Текст книги "Status in statu (Государство в государстве)"

Автор книги: Федор Гришанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

– Но будем надеяться, Толя, что нас это минует, и всё будет по-людски.

Кстати, все порядочные мужики – и Толя в их числе – понимали, что всех сгубила именно наркота: какими отличными парнями были «блатные», а превратились… в чёрт знает что!

Частенько к их разговорам присоединился Татарин, сидевший на «конторе». Он постоянно смотрел в окно и следил за передвижением сотрудников. Если кто-нибудь из них направлялся в сторону «Стационара», Татарин орал на весь коридор: «Контора!». Оба этажа и все палаты, услышав, что идут легавые, прятали телефоны, принимали горизонтальное, соответствующее их диагнозам, положение и притворялись спящими.

Каждую ночь они втроём обсуждали главную проблему: Чем всё это закончится?

Татарин был конкретным и прямолинейным радикалом.

– Надо всех бить, всё ломать! И не надо базаров разводить! Ещё чуть-чуть и лагерь уйдёт из нашего внимания.

Ваня по своему опыту уже знал, что всё равно уйдёт. Тем, кто наверху принял решение, насрать на то, что думают какие-то зеки, и наплевать на то, хотят ли они сами этого. Всё равно сломают.

– Не колоться и бухать надо, а с трепетом и осторожностью держать то, что есть. И не строить из себя лордов-милордов, и при этом вгонять в себя что попало.

Ну, а Толя задумывался и вздыхал в предвкушении очередной развлекательной экскурсии.

– А я, ребята, завтра поеду на дурдом на две недели. А в общаке даже чаю и курева не стало. С чем ехать?

– И мне, – поддерживал злободневную тему Татарин, – всё меньше уделяют на «контору» сигарет и чаю. Если дело так и дальше пойдёт… пошли они все! Пусть сами сидят! А я уйду просто болеть и валяться на койке.

– Ты, давай, крепись, – подбадривал его Ваня, – всё может быть, ещё и наладится. Выживем как-нибудь.

Как и предполагал наш проницательный герой, Бешеный оказался конченой сукой и работал на Баху. Его завербовали ещё на 2-ке, но скрывали и держали в резерве до поры до времени. И вот пробил его «звёздный» час. Каждое утро он у Бахи на докладе, сообщает обо всём, что творится в «Стационаре»: где у кого спрятаны телефоны; кто бегает на перекиды; о чём говорят и что думают уцелевшие блатные… Вскоре все уже знали, что он за птица. Но теперь уже эта «птица» с одобрения самого Бахи, начала собирать «гуманитарную помощь» на ремонт Стационара. Бешеный уже не скрывался, а даже откровенно бахвалился своими связями с администрацией. Поэтому Ваня и перестал с ним общаться на какие-либо темы.

Но Бешеный начал мутить воду и против Вани. Ему везде нужны «свои» люди, он должен знать, что происходит ночью в стационаре, ведь он собирает информацию для самого Бахи.

Но к Ивану подкопаться не так-то просто. Он не курит, не бухает, не колется, свою работу сторожа выполняет добросовестно, в конфликты ни с кем, в том числе и с администрацией, не вступает. Он работает уже год и не имеет ни одного нарекания. Он нигде не выпячивает себя, прост и скромен в обращении со всеми. Да, он читает философскую литературу и занимается спортом, но связей, порочащих его, не имеет, зато у него есть влиятельные друзья-покровители. Ваня довольствуется своим и держится за него, никому не причиняет зла и, главное, умеет молчать.

Когда Ваня случайно узнал от ОБешников, что Бешеный мутит под него, он не стал ждать, когда эта сука съест его с помощью Бахи, а сразу пошёл к нему расставить все точки над «и».

– Ну, и что ты, Дима, – так звали Бешеного, – мутишь? – не стал Ваня выжидать и напрямую спросил его.

– Ты, Ваня, слишком независим, и сам по себе. Со всеми у тебя хорошо, а это настораживает. Я, – продолжал Бешеный, – был на 3-м тубе и знал Геру, а он, как я слышал, – твой друг.

