Текст книги "Status in statu (Государство в государстве)"

Автор книги: Федор Гришанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Пока шмонают местные, приезжают столыпинские мусора. Эти вообще почему-то постоянно злые как собаки. Вот именно у них можно наблюдать полное отсутствие каких-либо положительных человеческих эмоций. Перевозимые люди для них – просто тела, которые надо доставить по месту назначения. На этих пересадках постоянные столкновения и кипиш, везде кучи грязи, запрещённые предметы, вещи, шнурки, тряпочки, трусы, носки, распотрошённый чай и поломанные сигареты, баулы, сумочки, пакеты, горы мусора и крики, сумасшедшие крики навсегда оторванных от человеческой цивилизации остервенелых «служителей закона»!

Все камеры исписаны приветствиями, пожеланиями, библейскими изречениями, тезисами и призывами: «Колян, братан, я попёр на Барнаул!», «Сонечка – моя любовь», «Верю, жду, помню», «Не верь, не бойся, не проси», «Мы в Аду, и нас окружает Администрация», и всё в таком, поучительном роде.

С притоком новых людей оживают даже эти оплёванные стены и обоссанные углы. Под несмолкаемый гул и мат бодрят знакомые тюремные ароматы: запах чифира, дешёвых сигарет и грязных немытых тел! В одной камере набивается человек 40. Образуются кружки по интересам, вокруг не умолкают разговоры, нервная суета и лихорадочный гомон. Происходят и случайные встречи старых знакомых.

Ваня, в ожидании очередного шмона, зашёл в камеру, огляделся… Ба! Знакомые всё лица! Жук и Бенди, так же как и он осуждены и едут на особый режим. Вот так встреча! Вместе с Бенди он отдыхал ещё на малолетке, а сейчас, почти тридцать лет спустя, они с интересом смотрят друг на друга. На лицах у обоих заметны отпечатки беспристрастного времени. Если раньше, по молодости, их непомерные амбиции и разногласия ставили их на противоположные стороны, то сейчас эти два постаревших человека, уставших от жизни и от её постоянных передряг, рады снова увидеть друг друга. Они – люди старой закалки, умеющие ценить жизнь и все её проявления. И каждый старый знакомый становится теперь родным, родным по перенесённым и предстоящим страданиям.

Пока сыр-бор, шмоны и ожидания, Бенди, как в церкви на покаянии поведал Ване последние мучительные эпизоды своей противоречивой жизни.

Ни родных, ни близких у Бенди не было. Да и когда бы он успел завести их! Всю жизнь, с небольшими перерывами, провёл в тюрьме. И всё же улыбнулась и ему жизнь, хоть единственный раз, но улыбнулась. Познакомился он с замечательной женщиной, учительницей русского языка. Чувства, любовь, страсть! Чуть с ума не сошёл от счастья! Ну всё, живи и радуйся… Но… не зря в книгах говорится: «Свинья возвращается в свою грязь, а пёс – своей блевотине». Не вывез Бенди обрушившегося на него счастья, напился и упал в родную ему грязную стихию. Всего-то три дня и длилось его выстраданное им счастье, но какой глубокий след оставили в его душе эти чистые поэтические мгновения! Эта женщина, хоть он и напакостил ей, стала для него ангелом, оставившим вечный свет в его замутнённой душе. И теперь новый срок – 6 лет особого режима. Вот так и проходит жизнь (и не только у одного Бенди). Получай жестокие уроки и расплачивайся сполна за содеянное.

Тяжело было Ване слушать эту исповедь. Ком в горле застревал из-за сочувствия к несчастной судьбе этого старого знакомого. А сколько подобных историй слышали эти грязные, исписанные нравоучительными афоризмами стены! Так хотелось по-братски обнять и хоть немного утешить своего незадачливого старого знакомого. На воле люди могут пойти в церковь на исповедь к священнику, к дипломированному психологу или к своим умудрённым житейским опытом родственникам, а к кому идти удручённому постоянными жизненными неудачами зеку? – Только к такому же, как и он сам, зеку.

