Текст книги "Жизнь с препятствиями"
Автор книги: Феликс Кривин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
Богини спорят о красоте:
– Ну-ка, Парис, кому ты отдашь яблоко?
Медлит Парис: Гера предлагает ему власть, Афина – славу, Афродита – самую красивую женщину.
Медлит Парис: он любит и власть, и славу, и женщин… Но больше всего Парис любит яблоки.
Олимпийское спокойствиеАх, каких детей породила Ехидна! Старший – настоящий лев. Младший – настоящий орел. Средние – Цербер и Гидра – умницы, каких мало: на двоих двенадцать голов.
Выросли дети, и каждый нашел для себя занятие. Цербер трудился под землей – сторожил подземное царство Аида. Орел действовал с воздуха – клевал печень Прометея, прикованного к скале. А лев и Гидра работали на земле – опустошали окрестности Немей и Лерны.
Все дети пристроены, все при деле, Ехидне бы жить да радоваться. Но тут подвернулся Геракл со своими подвигами. Он задушил Немейского льва, отрубил головы Лернейской гидре, застрелил из лука орла, а Цербера связал и бросил в темницу. Хорош герой – убивать чужих детей! Да его б за такие подвиги…
– Господа олимпийцы, перед вами несчастная мать! Она породила детей, которые стали ее единственной радостью и надеждой. И вот приходит какой-то Геракл, давно известный своими подвигами, и убивает этих детей. Он убивает их на наших глазах, а мы храним олимпийское спокойствие. Господа олимпийцы, до каких пор наши гераклы будут уничтожать наших гидр, которые опустошают наши города? До каких пор наши гераклы будут уничтожать наших орлов, которые клюют наших прометеев?.. Отвечайте, господа олимпийцы!
ОдиссейОдиссей не странствовал по свету – он все годы просидел в окопах. Шла война. Гремели залпы где-то. Ожидала мужа Пенелопа.
Одиссей не встретил Навсикаю. Не гостил у влюбчивой Калипсо. Линию огня пересекая, он ходил с ребятами на приступ.
И не в море, не во время бури полегли отважные ребята. Полифем, единоглазо щурясь, покосил их всех из автомата…
И опять – атака за атакой, вместо шумных пиршеств Алкиноя.
Не вернулся Одиссей в Итаку. Он остался там, на поле боя.
И теперь забыты «Илиады», «Одиссеи» все сданы в музеи: ни к чему поэмы и баллады – на войне убило Одиссея.
После Трои…И на много, на много дней стала слава пустой и ненужной. Табуны троянских коней разбрелись по своим конюшням. Кони мирно щипали траву и лениво плелись к водопою. И все реже им наяву рисовались картины боя. И все реже слышался вой, сотрясавший древние стены…
Тишина. Безмятежье. Покой. Чистый воздух. Свежее сено. Бесконечный разгон степей. Стойла чистые. Прочная кровля.
В мире – мир.
Троянских коней прибавляется поголовье.
Дамоклов мечДамокл поднял голову и увидел над собой меч.
– Хорошая штука, – сказал он. – Другого такого не найдешь в Сиракузах.
– Обрати внимание, что он висит на конском волосе, – растолковывал ему тиран Дионисий. – Это имеет аллегорический смысл. Ты всегда завидовал моему счастью, и этот меч должен тебе объяснить, что всякое счастье висит на волоске.
Дамокл сидел на пиру, а над его головой висел меч. Прекрасный меч, какого не найдешь в Сиракузах.
– Да, счастье… – вздохнул Дамокл и с завистью посмотрел на меч.
Семейные делаЗевс полюбил прекрасную Ио.
– Этого еще не хватало! – возмущалась его жена. – Объясните мне хоть, кто она такая!
– «Ио» значит «исполняющая обязанности», – объяснил Гере всезнающий Гименей.
– Ну, знаете! Мне ничья помощь не нужна, я могу сама исполнять свои обязанности!