– Да, Гера – мой друг.

– А к нему я отношусь с большим уважением.

Ваня не стерпел и кое-что высказал новоиспечённому старшине Стационара.

– Откуда у сотрудничающих с Администрацией может быть уважение к людям? А впрочем, сам чёрт не разберёт, на что люди способны. Наверное, на всё.

– Ладно, – примирительно закончил беседу Бешеный, – Жмём руки. Работай, а дальше видно будет. – успокоил он Ваню.

На этом они и разошлись. Ясно одно – они разные и никогда не поймут друг друга. Ваня никогда не верил людям, для которых главное – своя жопа, а до других им дела нет.

Ваня стал ещё более бдительным в такое нестабильное время. И откуда только эти суки начали расти как грибы после дождя? А от сук можно ожидать чего угодно. Легавые знают, как на них давить, и те всегда делают то, что надо операм. И такого человека уже не исправишь, он и на воле останется сукой.

Но зеки – люди подневольные, приходится жить рядом и с таким человеческим отребьем. И надо не просто жить, а как-то побыстрее из этого дебильника освободиться. Но приходится при этом молчать, как и многим другим. Все хотят выжить… А зачем, если жизнь не стоит ничего?

Прошло уже два месяца как увезли ребят, а они всё ещё не вернулись. Уже и в ШИЗО ремонт подходит к концу, а про них всё ещё ничего не известно. Вся зона ждёт: что будет дальше?

А вот Администрация ни в чём не сомневалась и только набирала обороты. Гайки закручивались всё туже. Сотрудники, которых раньше никто и не замечал, возгордились и стали требовать к себе почтительного уважения. Те, кто приезжал из командировок с 7-ки, знали, что там творится и ходили с высоко поднятыми головами, презрительно, как на каких-то червей, посматривая на скользящих мимо них робкими тенями зеков.

А раньше многие из сотрудников даже и опохмелялись вместе с зеками, придя на работу с глубокого бодуна, ночью приходили в столовую отоспаться на столах… Но сейчас их словно подменили. Начальство приказало им вести войну с зеками, и они заработали как застоявшиеся в стойлах боевые кони: совершали ежедневные набеги на зону в поисках запрета и компромата; сидели в стационаре и следили за перекидами, вылавливали мелких и злостных нарушителей, одним словом, спокойно лечиться зекам они не давали.

Ваня благодарил судьбу, что ему удалось получить ночную работу, и он не видел всего этого, происходящего преимущественно днём, блядства. Он с головой ушёл в себя, в спорт, и, иногда, в ночные беседы с Татарином и Толиком.

Вадзык готовился как можно быстрей освободиться по УДО и наставлял Ваню на своё место. Но Ваня, при сложившемся положении, совсем уже туда не стремился. Баха подминал всё под себя. Его сеть информаторов расширялась с каждым днём. Ваня, работая ночью, просто наслаждался тишиной и покоем. Но и медсанчасть отдавать в сучьи руки не хотелось… В больницу продолжали приезжать этапы с 7-ки и 2-ки, но если раньше прибывшее гадьё били беспощадно, то сейчас их уже никто не трогал: никому не хотелось ехать на 7-ку для «перевоспитания». А суки вели себя всё наглей. Откровенное блядство беспрепятственно распространялось по колонии.

Вадзык успокаивал Ваню:

– Ничего не бойся. Пока Орлов здесь, он в обиду своих не даст. Он здравый, хороший мужик. Сколько меня хотели убрать, но не смогли.

Но от своих информаторов Баха уже знал, что Вадзык делал за спиной медработников для блатных и прочих зеков. Знал он и за инвалидности, и за постельные режимы, за всё, что зависело от Вадзыка, которому Баха уже дышал ядом в спину.

Вадзык всё это чуял и хотел как можно быстрей вырваться на свободу, пока его не упекли в пресловутую «семёрку».

– В любом случае, мне тоже есть, что им всем сказать! – кипятился Вадзык. – Я – один. Я – инвалид, вешу всего 48 килограммов, без пальцев. Если они не могут справиться с блатными, то что могу сделать я? Ну, какие ко мне могут быть претензии?

