Текст книги "Жизнь с препятствиями"
Автор книги: Феликс Кривин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
– У меня двое детей, – сказал Дятел и дружески подмигнул Марабу: – Сообщники. Старший по дереву долбит, младший стихи декламирует. П-потешные ребята!
– А как насчет другие сообщники? – напомнил Марабу. Например, Пустельга?
Это был тонкий вопрос. О том, что Дятел и Пустельга сообщники, можно было предположить по тому, как упорно она его выгораживала. На все вопросы о Дятле она твердила одно;
– Ко мне как к женщине он не имел никаких претензий.
И теперь, назвав Пустельгу, Марабу рассчитывал застать Дятла врасплох. Но тот почему-то глупо хихикнул.
– Пустельга! Вы, наверное, смеетесь!
– Хорошо смеется тот, кто смеется в последний раз, – сказал Марабу. И, подумав, добавил: Если можно так выразиться.
– Д-да нет же, я такими вещами не занимаюсь! У меня семья, дети, не з-забывайте, что я люблю свою жену.
– Любовь не картошка, ею сыт не будешь, – определил свою точку зрения Марабу.
– Да и вообще… Мне бы жена не п-позволила… Моя жена терпеть не может эту П-пустельгу. «Не п-понимаю, что в ней находят некоторые», – говорит моя жена.
– Кто находит? – немедленно уточнил Марабу.
– Ну, я не знаю. Сам я ничего не нахожу.
– Мне нравится ваша физиономия, – сказал Марабу. Если вам Пустельга не нужен, так он и нам не нужен. Пустельга можно освободить, – сказал Марабу, повернувшись к Филину, и, повернувшись обратно к Дятлу, добавил: – Раз вы советуете.
– П-пустельга! – все еще не мог успокоиться Дятел. – и к-как вам могло прийти такое в голову?
– Нам разное приходит в голову, – спокойно возразил Марабу. – Вот сейчас нам пришло в голову помочь ваша семья. Как вы на это смотрите?
Дятел перестал заикаться. А почему бы нет? Ведь могли же Синицу назначить начальником королевской почты и телеграфа. Еще вчера там был Журавль, но Марабу сказал: «Лучше Синица, который у нас в руках, чем Журавль, который у нас в небе».
Окрыленный Дятел, волнуясь, заговорил:
– Я вас прошу, сделайте одолжение… Жена, двое детей… Один по дереву долбит, другой стихи…
– А стучать ты умеешь?
– Кого вы спрашиваете! Столько лет у ворот младшим привратником… Это мой долг.[7]7
А долг платежом красен. (Прим. Чижика)
[Закрыть]
– Ну вот и отлично, – подытожил Марабу разговор. – Думаю, мы с вами сработаемся. Как умный Дятел вы должны понимать, что, если мы не летаем, значит, мы знаем, что мы делаем. Небо – это туда-сюда, вверх-вниз, шиворот-выворот – разве это порядки?
Дятенок и другие– Прибыл в ваше распоряжение! – доложил Дятенок.
– Ну что ж, докладывай, – улыбнулся солдат Канарей.
– Есть докладывать! Я тут еще двоих привел, они за дверью ждут. Надежные ребята!
– Ох ты, господи, – засуетился дворник Орел. – Чего же им под дверью стоять? Проси, пускай заходят.
Дятенок подал знак, позволявший зайти его компании.
Простите за беспокойство… Чрезвычайно счастливы… Не имеем чести… Имеем честь… Дятенок, представьте же нас!
В дверях стояли надежные ребята Зяблик и Сорокопут.
– Мы, кажется, где-то виделись, – сказал Зяблик и смутился: он вспомнил, что виделся с Канареем тогда, когда сидел у Сорокопута в шкафу и подглядывал в щелочку.
– Мне кажется тоже, что я вас где-то видел. Только где – не помню, – сказал и Сорокопут.
– Это когда я письмо приносил.
– Письмо? – спохватился Сорокопут. – Нет, значит, я видел не вас… Верней, не я вас видел…
– Ты пока займи гостей, – сказал солдату Орел, – а я пойду, у меня еще два переулка не метено.
Канарею не пришлось никого занимать: сегодня всех занимал Дятенок.