Услыхав, что ее помощь не нужна, Ио ударилась в слезы. Зевс стал ее утешать:
– Ладно, будет реветь, как корова!
Что значит в устах бога даже простое сравнение! Ио тут же превратилась в корову. И Зевсу ничего не оставалось, как помириться с женой.
– Забудем прошлое, – сказал он. – Хочешь, я подарю тебе корову?
ЯнусНе беда, что Янус был двулик, в общем-то он жизнь достойно прожил. Пусть он был одним лицом ничтожен, но зато другим лицом – велик. Пусть в одном лице он был пройдоха, но в другом был честен и правдив. Пусть с людьми он был несправедлив, но с богами вел себя неплохо. Пусть подчас был резок на язык, но подчас довольно осторожен.
Не беда, что Янус был двулик. В среднем он считается хорошим.
НарциссЖенщины ходили за Нарциссом по пятам и делали ему самые заманчивые предложения. Но Нарцисс отвечал каждой из них:
– Я не могу любить сразу двоих – и себя, и тебя. Кто-то из нас должен уйти.
– Хорошо, я уйду, – самоотверженно соглашались одни.
– Нет уж, лучше уходи ты, – пылко настаивали другие.
Но результат был один и тот же.
Только одна женщина сказала не так, как все.
– Да, действительно, – сказала она, – любить двоих – это дело хлопотное. Но вдвоем нам будет легче: ты будешь любить меня, а я – тебя.
– Постой, постой, – сказал Нарцисс, – ты – меня, а я?
– А ты – меня.
– Ты меня – это я уже слышал. А я кого?
– Ты меня, – терпеливо объяснила женщина.
Нарцисс стал соображать. Он шевелил губами, что-то высчитывал на пальцах, и на лбу у него выступил пот.
– Значит, ты меня? – наконец сказал он.
– Да, да! – радостно подтвердила женщина.
– А я?
Женщина ничего не ответила. Она посмотрела на Нарцисса и подумала, что, пожалуй, ей трудно будет его полюбить.
– Знаешь что? – предложил Нарцисс. – Зачем так все усложнять? Пусть каждый любит сам себя – это гораздо проще.
ОрфейОрфей спустился в ад, а там – дела все те же: ни песен, ни баллад – один зубовный скрежет. Кипящая смола да пышущая сера, да копоть – вот и вся, по сути, атмосфера.
И здесь, в дыму печей, в жару котлов чугунных, стоит певец Орфей, перебирает струны. О райских берегах, о неземных красотах…
Кипит смола в котлах – в аду кипит работа.
Орфей спустился в ад, но ад остался адом: шипенье, грохот, смрад – каких тут песен надо? Когда живой огонь воздействует на чувства – какой уж тут глагол? Какое тут искусство?.
Осуждение Прометея– Ну посуди сам, дорогой Прометей, в какое ты ставишь меня положение. Старые друзья, и вдруг – на тебе!
– Не печалься, Гефест, делай свое дело!
– Не печалься! По-твоему, приковать друга к скале – это так себе, раз плюнуть?
– Ничего, ты ведь бог, тебе не привыкать!
– Зря ты так, Прометей. Ты думаешь, богам легко на Олимпе?
Гефест взял друга за руку и стал приковывать его к скале.
– Покаялся бы ты, дорогой, а? Старик простит, у него душа добрая. Ну, случилось, ну, дал людям огонь – с кем не бывает?
Прометей молчал.
– Думаешь, ты один любишь людей? – вздохнул Гефест. – А боги на что? Ведь они для того и поставлены. И тебя они любят, как другу тебе говорю. А если карают… – Гефест взял копье и пронзил им грудь Прометея. – Если карают, то ведь это тоже не для себя. Пойми, дорогой, это для твоего же блага!
Александр Македонский– Избавь меня, бог, от друзей, а с врагами я сам справлюсь!
Он так усердно боролся с врагами, что бог избавил его от друзей.
Сократ– В споре рождается истина…
– Что ты, Сократ, не надо! Спорить с богами бессмысленно, выпей-ка лучше яду!