– Братан, не гони! Всё будет нормально! Главное сейчас, не давай им повода. – успокаивал Ваня Вадзыка за очередной партией в шахматы в безлюдной палате.

– Представляешь, Ваня, наших фельдшеров возят на 7-ку для освидетельствования пацанов. Они смотрят их, ведут медкарты, а те вообще с ними не разговаривают. Зашуганные и запуганные до немоты. Что там они с ними делают? Попали ребята в настоящий концлагерь.

Ваня мог представить, что там могут с ними сделать. Он своими глазами видел все спецэффекты, ломающие людей. Что там Гуантанамо! Тут у нас под боком свои концлагеря покруче любых американских будут!... И это всего лишь за приверженность к пусть даже и Воровской идее! Но ведь у нас в стране её никто официально не запрещал! Но всё равно живого человека смешивают с грязью, чтобы он не выделялся и был послушным как все. Конечно, наличие всяких разных мнений создаёт суматоху и вызывает нестабильность. Но разве демократия не подразумевает свободу самовыражения и возможность иметь своё мнение? Зачем тогда о демократии разглагольствуют наши политики, меняющие, как лагерные суки, свои убеждения и взгляды при каждом, даже самом бессмысленном повороте государственной машины? Перекрасившись в очередной раз, они пудрят мозги народу какой-нибудь новой затхлой идеологией, вдолбленной в их тупые головы старыми кукловодами.

И, наблюдая за всеми этими мелкими местными коллизиями, Ваня начинал понимать истинную цену вещам. Что для него идеи? Что – друзья? Он всё оценил по-новому и расставил по своим местам старые и новые приоритеты. Он нисколько не жалел, что оказался в самой гуще этих Омских преобразований, когда ломали старое и пытались насаждать будто бы новое. Перед его глазами кипели и бессмысленные распри, и разворачивалась нескончаемая война чёрной и алой роз… Он всё это видел, но думал постоянно совсем о другом: о доме, где терпеливо ждут его любящие родители, о жене, которая молится за него, неверующего, в церкви и ездит в Омск на свиданки, таская на себе тяжеленные сумки. Он жил этим – и это его спасало, а не мифические иудейские боги, которых он не признавал и вообще не хотел знать. Да, надо вынести всё. Терпи и крепись, Ваня! Как хорошо, что тебя где-то любят и ждут!... Вокруг Вани бушевали марионеточные стихии, а в душе у него были покой и любовь.

Раньше из Стационара вообще не выходила никакая информация, а сейчас было просто дико смотреть на то, как Бешеный, зарабатывая очередные очки, бегал к Бахе и сливал ему всё. Он следил за всеми. Пытался расположить к себе зеков, лишь бы присутствовать при их разговорах.

В Стационаре две палаты были СУСовскими, и там собирался народ, последние из могикан, кого ещё не вывезли на 7-ку. Они пока держались вместе. Антибиотик жил неподалёку и ходил к ним пообщаться. А Бешеный явно хотел любым способом втиснуться в их разговоры с благородной целью сбора информации для отдела безопасности. Но все присутствующие понимали это, улыбались, переглядывались, подмигивали друг другу, видя такое откровенное холуйское усердие.

Бешеный ходил и высматривал, кто и где прячет телефоны. Что-то разведав, сразу бежал в штаб на доклад. За этим следовал «неожиданный» набег сотрудников, обыск, изъятие… и удивлённые глаза Бешеного.

Его целью было изъять все телефоны, чтобы остался единственный у него самого, и все были вынуждены обращаться к нему и зависеть от него. Всеми своими действиями он лишь отворачивал от себя всё уже понимающих зеков.

Лагерные петухи тоже жили в Стационаре неплохо и имели свои телефоны. Вот он и решил их немного потрясти. Надеялся, что они, как «обиженные», будут молчать. Но вышло всё наоборот. Когда у них по наводке Бешеного забрали телефоны, они выплеснули на него всю свою нерастраченную ярость. Им-то, действительно, терять уже было нечего, с ними уже случилось всё самое плохое, что может случиться в этой жизни. После завершения шмона и ухода ОБешников, они высказали Бешеному всё, что о нём думал весь Стационар. Оскорбляли его так, чтобы слышали все. Он стоял потерянно и прибито перед ними, а петухи орали всё громче и яростней. Дело шло к мордобою… И тогда Бешеный побежал к Ване за помощью. Но Ваня только ухмыльнулся.