– Секретный пакет доставлен по назначению, – доложил он и, видя, что Канарей будто бы ничего не понимает, и по-своему истолковывая это непонимание, кивнул в сторону Зяблика и Сорокопута: – Они уже в курсе.
– Да, да, мы в курсе… Не то, чтобы в курсе, а вообще, – заверил солдата Сорокопут. – Но скажите, меня тогда точно возьмут на работу? Сейчас меня не берут, но это не почему-то потому, а потому что почему-то…
Канарей, который всегда отличался солдатской смекалкой, на этот раз туго соображал. Что за игру затеял этот Дятенок? И почему в ней участвуют такие солидные птицы, как Зяблик и Сорокопут?
Дятенок предложил план операции:
– Сначала надо усыпить бдительность Сплюшки.
– Не совсем усыпить, а на определенное время, – внес свою поправку Сорокопут. – Зяблик мастер на такие дела.
– Уж и мастер! – решительно запротестовал Зяблик. – Не скромничайте, Сорокопут, вы сами кого хочешь усыпите.
– Потом надо проникнуть в клетку, – продолжал Дятенок докладывать план операции.
– В клетку проникнет Сорокопут, – незамедлительно отозвался Зяблик.
– Я проникну? – Сорокопут вспомнил, как проникли в клетку Голубь, Дятел и прочие, и ему стало не по себе. – Кстати, мне еще не сказали, буду ли я работать… Пусть мне скажут это сейчас, чтоб я знал, что я знаю.
Солдат Канарей изо всех сил напрягал свою смекалку. О чем они говорят? Вот Дятенок упомянул о полночи, а Зяблик на это возразил, что время, может быть, выбрано не совсем удачно, потому что он, Зяблик, привык рано ложиться, потому что ему, Зяблику, рано вставать. А Сорокопут сказал, что он тоже рано вставал, когда ходил на работу, но, если понадобится, он может рано вставать и сейчас. Дятенок сказал, что в полночь легче усыпить бдительность Сплюшки, без чего в клетку проникнуть нельзя.
– Что-то я озяб, – поежился Зяблик. – Подумайте, весна, а так холодно.
– Если говорить о погоде, то это действительно, резюмировал Сорокопут.
– Может, печку растопим, а? – предложил Зяблик. – Посидим, погреемся.
Он положил в печку несколько щепочек, отодвинул заслонку, и – ветер хлынул в трубу:
Эй вы, птицы-пешеходы, что ж сидите вы на месте?
Выдвигайте прочь заслонки, чтоб послушать наши песни!
Широко раскройте уши, если души ваши слепы,
Ведь не зря зовут вас трубы, ваши трубы – двери в небо!
– Кажется, стало теплей, не будем топить, правда? – сказал Зяблик и задвинул заслонку.
Сорокопут был занят своими мыслями.
– Я много проработал, у меня это в крови. Я могу каждый день ходить на работу.
– Хорошо бы сейчас пойти на работу, – вздохнул Зяблик.
– А? У каждого столько дел…
– В точку сказано, – ответил солдат Канарей, имея в виду не слова Зяблика и тем более не слова Сорокопута. – Трубы двери в небо!
– Мне кажется, я уже слышал что-то подобное, – отозвался Сорокопут. – Во всяком случае, о том, что трубы – двери в небо, я уже откуда-то знал. Не может быть, чтоб я это слышал впервые, а если и слышал, то не впервые, во всяком случае. Зяблик, вы мне такого не говорили?
Зяблик внимательно посмотрел на Сорокопута.
– Что-то не помню.
«Опять он так на меня посмотрел, – забеспокоился Сорокопут. – Может, лучше не связываться? Правда, получить работу вроде бы хорошо, но сидеть в клетке – это тоже не работа».
– Что ж это я сижу? – заторопился Сорокопут. – Зашел на минутку… – Он с необычайным для гостя проворством нашел двери дворницкой. – Всего хорошего, я побежал!
Ох, этот Сорокопут! Зяблик всегда знал, что в трудную минуту на него нечего рассчитывать. Вот сейчас он побежал, и кто Зяблику поручится, что побежал он в том, а не в другом направлении? Нет, конечно, они друзья. Сорокопут ничего плохого не скажет о Зяблике. Не скажет сам. А если спросят? Если спросят, как не сказать? Дружба дружбой, но если спросят…
– Сорокопут, куда же вы? – крикнул Зяблик. – Погодите, я его сейчас догоню!