– Пей, говорят по-гречески!
– Просят, как человека!
Так осудило жречество самого мудрого грека.
Праведность – дело верное. Правда карается строго. Но не боялись смертные выступить против бога. Против его бессмысленных, бесчеловечных догматов.
В спорах рождались истины. И умирали сократы.
КсантиппаВерная, примерная Ксантиппа, как ты любишь своего Сократа! Охраняешь ты его от гриппа, от друзей, от водки, от разврата, от больших и малых огорчений, от порывов, низких и высоких, от волнений, лишних впечатлений, от весьма опасных философий, от суждений. слишком справедливых, изречений, чересчур крылатых… Любящая, добрая Ксантиппа, пожалей несчастного Сократа!
ПлатонПлатон был общительный человек, и у него было много друзей. Но все они говорили ему:
– Платон, ты друг, но истина дороже.
Никто из них в глаза не видел истины, и это особенно обижало Платона. «Почему они ею так дорожат?» – с горечью думал он.
В полном отчаянии Платон стал искать истину. Он искал ее долго, всю жизнь, а когда нашел, сразу потащил к друзьям.
Друзья сидели за большим столом, пили и пели древнегреческие песни. И сюда, прямо на стол, уставленный всякими яствами, Платон вывалил им свою истину.
Зазвенела посуда, посыпались черепки.
– Вот вам истина, – сказал Платон. – Вы много о ней говорили, и вот – я ее принес. Теперь скажите – что вам дороже: истина или друг?
Друзья притихли и перестали петь древнегреческие песни. Они сидели и смотрели на истину, которая неуклюже и совсем некстати громоздилась у них на столе. Потом они сказали:
– Уходи, Платон, ты нам больше не друг!
РабствоТуллий Цицерон был рабом своего красноречия.
Гней Помпей был рабом своего успеха.
Юлий Цезарь был рабом своего величия.
Один был в Риме свободный человек: раб Спартак.
АрхимедНе троньте, не троньте его кругов! Не троньте кругов Архимеда!..
Один из пришлых римлян-врагов с ученым вступает в беседу:
– К чему говорить о таком пустяке? – легат вопрошает с улыбкой. – Ты строишь расчеты свои на песке, на почве, особенно зыбкой.
Сказал – и услышал ответ старика:
– Солдат, вы меня извините. Но мудрость жива и в сыпучих песках, а глупость – мертва и в граните.
– Ты, вижу, мастер красивых слов, – легат завершил беседу. – Старик, я не трону твоих кругов.
Сказал – и убил Архимеда.
История мчится на всех парах, одни у нее заботы: уже архимеды горят на кострах, восходят на эшафоты…
Они, архимеды, кладут кирпичи, другим уступая победу…
И ныне, как прежде, над миром звучит: не троньте кругов Архимеда!
ГеростратА Герострат не верил в чудеса. Он их считал опасною причудой. Великий храм сгорел за полчаса, и от него осталась пепла груда.
Храм Артемиды. Небывалый храм по совершенству линий соразмерных. Его воздвигли смертные богам – и этим чудом превзошли бессмертных.
Но Герострат не верил в чудеса, он знал всему действительную цену. Он верил в то, что мог бы сделать сам. А что он мог? Поджечь вот эти стены.
Не славолюбец и не фантазер, а самый трезвый человек на свете – вот он стоит. И смотрит на костер, который в мире никому не светит.
Диоген СинопскийДиоген получил квартиру.
После тесной и душной бочки стал он барином и жуиром, перестал скучать в одиночку. Всем доволен, всем обеспечен, он усваивал новый опыт. Иногда у него под вечер собирались отцы Синопа. Те, что прежде его корили, те, что прежде смотрели косо…
И все чаще в своей квартире тосковал Диоген-философ.
И тогда, заперев квартиру, неумытый, в одной сорочке, шел к соседнему он трактиру.
Диогена тянуло к бочке…
Избиение младенцевПалач тяжело дышал.