– А что ты хотел? Ты здесь живёшь и всем пакостишь. Я тебе ничем помочь не могу.

И тогда взбешённый Бешеный побежал – ну, куда же ещё! – к своим в штаб. Но, к его изумлению, и там он оказался никому не нужен.

– Ты – зек. Если ты сдаёшь своих, то и нас запросто сдашь. Крепись сам. Скоро всё изменится.

И под презрительные взгляды сотрудников указали ему на дверь. Пришлось Бешеному как оплёванной собаке не солоно хлебавши вернуться в Стационар. «Вы у меня ещё попляшете» – злобно мечтал всем отомстить заслуженно униженный старшина Стационара. До него так ничего и не дошло, и он с ещё большим остервенением следил и выслуживался. Но Боги в конце концов обязательно наказывают таких людишек.

Ваня с Герой поддерживали связь постоянно через этапников и малявы. Гера держал его в курсе всех событий. Он тоже собирался на 10-ку, так как дни свиданий для туберкулёзников были только на ней. Ваня ждал своего друга и снова собирался подарить ему последние книги Карлоса Кастанеды. Самому ему казалось, что эти книги открывают перед ним более широкие горизонты и учат другими глазами смотреть на окружающий мир. Это главное, а то, что происходит вокруг нас – просто малозначимая суета. Надо научиться терпению и проще смотреть на заурядность повседневного бытия. Ване казалось, что именно это учение делает его более свободным. И парадокс: хотя лагерь зажимали всё сильней, он чувствовал себя с каждым днём более свободным.

Ваня привык муштровать себя во все времена: и в чёрные, и в красные, и, поменьше конечно, даже на свободе. Для него в сущности ничего не менялось. Он так же занимался собой, своим духовным просвещением, и только в этом находил покой и умиротворение. Он понимал: то, что должно случиться, обязательно случится. И старался быть готовым ко всему. За свою работу он особенно не держался, не тешил себя иллюзией о постоянстве бытия, осознавал, что и он, как, впрочем, и все остальные люди, не бессмертен, время у него ограничено, значит надо использовать его по полной, и всё, что возможно, успеть.

Вскоре в зону приехал и Гера. Они с Вадзыком, никого не посвящая в свои планы (это стало опасным), через Орлова затянули Геру и Мамата в «Стационар». Никто даже не успел понять, как это произошло.

Ваня решил, что его в данный момент, вполне устраивает должность ночного сторожа, чтобы его поменьше видели глаза и уши Начальника ОБ Бахи. А на место Вадзыка необходимо рекомендовать Геру. Только ему можно было передоверить это непростое дело. В зоне очень многое зависело от санчасти, и все хотели видеть там своего человека. Надо было опередить всеядного Баху, который собирался засунуть туда своих разведчиков. Геру познакомили с Орловым, и дело закрутилось. Орлов на оперативке у Начальника колонии объявил о замене Вадзыка на Геру. Тот дал согласие, и всё. Всем им пока было не до мелких дел. Заканчивался год. Нужно писать отчёты, подгонять статистику под приемлемые стандарты, отчитываться за ремонт ШИЗО и о выполнении поставленных задач.

Перед новым, 2016 годом привезли из 7-ки пацанов. Сначала один этап, потом других, и через неделю третьих. Все были в этаповских неперешитых шапках и фуфайках. Уставшие и худые, осунувшиеся и измождённые, скромные и забитые. Все понимали, что им надо отдохнуть, и никто не лез к ним с расспросами. Новоприбывшие смотрели вокруг потерянными глазами. Их не удивляли изменения, произошедшие в лагере. А изменения эти сразу бросались в глаза: все постели заправлялись уже по-белому, зеки ходили строем в одинаковой форме, в робах, о перекидах никто даже не вспоминал, отремонтированный ШИЗО с нетерпением ждал своих первых посетителей…

В общем, за три месяца лагерь перевернулся с ног на голову (администрация была другого, противоположного мнения).

