Текст книги "Жизнь с препятствиями"
Автор книги: Феликс Кривин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
С легкой руки Сорокопута о том, что Дятел летает, говорил уже весь город, и только сам Дятел об этом ничего не знал. Он отдыхал в кругу семьи и демонстрировал Пустельге свои семейные достижения. Ну-ка, сынок, покажи тете, какую ты в-выдолбил дыр-ку! Дятенок показал.
– Хорошо это у него получается – д-долбить по дереву, прихваливал сына Дятел. – Учителя г-говорят, природные способности, советуют идти по этой линии.
Дятлиха не принимала участия в разговоре. У нее было свое отношение к Пустельге, и она не могла понять, с какой стати эта особа вдруг явилась к ним в дом. А Пустельга не могла не явиться. Она исходила весь город, чтобы встретиться с солдатом Канареем, потому что ведь он обещал, что они еще встретятся, но так его и не нашла. Кто-то видел его у дворцовых ворот, когда он разговаривал с младшим привратником, – и вот Пустельга пришла к Дятлу в надежде что-нибудь от него узнать.
– Дятенок у нас м-мастер, – благодушествовал Дятел. А вот младший, Дятеныш, этот больше по стихам. Ну-ка, сынок, почитай тете! Дятеныш почитал.
– А? Каково? – выпытывал Дятел, – Артист! Чтец-декламатор!
– Молодец, рассеянно согласилась Пустельга. Это тебя в школе научили?
– Там научат! – сыронизировал Дятел. – Все сам! Придет со школы, уткнется в книжку… В-вот так. – И Дятел показал, как Дятеныш утыкается в книжку.
– А у нас на уроке физкультуры Щегленок за то, что летал, получил двойку по поведению, – сообщил Дятеныш.
– А ты что получил? – съехидничал его брат.
– Я никогда не летаю. Зачем мне летать? Чтоб долетаться, да?
– Вы слышали? – рассмеялся Дятел. – Н-нет, вы слышали, что он сказал? Этот в жизни не п-пропадет, будьте уверены. – Он потрепал Дятеныша по голове. – Как, сынок, не п-пропадешь в жизни?
– Не пропаду! – подтвердил Дятеныш.
– Слышите? Он не п-пропадет! Вот разбойник!
Пустельга уже несколько раз пыталась заговорить о своем, но где ей было переговорить хозяина!
– Семья у нас что надо! – возвещал Дятел. – Вот, например, м-мать. Посмотрите на нее. Нет, вы, пожалуйста, на нее посмотрите!
– Ты лучше на себя посмотри, – сердито отозвалась Дятлиха. – Тоже называется – глава семьи.
– А что, ч-чем не глава? – Дятел поднял клюв и обвел всех значительным взглядом. – И перья, и хвост, и все, как положено.
– Кстати, о перьях и хвосте. Это мне напомнило одного моего знакомого, – поспешно заговорила Пустельга, довольно искусственно переводя разговор на нужную ей тему. – Его зовут Канарей, вы, может быть, знаете?
Дятел сразу заскучал. Он терпеть не мог посторонних тем в разговоре.
– Он живет у Орла. Вы знаете Орла? Такой крупный, представительный.
Пока Пустельга это говорила, слушателей у нее уменьшилось ровно вдвое. Дятеныш сбежал гулять, а Дятлиха вышла, громко хлопнув дверью в знак того, что на нее в этом разговоре рассчитывать нечего.
– Мы с ним познакомились, – рассказывала Пустельга. – Все было так неожиданно и… Вы знаете, у него нет никого, даже родителей.
– Родителей? – подхватил Дятел, обретая почву под ногами. – Я вам скажу, что родителем быть не так просто. Школа – это ш-школа, но родители…
Дятел оборвал себя на полуслове: послышался сильный стук в дверь. И не успел он встать из-за стола, как в комнату ввалились новые гости: начальник явной полиции Филин-Пугач и две его руки – правая сержант Глухарь и левая ефрейтор Сплюшка.
– Именем Индюка! – возгласил начальник полиции, зловеще сверкнув очками.