Зяблик не только догнал, но и перегнал своего друга. Он пробежал мимо, делая вид, что очень спешит, и даже отвернул голову, как будто не заметил Сорокопута. Впрочем, при виде Зяблика Сорокопут тоже отвернул голову. Впервые за много лет они встретились и расстались, как чужие.
Пустельга и солдат КанарейДятенок блестяще разрабатывал план операции, но за последние полчаса ему не дали сказать ни слова. Исчезновение Зяблика и Сорокопута, которому он из-за торжественности момента не придал большого значения, позволило ему раскрыть рот, чтобы перейти к третьему пункту, но тут распахнулась дверь, и на пороге возникла Пустельга.
– Вас выпустили? – обрадовался Канарей.
Пустельга кивнула.
– А Дятел? Его тоже выпустили?
Пустельга кивнула.
При этом известии Дятенок заторопился домой. Ох и попадет же ему, раз отца выпустили из клетки! Пока Дятел сидит, Дятенок может гулять на свободе, но когда на свободе Дятел, Дятенку свободы не видать.
Солдат Канарей не стал удерживать Дятенка, как не удерживал и его надежных ребят. Он так и не понял цели их посещения. И продолжал расспрашивать Пустельгу.
– Значит, все в полном порядке? Пустельга кивнула.
– Что это вы киваете? Не можете сказать словами?
И он еще спрашивает!
– Вы просили подать вам знак, – сказала словами Пустельга. – Поэтому я киваю. Это у меня такой знак.
– Какой знак? Зачем?
Оказывается, солдат Канарей не обращался к ней с такой просьбой. Оказывается, он не обещал увести ее из каменных стен, он даже не знает, что это за стены.
Пустельга порылась под крылышком и протянула Канарею письмо Зяблика: «Я думаю о вас, только о вас. Ждите меня завтра в полночь…»
Канарей не знал, что это за письмо. Он хотел честно сказать Пустельге: «Пустельга, произошло недоразумение. Это не я писал письмо, и не меня вы должны были ждать в полночь». Но Пустельга бы, наверно, заплакала, а он этого не хотел. Поэтому он сказал совсем другое.
– Ну конечно, теперь я вспомнил! Я просил подать мне знак, а потом забыл. Вот чудак! Сам просил, и сам забыл!
Слезы, уже появившиеся на глазах Пустельги, заблестели иначе. Будто кто-то взял и подменил грустные слезы слезами радости.
Дятел. Зяблик. СорокопутИ опять был футбол. Птицы, как мячи, залетали в ворота, а другие птицы болели за них, кричали «Давай-давай!» и «Судью на мыло!» На самых видных местах сидели прославленные болельщики – Дятел, Зяблик и Сорокопут, тут же сидел профессор Дубонос и – на отдельной трибуне – Грач, главный лекарь его величества. Сорокопут и Зяблик не смотрели друг другу в глаза, что было, впрочем, понятно: ведь они следили за ходом игры.
– Какой полет! – восхищался Дятел. – Зяблик, вы видели, как он влетел? Сорокопут, вы видели?
– Ничего особенного, – возражал Зяблик. Во-первых, было крыло.
– Крыло? Я не видел крыла! Сорокопут, вы видели?
– Не совсем… Так, краем глаза…
После вчерашних событий Зяблик чувствовал себя неважно. Наверно, он в дворницкой порядком озяб, и, хотя температура у него была нормальная, Зяблик все же взял справку у Грача. На всякий случай.
Лучше всех чувствовал себя Сорокопут. Он таки вспомнил, от кого слышал слова: «Трубы – это двери в небо». Это сказал Соловей, который накануне приходил к Сорокопуту чистить трубу. Уж не он ли сочиняет песни, которые распевают трубы Птичьего города? Вот они – наши таланты! Простой трубочист, рядовая птица. Вот о ком надо говорить, выступать и даже писать в газете «Друг пешехода».
И Сорокопут написал. Всю ночь он просидел над этой статьей – первой статьей в своей жизни. Сегодня сразу после футбола Сорокопут отнесет ее в редакцию. Ведь Говорунчик-Завирушка сам приглашал его заходить – запросто, без церемоний.
– Опять мимо! Эх, мазила! – негодовал Зяблик.