Все всё понимали, но как-то затихли и притаились каждый в самом себе. Осмысливая всё происходящее, никто не хотел повторить судьбу изувеченных физически и морально пацанов, и испытать на собственной, единственной шкуре все эти омские спецэффекты.

Ваня с горечью смотрел на безжизненные лица вернувшихся из семёрки ребят и не замечал на них никаких признаков прежней, блатной бравады. Что-то главное внутри этих исстрадавшихся людей было убито и потеряно навсегда. Ваня представлял, через какой ад прошли эти бывшие «властители дум и порядков лагерных». Никому такого не пожелаешь, разве что…

Все зеки чувствовали серьёзность положения и понимали: шутить с ними никто не будет.

Возвратившиеся из омского демократического чистилища измождённые и униженные, бывшие гордые и независимые люди почти ни с кем не делились о своих злоключениях. Кому надо, те знали всё. Трудно, конечно, со стороны кого-то судить и оценивать в такой, чисто живодёрской ситуации. Все приехали с 7-ки совершенно другими, изменившимися до неузнаваемости человекообразными тенями.

Руководство колонии не стало запирать их в заново отремонтированном ШИЗО, а сразу принялось распределять между ними… лагерные портфели. Все они, без исключения, встали на должности. Раньше они «смотрели» за бараками, а теперь они руководят этими бараками от имени Администрации. Сорока был лагерным положенцем, а после успешной ломки был вместе с Васо назначен Консультантом. Словом, все самые чёрные перекрасились (не по своей воле, конечно, но…) в самых красных. Переломка «десятки» завершилась полной и безоговорочной победой руководства Управления и колонии!

(А вот перерядившихся в демократов и христиан бывших комсомольских шестёрок никто не лупцевал в течение трёх месяцев, никто не напяливал им полиэтиленовые мешки на головы и не распинал на лагерных решётках, никто не раздевал их догола и не ставил раком, и даже к яйцам никто им не подключал оголённых электрических проводов… А они всё равно взяли и перекрасились. Простой народ давно уж не сомневается в том, что если в нашей стране вдруг придут к власти дикообразные людоеды, все эти бывшие комсомоляки и коммуняки сразу же возопят: «А мы давно уже человечиной питаемся!»… что, впрочем, будет совершенно недалеко от истины. А если им кое-куда присоединить городскую электросеть, то они и в чертей лысых перекрасятся!).

Сорока и Васо приходили на МСЧ и там, в кабинете Геры, уединившись от всех, рассказывали надёжным зекам почти всё. На 7-ке в СИ-3 действительно один продол отдали под туберкулёзников, и там ими занималась специально созданная группа по ломке «лагерных стереотипов». Приходится напомнить читателю ещё раз, что более половины этих туберкулёзников были инвалидами II группы, многие были с ухудшенным здоровьем и ВИЧ-инфекцией… Словом, одной ногой уже…

Сразу по прибытию с них содрали фуфайки, шапки и робы и разорвали их в клочья с формулировкой: неустановленный образец. Оставили им только мыло, щётку и пасту, всё – по одному экземпляру. Всё остальное «имущество» было конфисковано (А Васильевой и Сердюкову всё наворованное оставили, видимо, в вознаграждение за те благодеяния, которыми они осчастливили Российскую Армию).

Потом всех «перевоспитываемых» туберкулёзников поставили в отсекатели – это что-то вроде стаканов, в них невозможно присесть, снять штаны… по естественной нужде они ходили под себя.