Пока до них не дошла очередь, они втроём заварили чай и пустили кружку по кругу. Ваня почти уже и позабыл прежних сокамерников, они уже только слегка маячили где-то на заднем плане: туманные призраки минувшего. Но появились новые друзья по несчастью со своими измученными и израненными душами. С Жуком они и жили рядом. А один срок на общем режиме тянули вместе. У них были нормальные походно-мужские отношения. А тут сподобились снова встретиться в превратке на вокзале. И каждому на душе стало полегче, что едешь ты уже не один, а втроём, как три русских богатыря.

Ваня сразу превратил ту ситуацию в шутку, и их раскатистый смех звучал по всему коридору. Они веселились и юморили, зная, что им ничего не изменить в своих судьбах, зная, что ты – Никто, и звать тебя Никак, ты просто тень, спустившаяся в Ад за жизненным опытом. Но их весёлый смех заражал и других зеков. Им уже не был так страшен зловещий Омск. Они открыто смеялись прямо в лицо предстоящей Судьбе и неизбежной смерти. У них не было преувеличенного чувства собственной значимости, и они не были уже так сосредоточены на мыслях о своём будущем. Их угрюмые лица прояснялись и даже растягивались в невольных улыбках. Глядя на этих трёх богатырей, отправляющихся на чужбину, вся превратка дружно смеялась над очередной несуразностью: «Хмурый, гнутый, и, конечно, ебанутый».

Вскоре шмон закончился, и наших друзей вместе с остальным этапом погрузили в автозаки (это такие специальные машины для этапирования заключённых). Под общий гогот в тесноте и давке покидали они родную пересыльную тюрьму. Ваня долго ещё будет вспоминать потом её родные уральские стены…

Погрузка в вагоны прошла на удивление легко и быстро. Только дикий собачий лай провожал в дорогу омский этап. Никому не хотелось уезжать, но в такой ситуации ничего поделать и перевернуть колесу Судьбы невозможно. После очередного обыска забитые до отказа вагоны тронулись в Сибирь.

В дороге, под ритмичный перестук колёс, свободная мысль уносится всё дальше и дальше в неизведанное. Человеку кажется, что он проникает ей повсюду, и ему открывается будущее. Но в этом будущем для этапника мало хорошего. Его ждут тяжёлые испытания и, ещё неизвестно, вернётся ли он домой или навсегда останется там, в чужой земле. Но тщедушный лучик надежды всё же теплится в душе у каждого: всё будет хорошо. Всё пройдёт. Всё закончится. Надо собрать волю в кулак и держаться, несмотря ни на что. Прожить свою жизнь до конца. Ведь именно она – главная человеческая ценность.

Все, кто ехал дальше Омска, откровенно сочувствовали новоиспечённым омским каторжникам, всячески старались их поддержать. Уже одно это наводило на всякие дурные предчувствия. Но наш Ваня по жизни был реалистом: будь, что будет, а там посмотрим.

Пока они ехали, Бенди и Жук, под равномерный стук колёс рассказали Ване про свои незаметно пролетевшие жизни. Они даже не ложились спать (да и некуда было: всё пространство забито дремлющим народом). В эти незабываемые часы и минуты им даже казалось, что они каким-то загадочным образом ощущают тайну бытия, которой мы, вольные люди, просто не видим за повседневными заботами. А в таких условиях чувства обостряются до такого предела, что простые зеки начинают понимать: что и почему, и, главное, для чего. Но изменить-то ничего невозможно. Человек даже с жизнью своей расстаться не может, даже если он этого сильно хочет. Придётся идти весь предстоящий путь до конца.

Вот и приехали в Омск, который теперь станет их новым и, как они надеялись, гостеприимным домом.

Местный конвой, в отличие от челябинского, сразу начал орать по-сумасшедшему. И даже конвойные-то были очень похожи на своих неумолкающих собак. В глазах – пустота, никаких человеческих эмоций. Всё как у хорошо дрессированных собак: есть, спать, работать и рвать этих проклятых зеков.