– Он, кажется, умышленно полетел выше ворот. Как вы думаете, Зяблик, он полетел не умышленно? – допытывался Дятел. – По-моему, он взял слишком высоко, чтоб это было случайно.
– М-да… – сказал Дубонос, погружаясь в газету, в которой его интересовала заметка о том, что слабым местом нашей команды до сих пор остается неумение находить ворота противника.
– Ну и хитрец! А потом еще будет отказываться, скажет, что этого не хотел. Но мы-то, Зяблик, с вами видели, как это было на самом деле! Вы ведь тоже видели, Сорокопут?
– Не заметил, – сказал Сорокопут. Статья о Соловье была у него в кармане. Она называлась так: «Неизвестный становится известным». Сорокопут долго и трудно шел к этому названию. У него была масса вариантов.
Сначала он хотел скаламбурить: «Соло Соловья». Потом решил назвать просто: «Автор и его песня». Но тут же возник параллельный вариант: «Песня и ее автор», и Сорокопут никак не мог решить, какому из них отдать предпочтение. Тогда он отбросил оба и придумал новое; «Песня вылетает в трубу». Это название Сорокопуту понравилось, в нем был второй, скрытый смысл. Смущало только слово «вылетает». Почему-то пришло на ум интригующее: «А знаете ли вы?», но Сорокопут вспомнил, что такая рубрика есть в газете «Друг пешехода».
«Неизвестный становится известным» было счастливой находкой. Оно просто и вместе с тем загадочно и, кроме того, содержит в себе приятную игру слов. На этом названии Сорокопут и остановился.
– Как вам сиделось? – спросил Зяблик у Дятла. – Это не очень утомляет?
– Да нет, ничего… Разве так бьют по воротам?!
– И это… все время надо сидеть?
– В основном, да… Ну и пенальти! Сорокопут больше не мог сдерживаться.
– Как вы думаете, эти трубы… кто их сочиняет? Вернее, не сами трубы, а песни, которые поют… То есть, не песни поют, а трубы… Мне это вчера пришло в голову…
Дятел сразу забыл про футбол:
– Расскажите, Сорокопут! Вы так хорошо рассказываете!
– Нет, я не могу рассказать, – спохватился Сорокопут. – Не то, что не могу, я могу, но не рассказать… А рассказать я не могу, даже не просите.
– Ну, хорошо, не рассказывайте, – согласился Дятел. – Вы только скажите – кто? Скажите только, кто сочиняет.
– Сказать я могу, но вам же самим потом будет не интересно. Потом, когда вы будете читать статью.
– Вы написали статью?
– Не то, чтобы статью, – смутился Сорокопут, – а так, большую заметку. Не такую уж большую, скорее маленькую статью. Не особенно маленькую.
Дятел на минуту задумался.
– Знаете, нехорошо печатать статью, не прочитав ее самому герою.
– А удобно ли ему читать? То есть, не ему читать, а мне читать?
– Конечно, какой разговор! Ему это будет приятно. Каждому из нас было бы приятно. Ведь вам было бы приятно, Зяблик?
Зяблик подтвердил.
– Вот давайте и пойдем к нему все вместе. Дятел что-то прикинул в уме. – Завтра же и пойдем.
Все вместе – это значит Зяблик, Дятел и Сорокопут. Вполне приличная компания. Да и как-то веселее втроем, хотя, конечно, идут они не за весельем.
– Что ж, я не возражаю, – согласился Сорокопут. – Вернее, я не возражаю против этого.
Сержант Глухарь и ефрейтор Сплюшка– Сплюшка! Сплюшка! Да не спи же ты!
Но Сплюшка крепко усыпил свою бдительность.
– Каждый Кулик свое болото хвалит, бормочет он. – Выяснить, что за болото… За Куликом установить наблюдение… Одна Ласточка весны не делает. Все делают, а она одна не делает… Взять Ласточку на заметку…
– Сплюшка, что ты там бормочешь себе под нос?
– Пуганая Ворона куста боится, – бормотал Сплюшка себе под нос. – Похвально, похвально… Передать ее опыт молодежи… Старого Воробья на мякине не проведешь… Заменить мякину…
Откуда у Сплюшки столько информации? Это он у начальства слышал, когда не спал, а теперь во сне выбалтывает.