Очки были именные. Филин получил их за многолетнюю безупречную службу и теперь никогда с ними не расставался. Он даже спал в очках, чтоб лучше видеть сны. С тех пор, как ему приснилось что-то подозрительное, Филин был особенно осторожен.
Дятел как-то сразу ушел в себя, но по инерции продолжал говорить, – впрочем, совсем не то, что принято говорить в подобных случаях:
– П-присаживайтесь, п-пожалуйста… Ч-чем могу служить?
– Не надо нам служить! Мы пришли всех арестовать! – гремел начальник полиции.
– Арестовать? В-всех? Но нас только трое. Может, позвать с-соседей?
Начальник полиции рассердился не на шутку – шуток он не понимал:
– Молчать!
Сержант Глухарь вытянулся по стойке смирно: наконец– то он услышал знакомое слово!
Обычную речь сержант Глухарь не воспринимал, она сливалась у него в сплошное гудение. Со всей отчетливостью до него доходили только слова команды. Поэтому и сейчас сержант Глухарь вытянулся в струнку и замолчал еще усердней, чем молчал до сих пор.
Все остальные тоже замолчали, и только ефрейтор Сплюшка, который дремал на своем посту, внезапно проснулся и завопил:
– По порядку номеров рассчитайсь!
– Первый! – рявкнул Глухарь, но Филин его оборвал:
– Отставить!
Ефрейтор Сплюшка на своей команде не настаивал: он уже снова спал.
Филин приказал погасить свет и стал читать по бумажке:
– Именем его величества, по поручению его превосходительства…[3]3
Любым именем можно делать все, что угодно, но при этом важно, чье имя и кто делает. (Прим. Сорокопута).
[Закрыть]
– Устав от непривычного чтения, Филин скомкал бумажку и гаркнул своими словами:
– Взять их!
Дятенок и солдат КанарейСлухи бродили по улицам. Они останавливали знакомых, заходили в дома и всюду поведывали о том, что младший привратник Дятел летает на работу очертя голову. Солдата Канарея эти слухи настигли на пути к Пеночке-Пересмешке, которой он собирался доставить последнее письмо.
Канарей круто повернул и бросился предупреждать Дятла.
Но Дятла уже было поздно предупреждать. Об этом Канарей узнал от Дятенка.
Птицы бывают большие и маленькие. Есть птицы маленькие на работе, но зато большие у себя в семье. Есть птицы большие на работе, но в семье все-таки маленькие. И только птенцам приходится хуже всех, потому что они маленькие всюду.
Единственным внимательным слушателем у Пустельги был Дятенок. По натуре Дятенок был сам солдат, хотя об этом, наверно, никто не догадывался. Поэтому он только делал вид, что готовит уроки, а на самом деле старался не пропустить ни слова о солдате Канарее. Особенно понравилось Дятенку то, что у солдата не было родителей.
Если бы у Дятенка не было родителей! Уж тогда бы он себя показал. Все бы узнали, на что способен Дятенок. У него уже и клюв вон какой, и перья выросли… И, конечно, когда Филин скомандовал «Взять их!», Дятенок не испугался. Он вышел вперед, гордо откинув голову и всем своим видом давая понять, что Дятенка можно арестовать, но правду не арестуешь.
На него не обратили внимания. Взрослых увели, а его оставили, будто он и вовсе уже ни на что не годен.
Дятенок готов был заплакать. Но тут случилось невероятное. К нему, к Дятенку, явился солдат Канарей. Сам солдат Канарей!
– И как это я опоздал? – сокрушался Канарей. – Немного раньше прийти, и Дятел успел бы скрыться.
Дятенок продолжал рваться в бой:
– Скажите, а я тоже мог бы скрыться?
– Ты пока дома сиди. До особого распоряжения.
Дятенок повесил свой талантливый нос, которым он с таким успехом долбил по дереву. Канарей тотчас же на это отреагировал:
– Слушай мою команду! Не плакать! Не унывать! Не падать духом!
Всю ночь Дятенок думал о Канарее, о его простых солдатских словах. Конечно, он не будет плакать, не будет падать духом и унывать – до особого распоряжения. А когда поступит распоряжение…
– Я думаю о вас, только о вас. Ждите меня завтра в полночь! – продекламировал Дятеныш.