Интересно, а какие они дома, в быту, со своей семьёй?! Такая нервная работёнка ведь много сил отнимает. Но у каждого – свой крест. Кому-то, может быть, даже нравится гавкать по-собачьи всю свою жизнь. Да, поменяться с ними местами Ваня не согласился бы ни за какие деньги. Он нёс на горбу свой крест, а чужих ему не надо.

В воронке кто-то попытался заговорить, но резкий голос, не терпящий возражений, оборвал попытку разговора.

– Хоть одна мразь закурит или заговорит, на тюрьме вспотеет! Поняли?

Молчание стало ответом на этот вопрос. Всё понятно, куда приехали. Плохо придётся тому, у кого завышена самооценка. Он может сразу нарваться на гранату. А может, эти вертухаи специально провоцировали народ, чтобы сразу выявить непокорных и принять свои меры? У омских конвойных в глазах полыхал резкий огонёк садизма. А может это только какое-то врождённое свойство? И Ваня подумал, что не могут же все быть садистами. Он ещё верил, что везде есть люди. Надо только уметь их найти и разглядеть в лающей толпе неизлечимых садистов.

Обличье тюрьмы – это холодный и презрительный оскал Мёртвого дома, ненавидящего всё живое и независимое. Ваня сразу вспомнил, что слова Ад и Администрация – одного корня. Человеку, замурованному в тюремных стенах, даже собственная жизнь кажется такой никчёмной, как будто бы он сам уже, как личность, не существует, а что-то другое, похожее на живой труп, пока ещё движется и совершает какие-то бессмысленные действия.

Ваня утешал себя тем, что срок у него – небольшой. А вот тем, кто приезжал в омское чистилище с большими сроками, первое время было вообще невыносимо. Сразу начиналось интенсивное «лечение души». А как у нас заблудшие души лечатся? – через болезни, через скорби, через страдание и смерть.

Было совершенно неважно, сколько пациенту лет, и какая у него болезнь. Всех новоприбывших лечили одними и теми же хорошо апробированными средствами. Ване сразу стало жалко и всех вокруг и самого себя.

А вокруг – непрерывные истошные крики вертухаев. И какие-то чужие, потерянные и побледневшие лица этапников. В такой бешеной обстановке человек теряет самого себя и рад есть, спать и работать, не вдаваясь ни в какую полемику и ни в какие рассуждения (тем более о каких-то «правах человека»). Всё настолько строго, что осужденный начинает чувствовать всю тяжесть земного бытия и всю ответственность перед позволяющим ему пока жить Государством. «Не хотел нормально жить, получи Это, перевоспитывайся и, если наш урок дойдёт до тебя, живи дальше».

Тем и уникальна наша Страна, что она буквально переполнена такими уникальными местами, как омская каторга!

Но… каждому – своё, и винить в своих бедах искренне можно только самого себя. Нужно просто самому стереть свою Личность изнутри, чтобы было не так болезненно, когда другие будут выдирать её с мясом. А они будут это делать. У них – свои правила игры, и новоприбывшим этапникам придётся играть в их игру.

Начался обыск. Всех зеков разбили на кучи и развели по превраткам. Перед шмоном каждому приходилось ожидать своей очереди лицом к стене и смотреть только в пол. Смотреть на то, что творится вокруг, было нельзя: стой, терпи, жди. Всех разводили по разным комнатам и отсекам, и там предлагалось добровольно сдать всё запрещённое: телефоны, сим-карты, деньги, золото, мойки и наркотики. Опер сразу вкрадчивым голосом приступил к вербовке:

– Скажи, может, кто везёт что запретное. Это тебе зачтётся в дальнейшем. И в любом лагере мы замолвим за тебя словечко.

Ваня был в шоке от такой «воспитательной» деятельности сотрудников.

– У меня ничего нет, и у других ничего не видел.

– А ты не торопись. Подумай.

– О чём думать? Нет, и всё.

– Ну, смотри, как бы пожалеть не пришлось.