– Сил моих нету! Прямо детский сад, а не серьезное заведение!
– Чтобы рубить головы, надо свою сохранить на плечах, – мягко улыбнулся царь Ирод.
– Трудно с ними, – всхлипнул палач. – Сущие ведь младенцы!
– Младенцы? – Ирод встал из-за стола. – Младенцы? – Ирод вышел на середину кабинета. – Запомни, палач: если думать о будущем, младенцы – это самый опасный возраст. Сегодня младенец а завтра Иисус Христос!
Сии малые«Горе тому, кто соблазнит единого из малых сих!»
Соблазненные такими речами, сии малые захотели большего. Они обивали высокие пороги, высиживали в приемных, предъявляли справки о том, что они действительно малые. Власти предержащие выслушивали их со вниманием.
– Вы добрые малые, и горе тому, кто вас соблазнит! – говорили предержащие власти и выдавали малым самые лестные характеристики.
– Вы добрые малые… – говорили они и заверяли характеристики своими подписями.
Но время шло, воздавалось кесарю кесарево, богу богово, а добрым малым никто ничего не воздавал. И они сидели в приемных с заверенными характеристиками.
Овцы и козлищаСтали отделять овец от козлищ.
– Ты кто есть?
– Овечка.
– А откуда рога?
– Честным трудом добыты.
– А борода?
– В поте лица нажита.
– Проходи, проходи, овечка!
Отделяют дальше.
– Ты кто?
– Овечка.
– Где ж твоя борода?
– Беда ободрала.
– Где ж твои рога?
– Нужда обломала.
– Проходи, проходи, овечка!
Проходят козлища, лезут, прут, нагоняют страх на честных овечек. «Ох, – трясутся овечки, – трудные времена пошли! Не знаешь, когда бороду отпускать, когда постригаться!»
НазореиИудейские секты – начало, становление христианства… Не забылось, не отзвучало слово древнего Экклезиаста:
– Сердце мудрого в доме плача, сердце глупого – в доме веселья…
Назореи, вот незадача: где же вам справлять новоселье?
Вас никто осуждать не станет, обижать никто не посмеет: вы и добрые христиане, вы и честные иудеи. Вы и глупыми быть перестали, вы и умными стать не успели…
Вы живете, свой дом печали называя домом веселья.
Нечистая силаНе стало бесам житья: отовсюду их изгоняют. Только вселится бес в человека, а тут уже целая куча праведников:
– Чур тебя, нечистая сила! Изыди!
Изошли бесы кто в чем стоял и удалились в изгнание.
Бредут они по грешной земле, на судьбу свою плачутся.
– Совести у них нет, – плачется Бес Совестный.
– Черствые сердца, – плачется Бес Сердечный.
И вдруг чуют бесы – идет им навстречу праведник. В темноте не видать, но у бесов на это особое чутье.
– Наше вам почтение! – поклонился Бес Церемонный. – Позволено будет спросить, откуда путь держите?
– Из города.
– А что вы делали в городе, позволено будет спросить?
– Изгонял бесов, – говорит праведник.
Притихли бесы, опустили глаза, чтобы в темноте не так блестели.
– А это хорошее дело – бесов изгонять? – осторожно спросил Бес Совестный.
– Видно, хорошее, если за него деньги платят, – сказал праведник и пошел своей дорогой.
Призадумались бесы: вот ведь как устроился человек. Кого-то там погонял – и деньги в кармане. И сердце у него не болит, и совесть его не мучит…
– Я бы так, наверно, не смог, – вздохнул Бес Церемонный.
Бесы отводили глаза и старались не смотреть друг на друга.
– Платят, видно, на совесть, – между прочим сказал Бес Совестный. – А работа ничего. Чистая работа.
Бес Сердечный молчал. Он долго молчал, а когда заговорил, то сразу высказал общее мнение:
– Хватит! Айда в город, бесов гонять!
По дороге запаслись одежонкой, чтоб принять человеческий вид, подзубрили кой-какие молитвы. И – закипела работа.