– Ты откуда это взял? – строго спросил старший брат, забирая у него листок с непонятным текстом.
Дятеныш спрятал подальше конверт, чтоб у него не отобрали и это, последнее, и только тогда кивнул на почтовую сумку, оставленную солдатом Канареем. Так было вскрыто последнее письмо из сумки Голубя-почтальона – письмо Зяблика к Пеночке-Пересмешке.
Дятенок развернул листок и прочитал: «Я думаю о вас, только о вас. Ждите меня завтра в полночь. Подайте мне какой-нибудь знак, и я уведу вас из этих каменных стен. Доверьтесь мне». (Подпись неразборчива).
У Дятенка перехватило дух. Ай да солдат Канарей! Он придет завтра в полночь. Ему надо подать знак… Он уведет из каменных стен… Из каких стен? Ну, конечно, из клетки!
Дятенок разволновался. Вот оно – особое распоряжение! Там, в клетке, ждут письма, а оно лежит здесь, и глупый Дятеныш его декламирует!
Но ничего, письмо будет доставлено. Дятенок берет это на себя. Завтра в полночь птицы выйдут из каменных стен. Как говорит солдат Канарей, задание будет выполнено!
Пеночка-ПересмешкаНа окраине города живет Пеночка-Пересмешка. Она живет с матерью и младшими сестрами, так что ей за всех достается. У нее даже не хватает времени ответить на письма, которые пишет Зяблик, страховой агент.
Чудак он, этот Зяблик. Он объясняется Пеночке в любви каждое утро, между зарядкой и завтраком, хотя на свои письма никогда не получает ответа. Потому что Пеночка любит не Зяблика, она любит Сокола, которого посадили в клетку.
Если бы Сокол ходил по земле, как все птицы! Он был бы на свободе, и все было бы хорошо. Они бы встречались иногда, а может, если бы он захотел, только иногда расставались… Но Сокол не хотел ходить по земле, у него для этого были слишком сильные крылья. Ему непременно нужно было летать, и за это его посадили в клетку.
И теперь Пеночка все время смеется. Некоторые думают, что ей весело, а она, наоборот, от горя смеется.
Только письма Зяблика ее развлекают. «Встретимся у развалин старого замка…», «Если вы скажете «да», у меня вырастут крылья…» А замков-то в городе нет, и крылья у него давно выросли, только от них никакой пользы. Все из книжек цитаты выписывает, лишь бы почтальонов гонять.[4]4
А вот интересно: кто сочиняет цитаты? Надо проследить… (Прим. Сплюшки)
[Закрыть]
В клетке их было четверо: Сокол, Голубь, Дятел и Пустельга. Но Дятла сразу, еще с вечера, потащили на допрос, а Голубь засел за письма своей Голубке, так что Пустельга и Сокол были, по сути, предоставлены друг другу.
Сокол сидел в клетке уже давно, поэтому его интересовали последние новости.
– Ну, что там слышно на воле?
– Да так, ничего. Длинных крыльев уже не носят.
– Как это не носят? А что же с ними делают?
– Подрезают. Это такая новая мода. В «Друге пешехода» еще было напечатано, в отделе «Наши советы». Разве вам не носят газет? – Пустельга обернулась к Голубю: – Как вы отправляете свои письма? Сюда приходит почтальон?
– Я сам почтальон. Выпустят, тогда и отнесу.
– А мне Канарей напишет письмо. Он обещал со мной встретиться, но теперь уже, наверно, напишет.
Почтальон знает всех, но о Канарее он слышал впервые. Он даже сказал, что в городе нет такой птицы. Подумайте, какая самоуверенность! Говорить, что Канарея нет, когда Пустельга с ним вчера разговаривала! Она даже взяла его за крылышко – и после этого Голубь еще будет спорить!
– Вы не могли его видеть, – спокойно возразил Голубь. – Раз его нет, с ним никто видеться не может.
Их спор был прерван персональным появлением его величества.
– Здравствуйте, пичужки! Ну, как вы тут?