Возможно, Ваня не внушал этому оперу доверия (скорее всего, эти ретивые служаки так тщательно «работали» со всеми этапникам). Ваню обыскивали минут 30, заглянув в каждый шов, переворошив всё. Внимательно прочитали каждое письмо, как будто он не простой уголовник, а опасный для мира на земле террорист.

Ваня дождаться не мог, когда всё это представление закончится. Теперь он завидовал Бенди, ехавшему налегке с одним пакетом: трусы, носки, майка, кусок мыла, щетка, паста… и ничего лишнего. Просто и легко, зато не о чем беспокоиться. Ну, а ты крепись, куркулёк упакованный!

Опера все мозги себе сплавили, допытываясь: Что? Где? Как? Кто и что везёт?

Ваня сразу оценил их трудовые подвиги: работают они через чур (именно через чур, а не чересчур).

Когда народ развели по камерам, все оказались на своих местах. Корпуса разделены на следственные, осужденные, первоходы, заходники…

В камерах заправка только по-белому, на шконках днём спать нельзя. Дежурный постоянно ходит и смотрит в глазки, кроме того, почти в каждой камере – ещё и камера наблюдения. Подъём в 6 утра, и до 10-ти вечера зек должен быть на ногах или за столом. Лежать нельзя (Да, всё серьёзно в наших российских тюрьмах!).

Ваня, Жук и Бенди были посажены к транзитчикам с особым режимом, г де все ожидали этапа. Были и такие, кого вывозили с ИК-7 по жалобам или апелляциям. Ваня начинал догадываться, что их ожидает в дальнейшем.

Он невольно сравнивал родную челябинскую транзитную тюрьму с омской транзиткой.

Родная тюрьма была на чёрном ходу. Телефоны, кабуры (дыры в стенах для общения), игра (карты, нарды), деньги, брага, наркотики… и блатные со смотрящими ходят по тюремным коридорам, решают вопросы как «администрация». Своего рода самоуправление (примерно как в колхозе при Советской власти). Настоящая Администрация тоже есть, но только номинально: всё решают зеки. И тоже творят, что хотят. А в Омске зеки – никто, и если начнут булькать и права качать, их быстро в чувство приведут, и они сразу начнут делать то, что надо Администрации. Одним словом, омские служаки отрабатывают свои зарплаты – если можно так выразиться – добросовестно (а есть ли какая-нибудь польза от их «добросовестности», увидим позже).

Ваня проанализировал обстановку и понял, что здесь необходимо перестроиться, вернее, подстроиться под режим. Ему очень не хотелось оставлять остатки своего уже достаточно подорванного здоровья в омских казематах. Да и для того, чтобы вступать в конфронтацию с администрацией по какому-то вопросу, необходима поддержка со свободы, а здесь почти все понимают, что они бессильны перед жерновами бесперебойно работающей системы.

Ваня мысленно представил, как люди с высокими именами в преступном мире приезжают в Омск отбывать свой срок, например, воры или бродяги, которые должны поддерживать свой статус и не изменять ему. Но как можно разморозить такую наглухо замороженную тюрьму как омский централ №1?

Местная братва посмеивалась:

– Вам ещё повезло, что СИ №3 закрыт пока на ремонт.

СИ №3 – это тюрьма на территории колонии особого режима №7, куда Ваня и его друзья ехали отбывать свой срок. Вообще, СИ №3 – это единственное в своём роде заведение, где только бьют и ломают всех попавших туда, где никогда не услышишь нормального слова, где всё бегом или раком… Но пока там ремонт. Местные шепнули Ване, что там кого-то убили, и – во избежание каких-то преступных разоблачений, – это учреждение временно ремонтируют.

А СИ-1 по сравнению с ним считается местными уголовничками чем-то вроде детского сада. Но даже и СИ-1 показался Ване весьма злобным местом. Десять дней, ожидая этапа в колонию, они подвергались изуверской психологической обработке. Всё-таки как мелких ничтожных людишек окрыляет власть над другими людьми! У нас – блатные, тут – мусора. Но все ходят по вверенной их власти территории с холодным презрением и огоньком садизма в полумёртвых глазах. Их мышление ограничивается этими мрачными стенами, как будто бы вся жизнь – это их тюрьма, и всё, что происходит в ней – самое важное. Но как быстро входят в роль высокомерных хозяев жизни эти недалёкие люди с неразвитым умом и ущербной психикой!... Но именно от этих моральных уродов зависит зековская жизнь, которая в их мутных глазах не стоит ничего!