– Цыплят по осени считают… – выбалтывает Сплюшка. Опять запаздывают. С этим делом надо раньше кончать. Соловья баснями не кормят. Надо бы ничем не кормить… – Сплюшка помолчал и вдруг заговорил вкрадчиво-доверительно: – Чижик-пыжик, где ты был? Молчишь? Тогда мы поговорим в другом месте.
– Отставить Чижика! Отставить спать! – прозвучала команда.
Сплюшка сразу просыпается.
– С чего ты взял, что я сплю? Вот фантазия!
– Как? Не слышу! Говори в аппарат!
– Фантазия! Фантазия! – кричит Сплюшка Глухарю в аппарат. Но аппарат старый, он улавливает только слова начальства. – Передаю по буквам: Филин Активизирует Наблюдение Тетеревом Аист Заподозрил Измене Ястреба. Фан-та-зи-я, понял?
– Чего ты кричишь? Я не глухой.
Хорошо сидеть вот так, в позиции «вольно», и разговаривать не по службе, а по душе. Если грустно, сказать, что грустно, если страшно, сказать, что страшно. Можно и просто о жизни поговорить – что вот, дескать, какая жизнь, она, дескать, такая…
– А я, ты знаешь, люблю это дело, блаженно потянулся Глухарь. – Задуматься о жизни… Что там будет лет через сто…
– Романтик ты.
– Чего? Ближе к аппарату!
– Передаю по буквам: Рябчик Обнаружил Малиновку Активизировать Наблюдение Ткачом И Коноплянкой. Романтик, понимаешь?
– Романтик. Чего тут не понимать?.. Послушай, Сплюшка, мне Сорокопут рассказывал, что в шахматах, ну на этой, доске, шестьдесят четыре клетки. А? Что ты скажешь?
– Ничего, подходяще.
– Он, Сорокопут, в шахматах разбирается. Сам, говорит, считал. На каждую фигуру по две клетки.
– Да… – сказал Сплюшка и разъяснил: – Действия Активизированы.
– Через сто лет… Может, и у нас так будет, – размечтался Глухарь. – Две клетки на душу населения. Сиди – не хочу.
– Через сто лет нас не будет.[8]8
Счастье – поздний гость; оно приходит, когда все уже легли спать (Прим. Зяблика)
[Закрыть]
– Ну да! И Филина не будет? Как же это без Филина? А кто будет команду давать? Насчет команды ты не подумал?
Сплюшка обо всем подумал. Даже о том, что когда-нибудь кончится и его, Сплюшкина жизнь, и то, что наступит за ней, навсегда усыпит его бдительность.
– Сплюшка! Сплюшка! Опять уснул… Сплюшка, ты все же ответь: кто тогда будет давать команду?
И тут, как опровержение всех фантазий и философий, прозвучала команда: Встать! Смирно!
Дятел и СоловейНа первый взгляд появление Филина перед Сплюшкой и Глухарем никак не было связано с появлением Зяблика перед Трясогузкой. На самом же деле оба эти события, как и все в жизни, имели между собой глубокую связь.
Снова обретя своего Зяблика, Трясогузка уже не отступала от него ни на шаг (как известно, отступать было не в ее правилах). И так, вчетвером, в компании с Дятлом и Сорокопутом они прибыли к Соловью.
Соловей почему-то не обрадовался визиту. Он посмотрел на Трясогузку как-то странно и даже не улыбнулся ей, как в прошлый раз.
– Чем могу служить? – сухо осведомился он.
– Не надо нам служить, – сказал Дятел, невольно повторяя фразу, слышанную от Филина. – Просто посидим, поболтаем.
– Может, в другой раз?
– Ну вот еще, в другой! – чуть-чуть обиделся Дятел. – Видите, сколько нас привалило! Вот, знакомьтесь, это Зяблик, наш общий друг. Мировой болельщик! Правда, он утверждает, что защита важнее нападения, но вы ему не верьте. Это он под влиянием своего и нашего общего друга Сорокопута. Вот и он, кстати. Сорокопут. Сторонник защиты на футбольном поле и профессиональный защитник в судебной практике. И по секрету – он нас не слышит – не правда ли, вы нас не слышите, Сорокопут? – по секрету, еще и писатель.
– Какой из меня писатель! – застеснялся Сорокопут и тут же поправился: – Вернее, писатель, но не из меня.