Его величество принадлежал к славной династии Павлинов, но был обыкновенным индюком. И это неудивительно: древние династии часто вырождаются и приходят в упадок. Что же касается этого Индюка, то он настолько пришел в упадок, что еле-еле ковылял по земле, тяжело переваливаясь и с трудом волоча свое толстое тело. И, подражая ему, даже стройные аисты ходили по земле вперевалку.
А вообще-то Индюк был самым простым, самым простецким королем и любил по-свойски общаться с птицами, особенно с теми, которые в клетке. Иногда даже он кормил их из своих рук. Специально для этого клетки были поставлены на главной дворцовой площади, где проходили все церемонии и торжества. Таким образом, придворных от заключенных отделяла только решетка, что было важно в целях взаимного назидания.
– А я думал, думал, – не спеша начал Индюк, – чем бы развлечь моих арестантиков? И вот, пичужки, у меня для вас новость. Завтра у нас елка, а? То-то повеселимся! В лесу родилась елочка, в лесу она росла, пропел Индюк без всякого голоса. – Так, что ли, мой соколик?
Сокол ничего не ответил.
– Сердишься? Это ты зря. Я ведь тебе добра желаю. Я всем добра желаю, это у меня в крови. – Индюк вздохнул: – Стараешься, стараешься, ночей не спишь…
Индюк говорил так искренне, что Пустельга поспешила его утешить:
– Вы не обижайтесь на него. Он хотя и молчит, но все хорошо понимает.
– Я не обижаюсь, – сказал Индюк. – Я вообще не обидчивый, это у меня в крови. У меня много чего в крови, такая у меня должность.
Король Индюк и редактор Говорунчик-ЗавирушкаСледы письма, посланного Сорокопутом начальнику тайной полиции, привели Говорунчика-Завирушку к воротам дворца. У ворот Дятла не было, его заменяла табличка: «Стучать три раза».
Говорунчик неуверенно постучал. Ворота открылись, и из них выглянул Попугай, самый главный привратник.
Все, кто знал привратника Попугая, считали его необыкновенной птицей. И не потому, что он хорошо открывал ворота или точно отвешивал поклоны. Попугай был известен тем, что всю жизнь посвятил собиранию интересных выражений. В нужную минуту он пускал их в ход, освобождая себя от скучной обязанности придумывать какие-то новые.
Сегодня Попугая с утра мучила фраза, которую он случайно услышал от одной придворной дамы: «Ах, это вы! А я уже все глаза проглядела!»
Это была замечательная фраза. В ней так удивительно чередовались различные звуки, что Попугай два часа ее твердил, пока не запомнил. И теперь, высунувшись навстречу Завирушке, он произнес с большим чувством, точно повторяя все интонации:
– Ах, это вы! А я уже все глаза проглядела!
В вестибюле дворца лежал ковер-самолет, на котором было начертано: «Вытирайте ноги!» Говорунчик долго топтался на этом ковре, то ли вытирая ноги, то ли не решаясь войти. Наконец он сделал шаг – не такой, чтоб слишком удалиться от ковра, но и не такой, чтобы на нем оставаться
– А я думал, думал, – сказал Индюк, когда редактор замер перед ним в низком поклоне, – куда это, думаю, девался мой Говорунчик? Ну, как ты поживаешь? Мы что-то не видели сегодняшней газеты.
– Спасибо, ваше величество, хорошо поживаю! – охотно сообщил Завирушка, обходя молчанием последнее замечание короля. – Очень хорошо поживаю.
– Ты напечатал в газете наши слова за вторым полдником?
– Конечно, ваше величество, на первой полосе! Король не был доверчив – напротив, он был самым подозрительным индюком из всех, каких знала история биологии. Но он и мысли не допускал, что кто-нибудь из подданных может ему соврать, поэтому королю врали особенно охотно. Со времени коронования Индюк не слыхал ни одного правдивого слова.
– Ну, что ж, – удовлетворился король, – нам нет смысла читать, ведь это же наши слова. А остальным очень советую.
– Читали, мы читали! – дружно соврали придворные. Индюк был польщен.
– Все-таки газета – большое дело. Не забыть бы представить к награде редактора.
– Заранее благодарен, ваше величество.