В таких сумрачных местах людей, – правда, против их желания, – освобождают от переизбытка духовного и материального хлама. И тому, кто сам сознательно примет изуверские условия и правила этой игры, кто освободит себя от чувства собственной значимости, будет проще и легче выжить. Иначе придётся самому бить по себе и по своему уязвлённому самолюбию.

Ване и его друзьям можно было проще и безболезненнее перестроиться, так как в иерархии преступного мира они были просто рядовыми. А тем, у кого имена и знаки отличия, кто поставил себя выше остальных уголовников, будет чрезвычайно трудно в таких, омских условиях. Их быстро истощит противостояние Системе, потому что игра идёт в одни ворота, и победитель в ней заранее известен. Для того, чтобы выдержать такое, надо быть Человеком поистине сильным духом, но, увы, преступники, в основном, не являются духовно сильными людьми (а тем более, пришельцы с Кавказа, покупающие друг у друга по цене двух проданных коров своё «воровское достоинство», живущие в подмосковных дворах и втихаря от народа заводящие лохматые шашни с так называемыми «правоохранительными» органами).

(Сильные духом люди сражаются за свою Родину и свой народ, а наши уголовнички и «правоохранители» имеют дурную привычку воевать между собой и с собственным народом.

Смогут ли они в трагический для Отчизны час объединиться и выступить на защиту своего народа? Или останутся такими же болванами и по-прежнему будут дубасить друг друга на потеху нашим врагам? … Мы выросли и воспитались в родном нашим сердцам уголовном мире, и поэтому не только хорошо знаем, о чём мы говорим, но и прекрасно осознаём возможные последствия… Но такова уж наша Судьба: говорить всем, в том числе и вам, дорогие коллеги, прямо в глаза горькую Правду… Да вы и сами всё знаете и понимаете).

А пока наши «управляющие», хорошо изучившие психологию человека, прекрасно знают, как им управлять, и на какие точки надо нажать, чтобы он был аки агнец божий.

Крепитесь, братья Арестанты!

Готовься, вольная братва!

Поглубже спрячь свои таланты,

Чтоб не слетела голова.

Зеки, сидящие в Централе, всё время находятся под давящей их «исправительной» плитой. Они постоянно гонят под психическим давлением, когда никто не знает, чем закончится день. Может это и хорошо для безопасности содержания, но кем потом станут прошедшие через это люди? Возможно, это хорошо для показухи, для тюремной статистики: вот, мол, как у нас всё прекрасно, как в чистоте и порядке содержим мы это человеческое быдло… Но всё это только оболочка, а внутри – презрение, злость и ненависть.

Но большинству этих исковерканных Системой людей рано или поздно придётся возвращаться в наше справедливое и гуманное общество, которое в данный период своего существования почему-то независимыми экспертами зовётся «полицейским государством».

Ваня ещё не знал, что это только первый этап его знакомства с постоянно изменчивой Системой. Наша Челябинская область находится совсем недалеко от Омской, но политика в ней совсем другая… Да, была и у нас «житковщина», когда начальником УФСИН был Жидков, получивший из рук президента генеральские лампасы за свой доблестный труд… А что было потом? Семь лет они держали Челябинскую область, били и ломали, крушили и калечили… Но когда уже совсем обнаглели и убили на Калачёвке шесть этапников… И всё было бы шито-крыто, но родственники погибших возмутились и начали собственное расследование. Подняли всю муть с «исполнительного» дна, и всё завертелось и закрутилось… всех участников этого беспредела судили: всего около 15 человек, в том числе начальников опер.части и отдела безопасности. У Жидкова, лично дававшего указания, во время процесса сердце отказало… Вот, оказывается, на что способна верхушка Администрации, и кого нужно на самом деле перевоспитывать!