Поначалу было трудно: известно, дело непривычное. Но потом изловчились, во вкус вошли. Иного беса можно б и не изгонять, а они и того изгоняют.
– Нечего с ними церемониться! – говорит Бес Церемонный.
– У нас работа на совесть! – заявляет Бес Совестный.
А Бес Сердечный только сплюнет в сердцах да еще на руки поплюет для надежности.
Раздобрели бесы, остригли хвосты, животы отпустили – такие тебе стали праведники!
– Чур тебя! – говорят. – Изыди, нечистая сила!
Раз, два сказал – и деньги в кармане, так почему б не сказать?
Любит нечистая сила чистую работу!
Последний РомулВсе началось при Ромуле и кончилось при Ромуле, будто и не было этих двенадцати веков триумфов и побед, будто не было величия Римской республики и могущества Римской империи, и славы, славы, немеркнущей славы ее полководцев, консулов, императоров и рабов.
Последний Ромул – Ромул Августул Момилл (что отличает его от первого – просто Ромула) – живет на вилле, построенной еще знаменитым римлянином Лукуллом, которого, возможно, тоже не было, как и его современников – Цезаря и Суллы. А было – что?
Последний Ромул, Августул Момилл, пытается вспомнить – что было…
Сначала семь холмов и посреди них – волчица, кормящая мать, воспитавшая основателя вечного города (ничего нет вечного на земле – поздняя мудрость, неизвестная основателям). Первый Ромул построил город, и с этого, собственно, все началось… а быть может, совсем и не с этого, потому что первый Ромул давно уже стал легендой.
Легенды, легенды… Много их накопилось за тысячу двести лет. Самнитские войны. Пунические войны. Дакийские войны. И в результате – владычество Рима на юге и севере, западе и востоке… Легенды говорят, что было такое владычество.
Варвар Одоакр, которому Ромул отдал престол в обмен на роскошную виллу Лукулла, называет все это римскими сказками.
– Чепуха! – смеется варвар Одоакр. – Каждый себе что-то придумывает. И если хотите знать, ваш Цезарь ничего не смыслил в политике, а Цицерон был никудышный оратор.
А похищение сабинянок? А мудрые законы Нумы Помпилия?
– Чепуха!
Одоакр сейчас в Риме король, поэтому он разбирается в римской истории. И может быть, действительно Цезарь был не того… Цицерон был не того?..
Последний Ромул, Августул Момилл, готов с этим согласиться. В конце концов, не он делал эту римскую историю, и если в ней что-то не так, – пусть спрашивают с других. С Помпилиев. С Клавдиев. С братьев Гракхов. Ведь не он, Ромул, основал этот Рим – его основал тот, другой Ромул.
Выкормыш волчицы. Смешно сказать! И придумают же такое!
Последний Ромул смеется. Он представляет, как тот, первый строил город без лопаты и топора, без всякого нужного инструмента. С одной волчицей, смеется последний Ромул.
Без инструмента, смеется он, даже эту виллу не построишь. Правда, вилла построена хорошо, этот Лукулл, был он там или не был, видно, любил пожить. А кто не любит? Все любят. Да, чего там говорить, вилла неплохо построена. Сам Одоакр, король, останавливается здесь во время охоты.
Король Одоакр останавливается здесь, и Августулл Момилл принимает его, как настоящий хозяин, и даже сидит с ним за одним столом. И тогда Одоакр называет его императором – в шутку, конечно, но не без основания, потому что Ромул ведь и вправду был императором…
Был или не был? Кажется, все-таки был.
Тарквиний Гордый, Помпеи Великий, Антонин Благочестивый… Доблестный Марий, потерпев поражение, сказал знаменитую фразу: «Возвести своему господину, что ты видел Мария сидящим на развалинах Карфагена». Непокорный Катилина, потерпев поражение, сказал знаменитую фразу: «Я затушу развалинами пожар, который хочет уничтожить меня». Последний Ромул смеется: от всей истории остались одни знаменитые фразы. А может быть, и их тоже не было?