– Не за что, – милостиво улыбнулся король. Благодарить и вправду было не за что. Если король говорил: «Не забыть бы», это значило, что он забудет наверняка. Щедрость была слабостью короля, поэтому ее неизменно побеждала жадность.
Так ничего и не выведав во дворце, редактор решил прямо обратиться к Сорокопуту.
Редактор Говорунчик-Завирушка и адвокат СорокопутНа тротуаре перед домом Сорокопута две таблички. На одной красивыми крупными буквами выведено: «Адвокат Сорокопут». На другой – мелко и коряво, так, чтобы не каждый мог прочитать: «Частные уроки: самозащита без защитника».
Первая табличка написана еще в те времена, когда Сорокопут работал адвокатом. Он выступал по многим делам, но никто не помнит случая, чтобы он когда-нибудь выиграл дело. Однажды, выступая на каком-то процессе, Сорокопут произнес свою знаменитую фразу: «Не летающий не должен не быть не наказан». Фраза настолько всех ошеломила, что обвиняемого даже хотели оправдать. Но потом какой-то судейский расшифровал все эти «не», и фраза Сорокопута предстала в своем обнаженном виде: «Не летающий должен быть наказан». Теперь Сорокопуту пришлось защищать себя. Может быть, во время этой самозащиты ему и пришла в голову идея частных уроков, о которых ныне возвещала его табличка.
Впрочем, и этого, последнего своего дела Сорокопут не выиграл. Сколько он ни оправдывался, сколько ни доказывал, что просто недодал одно «не», его все равно уволили. Хорошо еще, что Сорокопут догадался обратиться к Грачу, это спасло его от более серьезных последствий.
Грач был признанным авторитетом, он отличился еще тогда, когда по приказу Марабу птицы проверялись на трепыхаемость. Для этого их сначала выслушивали, чтобы узнать, кто чем дышит, а потом брали кровь на анализ. Слабость анализа была у Грача в крови, и он, чтобы не ошибиться, каждому писал: «Следы трепыхаемости в поле зрения». И вот этот Грач выручил Сорокопута, засвидетельствовав, что у него врожденный дефект речи, хотя сам Сорокопут считает, что никакого дефекта у него нет, а если и есть, то не речи, хотя и дефект речи у него мог бы быть, если бы он, конечно, не был Сорокопутом.
Сорокопут встретил Говорунчика, думая совсем не о нем, а о своем друге Зяблике, с которым он недавно расстался.
– А мы все пишем, пишем, вот так и живем, – начал издалека Завирушка. – Некоторые считают, что газета – легкое дело, но вы у меня спросите, я вам скажу…
– Газета – легкое дело? – машинально спросил Сорокопут, занятый своими мыслями. Зяблик так на него посмотрел… Хотя он и прежде смотрел на Сорокопута, но тогда он смотрел не так, а так он смотрел впервые…
– Нет, не легкое, – отвечал между тем Завирушка. – Сами– то, небось, писать не хотите?
– Я хочу, хочу, – заверил его Сорокопут. – Правда, не статьи, а так, письма… как рядовой читатель-пешеход…
– Вот именно, письма, – пришпорил редактор своего конька, который, собственно, и привез его к Сорокопуту. – И какие же это письма?
– Разные… Иногда критические… Но, конечно, не в смысле критики, а в смысле как рядовой читатель-пешеход…
– Но вы уверены, что это письма в редакцию? Может быть, вы пишете совсем по другому адресу? У нас в городе столько адресов…
Сорокопут похолодел. Все ясно – Зяблик не удержался. Конечно, он не пойдет доносить на Сорокопута в полицию, но какая разница? Интеллигентские штучки: вместо того, чтоб сообщить в полицию, написать в газету.
Теперь нельзя было терять ни минуты. И Сорокопут заговорил очень внятно и вразумительно:
– Я вас прошу в этом разобраться. Конечно, здесь не место и не время говорить о Зяблике, но разобраться не мешает.
Говорунчик с трудом его остановил:
– Послушайте, вы о чем? Какой-то Зяблик, какой-то читатель-пешеход. Что это вы долбите, как дятел?
– Дятел? – встрепенулся Сорокопут. – Вот уж к Дятлу я не имею никакого отношения. Правда, мы с ним иногда встречались, но Зяблик тоже там был.