А пока суть да дело, во все лагеря Челябинской области понаехали так называемые «общественники»… и вообще не стало никакого режима. СДиП (это секция из зеков, работающих на администрацию, которые вместе с ней и по её указке заворачивают гайки и не дают людям спокойно жить) убрали. Всё кончилось, и зеки в Челябинской области стали отбывать своё в относительно спокойной обстановке.

А в Омске начальником УФСИН был Паничев. Его убили. Новым начальником стал Корючин, и в Омске возродилась из пепла знаменитая челябинская «житковщина» во всей своей гнусной красе и в самом мерзком виде. Режим осатанел, никакого житья не стало для простого народа. А зачем мы друг друга превращаем в зверьё? Возможно, что многое зависит от областного удельного князька, который как захочет, так и дрочит.

Впрочем, везде политика разная, в каждом регионе всё происходит так, как удобно и выгодно администрации региона и города. Борется она с преступностью или только создаёт видимость борьбы, а на самом деле прикрывает огромную пропасть между властью и народом, определить очень трудно (особенно нашим «правоохранительным» органам). Очевидно, что народ надо как-то запугивать, чтобы он не мешал «рулить». Но даже зеки – это ведь неотъемлемая часть нашего народа, а почему они стали преступниками, это совсем другой вопрос (Может быть, преступность – это всего лишь нормальная реакция нормального человека на ненормальные условия жизни?). Но тогда совсем непонятно, почему вы, русские, уничтожаете таких же русских людей, даже и зеков?

За своего друга Геру Ваня слышал только то, что его увозили на Киров, но там зона не приняла, их развернули, они отсидели шесть месяцев в кировской тюрьме, а потом их увезли всё-таки в Омск.

А теперь и сам Ваня был уже в Омске. Он очень хотел встретить своего друга, посмотреть на него, а заодно и узнать о судьбе книги Карлоса Кастанеды, и сыграла ли она какую-нибудь роль в его жизни.

В жизни самого Ивана эта книга сыграла свою роль. Она показала ему, что такое «Путь воина», как по нему идти, и что для этого надо, от каких вещей нужно освободиться, чтобы путь был легче и свободней. Многие постулаты этого учения он всё ещё хранил в своём сердце. В своё время книга перевернула его сознание, и Ваня начал видеть во Вселенной живое существо, живущее по своим магическим законам, окружённое тайнами и загадками, влияющее на всё вокруг… В общем, хотелось ему встретиться с другом ещё по одному, тайному обстоятельству.

Наконец, наступил и долгожданный день этапа. С раннего утра начались приготовления, и, чтобы ни говорили за ИК-7, Ваня, по своему привычному простодушию, надеялся, что всё будет нормально.

На 7-ку ехало двадцать человек. Ваня уже знал по слухам, что там, в карантине, запрещено пить чай и курить. Такая своеобразная ломка укоренившихся привычек. И он постарался раздать всё, что он вёз ещё с домашней тюрьмы. Ребята в своё время не поскупились, собрали его достойно. А теперь дарить что-то козлам (вязанным) не очень-то и хотелось. Поэтому на пункте сбора он заваривал чай, всё раздавал, чтобы у самого ничего не осталось. Ну и старался всячески морально поддержать ребят, ехавших вместе с ним, особенно Жука и Бенди. Видя их застывшие на одной точке взгляды, пытался вывести их из состояния ступора.

Жук был неприметным, особо ничем не выделялся, а вот Бенди (как говорится «рожа просит кирпича»)… долговязый, с нестандартным черепом, кости на руках сбиты, нос свёрнут, сразу видно человека с большим уголовным опытом, и, вдобавок ко всему, всё тело покрыто татуировками. Отмечен весь его славный жизненный путь. Мимо такого не пройдёшь: весьма заметный экспонат.

Да и наш герой Ваня тоже был не из простых: дерзко-вызывающие глаза, шрамы на лице, и тоже разукрашен мистическими узорами не от мира сего.

