. Я еще тогда, когда крикнул, подумал: «Жалко, что здесь нет братца Кролика!» «Рыжая кандала, тебя кошка родила!» – крикнул я, и Медведь сразу присел, попятился. «Нет, не родила! – заревел он. – При чем здесь кошка и еще какая-то кандала?» Жаль, что тебя там не было, ты б на него посмотрел. Мы с ребятами так и покатились в кусты от смеха. «Рыжий!» – кричит Хорек. «Рыжий!» – кричит Сурок. И я тоже кричу: «Рыжий!»

Ревет Медведь, рвет на себе шерсть, будто хочет показать, какой он внутри. «Честное слово! – ревет. – Не верите, да? Чтоб я так был'здоров, чтоб мои дети так были здоровы!» – «Рыжий! – кричим мы, а сами помираем от смеха. – Рыжий черт! Рыжая команда!»

И тогда, представляешь, он лег на спину и рванул шкуру у себя на груди. «Не верите? Тогда сами можете посмотреть. Снимайте с меня шкуру!»

– Ну?

– Ну и сняли. Это проще всего, когда Медведь затравленный.

Да, вот это охота. Никто за тобой не гонится, никто не преследует по пятам. Сиди себе под кустиком, отдыхай. Тут и покричишь, и посмеешься.

Пошли мы с Зайцем.

– А кого сегодня будем травить? – спрашиваю его по дороге.

– Это уж кого придется, заранее трудно сказать. – Заяц засмеялся: – Не могу забыть, как он сдирал с себя шкуру.

Когда мы пришли, ребята – Сурок и Хорек – уже сидели под кустиками.

– Значит, травим? – сказали они.

– Травим, – сказали мы с Зайцем.

Залезли мы под кустик, и все вместе стали ждать. Час ждем, два ждем – никто не появляется. Погода хорошая, солнышко не печет, и ветерок с полянки как раз в нашу сторону.

– Я пойду погляжу, – говорит Заяц. – Может, они там ходят другой дорогой?

Вышел он на полянку, вокруг походил, назад возвращается. Я уже и потеснился, чтобы место ему освободить, как вдруг слышу – Хорек кричит:

– Рыжий!

Упал Заяц на землю, по сторонам оглядывается. Но по сторонам никого нет.

– Рыжий! – кричит Хорек.

А за ним и Сурок:

– Рыжий!

Только я один ничего не понимаю.

– Кого травим? – спрашиваю ребят.

– Ты что – не видишь? Вот этого! – И показывают на Зайца.

А Заяц, видно, и сам смекнул – не в первый раз на охоте. Сидит, прикрылся ушами, а глазами водит по сторонам. Никогда я не думал, что у Зайца такие большие глаза. И круглые, как капуста.

– Это вы меня, ребята? – спрашивает Заяц и жмется к земле.

– Тебя! – кричит Сурок. – Тебя, рыжего!

Глаза у Зайца стали еще круглей, и такими большими, что в них сразу поместились мы все, со всеми нашими кустиками.

– Какой же я вам рыжий, ребята? – тихо сказал Заяц. – Я просто серый, обыкновенный, как все.

– Рыжий! – кричит Сурок.

– Рыжий! – кричит Хорек.

Никуда от них не сбежишь, не спрячешься,

– Вы же меня знаете, ребята, – объясняет Заяц, а у самого даже уши дрожат. – Я же серый, это только сверху немножко выгорело.

– Рыжий красного спросил, где ты бороду красил? – пропел Хорек, покатываясь от смеха,

– Я на солнышке лежал, кверху бороду держал! – подхватил Сурок.

– Ну что вы, какая у меня борода? – сказал Заяц, и мы все исчезли из его глаз – такими они стали мутными. – А если у меня шкура– немножко… так внутри я ж совсем не такой…

– Такой! – крикнул Хорек.

– Такой-сякой! – крикнул Сурок.

А я добавил, вспомнив, как травили Медведя:

– Рыжая кандала, тебя кошка родила!

Услышав про кошку, Заяц вскочил, но тут же снова упал на землю.

– Не верите? – крикнул он и заплакал.

Слезы текли у него по шерсти, она становилась мокрой и торчала клочьями, так что на Зайца было смешно смотреть.

И мы хором крикнули: «Рыжий!», и опять крикнули: «Рыжий!», и опять крикнули, и опять.

А он все мокрел и мокрел от своих слез, и шерсть у него все больше торчала клочьями. И он катался по земле, которая к нему прилипала, так что уже нельзя было определить его цвет.

– Не верите? – плакал он. – Почему же вы мне не верите? Ну почему? Почему?

Конечно, мы верили ему. Но охота есть охота.

Ихневмон и Циветта

– Счастливая любовь, – сказала бабочка Ванесса. – Все-таки бывает на свете счастливая любовь!