– Ну вот, теперь вы о Дятле, – поморщился Завирушка, сдерживая раздражение. – Кстати, Дятла уже взяли, так что тема о нем исчерпана.
Сорокопут сразу успокоился:
– Значит, еще кто-то написал, – сказал он с облегчением.
У Говорунчика тоже отлегло от сердца.
– Так вы писали о Дятле?
Сорокопут сделал головой сложное движение: одновременно сверху вниз и из стороны в сторону.
– Вот оно что! – рассмеялся Завирушка. – Значит, Дятел того… достукался?
– Достукался, – просиял Сорокопут.
Редактор стал прощаться.
– Так вы заходите, – пригласил он Сорокопута. – И в редакцию, и не в редакцию… – Другого адреса он, однако, не сообщил.
– А вы уж, пожалуйста, обратите внимание на это письмо Зяблика… Не то, что обратите, вы на него не обращайте внимания, так, как будто его вовсе нет.
– Какое письмо? Зяблик нам ничего не писал.
У Сорокопута отнялся язык впервые за многие годы.
– Не писал?.. Как же это? Зяблик так хорошо умеет писать… Вы привлеките его… – бормотал он вслед уходящему редактору.
Вот это Зяблик! Оказывается, он ничего не писал. А ведь как посмотрел тогда на Сорокопута – ну прямо, казалось, возьмет сейчас и напишет. И было о чем написать: Сорокопут иногда говорил такое… Другой бы на месте Зяблика давно написал, а он не пишет, крепится. Что и говорить, Зяблик настоящий друг. Порядочный, интеллигентный. И в шахматы хорошо играет – такие шахи дает! Жаль, что сегодня Зяблик не придет, обиделся. Так посмотрел… Сорокопут тоже сначала обиделся, но теперь уже ничего, прошло. Да и что, собственно, произошло? Кто-то пишет письма, кого-то сажают в клетку… Клетка С-4 отличная позиция для ферзя. Интересно, знает ли об этом Зяблик?
Письма, письма…Сидеть в клетке – тоже надо иметь усидчивость. Тут непременно нужно чем-то себя занять.
Голубь писал письма. Сокол летал по клетке. Он летал каждый день, чтобы сохранить силу крыльев. Пустельга думала о солдате Канарее.
У нее было много знакомых, но такого не было никогда. Как он тогда бросился ей на помощь… «Не плачьте», – сказал он. Как он это сказал! Много в жизни плакала Пустельга, но никто никогда не сказал ей: «Не плачьте».
Что такое любовь? – думала Пустельга. – Вот Голубь от любви совсем облысел, половину перьев на письма израсходовал. Но все-таки ему легче, даже в клетке и даже без перьев…
Голубь как раз окончил письмо, отложил его и взялся за следующее.
«Дорогая Голубка, – писал он, – мне кажется, что я не видел тебя вечность. Как ты живешь? Как дети? Вам, бедняжкам, наверно, без меня тяжело, а я здесь сижу, как на курорте».
Голубь до того расчувствовался, что сломал перо и пришлось выдергивать новое.
И тут появился Дятенок. Ловким маневром усыпив бдительность Сплюшки, он подкрался к клетке и бросил в нее письмо. Но тут же, забыв от радости все правила конспирации, затарахтел:
– Вы не волнуйтесь! Мы с Канареем… Я и солдат Канарей…
От его крика ефрейтор Сплюшка проснулся и завопил:
– Держи вора!
Дятенок пустился наутек.
– Я же говорила, что он напишет письмо, – ликовала Пустельга, прижимая к груди письмо Зяблика Пеночке-Пересмешке. – Вот тут он пишет: «Я думаю о вас, только о вас». Правда, хорошо сказано?
– Неплохо, – согласился Голубь. – Хотя не совсем точно, поскольку неизвестно, что именно он о вас думает. Я, например, пишу в таких случаях…
Голубь стал цитировать свои письма. Он читал с выражением, выделяя голосом наиболее удачные места и подробно объясняя их значение. Пустельге хотелось поговорить о своем письме, но теперь об этом нечего было и думать: у Голубя была целая пачка писем, а у нее только одно.