На каждом шагу их ещё и унижали, чтобы стереть их внутреннюю сущность. Потом голых, в наручниках, с мешками на головах рассадили по продолу, хорошенько попинали и оставили в абсолютной черноте для дезориентации сознания. Если кто-нибудь, стуча казёнными сапогами, заходил, они должны были хором пожелать этому негодяю: «Здравствуйте!», а если подходили к ним ближе, они должны были представляться: фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, срок, начало срока, конец срока. На вторые сутки все они охрипли чуть ли не до потери голосов. Но если кто-нибудь орал недостаточно громко, его основательно, с удвоенной силой и утроенным усердием колотили, и он, из-за мешка на голове, не мог видеть тех, кто его избивал. Явно с подловатыми целями заставляли их придумывать себе женские имена, а тем, кто держался долго, подводили к яйцам ток, чтобы он вспомнил, наконец, своё женское имя. Голых туберкулёзников загибали и угрожали им сексуальной расправой… Расслабиться и отдохнуть немного от пыток было невозможно даже на одну минуту. Обмундированные палачи «работали» посменно.

Потом зеков закрыли по камерам, почти все – одиночные, всего две камеры двухместные. Они должны были целый день стоять в квадрате, начерченном на полу. За камерой велось постоянное видеонаблюдение. И если кто-нибудь случайно, по ошибке выходил из квадрата, в камеру сразу врывались высококвалифицированные специалисты (то есть заплечных дел мастера) и нещадно, долго и старательно вразумляли провинившихся. Спецгруппа садистов работала без отдыха: били и пытали, пытали и били (наверное, они потом за это ещё и хорошие премии получали).

Туберкулёзников из 10-и протащили по всем кабинетам: брали с них расписки о сотрудничестве, а если кто-нибудь колебался, сразу получал мешок на голову и спецэффекты, в том числе и подключение яиц к городской электросети. Но даже если кто-то давал согласие, пытки и издевательства не прекращались. Каждый день в течение четырёх месяцев.

Ваня догадывался, что Сорока и Васо рассказывают далеко не всё, а только то, что они посчитали возможным. Но немного позже появились и полные рассказы о событиях, произошедших в образцовой 7-й колонии омской области.

Избиваемых на СИ-3 туберкулёзников снимали на видеокамеры для архива, чтобы потом, когда кто-нибудь рыпнется и станет неугодным Системе, всё опубликовать. И тогда этого несчастного сотрут в порошок свои же «коллеги»: «Ты когда-то решал судьбы других людей, а сейчас беспринципные люди взяли и решили твою, изучили тебя, вывернули наизнанку твои нутро и душу, стёрли твою личность и превратили в тайного и подозрительного врага рода человеческого с определёнными задачами и установками, и если ты возомнишь и рыпнешься…».

Когда Сорока рассказывал всё это, у Вани дух перехватывало от волнения и сочувствия этим искалеченным людям. Он мог представить, через что им пришлось пройти. Если его самого пытали обученные зеки, то их истязали сами инструктора и наставники этого гнусного ремесла. Не раз ещё такое «перевоспитание» аукнется в нашем обречённом мире… Истребляя идеологических врагов палачи одновременно строят и эшафоты для самих себя.

Многих, вернувшихся с 7-ки, назначили отрядными завхозями и на другие «хлебные» должности. Теперь им будет за что целовать Хозяйские руки.

Стоило только перекрасить верхушку блаткомитета, как всё в зоне переменилось. Ещё вчера рядовые зеки заглядывали им в рот… и завтра будут, только уже в русле режимно-оперативной политики.

Из «Стационара» выбили все телефоны, и его болезненные обитатели были вынуждены ходить в дежурку на таксофоны. А там О.Б., и там же О.О. (Оперативный отдел) во главе с Дедуном.

Дедун Олег Олегович, Начальник оперчасти (он же – «Пердун», получивший эту кликуху за свою огромную, непомерно отъевшуюся задницу) всегда радостно приветствовал всех, кто заносил в его отдел «ценную» информацию.

Если раньше ходить в штаб было западло, то теперь там отбоя не стало от наплыва посетителей. Всегда полный коридор добровольных осведомителей. Погода изменилась на дождливую… и сколько у нас повыскакивало из земных недр червивых грибов! Ваня был потрясён и глубоко разочарован в своём собственном, дорогом его сердцу, народе.

Приехал на зону Карп. Раньше он видел уже этот лагерь в другом образе, а в этот раз посмотрел на него и не узнал.