Трубят рога. Входит варвар Одоакр. Король Одоакр. Он хлопает Ромула по плечу, он опирается на его плечо и так проходит к столу, где для него уже все приготовлено. Он садится, он пьет («Твое здоровье, Ромул!»). Он рассказывает что-то смешное – и сам смеется, и Ромул смеется. Он разрывает мясо руками и глотает его, и заливает вином…
– Погляди, – говорит Одоакр, – какую я приволок волчицу.
Удачная охота. Сегодня хороший день. И вечер будет хороший.
Сколько лет Рим воевал с варварами, а все так просто – посадить варвара на престол…
Последний Ромул стоит над телом мертвой волчицы.
Праздник на улице ВарфоломеяВ жизни каждого Варфоломея есть своя Варфоломеевская ночь. Была такая ночь и у святого Варфоломея.
Она пришла с большим опозданием, где-то в середине средних веков, когда о самом апостоле уже почти забыли. Но он не унывал, он знал, что и на его улице будет когда-нибудь праздник.
И вот наконец…
Варфоломей побрился, надел свой лучший костюм, доставшийся ему в наследство от распятого учителя, и вышел на улицу.
На улице была ночь. Варфоломеевская ночь.
– Спасибо, родные, порадовали старика, – бормотал апостол, глядя, как братья во Христе уничтожают друг друга, – господь не забудет ваше святое дело!
Варфоломей прослезился. Потом выпрямился и крикнул громко, впервые за всю свою безответную жизнь:
– Так их! Истинно так! А теперь – этих!
К нему подошли двое.
– Именем Варфоломея! – сказали они и взяли святого за шиворот…
Была ночь. Варфоломеевская ночь. Варфоломеевская ночь, но уже без Варфоломея.
Простая старушкаСтарушка подошла к костру, на котором сгорал Ян Гус, и сунула в него вязанку хвороста.
– О святая простота! – воскликнул Ян Гус.
Старушка была растрогана.
– Спасибо на добром слове, – сказала она и сунула в костер еще вязанку.
Ян Гус молчал. Старушка стояла в ожидании. Потом она спросила:
– Что ж ты молчишь? Почему не скажешь: «О святая простота»?
Ян Гус поднял глаза. Перед ним стояла старушка. Простая старушка.
Не просто простая старушка, а старушка, гордая своей простотой.
Памятник Мигелю СерветуКальвин сжег Мигеля Сервета. Кальвинисты воздвигли ему памятник.
– Вот здесь, – говорили кальвинисты, – на этом самом месте безвременно сгорел великий Сервет. Как жаль, что он не дожил до своего памятника! Если б он так безвременно не сгорел, он бы сейчас порадовался вместе с нами!
– Но, – говорили кальвинисты, – но он недаром сгорел. Да, да друзья, великий Сервет сгорел не напрасно! Ведь если б он здесь не сгорел, откуда б мы знали, где ему ставить памятник?
Отречение Галилея– Между нами говоря, дорогой Галилей, я и сам думаю, что она вертится. – Отец инквизитор покрутил пальцем, показывая, как вертится Земля. – Но одно дело – думаю, а другое дело – говорю. Вы ученый человек, неужели вы до сих пор не поняли разницы?
– Нет, я понял, – сказал Галилей, – и именно поэтому я говорю, а не только думаю.
– В таком случае говорите так, чтобы вас никто не слышал. А то ведь – я не хочу вас пугать – у вас могут произойти неприятности… Вспомните Джордано Бруно.
Галилей вспомнил.
«Я уже стар, – подумал он, – и у меня впереди большая работа. Это очень важная работа, и не хочется умереть, не закончив ее…»
Святая церковь пышно праздновала отречение Галилея. Рекой лилось виной, приготовленное из крови Спасителя. А когда был провозглашен тост за дружбу науки и религии, отец инквизитор подмигнул Галилею и шепнул:
– А все-таки она вертится!