– Не слушайте его, не слушайте! – продолжал Дятел. – Он нам еще сегодня почитает, мы ему не дадим увильнуть. Ведь не дадим, а, Зяблик? Зяблик подтвердил.
– Ну вот. Следовало начать с дамы, но мы ее под конец. Это Трясогузка, наша краса и гордость. Между нами, Дятел подмигнул Зяблику, – мы не все здесь к ней равнодушны. У нас здесь кое-что намечается… А это – я… – закончил Дятел так, словно его не могли не знать. И добавил просто так, к сведению: – Дятел.
– Вы – Дятел? – удивился Соловей. – Значит, вышли из клетки?
– Вышел, – вздохнул Дятел. – Что там было – лучше не вспоминать.
Зяблик стал очень внимательным.
– Мы с Соколом в одной клетке сидели. Бывало, станет невмоготу, а он: «Терпи, брат Дятел, скоро наша возьмет!»
– Любопытно бы на него посмотреть, – сказал Зяблик. – Только не там, конечно, а здесь, когда его выпустят.
– Ну, ладно, – поставил точку Дятел. – Сорокопут, давайте вашу статью. Кажется, я уже говорил, что он у нас писатель. Такую статью накатал – любо-дорого!
– Ну зачем вы так? – смутился Сорокопут. – Вы же еще не слышали. Вернее, слышали, но не статью.
– Ладно, комментарии, как говорится, в примечаниях. Читайте, Сорокопут!
Сорокопут прочитал название: «Неизвестный становится известным». Затем сделал паузу, искоса определив, какое впечатление оно произвело на слушателей, и перешел непосредственно к тексту.
«Все мы давно привыкли, что среди нас живут птицы, которые хотя и живут, но совсем незаметно, а если и заметно, то так, что о них никто не знает, вернее, знает, но не говорит – не в том смысле, что не говорит совсем, а говорит, но не во весь голос, не так, как можно было бы о них говорить, и не только можно, но и нужно, если считать нужным не то, что мы привыкли иногда считать, а то, что мы иногда считать не привыкли, то есть привыкли, но забываем об этой привычке как раз тогда, когда о ней нельзя забывать, не то, что совсем нельзя, но нельзя забывать ни в коем случае».
Соловей слушал и хмурился. Может быть, ему не нравилось, как написал статью Сорокопут, а может, у него были какие-то свои соображения, но он все больше и больше уходил в себя, особенно после того, как Сорокопут приступил к главной части своего повествования.
«Профессия трубочиста, – читал в этой части Сорокопут, – самая обычная, хотя никто не станет ее осуждать, вернее, не то, что не станет, а не захочет, а если и захочет, то не осуждать, а совсем наоборот, потому что это обычная профессия, обычная не в худшем, а в лучшем смысле слова, если понимать под лучшим не то, что под ним иногда понимают, а то, что иногда не хотят понимать, а если и хотят, то не делают этого, вернее, делают, но не так, как положено делать, возможно, и не во всех случаях, но так, как положено делать всегда…»
Трясогузка слушала с упоением. Так вот он какой, Сорокопут! На вид посмотришь – ничего, верней, не то, что ничего, а так, ничего особенного, размышляла Трясогузка, невольно заражаясь стилем автора. Она не могла только понять, почему статья не нравится Соловью. Ведь Сорокопут его так хвалит.
«В песнях наших труб, – читал Сорокопут, – как нельзя лучше, вернее, не то, что совсем нельзя, а так, как только возможно, проявился талант Соловья, который не просто талант, то есть это тоже талант, но не просто, а так, как можно оценить только настоящий талант, не в том смысле оценить, в каком ценят таланты, а в том, в каком их не ценят, вернее, ценят, но не так, как их хотелось бы оценить, если говорить о таланте, как о таланте, а не как о чем-нибудь другом, о чем тоже можно говорить, но совсем по другому поводу…»
– Именем Индюка! – оборвал Сорокопута резкий окрик.
Все вздрогнули. Все, кроме Дятла и Соловья. Казалось, Соловей давно этого ждал – так спокойно он повернулся к двери, где стояли начальник полиции Филин-Пугач и его помощники – сержант Глухарь и ефрейтор Сплюшка.
– Послушайте, куда же вы его? – попытался вмешаться Сорокопут. Ведь вы же о нем ничего не знаете!