– Какой лагерь отдали! – возмущался он постоянно, вздыхал обречённо и шёл к своему бараку… учиться маршировать и петь Гимн.

Увы, страх, боязнь замараться делают зеков слабыми и послушными, потому что сам преступный мир зашорен, ограничен и несправедлив. Если кого-нибудь «опускают», его жизнь прекращается, и его свои же затопчут.

А свои ли они? Все, кто грозился не отдать лагерь, стали чужими.

Ваня с каждым днём всё больше разочаровывался во всяких лагерных понятиях и движениях, но одновременно и осознавал всю бренность и тщету этого мира, где человек человеку – волк. И всё происходящее в этом мире ему, откровенно говоря, просто осточертело.

И учение Карлоса Кастанеды тоже стало для него холодным и чужим. Да, в нём была свобода и магическая реальность, но не было добра, любви, понимания и перспектив. Глядя на царящее вокруг самое откровенное и беспардонное блядство, Ване пришлось разочароваться во всех религиях, во всех идеологиях и во всех политических течениях.

Только иногда ночью они с Толей смотрели на висящую в небе праздничной лепёшкой Луну, и им хотелось завыть по-волчьи в своём неизлечимом одиночестве. Один – сумасшедший, а другой – просто сторож лунного безмолвия.

– Завтра батюшка приезжает, пойдём со мной в церковь… А, Вань? – Толя смотрел на Ивана преданными умными глазами.

– Нет, Толя, я уже никуда не пойду. Только на свободу и домой. а ты сходи, помолись, что тебе ещё остаётся? А моя дорога идёт и мимо сборищ народных, и мимо храмов.

Через несколько дней наш герой освободился. Он уезжал, а позади него зона пела, маршировала и выполняла режимные требования. Последний оплот лагерного свободомыслия был безвозвратно отдан в цепкие шупальца Системы.

Ваня ехал на вокзал по городу Омску, любовался его архитектурными достоинствами и пытался осознать, чем всё-таки был для него этот милый, чудесный и доброжелательный город и какую роль сыграл он в его жизни. Он ни о чём не жалел. Он благодарил судьбу за приобретённый опыт и обретённую свободу, даже независимо от того, какой ценой достались ему этот опыт и эта свобода.

Потом он решил немного прогуляться и подышать вольным сибирским воздухом. Недалеко от вокзала он покинул транспортное средство и пошёл пешком, жадно вдыхая целительный кислород этого гостеприимного прииртышского города. Его радовала Свобода, но пугала какая-то томительная пустота, окружившая его после утраты всех его казавшихся такими несокрушимыми иллюзий…

И вдруг он остановился как вкопанный, вспомнив свой последний перед арестом разговор с отцом. Речь тогда зашла об их малой родине, и отец, посмеиваясь, говорил:

– Вот все наши учёные исторические мужи постоянно ищут Беловодье в каких-то отдалённых горных местностях, а оно находится в Каменск-Уральском районе Свердловской области на живописных берегах тамошних речек Каменки и Чернушки. Там жили наши предки, там наша родовая земля и оттуда вышел весь наш многочисленный Род.

– Пап! А какую религию исповедовали наши конкретные предки на своей земле? – поинтересовался тогда любознательный Ваня.

Отец улыбнулся и без малейших колебаний ответил:

– Русскому народу не нужна никакая религия, ему необходима идеология гордого и непобедимого Воина Духа. Эта идеология содержится в книгах наших предков Русо-ариев.

Книгочей и изыскатель всего нового Иван сразу заинтересовался.

– Пап, а как бы мне почитать эти книги?

Но ответ отца разочаровал его.

– Увы, сынок, это может решить только Совет Старейшин…

На этом тогда и прервался их разговор из-за каких-то случайных внешних обстоятельств. И только сейчас здесь, в центре Омска, нашего героя осенило, о чём тогда шёл тот иносказательный разговор. Ваня начинал догадываться, где находится этот таинственный Совет Старейшин и кто входит в него.

Он сорвался с места и побежал на омский вокзал. Скорее домой, в родной Челябинск! Он уже понимал, что, в конце концов, все русские дороги сойдутся на Урале.

15.09.2016 г.