В этапе были также уголовники из разных мест: кто из Москвы, кто с Ростова. Были всякие разные персонажи, малоизвестные друг другу. Теперь их объединяло только одно: этап на 7-ку. И у всех – плохо скрываемый страх в глазах перед неизвестностью. Ваня всё же старался хоть немного поддержать народ.

– Да не гоните вы! Всё будет нормально! – успокаивал он их после очередной страшной истории. – Что слушать! Приедем, сами всё увидим, разберёмся. Надо всё самим испытать. Ну, и чёрт возьми! Гоша на две недели уехал раньше, а он, по рассказам, имел там немало знакомых. В крайнем случае, подскажет.

Подошло время, и всех загрузили в воронок. Двинулись навстречу новой опасности, всего полчаса от тюрьмы, и вот этапники уже на месте назначения. Ваня раздавал остатки своего кофе. Но те, кто ехал возвратом, отказывались… и молчали. Никто из них ничего не говорил. На назойливый тревожный вопрос: «Ну, как там?» последовал лаконичный ответ: «Сейчас всё сами увидите».

Воронок долго ещё простоял у колонии, пока где-то наверху утрясались неизбежные формальности. Потом он неслышно въехал в открывшийся шлюз. Собаки ни на секунду не успокаивались, добросовестно рвали свои служебные глотки. (Да, весьма остроумно заметил один челябинский поэт:

«Собака – не друг человека,

Собака – хозяина друг»).

Началась разгрузка: «Первый пошёл! Второй пошёл! Третий пошёл!» и т.д. Всех этапников усаживали на корточки у воронка, руки за голову, глаза – в пол. Началась перекличка. Инспектора отдела безопасности (ОБ) вели себя весьма развязно: балагурили, шутили над сконфуженными этапниками:

– Э-э, хватайте свои косметички и бегом в строй! Живо!

Ваня улыбнулся: провокации начинаются. Все суматошливо, но быстро подобрали свои вещи и сумки, построились и быстрым шагом пошли друг за другом. Этапников пригнали в сан.пропускник. там же собралось не менее двадцати сотрудников Администрации: Опер.отдел, Отдел безопасности. Этап, как дикое зверьё разогнали по клеткам, начался обыск и перепись всех вновь прибывших арестантов: фамилия, имя, отчество, статья, срок, кто по жизни.

Поскольку этапы приходили в зону почти каждую неделю, многим вертухаям (инспекторам), видимо, до того осточертели эти постоянные обыски, что они выполняли свои высокие обязанности с нескрываемым недовольством и пренебрежением: сигареты ломали не пополам, а разрывали полностью; чай рассыпали по столу или прямо на пол; все бумаги выворачивали наизнанку, а много рвали в клочья (Их поведение можно было бы назвать вандальским, но мы не сделаем этого, потому что вандалы – одной с нами крови).

Вертухаи старательно создавали видимость тщательной работы, потому что сам Начальник О.Б. присутствовал на обыске. Он со значительным выражением лица дефилировал от одной кучи к другой, рассматривал все группы и что-то записывал в свой блокнот.

К каждому этапнику подходили с самой полной серьёзностью: тщательный допрос, в том числе о всех тонкостях личной жизни, даже самых интимных.

Одного «обиженного» начали всячески оскорблять и унижать (хотя куда уж дальше-то?).

– Ты чё, лошадь дырявая? Давай, шевели быстрей своей жопой! – и начали орать на него и подпинывать со всех сторон.

«Обиженный», который вначале выглядел немного как бы замороженным, вдруг выскочил из комнаты обысков на коридор, разбил стекло в двери, схватил осколок и решительно вскрыл себе вены (Это была первая кровь, пролитая новоприбывшим этапом на «семёрке»). На него набросились со всех сторон сотрудники (тоже бюджетники, как врачи и педагоги), моментально скрутили, надели на окровавленные руки наручники и утащили в неизвестном направлении, чтобы не останавливать и не нарушать в целом весьма благопристойный процесс всеобщего шмона.