Лягушка Квакша вытянула свою короткую шею и с завистью покосилась на змею Анаконду, которая вся состояла из одной шеи и потому могла слушать в свое удовольствие.

– Это было еще в те времена, когда смельчак Ихневмон охотился на крокодилов. Крокодилы были огромные, но Ихневмон их убивал, потому что он был храбр и любил красавицу Циветту. И в честь Циветты он убивал крокодилов, в этом проявлялась его любовь.

Бабочка Ванесса тихонько вздохнула, и лягушка Квакша тихонько вздохнула, и змея Анаконда тихонько вздохнула. И Ванесса продолжила свой рассказ.

– Однажды, когда Ихневмон убил какого-то там крокодила и уже повернулся, чтобы идти дальше, он вдруг услышал у себя под ногами плач. Ихневмон наклонился и увидел в траве плачущую ящерицу Скаптейру.

– Бедная ящерица! – сказала лягушка Квакша и опять покосилась на змею Анаконду.

– Ихневмон наклонился к ней, – продолжала бабочка Ванесса, – и стал расспрашивать, не потеряла ли она чего-нибудь, потому что в траве так легко что-нибудь потерять.

«Да, потеряла, – сквозь слезы ответила ящерица Скаптейра. – Я потеряла моего крокодила… Ты сам убил моего крокодила, и ты еще спрашиваешь…»

«Это был твой крокодил? – удивился смельчак Ихневмон. – Разве крокодилы бывают чьи-нибудь?»

«Это был мой крокодил, – сказала ящерица Скаптейра. – Ты же видишь, мы с ним похожи, только он большой и в воде, а я маленькая и на суше».

«По-моему, это достаточная разница, – возразил Ихневмон. – Почему бы тебе не найти кого-нибудь маленького и на суше?»

«Я не хочу маленького на суше, – сказала ящерица Скаптейра. – Мой крокодил был большой, и он не боялся воды. Быть может, за это я его полюбила…»

– Как это верно, – сказала змея Анаконда. Она, большая, вот так полюбила Зяблика – за то, что он был маленький и летал.

– Смельчак Ихневмон стоял над ящерицей Скаптейрой, и ему хотелось как-то загладить свою вину. И он сказал, что если ящерице обязательно нужно любить крокодила, то он ей покажет такое место, где крокодилами хоть пруд пруди. Но ящерица Скаптейра ответила, что ей не нужен другой крокодил, что она любила именно этого. И тут уже Ихневмон ничего не мог понять, потому что он не видел, чем этот крокодил отличается от всех остальных, а уж он, Ихневмон, повидал на своем веку крокодилов!

«Послушай, ящерица, – сказал Ихневмон, – мне очень жаль, что так получилось. Я бы и сам заменил тебе крокодила, но ты же видишь, я совсем не большой и живу не в воде, а на суше. И кроме того, я люблю Циветту. Ты не сердись на меня, ящерица, но я действительно очень люблю Циветту и ничего с собой не могу поделать, ты уж меня прости».

– И вот здесь начинается самое интересное. Оказалось, что смельчак Ихневмон, по которому тоскует прекрасная Циветта, ящерице Скаптейре совсем ни к чему, что если б даже он захотел заменить ей крокодила, она бы, ящерица, этого не захотела. Оказалось, что смельчак Ихневмон может убить крокодила, но заменить крокодила он не в состоянии.

Ну что ж, тут, пожалуй бы, ему и уйти, он все сказал, остальное от него не зависело. Но он был добрый, Ихневмон, ему было жаль эту бедную ящерицу, и, чтоб утешить ее, он уже был готов заменить ей ее крокодила…

Он помнил о своей Циветте, он знал, что его ждет Циветта, но не мог двинуться с места, потому что перед ним сидела эта некрасивая, плачущая, отвергнувшая его ящерица Скаптейра, и ему хотелось заменить ей крокодила. Ах, как ему хотелось заменить ей крокодила!

– Мало ли кому что хочется, – сказала змея Анаконда, которой никто не мог заменить ее Зяблика.

– Бедная Циветта! – сказала лягушка Квакша.

В том-то и дело, что не бедная, – сказала бабочка Ванесса. – В том-то и дело, что Ихневмон вернулся к прекрасной Циветте, и с тех пор у них счастливая любовь. Ихневмон не охотится на крокодилов, он живет со своей Циветтой и никуда от нее не отлучается Потому что он знает: стоит ему отлучиться, и ему снова захочется заменить крокодила какой-нибудь ящерице. Ведь на свете так много ящериц и так мало крокодилов…

– К сожалению, это так, – сказала змея Анаконда.

А лягушка Квакша сказала:

– Бедный Ихневмон!