Ване, наблюдавшему исподтишка за этой кровопролитной сценой, стало почему-то, как следовало ожидать, не страшно, а грустно и… смешно. У Вани это был уже не первый опыт приезда в новую колонию. В каждой зоне были свои спец.эффекты. а тут особый режим, всё более чем серьёзно. У администраций всех колоний всегда есть чётко продуманный план, как сломить волю арестанта. Каждый зек должен дышать в унисон со всей колонией, и вообще дышать только тогда, когда будет позволено высоким начальством. И здесь тоже с первых же шагов начали запугивать этапников, вгонять их в ужас, принуждать их трепетать перед вертухаями, всесильными представителями российских властей.

В общем, Ваня, по своей неискоренимой привычке, начал юморить над всем происходящим. Но это очень не понравилось и Начальнику О.Б., и остальным сотрудникам. Его сразу взяли на заметку, то есть на карандаш. Но Ваня – возможно, и от нервного перенапряжения, – не унимался, и когда его обыскивали, начал зло подшучивать над происходящим «священнодейством».

Когда его вещи, которые ему собирала жена и тратила на это честно заработанные деньги, растоптали в пыли и грязи, а некоторые, под предлогом тщательного обыска, разорвали в клочья, Ваня не стал их собирать, а развернулся и пошёл…

– Стоять! Собирай свои тряпки! – истерически заорал один из ОБешников.

– Забери их себе. Их же тебе выслали мои родные, чтобы ты здесь разорвал их.

– Ты, чё, мразь, будешь мне указывать, как мне вас, гадов, шмонать?! – в бешеных глазах ОБешника полыхала какая-то просто нечеловеческая ненависть…

Но подошёл начальник О.Б. и потушил назревающий конфликт, обратившись к Ивану:

– Спокойно, осужденный! Собирайте вещи и переходите в другую клетку.

Откуда-то издалека, через две комнаты, из конца затемнённого коридора доносились истошные вопли:

– Разрешите! Разрешите! Разрешите!

Ваня ничего не мог понять, что там происходит, и почему там с таким надрывом кричат эту бессмыслицу зеки. Крики не прекращались. Ваню оставили последним, и когда его вывели из решётки, и он проходил через комнату обысков, он, уже почти равнодушно, смотрел на царящий там хаос, на кучи чая и сигарет, на разорванные вещи и бумаги, шнурки, стельки, какие-то измочаленные шапки, скомканные пакеты, и всё ближе какой-то дикий всеобщий кипиш и крики:

– Разрешите! Разрешите!

Глотки хрипли, скрипели, но продолжали надрываться (может быть, кто-то надеялся, что эти вопли услышат даже и за высокими кремлёвскими стенами?).

Когда Ваня, наконец, вышел на длинный коридор, его глазам предстало просто отвратительное зрелище: весь этап, раздетый до трусов и выстроенный в шеренгу, приседал, прикладывая к своим головам тыльной стороной кисти рук с растопыренными пальцами, изображая таким образом оленьи рога, и неистово орал:

– Разрешите! Разрешите!

Потом, по команде, все вставали, руки по швам (в данном случае, трусов), и опять кричали:

– Разрешите! Разрешите!

А вокруг вертелись вертухаи и злобно с полной оттяжкой, пинали уже еле державшихся на ногах этапников.

– Громче, сучки!

Ваню резко ударили под дых. Он сразу оказался в позиции «корпус девяносто» – согнувшись пополам, сумка на спине, руки скручены сзади. Мимо дёргающегося у стены строя этапников, орущих хором своё: «Разрешите», Ваню проволокли за строй, но не поставили с остальными, а провели чуть дальше, в комнату О.Б. (отдела безопасности). У Вани руки стянуты за спиной, глаза видят только пол.

Когда в комнате О.Б. его подняли, то он увидел разложенный на полу матрас, в углу стул и стол, на котором в наполеоновской позе, сложив руки на груди, восседал сам начальник О.Б. (в данном случае – вершитель судеб и жизней человеческих. Кстати, уполномоченный на это самим Государством).